Ольга Апреликова
Золотой братик
Гай неловко поднял его и куда-то потащил:
– Сейчас… Сейчас мы все…
Он приволок Дая к фонтану и стал смывать кровь. Плиты двора стали темными и розовыми, засверкали под солнцем колючими белыми искрами. Дай сам стал умываться, но с ободранных ладошек тоже сильно текло горячим, и он растерялся. И с лица текло, и с коленок, а больше всего с плеча. Совсем замутило. Сквозь сероватый, непонятный какой-то сумрак он тоскливо посмотрел на светлое, почему-то будто мраморное лицо Гая. Гай очнулся, не то прорычал, не то простонал что-то, содрал с Дая рубашку и начал рвать на полосы, замотал лоб – но легкая ткань тут же промокла и опять потекла по лицу горячая тяжелая струйка. Гай все плескал на него теплой журчащей водой, которая стекала розовой. Даже шорты вымокли розовым. Стало холодно. И гадко темнело в глазах, затошнило и захотелось спать. Он сел на мокрую землю. Гай вдруг убежал, а через несколько неторопливых, совсем ленивых и сонных ударов сердца вернулся и плеснул Даю на красное плечо ледяным и таким едким, что Дай вскочил и куда-то помчался. Гай поймал, опять опрокинул над ним зеленоватую, хрустальную под солнцем бутылочку, и Даю ожгло лицо. Потом опять плечо. Он притих. И вырвался в то же мгновение, как хватка Гая ослабла, помчался к светлому квадрату выхода. Но почти сразу поскользнулся, падая, попытался сгруппироваться и вдруг врезался башкой во что-то каменное и огромное.
А проснулся у близнецов. За открытым окном покачивались высокие ветки дерева. Он долго на них смотрел, преодолевая головокружение. Потом повернул голову. И близнецы, и Гай были тут, в углу комнаты тесно сидели втроем на плетеном, игрушечном каком-то диванчике, перешептывались друг с другом. Если сосредоточиться, то их становилось слышно:
– …Академия два… Чтобы Юм снова пережил такое…
– …надо решать… Ты рискнешь ответить? Юму?
– …Если кто и мог бы узнать в нем Нехебхау, так это я… Потому что я помню Ясмину ребенком. …Как причем? Она же была сестрой Ниеигерена, значит, Нехебхау, сын Ниеигерена, хоть чуточку должен быть на нее похож, она же ему тетка….
– …нам братом? А Дайка – одно лицо с Ние…
– …двоюродным. Самым настоящим братом. Вам, старшим, Юму самому… Пусть похож, но в этом тусклом бесцветном заморыше и близко нет ничего от сущности Яськи, от того света…
– …Юм не объявляет его, прячет…
– …беда в другой половине его генов…
– …василиск?
– …не уверен на сто процентов…
– …вряд ли. Они убивают взглядом. Превращают в камень.
– …никто бы не жил. Ты же видишь, он такой, как есть, он никогда не притворяется. По нему же все видно.
– …ничего я не видел. Одно презрение. Он же смотрит на меня, как на пустое место. А на вас – да, иначе. Вы ж так похожи на Юми.
– …маленький и очень, очень добрый… кроткий.
– …он опаснее нас всех, вместе взятых… Доброта может быть лишь маской. Мне кажется, он все-таки – василиск…
– …что, Юм не понимает? Да он бы уничтожил сразу…
– …делать с тем фактом, что на половину своих генов он нам…
– …не нам решать, но большего кошмара для Юмки нарочно не придумать… Может, мы сами…
– …а если он решил завести себе василиска как ручную зверюшку, то разве это беззлобное существо не…
– …а если ты ошибаешься?
Дай пошевелился, чтоб они поняли, что он не спит. Туго и толсто замотанное плечо ожгло болью. Он забыл даже про близнецов и Гая, вдруг ощутив себя целиком. Больше всего болела голова, тупо и безнадежно, вся целиком. Лоб и переносица были заклеены чем-то, глаза плохо открывались. Жарко и едко больно было плечу, ладошкам и коленкам. Очень глупо падать на ракушечник. Это же в самом деле терка.
– …прости меня, Дай, – лицо Гая оказалось совсем близко. – Какой ты нежный, оказывается. Близнецы говорят, что у тебя кожа в два раза тоньше, чем у нас. И кровь летит по сосудам быстрее и плохо свертывается. Тебе нельзя падать. А то вся кровь вытечет…
Дай не понимал, зачем Гай это все говорит. Ему-то какая разница, нежный Дай или нет? Что ж он там у фонтана не оставил его? Вот вся кровь бы и вытекла… И ни у кого нет проблем… И никому не противно… Он закрыл глаза и перестал слушать.
Ночью приснилось странное дерево. Оно росло посреди очень красивого, будто нарисованного, ни на что не похожего синего леса. У дерева был очень ровный и длинный ствол с чуть-чуть голубоватой корой, а на самом верху, как спицы зонтика, правильными радиусами торчали горизонтальные ветки с редкими серебряными листиками. Где-то в небе над этим деревом блуждало невидимое солнце, и казалось вполне понятным, почему у этого дерева нет тени. Еще здесь не было звуков. Словно они все провалились под землю, засыпанную мелкой галькой. Дай поднял два камешка, постукал – ни звука, только отдача тупо толкнулась в пальцы. А самым хорошим было то, что здесь не только теней и звуков не было, но и вообще чего-то шевелящегося. Никакого движения. Только камни и деревья.
Он проснулся от острого чувства радости, словно этот лес был чем-то важным и спасительным. Еще никогда такие сны отчетливые не снились, как будто вовсе и не сон, а настоящая жизнь. И тишина там такая, какой здесь никогда не бывает. Здесь вот в ушах пульс эхом отдается, шуршат ворсинки одеяла, снаружи какие-то звуки далекие…
Он наконец открыл глаза. Все та же комната, только раннее утро. Все те же повязки, только боль слабее. И голова не болит. Близнецы умеют лечить.
Весь день он, съежившись, лежал под одеялом. Знобило, и все вокруг казалось слишком отчетливым и отвратительным. Голоса ставших отчужденными близнецов казались далекими, а слова – непонятными. Они больше не улыбались, смотрели холодно, изучающе. А если так будет смотреть сам Юм? Но близнецы все-таки лечили. Была мучительная перевязка: бинты, мази, противные розовые мокрые ссадины. Больно не было, но он почему-то еще сильнее замерз, и так потом кутался в одеяло, что Ай принес еще одно. Помогло мало, потому что холод шел из него самого, из костного мозга, наверное. Но он постарался лежать спокойнее и не дрожать, потому что заметил, что близнецы от его дрожания нервозно переглядываются. Иногда он задремывал, но тут же вздрагивал и смотрел на дверь. Но никто страшный не приходил. Аш приходил, а может, Ай – почему-то плохо стало понятно, кто из них кто; – приносили горячий чай, противно сладкий, или суп. Дай ничего не хотел, но боялся отказаться и послушно ел. Под повязками было жарко, и едко дергало, если неосторожно вздрогнуть или шевельнуться.
Ну что, что в нем такого ужасного, что они называют его этим страшным словом «василиск»? Почему Аш и Ай сначала так любили его, так радовались, когда он к ним прибегал, а теперь такие молчаливые, чужие? Что они увидели в нем такое плохое? Непоправимо плохое?
И как теперь жить?
Вставать не разрешали дня три. Потом он, изнемогший от неподвижности, сам встал и залез в жаркое пятно солнца на подоконнике. От жары сразу стало легче. Он сидел, дышал светом, жмурился – близнецы переглянулись и не стали загонять обратно в кроватку. А Дай после перевязки опять залез на подоконник, теперь уже другого окна, и быстренько размотал бинт с того колена, которое меньше болело, и подставил розовую дрянь солнцу. Выглядело противно, он закрыл глаза, стал думать обо всяких змеях, а когда снова нечаянно посмотрел на колено, оно уже покрылось симпатичными темными корочками. Тогда он и второе колено размотал, и сидел на окне до вечера, пока солнце не спустилось за деревья, а из парка не потянуло душистыми запахами ночных цветов. Аш пришел за ним, чтобы отвести ужинать, Дай встал на ноги, распрямив коленки – и все темные корочки ссыпались с коленок невесомой шелухой. Он их отряхнул и немножко почесал новую белую кожу. Аш издал странный звук – и смотрел он круглыми глазами. Дай чуточку улыбнулся. Он завтра весь размотается, едва только солнце встанет. Все заживет, и близнецам больше не будет противно его перевязывать.
В покое следующих дней душа притихла. Передышка. Словно Гай перестал ненавидеть – но это мечты. Его никто не обижал, ни Гай, ни, тем более, близнецы, но и Аш и Ай сторонились, брезговали, будто и им, как и Гаю, он сделался противным. Очень противным. Они даже не сажали его больше за стол с собой, кормили отдельно, завели даже отдельную тарелку с красной, как кровь, каемкой… Уйти в скалы, может? Там пожить, пока Юм не придет? Он как-то, проснувшись рано-рано утром, оделся, взял с собой еще одну рубашку, потому что ночью в скалах холодно, и отправился туда. Только ноги такие мягкие, слабые, что он быстро устал. В парке сел на травку на солнышке и нечаянно уснул. А проснулся, когда Аш молча сгружал его на кроватку. А в дверях стоял Ай и, увидев, что Дай проснулся, резко сказал:
– Не смей так больше делать. Никуда не уходи один.
Можно подумать, куда-то уйти есть с кем. Зачем он тогда поверил, что так похожие на Юма близнецы и любить будут всегда, как Юм? Ведь все на свете думали про него плохо, даже няньки в яслях… Неужели он правда такой плохой? Разве он злой? Дай перестал хотеть снова стать обыкновенным ребенком, про которого не думают это ужасное и непонятное слово «василиск», он лишь хотел как-нибудь перестать бояться. Хотел дождаться Юма. Пусть Юм сам с ним разберется. Пусть проверит… Но как он будет проверять? И что? Что это вообще значит – «василиски», в чем их ужас?
Надо дождаться.
Он придет.
Только бы скорее приходил…
Почти все время Дай спал. При каждом удобном случае он убегал к себе и свертывался клубком на кроватке. А иногда и под кроваткой. Он бы вообще не вставал, но ругали и заставляли вставать, кушать, гулять. Близнецы почему-то очень волновались, что он так много спит. Пару раз он просыпался в амбулатории на столе, и близнецы выглядели измученными, и странно говорили, что не могли его разбудить. Никак, ничем. Дай не удивлялся. И не пугался. Смотрел в пол, чтоб не видеть их… Да, просыпаться после сна про камешки очень трудно. И потом сил нет и подташнивает. Вот бы вообще не просыпаться, остаться там… Все казалось безразличным. Пришел бы Юм, сказал точно, василиск он или нет, и, если правда василиск, он взял и навсегда бы уснул.
Камешком бы стал.
А правда. Превратиться бы не в змею, а в камень… Спать, спать. Он засыпал сразу, как только близнецы оставляли в покое. В кроватке (ночью чаще под кроваткой, потому что ночью страшнее), за столом, на полу, на веранде, на траве. Спал, свернувшись клубком где-нибудь на солнцепеке, подставляя лучам плечо и ладошки. Ладошки два дня заживали, а потом оказались непослушными и жутко чесались, а чесать тонюсенькую кожу больно. А плечо еще дольше заживало… Но все равно лежать на солнышке было нужно. Кровь, сияя, неслась внутри, все плохие мысли испарялись. А если лежать лбом в коленки, то и сознание засыпало. Он просто был что-то живое, и воздух немножко холодил спину и шелестел звуками парка – листья, трава, птицы… Наверное, так чувствуют себя камешки. Море ровно шуршало где-то подальше. Ничего не хотел, только спать.
А снился все тот же сон, похожий на жизнь. Про одно и то же место. Там было это высокое, похожее на голый зонтик или антенну дерево. Но теперь Дая интересовало не оно само, а крупная цветная галька вокруг. Камешки всякие. Темные и светлые, цветные и серенькие, полупрозрачные и искрящиеся блестками слюды, гладкие и шершавые. Они были совсем не такие, как наяву – не определить, что за камни. Берешь какой-нибудь серенький и думаешь, что это, наверное, гранит обыкновенный, а это окажется какой-нибудь туф слоистый – и тут же, прямо в руке вдруг превратится в перидотит или габбро. Он бросил их определять. Совсем не главное, из чего они состоят. Главное, что эти камешки были живыми. Они ласкали руки теплом, мерцали, оживая под пальцами – он с ними мысленно разговаривал и играл, выкладывая из них узоры вокруг голубоватого ствола. Эти каменные поляны под безлиственными громадными зонтиками были самым лучшим на свете местом. И там – все по-настоящему, Дай и не помнил там, что на самом-то деле спит. И не помнил, что василиск.
А может, и правда не спал, потому что потом днем, наяву, все время клонило в сон без снов. Близнецы сначала то и дело будили, потом уже не трогали, но и одного почти не оставляли. Присматривали, а может, изучали. Или сторожили. Когда, вернувшись от камешков в явь, и дышать было тяжело, не то что глаза открыть, они хватали его, трясли, говорили так громко и непонятно, втыкали ужасные иголки шприцов со своими дурацкими лекарствами… В общем, все равно, но он устал мучиться. Терпеть? Он снова захотел от них уйти, сбежать, и почти убежал – но они снова быстро догнали в парке и долго ругали бессовестным. Дай пошел к себе, заполз под кроватку и сразу уснул… Вот они и стали его караулить, да только на новую попытку убежать у Дая не было ни смелости, ни сил, ни воли. Он Юма ждал… И спал. Вот только если снились сны про камушки, близнецы оказывались рядом при каждом пробуждении – снова встревоженные, какие-то усталые, трясли, кормили его таблетками, тыкали иголками с лекарством, говорили, что Дай опять был в обмороке, что они не могли его привести в себя. Дай не удивлялся – он ведь вообще не хотел бы приходить в себя – сюда, к ним…
А потом все зажило, но близнецы не торопились звать Гая, хотя говорить с Даем им стало вообще не о чем. Они не отдавали его Гаю потому, что он болен и они должны его лечить? Наверно, он здорово мешал им работать, потому что надо караулить… Но Дай не убегал больше. Он был какой-то слабый и душой, и телом, ничего не хотел и плохо слышал, что говорят Аш и Ай. А они вдруг хватали за плечи и что-то втолковывали. Дай слушался – брел, куда вели, обедать на кухню, например. А они стояли рядом и заставляли все доедать… Его тошнило потом.
Потом все-таки появился Гай. Подошел, когда Дай лежал на своем местечке в примятой траве за домом – шаги далеко отдавались в земле, и Дай их сразу узнал. Шаг Гая был тяжелым, так никогда не ходят мальчики. Гай, наверное, на Берегу очень много лет прожил. Как и все здесь. Близнецам ведь на самом деле тоже не по четырнадцать. Но Гай намного, намного старше. Дай приподнялся, когда он подошел. Гай сел в траву так близко, что Дай невольно отодвинулся. Гай усмехнулся и тихо сказал:
– Привет. Конечно, ты бы хотел здесь остаться.
Дай, не глядя, помотал головой.
– Неужели охотно со мной вернешься?
Дай снова помотал головой.
– Ну а куда бы ты пошел? В скалы, в нору эту свою?
Дай усмехнулся и опять помотал головой. Потом закрыл глаза, приложил сложенные ладошки к щеке и показал: спать, спать, спать. И не просыпаться очень долго. Какая разница, где…
– А я не могу спать совсем, – грустно признался Гай. – Все думаю, что сделал… Что сказал тебе. Все вижу, как ты падаешь башкой на каменные плиты. Прочитал об огненосных врагах все, что было в Драконе и у легов. Знаешь, ни один из них не повел бы себя так, как ты… Но это тоже ничего не значит. Ведь ты маленький, личинка еще, ребенок.
Дай пожал плечами. Гай попросил:
– Покажи огонь.
Послушно развернув ладошку, Дай заставил голубые, совсем бледные под солнцем лепестки огня немножко потанцевать, потом ласково подул на них и некрепко сжал кулак. Уронил слабую руку. Неужели придется пешком с Гаем через весь парк идти?
– Полудохлый ведь, а все равно это можешь!
Дай показал на солнце. Если б ему не давали лежать на солнце, он бы весь давно кончился. Синее пламя – оно ведь от солнца.
– А Юм знает про твой огонь?
Дай кивнул. Юм про него все знает.
– Понимаешь, я узнал на днях, что есть другие… Похожие и тоже очень опасные. Но кто они и что такое… Никто не знает. Разве что Юмис.
Дай быстро взглянул: Гай смотрел в траву и, к счастью, не заметил взгляда. Почему-то стало его жалко. А может, Дай сам виноват, что Гай стал так плохо к нему относиться. Он ведь из-за вечной ругани отвернулся от него, как от всех взрослых в школе. Гай ведь про него, про Дая говорил: «смотрит на меня, как на пустое место»… Но ведь он – не Юм… И обзывался… Гай добавил:
– Может, Юм надеется, что ты тот, другой? Не василиск?
Вздохнув, Дай протянул руку и чуть-чуть коснулся его плеча, так же ласково и точно, как своих камешков. Послал тепло и поддержку, как Юму. Гай вздрогнул и посмотрел изумленно. Прошептал:
– Так вот на что ты поймал Юма. Ты, как батарейка, отдаешь энергию, которую забрал у солнца…
Дай пожал плечами, убирая руку. Про батарейку – не понял. Он просто терпеть не мог, если кто-то рядом чем-нибудь терзался. Пусть даже злобный от усталости Гай. Потому прикосновением всего лишь постарался успокоить. Если Дай Юму зачем-нибудь нужен, он будет служить ему вернее всех. Путь лишь батарейкой. А если он им всем какой-то древний враг, то он уйдет. В лес свой каменный. И сам превратится в камешек. Гаю бояться ничего не нужно.
Гай взглянул на него болотными глазами. Сказал устало-устало:
– Я боюсь тебе верить. Василиски – самые коварные существа. Они обманывают всех. Взглядом в камень превращают. А ты камни любишь, тебе с камнями легче, чем с людьми живыми – что нам думать?
Дай пожал плечами и лег. Он устал. Кого он обманывает? Он такой, как есть. И сам не знает, кто именно. Просто живет и живет. Все терпит. Зачем ему кем-то притворяться? Вот придет Юм и все этому Гаю объяснит. И самому Даю тоже. А то совсем непонятно, как жить и для чего терпеть. А если он такой плохой по своей природе, что тут жить нельзя… Он и не будет. С камешками в синем лесу – лучше… Дай закрыл глаза и повернул лицо к солнцу. Кровь, сияющая, алая, переливалась в веках. Стало слегка противно, и он снова открыл глаза. У камней нет крови. Если по камню стукнуть, у камня не будет противной и мокнущей розовой ссадины. Камнем быть лучше, чем противным инородцем. Гай смотрел в жухлую траву. Дай сел и снова тронул его за плечо, потом показал в сторону скал. Близнецам он давно уже опротивел со своими обмороками. Если Гаю так легче, Дай снова будет у него жить. Дождется Юма. А если Юм не придет или придет и скажет, что Дай василиск, то можно будет взять и стать камнем.
Надо только как-нибудь его дождаться.
Хоть как-нибудь.
Гай несколько дней присматривался к тихому Даю, который принудил себя меньше спать, стал ходить на берег или в скалы – правда, ребят он все равно избегал. И чаще оставался дома, на солнечном подоконнике. Шевелиться было лень, лень было даже думать. Однажды Дай пригрелся на подоконнике. Вдруг услышал шорох и открыл глаза: Гай стоит близко и смотрит в лицо. Сколько он уже так смотрел? Дай не отводил глаз. Гай сказал:
– Ты – странная душа. Такой, будто тебя и нет… Так! Это апатия отвратительна, – Гай стащил его с подоконника. – Быстро тряпку в руки и марш пыль с книг стирать!
Дай изумился. Чтобы Гай подпустил – его! – к своим сокровищам? Он стирал пыль очень аккуратно. Гай ворчал, что он долго возится, но уж так свирепо, как раньше, не ругался. Дай даже заметил, что он время от времени исподтишка его разглядывает. Однажды он даже подошел и долго близко разглядывал его лицо. И зачем-то брови потрогал. Дай даже пошел потом и в зеркало посмотрел: ну и что? Противненький заморыш с перепуганными глазами. И брови как брови, рыжеватые какие-то, с кисточкой к виску… А на следующее утро Гай вдруг сказал:
– Мне стыдно, что я тогда пожалел тебе книжку… Ты можешь брать книжки. Какие хочешь. Даже те, внизу.
Это почему-то Дая не удивило. И книжки его теперь не притягивали, как раньше. Но, вытирая пыль, он нашел одну толстую, о мифах легийских доменов, зачем-то полистал и почти сразу мелькнули перед глазами чешуйчатые кольца какого-то коварного змея. Мягко отнялись ноги. Он сел, где стоял, на пол. Просмотрел все картинки в книге, потом вернулся к той, страшной. Прочитал все, что было об этом Нагарадже, Ниеигерене, Нирахе – у этого Царя Змей много было понятных и непонятных имен. Запутался во множестве персонажей и стал читать все эти легенды сначала, с первой страницы. Солнце сквозь щель в ставне ползло по полу. Проползло по его ногам, потом полезло вверх по корешкам книг. Краем глаза Дай заметил, что подошел Гай – но он несколько секунд постоял молча и ушел. Даже про брошенную на пол тряпку ничего не сказал. Дай читал весь остаток дня. И с утра читал. Потом повытирал пыль, что-то поел, дочитал книжку, пошел ставить ее на место и на той же полке нашел еще несколько книг о тех же древнелегийских легендах. Гулять он перестал совсем. Вполне достаточно подоконников. А через несколько дней Гай принес еще одну книгу, видом старинную, с тусклыми металлическими уголками на обложке:
– Читай уж на легийском. Вот словарь тебе хороший еще. Все пользы будет больше. Уроки-то ты забросил… А здесь есть кой-что интересное.
Дай не сразу взялся за эту книгу. Она была тяжелой, на весу долго не удержать, пахла каменной пылью и, слабо-слабо, сушеными яблоками. Дай как открыл, так и не смог оторваться от бледно-голубых толстых страниц с замысловатыми буквами. И картинки там были страшноватые, с непривычной графикой, но красивые до мурашиков по спине. Ночью даже снилось, как они оживают. Ему вообще теперь много разных снов снилось. И каменный лес снился, и снег снился, и зимний Венок, и ребята, камни снились, пещерка, Нирах со своими чешуйчатыми кольцами, страшный и далекий, жеребенок Эташа, кружева Уни и еще какие-то узоры, золотые и бесконечные в темной пустоте – только Юм не снился. Но ведь у Юма теперь белый венок, сам он – кто-то во всем этом мире главнейший. Не до Дая. К тому же и Артем, и он тогда проговорились, что где-то, «наверху», у Юма есть какой-то ребенок-сокровище, девочка, которую он сам воспитывает и чему-то учит. Но он ведь не забыл про Дая? Он ведь придет? Он разберется? Он долго не приходит уже. Ну, он ведь не знает, как это трудно, не понимать: то ли можно жить, если тебя терпят, то ли надо умереть, потому что, наверно, ты жуткое чудовище василиск и всех убьешь, если вырастешь…
И про камешки сны он теперь смотрел не так часто – осознал, что в сон к камешкам может попадать незначительным волевым усилием, одним желанием – да и стало пугать слегка, что сон этот уж слишком реальный, настоящий, как жизнь. И что тут его никто в это время разбудить не может – тоже ведь страшно. Пару раз опять как-то он просыпался, едва живой, а над ним Гай и близнецы, опять испуганные, лекарства и шприцы в руках, сам весь в датчиках и иголка капельницы в руке – большим эти его сны про камешки казались опасной болезнью, обмороками. Но это не они его будили – он сам там у камешков принимал решение проснуться. Если там слишком долго сидеть – потом наяву дохлый, как моллюск на солнце. Не умереть бы. Ведь надо дождаться Юма.
Не надо их пугать. Надо книжки читать и пока жить тут. Тут ведь тоже много интересного, а еще прибой шумит, ветер в садах, птицы, солнышко и небо… Только на это очень больно смотреть. Потому что этого, наверно, если он василиск, ему нельзя уже… Но ведь еще книжки есть со всякими тайнами – разгадаешь их и все поймешь, и про жизнь, и про самого себя… Надо читать, пока разрешают… Ведь стать камнем всегда можно успеть.
Ему понравилось распутывать мифологические сплетения драконьих хвостов из легийских легенд, понравился угрюмый язык древних хроник. Он и сам относился ко всему на свете так же серьезно. Наверное, если бы он попробовал выдумать легенду, она получилась бы еще угрюмее, чем мифы про этих забытых богов, то и дело превращающихся в чудовища.
Он занялся этими легендами, как самыми важными уроками. Не отрываясь. В комнате копились тяжелые книги, и он вдруг понял Гая, который тоже от своих книг не отрывался. Гай нашел ему еще одну интересную книгу, «Ранние легийские хроники», и у Дая волосы взъерошивались, настолько отчетливы были следы богов во всех этих спутанных и полузабытых событиях. Но Дай-то всегда продирался к смыслу – и под всеми божественными масками настигал тех двоих, кто стоял у истока событий, тех, кто начал Историю. Там были, конечно, другие персонажи с именами стихий или вовсе без имен – но они в итоге тоже служили первым двоим. Дай начал подозревать, что Дракон – это тоже их затея, и много думал о Юме. И ходил возле стеллажей, подозрительно разглядывая переплеты. Должна ведь найтись книжка, которая все объяснит!
Он сидел над сборником апокрифов и, время от времени заглядывая в словарь, выслеживал следы драконьих когтей на камнях событий, когда вдруг за окном нежно захлопали, затрепетали крылья, и на подоконник, скользя лапами, села большая пестрая птица. Сова. Дай тихонько встал. Все летописи мира потеряли смысл. Сова глянула одним золотым глазом, другим. Взмахнула крыльями так резко, что над ней полетели, закружились дымчатые золотые пушинки – и на подоконнике оказалась Уни.
Дай осторожно улыбнулся. И даже поклонился чуть-чуть. Уни улыбнулась, сама слегка испуганная; посмотрела в приоткрытую в темный коридор дверь. Сказала тихонько:
– Здравствуй… Ты почему к нам не приходишь больше? Что стряслось?
Дай помотал головой.
– Да разве ты сознаешься, – она бесшумно спрыгнула на пол. – Бегаешь ото всех, книжки читаешь… – Она, коричневая от солнца, в дымчатом от золотых кружев платье, подошла к столу, посмотрела в раскрытую книгу – раскрытую как раз на страшной картинке с Нирахом, змеем из страшного мифа. – Страшный какой…
Дай вздохнул и показал пальцем на себя.
Глаза Уни стали огромными и круглыми – совиными. Она еще раз посмотрела на картинку, вздрогнула и спросила шепотом:
– А ты что, уже превращался? Нет? Тогда откуда ты знаешь?
Дай тоскливо махнул рукой. Уни свела над серьезными глазами легкие выгоревшие бровки:
– Да ты попробуй. Может, ты и не змея вовсе, – она слегка передернула загорелыми плечиками. – Ты ведь не знаешь. А если змея, я не скажу никому… Если хочешь, я тебя тогда даже унесу далеко-далеко отсюда.
Дай отчаянно закивал. Юм, в конце концов, найдет его где угодно, а здесь не за кого держаться. Вот и Уни, как и Гай, знает что-то такое, из-за чего Даю действительно лучше было бы ползать змейкой где-нибудь далеко отсюда.
– В горы, наверное, ты же камни любишь, – она закусила губу. – А ты меня не ужалишь?
Почему она уже верила, что Дай – змея? Ну что в нем было такого – змеиного? Чуточку брезгливо, перебирая свои кружавчики и тоскливо посматривая в глубокое небо за окном, она объяснила секрет превращения: здесь на Берегу достаточно лишь пожелать оказаться тайным собой в момент прыжка назад с переворотом через голову – и превратишься, если твое тело действительно несет в себе второй облик. А если ты просто человек – то ничего и не произойдет.
Дай медленно залез на стул. Нехорошее, уставшее упрямство поднимало в испуганно летящей в плену жилок крови темную муть. Кровь хотела к Юму, к свету, к огромным кораблям в космосе, но ей было не вырваться из замкнутых кружев артерий и капилляров, не убежать из темного сердца. Дай сам понимал, что нельзя, не стоит этого делать, что еще слишком рано, что все это кончится плохо, что рисковать нельзя – но как же тогда узнать? Если он правда ядовитая змея, тварь подколодная, этот василиск, которого все ненавидят – так стоит ли ему ждать Юма? Когда по артериям понеслась густая, настоящая чернота ядовитой решимости, он угрюмо взглянул на Уни и кивнул. Она опять прикусила губу, отошла и залезла на подоконник, прижалась к косяку.
Телу не хотелось прыгать. Оно-то знало, какой второй облик носит в себе. Лучше только играть в змейку… Дай все-таки заплакал. Глянул на испуганную Уни сквозь сверкающие пятна на ресницах, перестал дышать и прыгнул.
Тело не стало легким. С ним случилось что-то совсем не больное, щекотное и непонятное, но оно продолжало падать на шершавый ракушечник пола. Дай сжался, хотел мягко встретить пол ногами и оттолкнуться – но шлепнулся весь целиком. Хотел, пережив ушиб, вскочить, но беспомощно бескостные зачатки рук и ног только зря обдирались об ракушечник… Но если они есть – значит, он не змея! Но что он такое? Он завертелся, и мимо глаз на близком белом полу потекло золотое и блестящее, оборвалось длинным хвостом. А вокруг – ничего. Он замер, тыкаясь головой во что-то твердое и деревянное. Растопырить руки, вскочить! Во всем нежном, болезненно тонкокожем теле через камень пола отдался крик и торопливый топот бегущего снизу по неровным ступеням лестницы Гая. И тут же пестрая огромная тень захлопала сверху, зашумела перьями и больно и крепко схватила в двух местах. Дай заизвивался от боли – и внезапно оказался в синем воздухе. Кожу ожгло белым солнцем и резким ветром. Внизу бездна и цветные пятна, и кто-то отчаянно кричит позади – и больно, невыносимо больно стиснулись два когтистых кольца на теле. Огромное синее сверкало впереди внизу – или сбоку? А там что – черное, огромное в полнеба? Дай ничего не понимал и не видел, его трясло и болтало, встряхивало под взмахи крыльев – неровные и тяжелые.
Проваливающиеся. Уни тяжело! Она едва смогла поднять его, потому и вцепилась так крепко, что боится уронить! Внезапно перед самыми глазами пронеслась отчетливая до каждой царапинки коричневая черепица крыши, потом с маху стегнуло зеленой упругой веткой и, вдруг освобожденный от режущей хватки лап, извиваясь от ужаса, Дай в лилово-зеленой жуткой пустоте полетел вниз.
Секунду спустя он врезался во что-то маленькое, черное, твердое; все завертелось, его обхватили какие-то руки, потом страшный удар, отдавшийся в него сквозь этот живой черный комок – и он близко перед глазами вдруг увидел неподвижный, слежавшийся песок: все песчинки разноцветные…
