Олег Евгеньевич Ильин
Один билет до Савангули
Жарко сегодня очень
– …Ты плакал?
– Нет. Это я просто умылся – жарко сегодня очень…
Деревни все сожгли!
«…и фсё эта претставить! главна! землЯнка! и там живут! Петя! Клава! их мАма Паша! и их атец! чЕтвера! в землянке живут! и. приижжяет ещё четвера! хе-е! в эту землянку!. кашмар!..
…там какая-та там. печка. печку. сделал. и жили в этай. и.. то што. нада была. эта. скОлька нада была сабирать што там пажА-Ары-же были! не толька бамбёшки! пажА-Ары были! и сабирать эти брёвны штоб накат палучился. штоп. можна. землёй-бы патом прикрывать и фсем чем толька можна и землёй. вот.. чем ани там тоже питались! не знаю. но кашмар! пирижили канешна кашмар!. ну видиш. и патом.. дет Гиоргий. тоже в эту землянку пришол.. х-хе-е! эта ваапще претставить трудна!..
…эта фсё ф Смаленске наверна пастрашнее. ну мы пад Лининградам из-за таво у нас была што пат Линингадам немцы старались… наступать. а Линингат защищался. но там перед Масквой. Смаленск. тоже была нилихко ани тоже в бомбаубежищще жили. ПАСТАЯНА! што там диревни фсе сажгли!..
…ф Смаленск ва время вайны была беспалЕзна. а вот после вайны ани сразу-же патаму-шта. уже ани баялись йищё на зиму если астанутса в Архангельске с голаду тОчна памрут.. ели-ели выжили. ат голада. и ф Смаленске там фсё-таки вайна-ни-вайна а люди.. прихадилась сеять и сажать што-та штобы. каким-та образам. ни сдохнуть с голаду.. так-што дет Егор сваю симью нашёл в зимлянке…
…баба Паня хе! ну хе! расказывала гварит. эта ваабразить толька кА-Ак! мы там! умещались! в этай землянке! как ани там были? и претсафь. как гваритса. ни. бани. и хе! ничивО-О! хе-хе! в-опщем. ф таких условиях што и не придумаеш…
…а вайна закончилась давольна. ну наверна што возраст такой. давольна быстра дет Гиоргий вирнулся дамой. и О-Он вроде-бы. ево как-бы. ну он-же был партийный. евО-О там притсидателем там калхос абразовывали. ну фсё там была настОлька трудна и настолька сложна што. выйти из этава палажения! фсе живут в зимлянках и ещё какой-та там калхос штобы работал! штоп сейили паля и фсё такое. настолька была сложна што!..
…с чево там начинать?! ничиво! аП-Псалютна ничиво! с чиво там начинать!? там хоть. боже мой што нада придумать штоп што-та! лапат! ни у каждава была.. ну. видиш. дет Гиоргий ришил. как-та. ну была Очень сложна ему атказатса ат этай должнасти. как вот он сумел сделать?!.
…он. ни знаю каким-та образам уволилса. взял тваево атца и паехали искать работу или куда-та. и папали ани в БеларУ-Усию! вот лучшее места нашли! в БеларУ-Усию! а там какая-та была. ну. эпидемия! што-ли.. и ани забалели тИфам! лежали в бальнИце! и причём! атца тваево выписали рАньше! а х-хе! деда Георгия ещё аставили! вот претставляеш твой атец выписали ну где он?! куда он!?.
…и. скока йиму лет?. была? если. ну пащщитать. ну па дакументам с трицать-третева но фсЕ гаварили што он с трицать-первава..
…Я ПРОСТА ПАРАЖАЮСЬ! где начивал? как начивал?. ну твой атец он-же маласловный был он асоба ни расказывал. гварит да так. где.. на крыльце у бальницы там йищё где-та. так начивал. и-и может быть. эта. дет Егор делилса сваей едой. с ним. в-опщем вот таким образам. должен был таким образам выдиржать пака лижит в бальнице атец…»
Прощай, Белоруссия!
– …Здорово, батя! Гляди, какого я леща запёк! Тебя ждал!
– Знатный лещ! Да, где же ты его взял-то?! – удивился дед Георгий.
Женя помедлил и опустив глаза сказал:
– Батя, ты не ругай… Я шёл по рынку, а мужик там продавал… отошёл он в сторонку… ну я и взял.
– Как это взял?
– Батя, у него много там было!.. Кушать очень хочется, батя!
Дед Георгий скрипнул зубами и оглянулся вокруг. До ближайших построек было довольно далеко. Костёр, конечно, оттуда был виден, но людей нигде заметно не было. Дед схватил рванувшего было прочь Женю и снял ремень. Отец лупил сына, куда попадёт: по спине, по заднице, по ногам.
– Ещё раз украдёшь – убью! Да за это в лагерь можно попасть! Лучше с голоду сдохнуть! – учил он сына.
Женя скулил потихоньку, но не пытался больше оправдываться. Да и бил его отец не так уж и больно: сил-то после болезни не было! Он только что выписался из больницы пролежав там несколько недель с тифом. Отец понимал, что сыну в это время есть было нечего, и чтó он ел, кроме того, что отец мог оставить от своей больничной пайки, и кáк он это доставал, не хотелось даже и спрашивать. У деда Георгия ныло сердце, но другого выхода не было. Леща они съели пополам, а кости постарались сжечь. На ночь подкинули дров и улеглись рядом с костром. Утром дед пошёл и завербовался на строительство шахт в Эстонию…
«Не случилось, значит, – очнулся Никифор Андреевич от своих мыслей. – Прощай, Белоруссия!..»
Зигзаг в ихней жизни
«…ну а патом как деда Гиоргия выписали и были тагда вербофки… как-рас вербофка на страительства шахты в Эстонию. а уже у ниво не-была ни денек ни на билет ни на што! так-што вербофка хоть бесплАтна привизли! у меня-же папа так-же завербавался! в Гаччине. што бесплатна. привизли в этат. в Ихви. и-и тот тоже самае! ну и сразу-же устроился рас у ниво дакументы были што он мастер. и па страительству железных дарок. а тагда-же и железные ветки строились там да шахты. и ускакалейки-же тагда строили. патаму-шта ускакалейки вафсю лес вазили па ускакалейкам. и кагда он устрОился! то тагда толька патом ис Смаленска…
…привёс симью.. ани осинью. сорак-шистова года. позней осинью он привёс сваю симью..так-што вот такАя. такой зигзак в ихней жизни…
…и патом не сразу он палучил квартиру в этам доме. сначала привёс в барАк. сваю симью. и-и ф комнате где уже жила симья… и он привёс. в эту кануру и сваю симью. а патОм толька йиму дали в истонскам в этам хУтаре. эта-же истонский был хУтар!.. эта ва время вайнЫ там фсё изминилась! што немцы пастроили. ускакалейку. ну лес вазить и фсякае такое. патаму-шта шахту-же нЕмцы начинали строить.. вот. паэтаму лес вазили па ускакалейке. вот и. фсё изминилась. а раньше эта был истонский хутар и земли были этава все вакрук пахатные. и эти пахатные земли фсе были испорчины этими. жилезными… широкай калейнай. жилезная дарога на ДОК шла и ускакалейная на азёра шла… и вот полдома. дали. деду Егору. а полдома занимала другая симья. тоже начальник…»
Есть и наши потери
…Уезжал Илья на летние сессии в Ленинград с удовольствием – это было для него почти что развлечением. «Ах, боже мой!» – воскликнет кто-нибудь! А, может быть, даже и многие! И, может быть, даже с разных сторон! Почему с разных, почему «боже мой!»? Что такого – «с удовольствием»? Нельзя, что ли, учиться с удовольствием? Ах с работы уезжал с удовольствием!? Ну да… ну да… с работы… с удовольствием – это, вроде как, не очень хорошо. Народ там вкалывает, ну там – «угля на-гора» (сланец61, пардон!), план, пятилетка за три года, а на улице лето – тридцать, а в шахте – десять, сырость и темень, а он там по культурным столицам прохлаждается! Тут нужно разобраться! Работал на шахте, учился заочно, на сессии с удовольствием. Да! С удовольствием! И работал, и учился! И стремился к чему-то! И получил бы образование высшее в Ленинградском горном институте, если бы страна не развалилась! И с удовольствием! А кому завидон, и сам ни к чему кроме пробки от «беленькой» не стремился, так это был ваш выбор! Так что, ездил летом – и ездил с удовольствием! Кстати, к моменту третьего курса демократия буйствовала уже вовсю! Россия ещё благосклонно или, вернее, подчиняясь закону инерции, доучивала шахтёров из когда-то братских, а на тот момент уже и совсем небратских, а иногда и даже очень небратских республик бывшего Советского Союза. Студентам уже начали выдавать талоны в продовольственные магазины – даже тем, которые приезжали только на летнюю сессию и даже тем, которые после девяносто первого были уже, вроде как, и иностранцы! Тем, кто подзабыл, нужно напомнить, а тем, кто не знает, рассказать, что крушение государства происходило в разных местах с разной скоростью и с разными последствиями. В Питере Илья замечал изменения по талонам, без которых невозможно было покупать продукты, по старухам, пережившим блокаду, и вынужденным теперь доедать объедки в кафе и столовых, где студенты-шахтёры, приехавшие на сессию с какими-никакими, но зарплатами, ещё могли позволить себе питаться. Самым удивительным и неожиданным признаком изменений была трудность купить алкоголь в девяносто первом году. Может, завсегдатаи винных магазинов и имели возможность постепенно привыкать к изменениям в ассортименте, к наличию или отсутствию горячительной продукции и возможности отоварить талоны на алкоголь (которые студентам вообще не были положены), но Илья не был завсегдатаем, и заметил только тогда, когда самому понадобилось. Будучи в Питере на сессии, Илья не забывал звонить маме на работу (дома телефона никогда и не было). А зная график маминых смен на шахте, он мог свободно позвонить, рассказать в двух словах, как он тут, и спросить, как они там. А на Невском там был в самом начале, недалеко от Дворцовой площади, пункт связи, откуда можно было заказывать междугородний разговор и где было много телефонных кабинок – оттуда он и звонил обычно. В тот раз мамы неожиданно не оказалось на работе, а её напарница сказала Илье, что мама на похоронах свекрови, то есть бабушки Пани. Илью они не захотели дёргать – учится ведь человек! Теперь он на похороны уже и не успел бы, даже если бы и попытался. Вот и зашёл Илья в винный магазин по пути в своё художественное училище на Васильевском острове, где он с двумя товарищами-заочниками снимал пустующую летом служебную квартиру. Внутреннее состояние как-то требовало, да и обычай – помянуть. В магазине был только какой-то странный напиток – то ли ликёр, то ли бальзам. Но в тот момент Илья просто отметил для себя факт возникновения трудностей и в этой сфере человеческой жизни и не придал слишком большого значения изначальному предназначению купленного им алкогольного изделия – бальзам так бальзам. Помянули с товарищем. Да. Ну ничего, зато Илья, приехав домой, вырезал на памятнике, установленном на могиле, бабушкино имя и годы жизни. Отец Ильи когда-то давно сам сделал на работе два памятника – один деду Георгию, который в сорок девятом погиб, другой – без надписи – дожидаться. Мама Ильи вырезала деду Георгию, а Илья – бабе Пане. Хорошие памятники – бетонная основа, покрытая мраморной плитой. Раньше из такого мрамора делали электрощиты. А раньше всё так! Всё из подручных материалов! Кто во что горазд! У бабушкиной сестры Паши, которая похоронена рядом с сестрой Паней, памятник бетонный, и покрыт кусочками кафеля. Это её зять-армянин постарался. Правда по кафелю уже ничего и не напишешь! Раньше была какая-то фотография с надписью за стеклом, но время и сырость к бумаге безжалостны – так что ни имени, ни фамилии, ни даты. А сколько по Йыхвинскому кладбищу железных крестов да железных памятников со звёздами, которые разные умельцы творили из того, что на производстве было в наличии. Это теперь просто – пошёл и заказал – раньше было не так.
Бабушка переселилась от них в другую квартиру (напополам с другой старушкой), когда Илья ещё учился в младших классах, то есть он был ещё довольно мал. А вот брат его старший рос рядом с бабой Паней. Она его брала с собой каждое лето в Смоленскую область, куда ездила навещать младшую сестру Настю, да и вообще, брат помнил бабушку гораздо лучше. Бабушка рассказывала кому-то – может, даже и не ему вовсе! – а он, к счастью, хоть что-то запомнил. Брат Ильи вспоминал, как баба Паня просила мужа рассказать о войне, когда дед Георгий вернулся с фронта. А тот не рассказывал вообще ничего. Как-то баба Паня в очередной раз пристала: «Егорушка, расскажи да расскажи!» – а дед был выпивши! Ну и рассказал. Как-то встретился дед случайно на фронте с пареньком молоденьким из своей деревни. Обрадовались оба, разговорились! Это сейчас интернеты, да ватсапы, да контакты, а тогда! – знакомого встретил, вот и новости! Проговорили всю ночь, а утром тревога, и в бой. Убили того паренька на глазах у деда. Дед плакал. Больше ничего и никогда не рассказывал. В сорок девятом дед сам погиб – случай дурацкий – вылетел из машины на кочке, и – насмерть. Илья деда, конечно, не видел – разговоры одни… да награды: «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией». Как будто, была ещё одна медаль, и у Ильи в памяти осталось, что видел ещё такую серебряную, с танком допотопным – «За отвагу». Но та не сохранилась. Не сохранилось и ни одной фотографии деда. Были раньше, и Илья их видел, но не сохранилось ни одной – переезды, смерти родственников – куда пропали?
Были ещё фотографии дяди Александра, то есть старшего брата отца Ильи. Дядя их присылал с фронта бабе Пане на станцию Пукса, Архангельской области. Среди них была ещё и фотография дядиной девушки. Этого Илья уже ничего не помнил, даже если и видел. Девушка дядина была медсестрой в госпитале, где дядя лечился после какого-то ранения. И если память мамы Ильи не подводит, то, по рассказам бабы Пани, дядина девушка была в положении, и они собирались пожениться. В похоронке написано, что дядя Александр погиб и похоронен в шестистах метрах восточнее деревни Копцы Новгородской области. В интернете Илья смог позже найти и воспоминание участника этих событий. В них сказано, что 1084-й полк 310-й стрелковой дивизии в боях за освобождение Новгорода четырнадцатого января одна тысяча девятьсот сорок четвёртого года прорвал сильно укреплённую оборону противника в районе Копцов – «есть и наши потери…»
Не их праздник
«…18.1.2018. Утром читаю новости РИА Новости. Статья о прорыве блокады Ленинграда в сорок третьем. Сначала читаю с трудом, так как она полна незнакомых названий мест и деталей военных действий. Чем дальше, тем понятнее. Напряжение, связанное с попыткой понять детали, спадает и откуда-то приходят эмоции: всем известный комок к горлу.
До этого читал интервью бывшего посла Швеции в РФ: очень дружелюбное и примирительное. Почему только «бывшие» говорят такие хорошие слова? Почему по долгу службы всегда нужно говорить только гадости? Что это за служба такая – говорить гадости? Почему кто-то идёт на такую службу – говорить гадости? Деньги? В финских СМИ сегодня, наверное, какая-нибудь очередная дежурная мерзость.
Да, раньше, конечно, на слуху были эти названия: Невский пятачок, Синявинские высоты. Но всё это было как-то отвлечённо, ни к чему не привязано. А тут вдруг стало как-то очень понятно и близко. За несколько дней наших погибло сто десять тысяч… Тысяч!.. Сколько погибло тех, кто нёс европейскую цивилизацию в варварскую Россию, не знаю. И не хочу знать. Хочется написать «собакам – собачья смерть», но я собак люблю и никакой собачьей смерти им не желаю – собакам. Зачем люди бывают так злы? Собаки тоже бывают злыми, но они звери. Люди ещё звери? Или уже люди? Звери, которые иногда превращаются в людей? Люди, которые превращаются в зверей?.. Дядя Саша погиб позже, когда немцев отодвигали от Питера. От него не осталось ничего, кроме похоронки и фотографии, сохранившейся только в памяти моей мамы.
Посмотрел «Хельсинкские новости»62. Ну да, всё то же: «царь Путин», «Питерский завод троллей». Тоже ведь в блокаде Ленинграда участвовали – финны. А такой даты – не захотели заметить. Не их праздник…»
Деда Георгия… две сестры
«…так-што. во-от. а тётя Катя питирская эта старшая сестра а Аня. йиё Нюшей фсе звали. Анна была млатшая сестра… эта деда Георгия.. две. две сестры..
…на Петрагратскай тётя Катя жила после вайны ф камуналке. у них там сколька? ра-ас. два. три. читыри. комнаты. но мне кажетса што там рядам комната што была рядам с кухней. то там далжно была-бы навернае ванная комната. но йиё пириделали в жилую. ана была такая. ну сафсем маханькая. та наверна была ванная патаму-шта в ихнай квартере ваннай не-была. был толька туалет. и ф каждай комнате целая семья. но кухня бальшая. што плита. дравиная бальшущая. што если кто затапил то сразу фсе бижали с кастрюлями на кухню. ставить быстрей…
…ну а кагда Юра жинился и Марина радилась ани жили ещё в этай камуналке. но толька им пащисливилась што рядам комната с ихнай комнатай. кто-та палучил другое жильё и там малюсинькая комната асвабадилась. но у тёти Кати комната была пабольше. а эта сафсем малюсинькая. так вот Юра с Галей уже спали в этай малюсинькай комнате. и краватка Маринина там была кагда та радилась…
…а вот деда Йигора млатшую систру. эту Анну. я па-моиму ни видила ни разу.. ну каторая патом за расийскава немца вышла замуш и патом. им пришлось туда. на Урал уехать. из-за таво што он немец…
…и помню што тёти Анин муш был Федя. ну ево звали. он Фридрих но ево звали Федей…»
Тем и живы остались
– …Добрый вечер, Зинаида Владимировна! Извините, ради бога, я сегодня немного задержалась! Как мой Юра сегодня себя вёл? а то мне на него вчера жаловались!
Нянечка из круглосуточного детского сада на Петроградской стороне беспомощно и виновато глянула на кареглазую, темноволосую женщину среднего роста, пришедшую забирать сына, оглянулась на приоткрытую дверь и позвала заведующую:
– Антонина Теодоровна, Вы не подойдёте! Тут за Юрой из старшей группы мама пришла.
У Екатерины, пришедшей за сыном, сжалось сердце и в глазах потемнело. Она выставила руку и схватилась за открытую дверь.
– Что случилось, говорите, пожалуйста, что случилось?! – преодолевая навалившуюся тяжесть, попросила она.
Заведующая вышла из-за двери и постаралась смягчить своё озабоченное и растерянное выражение на лице. У неё это не очень получалось, и улыбка выходила какой-то деланной, ненастоящей, дрянной! Который раз за день она старалась объяснить, как-то убедить сходящих с ума матерей, что приказ об эвакуации пришёл за десять минут до прибытия машины, и, что эвакуация – это даже хорошо, что дети там, где-то в тылу, будут чувствовать себя лучше, чем здесь, где они всё время вздрагивают и вопросительно, и со слезами смотрят на тебя, когда слышат взрывы, а ты не можешь помочь! А что ты можешь? Сохранять спокойствие? А когда самой страшно? Всё произошло так быстро! Сейчас только конец августа, а немцы уже так близко? И финскую границу сумели ведь отодвинуть от Ленинграда год назад! Почему же так быстро фронт подошёл к городу? Почему?
Екатерина сползла по стенке вниз и сидела на полу, ничего не видя перед собой. Нянечка сбегала за водой.
– Екатерина Никифоровна, голубушка, ну же! – хлопотала нянечка и пыталась поднести стакан с водой к губам Екатерины. Что-то говорила заведующая, что-то писала на бумажке и вкладывала её в руку окостеневшей женщины.
Через некоторое время Екатерина поднялась и, ничего не говоря, пошла по Рыбацкой улице в сторону своего дома. Возле подъезда она остановилась, подняла правую руку к голове, провела ладонью по лбу, глазам, щеке и застыла, что-то силясь вспомнить. Или, может быть, заставляя себя думать. Потом она поднялась в свою квартиру в коммуналке, собрала в сумку самое важное и дорогое и вышла, не заперев дверь. И никому ничего не говоря, и не спрашивая разрешения, каким-то чудом она смогла сесть на один из последних поездов, уходящих из Ленинграда в тыл – после этого кольцо блокады закрылось. Из записки заведующей детского сада, которую та сунула ей в руку, она знала в какой город эвакуировали детей. Она добралась до этого города и нашла Юру. В этот же детский дом она смогла устроиться на работу и там вместе с сыном дождалась победы.
Такой рассказ – ну или примерно такой – Илья услышал от тёти Гали, жены дяди Юры. Того самого Юры. Он уже умер. Умерла и его мама Екатерина Никифоровна.
В этот раз Илья ездил в Питер один, без семьи. Хотелось увидеть и тётю Галю, потому что она уже в возрасте, и хотелось её проведать, и двоюродного брата Генку, к которому по наследству перешли фотографии их бабушки Пани, и которые тот не соизволил привезти показать, когда приезжал в Хельсинки (а приезжал не раз!).
–…Да, отчаянный поступок, – продолжала тётя Галя, – тогда могли за такое наказать так, что не поздоровилось бы. На производстве никому не сообщила! Ну как-то пронесло. Может, тем и живы остались… Кто знает, как бы получилось, если бы они внутри кольца остались? Не было бы счастья, да несчастье помогло. И нашла ведь его там на Урале!.. Там же и проработала до конца войны… У меня приятельница хорошая – проработали вместе сорок лет на Каменном острове. Пока я чувствовала себя получше – года два уж, как не выбираюсь далеко от дома – так мы с ней на все концерты, на все спектакли лучшие ходили. Я за всю жизнь на стольких не была. А она блокадница, и им льготы положены. Всех знаменитостей видели. И места всегда хорошие. Она рассказывала, как маленькой ходила за водой с чайником к Неве. Пока до воды доберётся, через горы трупов надо было перелезть. Когда принесёт воды, а когда всё расплещет… Когда после войны Катерина с Юрой вернулись, в их двух комнатах на Петроградке уже кто-то жил. Как-то в коридоре ютились пока не нашлась для них одна комната этажом ниже. Просто удивительно узкая и длинная комната! Вот так… А мой папа – он белорус по национальности – в местечке Ляды63 его убили. Он был политруком в партизанском отряде. Когда командира убили, он стал командиром. Они пробивались на встречу с другим партизанским отрядом, заночевали на сеновале какого-то хутора эстонского, а хозяева донесли немцам. Его убили. Твой папа говорил, что он знал хорошо это место – Ляды.
Хорошо, в общем, Илья съездил. И тётю Галю повидал, и Генку. И он был рад их видеть, и они его. Правда, фотографии у Генки оказались не все. Когда умерла бабушка Паня, все её фотографии перешли к тёте Вале, Генкиной маме. После смерти тёти Вали – Генке… А вот! По дороге-то часть куда-то пропала! Так что фотографии деда Георгия не нашлось ни у Генки, ни у семьи Екатерины Никифоровны, родной сестры деда…