Ольга Апреликова
Золотой братик
Ну вот и все.
– Иди домой, – тихо сказала учительница.
Это куда, интересно? Ребят лучше больше совсем не видеть. Стыд какой. Учительница еще что-то хотела сказать, главный учитель зачем-то наклонился и взял за плечо – но тут вдруг откуда-то взялся Артем. Шумно сбросил морозную куртку, заговорил громко. Дай ни слова не понял, не шелохнулся, так и сидел и смотрел на прочерки по плаванию и по музыке. Небо, грузное от снега, тяжко легло на плечи. Он вот уронит его сейчас. Оно как рухнет. И тогда точно не будет больше ничего. Ни ребят, ни мечты о Венке. Ни Артема. Больничка будет для слабоумных. А Юму-то что он скажет?!! Юму-то?!!!
Артем наклонился, опершись руками о низкую парту. Присвистнул, поглядев в бумагу перед Даем. Потом еще наклонился и поцеловал в макушку, тихонько спросил:
– А ты ел сегодня? А ночью спал?
Дай помотал головой. Артем так же тихонько позвал:
– Давай домой. Где твоя одежка? Иди одевайся.
Дай опять помотал головой. Он так и не отрывал глаз от прочерков по плаванию и музыке. Он-то знал, что это неправда, что он поплывет, если его бросить в воду. Он же поплыл тогда… И еще он знает ноты…
Артем будто прочел мысли. Выпрямился, положив ладонь ему на голову. От ладони шел нежный-нежный холодок, и вокруг становилось чуть светлее. Артем вполголоса сказал кому-то очень спокойно:
– Эти оценки не соответствуют действительности. Мальчик, который высчитывает оптимальные взлетные треки и играючи управляется с пилотскими интерфейсами, не может иметь ноль по арифметике. Чушь это все. И плавать он умеет, и рисовать. И уж читать он точно умеет.
Артему тихо возражали, показывали исплеванные красными исправлениями работы. Стыдно. Он растеряно посмотрел по сторонам – и увидел на полках эти музыкальные штуки. Разве попробовать? Он ведь всегда слышит, как надо правильно петь, ну и что, что сам петь не может… Ноты знает. Никто из ребяток не знает – а он знает… Эти простые штуковины не слишком похожи, конечно, на синтезатор, что у Юма на корабле, или на маршевый пульт, но ведь октавы везде одинаковые. Тихонько он встал, подошел к ближайшей полке и положил руку на инструмент, оглянулся на Артема. Взрослые замолчали. Артем спросил:
– Достать?
Дай кивнул.
Артем подошел и переставил инструмент на парту, нажал какую-то кнопочку, включая. Засветились индикаторы. Клавиши были чуть шире, чем Дай привык, но их было не больше, чем на маленьком игрушечном. Он сообразил, где что, проверил одну октаву, переключил тональность, глубоко вздохнул, перестал дышать и одной рукой начал ту тихую волшебную песенку Юма, которую любил больше всего и нотки которой подобрал без ошибок – только получилось так пронзительно и точно, что он едва не бросил клавиши. Но удержался, подступил ближе и заиграл увереннее. Неужели получилось? И что, можно вот просто так взять и сыграть это чудо? Он даже забыл, где он, нотку за ноткой воспроизводя то, что звучало внутри, разволновался, почему-то подкатили слезы – он удержался, не заплакал и не сбился. Доиграл.
Артем наклонился и заглянул в лицо. Дай быстро улыбнулся, чтоб не заплакать; заметил остальных больших, не различая, впрочем, их лиц; вздохнул и обеими руками небрежно сыграл начало отрывка той симфонии, что слушали вчера на уроке, очень, кстати, похожую на систему аккордов разгона маршевых двигателей (сто раз слышал, как Юм разгоняет корабль, да и сам играл: Юм давно много всего такого велел выучить) – сколько помнил. Нечаянно сбился – плач внутри помешал – все бросил, повернулся и уткнулся в Артема, который тут же подхватил на руки. Дай спрятал лицо в ладошках.
Большие молчали.
– Этого не может быть, – наконец сказал кто-то. – Откуда… каким образом? Кто учил его? А слух какой!!
– Настолько… Настолько просмотреть ребенка… – начал было Артем, но тут же смолк. Погладил Дая по спине: – А ты тоже хорош, скрытная зараза… – он велел большим: – Во-первых, принесите ребенку попить и поесть. Он у вас сутки голодный, а даже этого никто не заметил. О нервном срыве я уже и не говорю.
Кто-то вышел торопливо. Дай отклонился и сквозь пальцы посмотрел на Артема. Будет спасение? Тот улыбнулся совершенно спокойно и крепче прижал к себе:
– Во вторых, мы вам сейчас еще покажем, как вы не правы. Да, малыш?
Учительница легийского принесла две бутылочки сока и разное печенье. Артем посадил Дая и велел:
– Поешь. А вы, коллеги, пойдемте.
Дай вздрогнул от интонации слова «коллеги»: Артем их всех живьем теперь съест. А они-то ведь с Даем терпеливо возились, старательно. Занимались целыми днями. Он сам виноват, что трус и все скрывает…
Сок кончился очень быстро. Он сгрыз еще половинку печенья, свободной рукой снова перебирая точные нотки на инструменте и поглядывая на синюю зимнюю темноту за окном… Вернулся Артем и принес еще сока. Открыл Даю тугую крышку бутылочки. Когда Дай напился – улыбнулся, взял за руку и повел за собой. В коридоре, где за стеклом стены уже была синяя темнота и тянулись к свету белые перепутанные ветки, Артем сказал:
– Даюшка. Ты на днях такую лису рыжую веселую нарисовал, помнишь? Шикарная ж лиса?! А в школе почему все криво-косо? …Ну, не вздыхай так… Я так понял, что в школе тебя совсем не знают. Эта твоя музыка их вообще потрясла. Меня, впрочем, тоже. Я дома слышал, что ты потихоньку что-то подбираешь, но почти не слышно, мелодии не разобрать, и я тебя не тревожил… А ты, оказалось, играешь на уровне подростков… Ох. Ну что ж ты натворил со своей скрытностью? Почему ты с ними так? Ты ж, я знаю, ни к кому головы не поднимаешь. В глаза не смотришь, убегаешь, отворачиваешься. Молчишь – да и до этого с учителями не разговаривал. Ты же им ни одного шанса не дал. Вот они и думали, что от тебя ждать нечего. Давай их разубедим, а?
Дай кивнул. Он на все был согласен, хоть стадо лис нарисовать, хоть сто диктантов написать, только чтоб Артем руку не отпускал. Артем спросил:
– Что же тут так тебя обидело, что ты никому не доверился?
Дай пожал плечами. Тут все чужие. Зачем им веселые лисы…
– Нежный ты, как призрак… Видно, школа тебе не подходит. Что ж, будем решать.
Через минуту Дай сидел в незнакомом кабинете за экраном с задачками. Иногда зевал. Едва касаясь и слегка небрежно – как Юм – на клавиатуре набирал ответ. Экран согласно пиликал. Учителя вокруг становились все более напряженными. Артем вдруг отвел руку Дая, пропустил много заданий и остановил программу на длинной задаче. Дай читал ее только полминуты, потом набрал ответ – коэффициент половинного спрямления будет вот таким. Тысячные он не стал набирать, поставил многоточие. И так правильно. Артем еще нашел задачку, и, чтоб выстроить гиперболу курса в каких-то нереальных гравитационных условиях, пришлось зашлепать по клавишам обеими руками. Шлепал он примерно две минуты, но только потому, что пальцы ватные.
– …Но почему, почему он тогда не решает детские примеры? – не выдержала учительница математики.
Артем только вздохнул. Зачем-то опять в который уже раз поцеловал его в макушку, поставил на ноги:
– Все, мой тихий. Иди одевайся. Но не выходи один, подожди меня.
Зевая на каждом шагу и вздрагивая от усталости, Дай прошел по пустому коридору с синей стеной вечера с одной стороны и пестрой от новогодних рисунков с другой; держась за скользкие толстые перила, спустился вниз. Тут тоже никого не было. В раздевалке висела лишь его куртка. Дай устало сел переобуваться, и очень долго, потому что ватные пальцы, возился с застежками синих школьных башмаков, а потом с карабинчиками ботинок. А куда же теперь башмаки деть? С собой забирать? Артем скажет. Дай надел толстую куртку и сразу согрелся. Потом шапка… он уронил и подобрал шарф. Снова сел, прислонился к стене. Тепло, лень двинуться…
А потом вдруг оказалось, что он дома, в своей кроватке, и Артем укрывает одеялом:
– Спи, спи, Дайка. Все хорошо. Ты дома.
Наутро он почему-то проснулся таким же полуживым. Голове больно, телу противно, жарко. Мутно в горячих глазах. Он даже не сразу вспомнил, почему он у Артема, а не в интернате. Когда встал и умылся, вроде бы стало посвежее, полегче. Артема не было. Дай слегка удивился, а потом подумал – а где же еще Артему его оставить, если надо на работу?
В столовой – завтрак, но есть не хочется. В окна сквозь искристые ветки заглядывало ярко-синее небо, и Дай решил, чем заняться. Давно мечтал. Побежал – потом пошел, потому что от бега в голове стали колоться и кататься тяжелые колючие шарики боли – к себе, нашел в шкафу тяжелую сумку с коньками. Каток-то близко. То есть не каток, а озеро. Громадное. А что его снегом засыпало, так это ерунда. Артем не рассердится, наоборот, он любит, когда Дай играет на улице и «дышит воздухом». И никакого тренера нет, чтоб запретил прыгать… А волки… Ну, они ж невидимые, как они помешают…
Пробирался он до озера долго, лез от расчищенной дорожки по глубокому снегу между больших деревьев. Добрался, запыхавшись. Голова разламывалась, но все равно от мороза противный жар прошел. Дай оглядел идеально ровную, нетронутую, белую пушистую плоскость. Почти бескрайнюю. Улыбнулся. Тут хорошо. Потом – устроил небольшую метель. Минутки на три, только чтобы запахло глетчерами, и даже развеселился. Потом еще подморозить рыхловатый лед… Правда, голова закружилась, но он съел немного снежку, и прошло.
Ну и что – из школы выгнали.
Это еще не беда.
И к ребятам можно будет в гости приезжать и играть. А Торпеду с Сережкой Артем разрешит, наверное, и сюда позвать.
Артем ведь его никогда не бросит. Он обещал.
Освободившийся, идеально ровный лед показался громадной тарелкой, вровень с краями налитой небом. Страшно ступить, и он несколько минут смотрел, как в голубой глади льда отражаются замершие, покрытые инеем темные верхушки сосен и кедров. Потом сел прямо в сугроб, мягкий, уютный, скинул ботинки, в которые набился снег, быстренько обул коньки. Новенькие, легкие, холодные, с серебряными звездочками на лезвиях.
Никого нет. Никто не скажет, что можно, а что нельзя… И он попробует и петлю на носке, и все реберные прыжки… Хотя бы в два оборотика… И всякие детские фонарики и змейки… Наконец Дай решился и перелез через наметенный вал снега на лед, и еще минуту смотрел, как небо во льду сияет и переливается. Он никогда еще такого гладкого-гладкого льда не видел. А если прямо под ноги посмотреть, то там подо льдом темно, и загадочные ходят глубоко пузырьки. Там же вода. Но озеро не глубокое, Артем говорил, почти до дна зимой промерзает, так что не очень страшно.
Дай оттолкнулся и тихонько поехал. От счастья и красоты защекотало затылок, и, сначала вразнобой, а потом все более связно зазвучали нотки – и будто не только в уме, а во всем – в сердце, в грудной клетке целиком, в руках и ноющих от жадности скользить ногах, и особенно щекотно под ребрами… музыка сложилась. Выкатывая ее в движение, он описал круг, потом вспомнил подходящий вираж и пару минут отрабатывал плавность движений. Юм, когда работает, все делает очень плавно. Надо так же. Хочется, чтоб все было красиво, каждая дорожка, каждый каскад простых движений, и попадать в ритм и умные нотки, звучащие внутри и щекочущие под коленками… К тому же, если плавно, то в голове никакие колючки никуда не вонзаются… Простые прыжки и каскады получалось без усилий, на хорошей скорости, может, потому, что никто не смотрел, только деревья. Голова перестала болеть, потому что холод остудил горячий лоб. Но во всем послушном теле Дай ощущал непонятную истому, почти тоску. И становилось жарко. Он скинул на лед пухлую куртку, помчался быстрее, стал прыгать выше. Счастье. И красота.
Потом исподволь загудело небо, Дай даже не осознал, что это такое слышит, пока низко над озером не прошел знакомый люггер. Сел Артем прямо в сугробы берега. Дай остановился, ощутив, как неправильно быстро колотится сердце. В голове снова стало горячо. Он поехал к вышедшему Артему, поманившему рукой, но захотелось напоследок еще прыгнуть, и он раскатился сильнее, толкнулся ребром и в густом сопротивляющемся воздухе вывел собой идеальную амплитуду двух оборотов прыжка так плавно, что почти невесомо приземлился и, сияя, прокатился метров десять до Артема на одном коньке.
– Чудо мое, – улыбнулся Артем. – Ты нашел себе новое волшебство?
Дай смутился. Волшебство? Просто нравится кататься. Потому что красота.
– Ты точно раньше не учился?
Дай помотал головой. Смутно он помнил под всеми бесконечно отсмотренными уроками фигурного катания что-то давнее: то ли музыка, то ли просто тихое мурлыканье Юма, шорох коньков, какое-то бесконечное, подземное холодное пространство, идеальный синий, почти черный лед близко-близко – он сам, тепло закутанный, едет в санках, которые тянет за веревочку катящийся на тускло посверкивающих коньках Юм. Дай везет, прижимая варежками к пузу, черный рюкзак Юма (там пряники и термос) … Но это было давно-давно. Замерзшее озеро под глетчером? Там было темновато, все синее… Юм катался, да, но Дай думал, то это он, как обычно, делает собой какое-то красивое волшебство… И хотел так же.
– Эй, задумчивый. Я за тобой, – сказал Артем. – Поехали на праздник.
Музыка внутри оборвалась. Ой. Какой праздник?
– Начало каникул, забыл? А куртка где? – Артем помог найти в снегу затерявшиеся ботинки, посадил Дая на капот люггера, стал распутывать заледеневшие шнурки на коньках: – Что ты узлов тут напутал… Зачем куртку снял? Ты что делаешь? Простудиться хочешь? Нет, ботинки обувать не будем, ледяные же… Пусть согреются.
Артем стащил с его застывших ног коньки, взял за бока и скорее сунул в тепло салона, в белое креслице и даже пристегнул сам, как маленького; закинул назад куртку, холодную, пахнущую льдом, башмаки и коньки с заледеневшими шнурками, сел за руль, и, поднимая машину мимо деревьев так плавно, что Дай успел заметить нетронутый ветрами, слежавшийся в развилках веток тусклый снег, сказал:
– Ты, мой удивительный, знаешь, какие ты вчера задачки решал? Вступительный тест Венка. Учителя твои… В замешательстве. Ну, где ж ты всего этого нахватался, а, молчун? Умник. В школу больше не пойдешь. Маленький ты для нее, так будешь учиться… Проживешь каникулы у меня, а там решим. А сегодня праздник.
Это не его праздник. Голова болит. Ой, болит… Но если Артем велит, значит, он должен? Но он ведь не заслужил – со своими ужасными оценками… Из школы что, выгнали? А ребята? Дай вздохнул. Люггер висел высоко в голубом небе, только седой лес внизу быстро катился от горизонта назад. В салоне тепло – опять стало тягостно и жарко, повело в сон. Лицо стало тяжелое и горячее, и он стал студить ладошки о керамлит окна и прикладывать ко лбу и жарким щекам. Артем покосился:
– Жарко? Это ты накатался, вон какой румяный. Если пить хочешь, то в дверце вода, бутылка синяя.
Дай вяло попил невкусную минералку. Артем посмотрел пристальнее:
– Ты опять вареный… Расстроился из-за школы? Из-за своих ребяток?
Дай кивнул.
– Но ведь ты с ними-то в последнее время даже не играл?
Дай пожал плечами. Как объяснить, что, хоть они намного крупнее, но – не взрослее? Что с ними – неинтересно? Но они… родные?
– Зря я тебя без присмотра оставил.
Дай виновато улыбнулся. Но ведь он же ничего плохого не натворил. Покатался только. Почему он раньше Артема боялся? Ведь свет, которым сияет ясноглазый и всемогущий Юм, в самом Артеме тоже сразу бросается в глаза. И еще в нем что-то… Доброе… Дай устал и прислонился виском к защитному мягкому выступу подголовника. Какая убаюкивающая эта линия плавного полета над лесной шубой… Слишком жарко и одновременно колюче холодно. Артем встревожился:
– Да что с тобой? Спать хочешь?
Дай кивнул. Артем еще что-то сказал, но Дай слышал уже неясно, сквозь неодолимую жаркую лень. Артем ледяной рукой потрогал лоб. Глянул расширившимися, ярко-серебряными глазами, секунду еще летел прямо, а потом резко переложил люггер на другой курс.
Ну, вот… Докатался. Госпиталь. Белые коридоры, палата с окном в лес, врачи. Уколы, таблетки, микстурки, горячая подушка, жесткая пижамка… Все, заболел. Артема не было, работа, – но он оставил, как привет, книжку с картинками. Да и вокруг были врачи, которых Дай немного знал. Няня сидела у кроватки и никуда не уходила, давала Даю понемножку какое-то кислое теплое питье и тихонько читала оставленную Артемом книжку про смешных зайцев. Картинки – еще смешнее, Дай их разглядывал долго и смеялся бы, если б горло так не болело. А так лишь улыбался. Лежал пластом.
Совсем уж плохо было только в первые день и ночь. Потом он всего лишь чувствовал себя тяжелой ватной куклой, промокшей от лекарств и пота. Только тоненькие проволочки нервов натянулись внутри так туго, что плакать хотелось. Но он терпел. Кроме вечеров, конечно, когда, просидев с ним часок-полтора, уходил навещавший Артем. Он оставлял книжки, маленькие игрушки и тяжелые, милые, с липкими капельками смолы, темно-коричневые кедровые шишки. Даю нравилось их расколупывать и вынимать крепкие орешки. Или даже просто нюхать… Вот после ухода Артема он и нюхал. И плакал. Голову прятал под одеяло, чтоб никто не видел.
Больница оказалась местом не страшным, а скучным, привык он быстро. Взрослые – тихие и заботливые. Других заболевших деток он не видел и не слышал – да были ли они в соседних палатах? Наверно, он один такой дурачок, что заболел. Днем с ним сидели няни, читали книжки, играли в лото, заходили добрые доктора – а ночью была открыта дверь в полутемный коридор, и там неподалеку, в налитой от пола до потолка стерильной тишине был дежурный доктор. Не страшно, но надо терпеть медленное, вязкое движение времени. И лечение надо терпеть. Он терпел, когда светили в горло каким-то зеленым светом, жевал честные беленькие таблетки, потому что ему нравилась их рассыпчатая горечь; давился липким сладким витаминным сиропом, пил соленую скользкую водичку, которая тут же проходила насквозь обильным скользким потом. Ласковые нянечки помогали переодеть рубашку, приносили на белых больничных тарелочках пахучие яркие фрукты. Тесный ошейник на горле, от которого было больно глотать, ослабел и исчез; и разрешили вставать. Дай стал включать экран на стене против кроватки, выбирал сказки. Только ни одну до конца не досмотрел – или сразу становилось неинтересно, или уставал от шума, криков, звона и мельтешащих приключений. Или внезапно так жалко становилось всех этих выдуманных людей, что слезы потоком лились. Совсем стыдно.
Предновогодние праздники Венка смотреть легче. Сказки, спортивные соревнования, интеллектуальные турниры, фильмы о достопримечательностях других планет, о заповедниках и музеях, о космических путешествиях и о самом Венке – Дай не уставал. Полюбил эти картинки счастливой жизни, так хорошо согласованной с голосом звездной бездны, которая их всех несла и напоминала о себе кораблями и месяцем самого большого терминала в вечернем небе и черными огромными, полными звезд и планетных шаров картами в каждом классе. Раньше упоминания о космосе будили в душе болезненный слезливый отзыв и тоску по Юму, а теперь – недоумение: как он сможет справиться с жизнью в этом огромном красивом мире без Юма? Мир такой большой…
5. Новогодний дракон
Утром последнего дня года ребята прислали Даю шесть рисунков, ярких, переливающихся от блесток и приклеенных пластмассовых снежинок, и открытки с пожеланиями новогоднего счастья. Дай разложил рисунки на одеяле и долго любовался. А потом все-таки заплакал. Но он так легко плакал теперь, что слезы ничего не значили.
Экран показывал снежные елки и детскую суету. Артем вчера вечером не пообещал, что приедет. Да, у него сегодня дел впятеро больше, чем обычно, потому что завтра самый важный, главный праздник в Венке. Важнее даже летнего равноденствия, потому что звезда Айр появилась именно в новогоднюю ночь по воле Сташа Астропайоса… Даю, правда, не верилось. Такая же легенда о прошлом, как и все остальные. Из-за этой легенды у Артема сегодня времени нет – Дай все понимал, но хотелось ныть и плакать.
Дежурный врач принес маленькую игрушечную елочку, которая пахла почти настоящим хвойным запахом, и коробку с крохотными невесомыми елочными игрушками. Дай возился-возился с этой елочкой: наряжал, вплетал между лапок тоненькую мишуру. А потом опять вспомнил, что Артем может и не прийти, что у него на руках несколько тысяч детей. Минут десять пришлось смотреть в потолок, чтобы слезы не вылились.
После обеда няня – куда веселее выглядевшая, чем обычно, принесла большую коробку:
– Смотри-ка, заинька, что тут для тебя. Еще вчера Артем привез, да волновать не хотел.
В коробке было что-то очень праздничное. Волшебное почти, новенькое, черно-золотое, даже не сразу понять, что это одежда. Он потрогал пальцем шелковистую ткань и замер. Няня улыбнулась и, ошеломленного, быстренько увлекла в ванную и деловито выкупала. Она вообще-то няней не была, она просто еще училась на старших курсах медицинской Академии. Большая такая девочка. И она всегда смешила Дая, и сама веселилась и что-нибудь придумывала хорошее. И сейчас она чем-то таким вымыла ему голову, что тусклые волосы вдруг стали тяжелыми и пушистыми, и они их долго сушили и заплетали в сложную красивую косу с названием «дракончик». Потом началось торжественное одевание. Может быть, маленький Дай казался этой веселой девушке кем-то вроде куклы, но она возилась с ним так самозабвенно, что даже жмурилась. Одежда – как на картинках в учебнике истории: платьев два, и еще непонятная пелерина, но няня довольно быстро разобралась. Толстенькие черные штанишки, потом мягкое нижнее платье, все золотое и нежное, как девчоночье, и очень длинное, сверху второе, покороче, тоже золотое, но тоном темнее, с черными тонкими вышитыми узорами, с широкими рукавами и капюшоном. И еще эта штука, пелерина или как там ее, уже наоборот, черная с золотыми узорами. Такое только на новый год носить. А из коробки няня еще длинное-длинное черное пальто достала, тоже с капюшоном, длинным-длинным и с кисточкой, и все – с узенькими золотыми узорчиками. И золотисто-черную узорчатую шапку… И мягкие теплые сапожки… Только пока это надевать не надо… но они примерили, чтоб полюбоваться.
В зеркале стоял какой-то принц старинный. Там далеко в Плеядах, в золотых дворцах он был таким. Даже шапочка похожа. Зачем в больнице такие наряды? Артем ведь это все привез и велел нарядить? Вдруг отпустят, он ведь почти здоров? Няня помогла снять пальто и сапожки, чмокнула в щеку и убежала. У всех новый год… Но Артем все не едет и не едет… Ему некогда… Дай посмотрел на свою маленькую грустную елочку. Прилег на застеленную кроватку. То смотрел на тихую елочку, то разглядывал и трогал на себе черные и золотые узоры. Потом наконец сообразил, что, если Артем не придет, то придет Юм. Ведь – новый год. Он всегда приходит в новый год… Он обещал…
Проснулся в синем сумраке от острого свежего холода и счастья. Наклонившийся Артем – пахло снегом и морозом – тихонько спросил:
– Спишь, Дайка?
Дай обхватил его, шурша своими золотыми широкими рукавами, прижался изо всех сил.
– Ласковый ты мой малыш, – вздохнул Артем, выпрямляясь с ним на руках. – Ты уж меня прости, что я так долго. Ждал, не ждал? Ждал… Ну-у, не плачь уж. Да не бойся, я ведь понимаю, почему. Нежный-то ты какой, оказывается. Душа сразу за ребрышками… Давай-ка одеваться. Хорошо, что ты поспал. Праздник впереди… А красивый-то ты какой! Понравился наряд? Я подумал, раз карнавал – будешь волшебным царевичем…
Карнавал?!! Царевичем?
На улице стыли черные очерки елей в блистающем легийской галактикой небе. Снег под ногами повизгивал от мороза, дышать студеным воздухом – весело и вкусно. Пар от дыхания мгновенно замерзал мелкими искринками на толстом шарфе, которым поверх черного капюшона и шапки замотал Артем. Сидеть на заднем сиденье – чтоб не измять в детском кресле наряд – просторно и холодно. Зима снаружи пахла яблоками, была простой и прекрасной, но такой волшебной, что он верил: Юм совсем близко и вот-вот появится.
Люггер взмыл в праздничное светоносное небо, устремляясь, как почудилось Даю, прямо под жемчужную дугу легийской галактики. Ее видно из Венка только зимой, да и то не всю, и лишь ранним вечером. А летом – только свет над горизонтом… Никто и не поверит, что он там уже был. Это там – золотые города и узорчатые дороги, там белая лошадка пони и волшебные игрушки. И туда без Юма никак.
Внизу вдруг засияло, рассыпалось разноцветными игольчатыми гроздьями, и Дай прилип к окну. Артем засмеялся и облетел вокруг неистовствующего фейерверка; поднял машину выше, еще выше, к самому седьмому небу – Дай увидел весь огромный, переливающийся фейерверками обруч Венка, уложенный в черно-белый узорный бархат леса.
И тут бесшумно блеснуло ярко-синим сиянием, и Юм, родной, легкий и тонкорукий, крепко-крепко схватил и щекотно прошептал под шапку:
– Здравствуй!
Дай сам вцепился в него изо всех сил – в родного, смеющегося, в тонкой белой рубашке. Он пах нездешним воздухом и горячим от солнца лесом. От счастья сквозь Дая полыхнуло золотой радостью так, что он сам зажмурился. Юм тихонько засмеялся и сказал:
– Светлячок мой родной.
Все вокруг позолотилось и стало светло. Медленно повернулся Артем. Юм втащил сияющего Дая на колени, покрепче прижал и смущенно и виновато сказал Артему:
– С наступающим.
– И тебя, – сухо ответил Артем. Мгновение помолчал и, тихонько и так нежно, что у Дая защемило в груди и в глазах стало горячо, сказал: – Здравствуй, Юмка.
И даже бросил штурвал, взял его руку, поцеловал и на секунду прижал пальцы Юма к своему лбу. Зачем он так сделал? Что ж, Юм ведь волшебник. А может, кто-то больше… На всем лежал золотой отсвет от него самого, руки из черных рукавов сияли звездами – он уж и забыл, что так бывает – быть золотым фонариком.
– Тёмка, – так же тихонько сказал Юм. – Прости. А? Пожалуйста.
– Химера. Ящ-щщерица, – Артем отвернулся к штурвалу, поправил подхваченный автопилотом курс и снова повернулся. – А как дитя-то сияет… Вот он, значит, какой на самом-то деле… А глазки-то какие зеленые… Дайка, да ты сам – как сказка… Юмка! Отлуплю ведь… Наизнанку выверну. Зараза. Бессовестная тварь. Ну… Так что же дальше?
– Не знаю…
– Юм!
– Я прихожу к Даю реже, намного реже, – сказал Юм, стаскивая с Дая черную шапку – сияние стало ярче – и целуя в лоб. – Но чую, что это тоже до добра не доведет… Но не могу вовсе не приходить. Мне нужен твой совет.
Артем опять бросил штурвал и развернулся:
– Старая история… Совет я тебе давал, когда ему было два месяца. Да что сейчас можно сделать: он-то стойкий, но скажешь – «Юмис», и его встряхивает! У него твои ухватки, твоя скрытность, твой образ мыслей – да все от тебя. А танцевать кто его так научил? А эквилибру? А этим твоим жутким навигаторским упражнениям? Да вообще все движения, даже как он зубы чистит, как дышит, как сказки читает, как спит – да вылитый ты… Копия. Думаешь, не видно? Другим, кто тебя человеком не знает, может, и не видно – да я увидел… Он-то ни словом тебя не выдавал, такой же партизан, как ты!
Юм вздохнул. Артем добавил тише:
– Он – твое зеркало… Вы, похоже, родственники, только у Дайчика масть другая… И еще какая-то чужеродность, инакость. След другой крови. Но наполовину-то он точно ваш… Это заметно. Юмка, ты мне правду тогда про Дая сказал? Это – найденыш? Точно он не из вашей семьи?
– …Ты с ума сошел?
– А ты посмотри, как он похож на Ние. Рыжий ведь, когда не золотой.
Юм уставился в лицо Дая. Дай терпел. Юм почесал под косой и пожал плечами:
– Ну-у… Да, похож. Ты мне предлагаешь спросить у брата, не потерял ли он где внебрачного ребенка? Так он мне язык раньше оторвет, чем дослушает.
– Слишком много сходства. Настолько, что я даже не показываю Дая Ангелу. Мне ваши тайны и так поперек горла. Решайте этот вопрос сами. И быстро. Сверь генотип. Вон посмотри на свои руки и на Дайкины… На ладошки, на пальчики, на форму ногтей…
Юм взял ладошки Дая, разглядел, нахмурился; улыбнулся, быстро глянув в глаза – и вдруг поцеловал серединку ладошки и прижал ее к своей щеке:
– Ну и что…
– «Ну и что»?!
– Тём, я давно это вижу… Но не могу объяснить.
– Гены смотрел?
– Боюсь.
– Юмка, а вот близнецы-братцы твои со своими исследованиями… Это не могут быть… Их генетические проделки?
– Исключено. Кто ж им разрешит. И они еще – учатся… Да, я их готовлю, так что их исследования – наши общие …проделки. У них есть идеи, но пока это на уровне расчетов. Им рано на Геккон, а сами – что они без моего ведома и ресурсов могут… Ну, и технологически мы даже на Гекконе еще не готовы к… К такому. Рано нам еще.
– Технологически… А что, готовитесь?
– Чтоб создавать искусственно вот таких вот Дайчиков? Да.
– А не боишься?
– Боюсь. Потому и не спешу. Ведь это очень трудоемкие расчеты даже для меня. Пока мы занимаемся базой и нави первого поколения. Они ненамного сильнее людей. А мне нужны нави, которые будут летать, как надо. То есть очень быстро. Естественным путем на появление таких тысячи лет уйдут. И мы – работаем. Понятное дело, что я давно вмешался, сразу… Геккон есть Геккон. Кое-что получается. Но Дайка не имеет к этому никакого отношения. Он – нормальный ребенок.
– Да ну? Неужели?! Да он так же похож на обыкновенного ребенка, как ты – на мартышку! Ладно, беда не в этом. А в том, что ты, мерзавец, сделал с его жизнью.
– Да. Ему тяжело. Я велел все чудеса скрывать. И про меня никому не говорить. Темка, но что же мне делать? Если б я мог, я б вообще с ним не расставался. Но ему нет места в моей жизни! Куда мне его?
– Поэтому ты превратил его в неврастеника, который скрывает в себе вот просто все и боится смотреть людям в глаза? Ты вынуждаешь тага притворяться недоразвитым первоклассником и думаешь, что все норм? Ребенок боится вот просто всех на свете! Ты не понимаешь, что причиняешь ему вред? А каково ему тут после всех твоих чудес? Без тебя? Юм, Юм! Ну как же так? Зачем?
– Не знаю, как с ним быть, – тихо ответил Юм. – Ты прав, пора что-то менять. Хорошо, что ты забрал Дайку себе. Спасибо.
– «Забрал себе»? Ты что? Он не игрушка. Да его так измучила устроенная тобой неразбериха, что он рад спрятаться в любое тихое место, где можно побыть самим собой! Но он и во мне нашел что-то… Что позволяет ему быть искренним. При этом не выдавая тебя, заразу!! Юмка! Да я готов его усыновить хоть сегодня, но сперва надо понять, что его вообще ждет в будущем! А вдруг навязанное мной отцовство ему помешает? Я же понимаю, что это не просто ребенок, что это детеныш какого-то прекрасного чудовища, что вырасти из него может кто-то такой, что… Ох. Ну, Юм. Кто – Дай?
– Не знаю. Просто… Родной мальчик. Я… не могу без него – и все. И он… Прекрасное чудовище? Возможно… Он таг, это правда.
