Ольга Апреликова
Золотой братик
© Ольга Апреликова, 2021
ISBN 978-5-0053-0622-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть первая. Зимнее небо
1. Праздник первого снега
А ведь хорошо, что природа молчит? Даже если небу, елкам, снегу он не нравится – они-то ругать не будут. Тишина. Больше ничего хорошего здесь – нет. Лес. Мокрый и белый. И холодно… Если б снова туда, где солнце, лето и маленькие, как игрушечные, золотые города! Где даже полотно дорог золотое, узорчатое, а вдоль них – невысокие столбики, чтобы считать мили, с зелеными самоцветиками на верхушке… А тут, дома, вообще никаких дорог нет – только небо, все летают. Ну, еще в парке лабиринт дорожек для гуляния: сколько ни иди, никуда не придешь… Тоска. Зареветь? Нельзя: не маленький. А первоклассник… Тьфу на нее, на эту школу. И на золотую страну – тоже тьфу. Да. Дело-то ведь совсем не в ней. А в Юме. То есть в том, что его нет. Вот сколько ждать, когда он явится и схватит на руки: «Братик мой золотой»?
Брызнули слезы – скорей вытер. Но как жить-то – без Юма?! Без Юма самого по себе, ведь Юм без чудес, простой Юм, не волшебник – даже лучше. Хотя, конечно, он бывает свирепым – попробуй, закапризничай… Зато он таскает на руках, если устанешь… Если занят, то можно тихо-тихо играть рядом… Если уснешь нечаянно – он всегда так долго работает! – то укроет чем-нибудь, а потом, когда дела закончит и сам станет зевать, подберет и утащит в кроватку… Спать лучше всего на нем, хотя, конечно, там на спине очень твердые лопатки. Но если сверху обнять, сколько рук хватит, и ухом и щекой пристроиться под левой лопаткой, тогда не так уж твердо и слышно, как сердце стучит… А утром проснешься и, если он еще спит, можно тихо играть с мягкими игрушечками… И лучше, чтоб эти игрушечки по его лопаткам не гуляли, а то разбудишь – встанет, заворчит, потащит завтракать и буквы повторять… Всегда с ним. Быть бы. Как без него – пусто!!!
И больше никого на свете нет.
Ну, конечно, есть ребята, с яслей вместе, названые братики и сестренки, самые любимые… Ну и что. А Юм зато… ЮМ!!
Но его нет тут нигде. Как теперь так долго – он сказал, до Нового года!! – одному?
Да еще эта школа…
Он опять вытер слезы и огляделся. Пустота между стволов и веток. Лес. Как он опять ловко ото всех сбежал. Ну и что. Скоро поймают. И попадет. В прошлый раз ругали, ругали. Громко. Он оглянулся – вернуться? В талых ямках следов видно травку, хвою, коричневые и серые листики. Какой-то мусор, мох. А камешков в лесу нет… Он посмотрел в небо – мутная мгла. По сторонам – черные лапы елок и сырые, дохлые хлопья снега, шлепающиеся на белые поляны.
Зато он сейчас один. Противный праздник: обвисшие мокрые вымпелы, лягушачья икра белых воздушных шаров, крики, смех, шум – День Первого Снега. Какой же это праздник, если все вокруг будто серым карандашом нарисовано? Да ну его. А вот праздники Юма, хоть с фейерверками среди ночи, хоть с красными дирижаблями в бездонном небе… Не реветь.
Страшно тут. В пустоте. И время как будто бы спит. Все – как во сне.
Как в чудесах. Может, если не сдаваться – когда-нибудь и чудо случится? Идти и идти. И найдется Юм?
Ведь никогда не угадаешь, когда начинаются чудеса. Последние были недавно. Те золотые дороги с узорами. Но там еще полно было чудес: дирижабли в небе, золотые дворцы, статуи, таинственные комнаты со старинными вещами. Во дворцах – белые от солнца дворы с золотыми узорами в каких-то огромных кругах. Юм на этих узорах иногда танцевал. Они там жили то в одном дворце, то в другом – всегда одни, и Юм все читал старые книги на чужих языках, а он сам, прижавшись к его боку, разглядывал непонятные картинки. От книг пахло пылью и, Юм сказал, сухой ромашкой. На лугах вокруг дворцов этих ромашек, живых, под облаками цветных бабочек, – целые океаны… А игрушки-то были там какие удивительные!!! Карусель-то на круглом столе, где вместо лошадок журавлики и лебеди? А телескоп-то, и там в черноте звезды, много-много, и все разноцветные, а у ближних видно таинственные шары планет… В другом дворце – настоящая живая лошадка, только маленькая, мохнатая, гривка в косичках, белая, как молоко… Такая пони. Яблоки ела и морковку, щекотно, если из рук, и можно во дворах кататься, пока Юм в библиотеке… Заблудился однажды в дворцовом лабиринте – лошадка тоже не знала, куда идти. Но только он заревел – Юм тут же их нашел. И смеяться не стал… Зареветь все-таки, что ли? Вдруг Юм услышит и найдет… Нет, не услышит… Он далеко. За небом. На другой планете.
Он остановился и растерянно посмотрел вокруг: ну где же ты, Юм, где? Ююуууум…
Юм! Юм, чудес не надо, ни лошадок, ни дворцов, ни ромашек – пришел бы ты просто…
Он опять посмотрел на небо: какое слепое… Непреодолимое, как граница миров.
А потом что? Если даже Юм придет? Он ведь не может насовсем забрать с собой, он объяснял. Только все равно непонятно – почему. В общем, не может. Хоть и волшебник…
Уйдет опять. А тут все – чужие. И всё, даже елки эти, даже учебники там в портфеле, даже каша на завтрак – чужое.
Ведь вот же – этот первый снег, мокрый и шершавый – гадость какая. А он ведь ждал его. Песенки разучивал со всеми. Ждал – как только выпадет первый снежок из песенок – сразу случится что-то. Но ведь день еще не кончился?
Из-за черных елок послышался гул люггера. Сейчас поймают. Гул низко над лесом и все ближе – он шмыгнул под шатер ближней елки и затаился на скользкой хвое, вздрагивая от сильно подпрыгивающего изнутри сердца, сжался, чтоб не царапаться об шершавые обломки засохших веток. Пожить бы здесь под елкой сколько-нибудь… Гул люггера завис прямо над елкой. Кто из воспитателей его ловит в этот раз?
Машина тяжело села. Хлопнула дверца, и на висок со вздрогнувшей ветки больно закапала ледяная вода. Вышедший из-за машины человек… Ох: сам Артем, главный в «Венке» для всех.
Он сам выполз ему под ноги. Поднялся; даже, отряхивая мокрый снег и приставшие серые хвоинки, решился взглянуть – глаза серебристые, нездешние, он никогда ни у кого таких не видел. Показалось, что вокруг стало светлее от этих глаз, будто солнце вот-вот прорвет снежные облака. Жуть. Артему-то – он царь Венка! – что до него?
В салоне на заднем сиденье горой – громадная куртка. Сесть на краешек, чтоб не касаться… Тепло… Машина взмыла. Страшно. Высоко, и подташнивает. Зато в машине тепло. Он не успел опомниться, когда внизу вдруг промелькнули знакомые крыши и неразбериха с белыми шариками на школьной площади. Ой. Недалеко же он ушел.
Ай! Куда это его?
Артем обернулся, посмотрел в глаза, потом на грязную лужу, которая уже образовалась под его раскисшими комнатными ботинками. Отвернулся, прибавил скорость. В том же молчании, очень быстро (а Юм все равно быстрее летает!!), невысоко, машина прошла над черно-белым лесом и скоро села в сером просторе площади у главной башни Венка. С трудом он выбрался за Артемом, а тот крепко взял за руку громадной ладонью, повел – не спеша, чтобы не приходилось сбиваться на рысь. В лифте отпустил его онемевшую ладошку и опять посмотрел на ноги. Он переступил чавкнувшими башмаками и испугался этого мокрого звука. И даже не сразу, а лишь когда Артем оглянулся, вышел из кабины.
Серые облака, казалось, вот-вот коснутся прозрачных сводов большого зала. Башмаки позорно чавкали и оставляли лужицы. Артем пропустил перед собой в пустоватую комнату, в которой кто-то был, он не разглядел, кто – но этому кому-то Артем что-то быстро велел. Потом прошли еще через одну светлую комнату, с большим столом, на котором, по кругу, крохотные интересные домики – разглядеть бы получше… Страшно. И бежать некуда. В следующей комнате все было похоже на рабочий кабинет, но Артем повел еще дальше – тут стояла другая мебель и было теплее. Артем открыл круглое гнездо в стене, из которого выдвинулся тепловентилятор, включил и велел:
– Иди сюда, снимай мокрую обувь и сушись.
Он боялся двинуться с места.
– Дай, – мягко сказал взрослый.
Его с яслей угнетало совпадение имени с формой повелительного наклонения глагола «дать». Вот и сейчас: называют ли по имени или велят что-то отдать? Он вцепился в кромку платья крепко-накрепко. Ведь ничего нет.
– Дай, – повторил Артем. – Даюшка. Дайчик. Или как тебя называть?
– Не разрешите ли вы обойтись без знакомства? – ох, совсем не так нужно «правильно» разговаривать со взрослыми.
Артем усмехнулся:
– Нет. Не разрешу. А я – рад познакомиться. Меня зови – «Артем». Дай, снимай скорей башмаки. Я боюсь, что ты простудишься.
Так говорит дружелюбно? Ой. С чего это? Всем всегда он – если честно, противный: бесцветный, угрюмый – был неприятен, и они лишь притворялись добренькими. Артему не противно?! Он поднял глаза и замер. Артем улыбнулся. Ой. По правде не противно? Мгновение назад он хотел лишь перетерпеть воспитательную беседу побыстрее – теперь же словно проснулся: да этот взрослый отличается ото всех других! Чем-то знакомым. Какой-то правдой, подлинностью. Он никогда вообще не притворяется, он такой же целый и настоящий, как… Как все настоящее. Как небо, например, или снег, или трава. Или камень…
Как Юм.
– Вы волшебник? – не успел сообразить, что в обыкновенной жизни, где школа и гречневая каша, такие вопросы не задают.
– Ты любишь сказки? – Артем присел совсем рядом.
Дай шарахнулся и стукнулся спиной в стену. Прижался к ней. Никто и никогда перед ним не приседал. Все командовали сверху. Только Юм приседал и вот так же в глаза заглядывал… Что этому Артему надо? Ему-то какое дело до двоечника из начальной школы! Тут наконец всерьез дошло, кто такой Артем – он Хранитель Венка! Всей этой огромной школы! Он самый главный здесь! И ему есть дело до Дая? С какой стати? Что ему нужно? Дай вжался в стену. Артем встал и отошел на середину комнаты, сел там у стола.
– Извините, – поспешно попросил Дай. Отлепился от стены – осталось ужасное мокрое пятно. – Ой, извините…
– Напугал тебя я, а извиняешься ты? – усмехнулся Артем. – Ах, Дайчик… Почему ты назвал меня волшебником? Хочешь чудес?
– Нет. Волшебников тут не бывает. Но вы не такой, как все. Если бы мы были в сказке, то – да, вы были бы волшебником.
– Ты же меня испугался. Значит, я – злой волшебник?
– Нет, не злой. Но очень опасный, – честно ответил Дай. – Хороший, – в уме завертелись обрывки сказочных видений вселенной Юма: музыка, серебряные вымпелы, высокие качели, сады, дирижабли, море, игрушки, звезды, корабли, ледники и синее горное небо – и все это каким-то образом можно привести к общему знаменателю с тем, что он чувствовал в этом большом человеке: – Может, настоящая правда – такая редкость, что кажется чудом?
Артем выпрямился:
– Это какая же во мне правда?
– Как в звезде. Таги ведь как звезды – не врут. Звезда светит, и все. Зачем ей врать. Таги… Ну, тоже светят.
– …Ух, – растерянно сказал Артем. – Ты всерьез?
– На свету не соврешь. Вот, я ведь моментально перестал притворяться и веду себя как настоящий. Как вы это сделали?
– Да ничего я не делал… Дайка. Как понимать – «ты настоящий»?
– Ну, не придурковатый невротик-первоклассник, а просто – я.
– А кто это такой – ты?
– …Я не знаю, – растерялся Дай. – Сам никак не пойму. Умник, да, только очень трусливый. Какой-то я тут всем… Лишний, что ли, хотя ведь тоже вроде человек…
– …«Вроде человек»?!
– Ну, чужой. Вы все друг другу свои, а я – нет… И надо всех слушаться. Нельзя ничего настоящего. И ни с кем здесь говорить честно нельзя. С большими я и вообще не говорю.
– Вообще?
– Ну – задачки, стишки наизусть… Я слушаюсь и все. А вы другой. Вот я и подумал, что вы тоже волшебник.
– «Тоже»? У тебя есть знакомый волшебник?
– …Разве волшебники у кого-то «есть»? Они сами приходят, когда захотят. Так во всех сказках, – Дай сам удивился своей изворотливости. Это от ужаса. Юма никому и никогда выдавать нельзя.
– А к тебе приходят волшебники?
– Вы же пришли.
Артем засмеялся тихонько:
– Ладно, не трусь, я не буду расспрашивать. Хотя глаза твои сделались живые, зеленые… И очень хитрые… Да не бойся! Знаешь, я правда рад знакомству. Я-то думал, ты… Ох. А ты – правда чудо!
– …Я – «чудо»?
Артем кивнул:
– Да. И давай-ка договоримся: раз мы видим друг в друге правду, так никогда не будем ни обманывать, ни притворяться, ни даже хитрить, вот как ты только что, да?
Вот кому рассказать бы про Юма. Нельзя. Никогда. Никому. Юм так велел. Так, не реветь. Страшно как. Не из-за Артема, Артем не страшный, а добрый. Но Юм – это тайна. Чтоб спрятаться в самом себе, он присел распутывать шнурки, потом, жмурясь, чтоб не плакать, встал в жаркий поток воздуха. Артем встал, подошел и снова присел перед ним:
– Ты ведь хочешь такой договор про правду, да?
Слезы тут же вылились. Как из переполненной чашки. Только не выть. Артем мягко подхватил на руки:
– Ты скрытный, да? Давай так, мой маленький, я ведь тебе тоже не собираюсь вываливать все тайны моей жизни. Если считаешь, что нужно что-то скрывать – скрывай… Ох, Дайка, ты весь мокрый, как лягушка, – Артем поставил на ноги и вдруг вытряхнул его из праздничного платья: – Так быстрее высохнешь.
Он с платьем что-то сделал и вдруг встряхнул уже сухое, потом махнул рукой на башмаки, и даже лужа, пахнув паром, вокруг них, высушенных, исчезла. Провел ладонью по своей груди и плечу, и мокрое пятно на его рубашке тут же посветлело, высохло. Слезы Дая тоже высохли. Как Артем все это делает? Правда: волшебник.
В потоке жаркого сухого воздуха сам он весь согрелся, и высохли футболка и штаны. Он еще погрел ладошки. Как вести себя с этим Артемом? Он похож на Юма… В самом деле похож. Даже говорит с такими же интонациями. Значит, не чужой? Как же быть? А этот договор про правду – зачем? Ведь все равно прогонит. Кто он – и кто Дай… Да. Вот почему страшно: Артем хороший и похож на Юма, но он отправит обратно в школу. С ним нельзя остаться. Зачем ему такая головная боль, как Дай. Так, не реветь. Он на белом свете нужен только Юму. Больше никому.
И все.
Глупо было с Артемом так разговаривать. Еще глупее надеяться… На что? На то, что внимание царя Венка к нему – больше, чем просто работа? Наверно, он будет решать, куда теперь его деть со всеми двойками и побегами. Все. А Юм тут не при чем. Ну… Пусть. Все равно надо говорить Артему правду. Надо говорить с ним. Надо говорить. Надо:
– …Извините…
– Слушай, малыш, ну нельзя так мучиться. И еще нам всем тут побеги твои надоели, – Артем отдал ему платье. – Что с тобой делать?
– Ничего не делать. Я ведь сам ни с кем не хочу дружить понарошку. Я сам стараюсь, чтоб большие не говорили со мной больше необходимого. Я сам делаю так, чтоб им было противно. Чтоб не подходили.
– Ага. И как это?
– Это легко, – махнул рукой Дай. – Грязная рубашка, взгляд тупицы. И у меня обычно тяжело на душе – это людей отталкивает.
– Почему тяжело?
– Какая разница, – Дай скомкал и стиснул платье. – Очень вас прошу, скажите, пожалуйста, что вам от меня надо?
– Посмотри мне в глаза.
– Нет. Я очень боюсь. Вы – и так ужас, что царь Венка, так ведь еще, похоже – дико мощный таг! Вы ж можете мне внушить все, что вам угодно! Я не хочу!
– Куда ж ты денешься, – Артем мягко отобрал скомканное платье, встряхнул и снова подал: – Да оденься ты уже, в конце концов. Дребезжишь весь…
Дай закопошился, путаясь в жестковатой ткани. Артем молча наблюдал, потом платье отобрал и в секунду помог надеть. Попросил:
– Дайка, давай решим, как будем жить дальше.
Он поднял голову на ласку, которая позвучала в этом голосе. Да, глаза у Артема – в самом деле серебряные и светят… Артем улыбнулся:
– Тебе бы раньше знать, что твоим главным опекуном являюсь я – да я думал, ты еще бестолковый, маленький. А ты – жуткий одинокий умник.
– Опекуном? Как у всех сирот здесь, – Дай отошел.
– В формальном смысле – да, ты прав, я отвечаю здесь за каждого ребенка, все равно, сирота он, или из другого созвездия, или родители тут же в Венке работают. Но ты, под моим личным опекунством, такой один.
Дай пожал плечами:
– Ну, и зачем? Вы выбрали самого плохенького первоклассника, чтоб применить… эти… педагогические технологии?
– Ужасная мысль, – огорчился Артем. – Ты, солнце мое плохенькое, я тобой интересовался всегда. Знаю все о твоем здоровье, об однокашниках, о школе, о поведении…
– Зачем?!
– …и с весны уж хотел вмешаться, – спокойно договорил Артем. – И надо было. Ты – совсем не то, чем выглядишь со стороны… Будто призрак, а не ребенок. Все. Так. Привыкни к мысли, что ты теперь – мой воспитанник.
– А я же – не хочу?
– Хочешь, – улыбнулся Артем. – Я же вижу. И дальше тебе одному – никак. Не горюй. Привыкнешь.
– …Я буду слушаться, – Дай не знал, что еще сказать.
Артем усмехнулся, на секунду положил ладонь Даю на темя:
– Не сомневаюсь. Не бойся, я не отлучу тебя от ребяток. Но теперь время от времени я буду за тобой посылать или даже сам буду тебя забирать из интерната.
– …Зачем?
– Воспитывать, – снисходительно улыбнулся Артем. – Да не пугайся. Буду брать в гости. В остальном все пойдет как раньше. Правда, эти твои единицы за первую четверть… С этим надо что-то сделать.
Дай затосковал.
– Подними глаза, – попросил Артем.
Дай помотал головой и посмотрел на дверь. Закрыта. Да и куда бежать-то? Ладно, что же делать?
Он хорошо представлял, что Артем сейчас видит: щуплый некрасивый мальчик с угрюмыми глазами неприятного цвета, вялый, с противным желтоватым оттенком кожи, с жидкими тонкими волосами, кое-как сплетенными в неопрятную косичку. Все побыстрее отводят взгляд. Самому противно смотреть в зеркало. Откуда этот Артем знает, что он совсем не такой, каким тут, в школе, выглядит? Когда он с Юмом, то в зеркале – золотая игрушка: глаза зеленые, а волосы светятся. И Юм говорит: «Чудо мое золотое» и «Светлячок». Потому что Дай умеет светиться. Весь. Когда хорошо. А здесь… Ну да, он всегда держится в стороне. Хотя ребята все хорошие, веселые – только очень шумные и быстрые. А он и медленный, и учится хуже всех… Чуть не заплакав от стыда, он заявил:
– Я не поеду ни в какие гости! Я не хочу!
– Да почему? Ты ведь меня не боишься?
– Нет. Да. В общем… Ведь потом все равно… Все равно…
– Что «все равно»? – Артем схватил его на руки. – Все говори!
– Все равно ведь обратно в интернат… – Дай уперся руками в грудь Артема: – Пустите. Ну… Да отпустите же меня немедленно!
Артем осторожно поставил его. Дай отошел к стене и попросил:
– Оставьте меня в покое, пожалуйста. Разве вы будете дружить с таким, как я, по правде? Отпустите меня. Вам что, воспитывать больше некого?!
– Ты зачем грубишь? – мягко спросил Артем.
– Отпустите меня, – тупо повторил Дай и оглянулся, куда бы спрятаться.
– …Может, у тебя есть еще какая-то другая жизнь?
– Какая другая… – Дая качнуло.
– Та, из которой так тяжело «обратно в интернат». …Дайка?! Да что ты белеешь, – Артем опять скорей подхватил его на руки: – А ну-ка держись. Чего испугался?
– Всего, – так проболтаться! Свет стал каким-то черным. Что теперь будет? Что сделает Юм, когда поймет, что Дай его выдал? А вдруг… А вдруг он больше не придет?! Совсем не придет? – он, не решаясь вырываться, посмотрел Артему в глаза и взмолился: – Зачем вам такая обуза? Я отвратительный, – как бы и Артема отвратить? Сопли распустить? Описаться? Ффу! И тут вспомнил самое противное: – Я – змееныш!
– …Кто?!
– А вот, пустите, – Дай вырвался, прыгнул к большому креслу, взлетел по нему, в воздухе перевернулся и встал на руки.
– …Этакой истерики я еще никогда не видел, – сказал Артем и сел на диван. – Только – аккуратней, ага?
Дай всегда все делал аккуратно. Ведь очень больно, когда вправляют сустав. Он поставил подошвы на голову и несколько мгновений, пока не заныла спина, простоял так. Артем молча наблюдал, опять так же зорко, как сразу несколько тагетов. Похоже, эквилибром его не напугаешь… Ему что, не противно? Еще сильнее прогнувшись, он наконец поставил ступни и медленно – но все равно голова закружилась – выпрямился. Бесшумно соскочил на пол.
– Невероятно, какой ты сильный. И гибкий, – Артем смотрел все тем же зорким взглядом. – Змееныш, ага. Но все равно никакой ты не противный. В цирк отдать – хоть сейчас… И чувство равновесия уникальное. Покажи еще что-нибудь. У тебя это как-то необыкновенно получается.
Дай вздохнул и вспрыгнул на пустой черный стол. Лег на пузо и сложился в коробочку, потом перетек в другую фигуру. Немного мешало жесткое платье. Он с пеленок занимался этим эквилибром – даже прозвали Змеенышем. Он выплетал из своего тела все возможные – и нужные – узоры и изгибы. Никто не знал, зачем эта игра. Никто не понимал, что это за упражнения такие. Его смотрели хирурги и психологи, всех он удивлял, но глядели они одинаково – им было интересно и противно. Почему Артему не противно?
– На самом деле будто костей у тебя нет.
Это Дай уже много раз слышал. Да, он Змееныш. Ничего больше не умеет. Хорошо бы в настоящую змейку превратиться и уползти куда-нибудь в другие пространства… Стало Артему как следует противно или нет?
– А ты не вывернешься случайно в какое-нибудь другое измерение?
Такой вопрос был чем-то новеньким, и Дай покосился из-под колена – Артем так шутит?
– Расплетайся, – попросил Артем. – А то смотреть жутко, – и добавил неожиданные, не предугадать бы, слова: – Страшно за тебя. Будто ты кричишь, только никому не слышно.
Дай ошеломленно замер. Но взглянуть на Артема было невозможно, и он поспешно начал выползать из одного положения в другое в предельном для позвоночника изгибе. Жаль, что любимая игра – странная и всем заметная. Он вдруг ослаб: развернулся, шлепнулся на пузо и поднял глаза на Артема:
– Вам правда не противно?
– Нет. Но жутко.
– А всем противно.
– Да тут никто не понимает, что это такое – твой эквилибр с гимнастикой. Ах, Дайка. Так ты меня отвратить хотел? Не вышло. Только интереснее.
– Это игра!
– Ну да, как же. Я-то, дорогой, представляю уровень работы, которую нужно было проделать вот для такого уровня… Этой твоей гимнастики. И еще я примерно представляю… Для чего она готовит. Такая вот гимнастика, растяжка и баланс. Тебя учили, Дайка. И я даже догадываюсь, кто. Но ты, похоже, все, чему научен, превратил не в пользу, а в какой-то… безмолвный крик. Тебя… Спасать пора. Змееныш – не змееныш, призрак не призрак, а будешь мой. Глаз с тебя не спущу. И все, беру тебя в свои руки. Пора. Теперь ты мой будешь воспитанник по-настоящему. И вот что, мой дорогой. Никаких «в гости». Я передумал: ко мне ты будешь ездить не в гости, а домой. Домой. По правде. И насовсем.
Дай скорей закрыл лицо руками – брызнули горячие слезы:
– Нет!
– Да. Понимаешь? Дом. Я. Насовсем. Будешь бунтовать – возьму за шиворот и унесу. И придется нам проходить через принуждение, дрессировку, подкуп и прочее приручение. В итоге никуда не денешься.
Дай нечаянно всхлипнул в ладошки. Артем вздохнул:
– Да ведь знаешь же, знаешь, что мы с тобой уже – друзья. Если жить по правде.
– Да откуда ж вы знаете эту правду? Что я хочу быть друг? – сдался Дай и открыл лицо. – Потому что таг и видите меня насквозь?
– Насквозь я тебя не вижу, не выдумывай, – Артем подошел и сел за стол, где Дай так и лежал на пузе. – Но то, что я вижу… Тебе нужен дом, твердая рука и правда. Понял?
– …Понял.
– Не смей реветь.
– Дом насовсем… Это не бывает.
– Бывает. За шиворот унесу.
Дай снова всхлипнул:
– А как же свобода воли?
– Ну, знаешь, к примеру, новорожденные ни дома, ни родителей тоже не выбирают. Что достанется. Тебе достался я. Привыкнешь.
Дай вздохнул. Слов не было.
– Попробуем хотя бы, – Артем встал, взял за бока и поднял со стола, как куклу, посадил на стул: – Посиди. Я скоро вернусь.
И вышел. Дай долго не шевелился. Нервы скулили… Надо быть сильным. Как? Ведь все так страшно. В этой комнате высоко над лесом, над всем огромным Венком, и, кажется, над всем материком застыла серая, как бесконечное зимнее небо снаружи, тишина. Артем тоже – тихий. И огромный. И в самом деле не такой, как все большие. Он таг. Настоящий таг. Редчайшее чудо. То есть не чудо, а природа – Юм что-то пробовал про тагов объяснить, но Дай не знал, что такое хромосомы, и Юм пообещал потом объяснить, когда Дай хотя бы начальную школу закончит. А он вон в первом классе еле-еле держится…
Но зачем этому тагу Артему – он, тупой и противный? Зачем он взял его под опеку «насовсем»? Да еще домой к себе заберет… «Домой» – это такое слово, что почти не вытерпеть. Сразу как в безвоздушной бездне, падаешь и падаешь… Не надо про «домой» думать. Вдруг Артем передумает…
Он закрыл глаза, сложил руки на столе и опустил на них голову – чтоб не видеть тусклого зимнего света за окном и чужой комнаты. Юм учил принимать жизнь, как есть. Приспосабливаться. Жить, и все. Но как тут приспособишься: «домой»? Это правда?
