Ольга Апреликова
Золотой братик
3. Локусы хромосом
Юм.
Он был рядом.
Он глаз не спускал.
Хотя в последние дни стал отлучаться. Ему ведь нужно работать. Не может Юм быть нянькой. Не может быть рядом всегда…
Целое лето прошло. Хотя здесь всегда лето. На этом Берегу вовсе нет времени. То есть время «Всегда»: какая разница, сколько раз повернулась планета. Дай покосился в сторону Юма. Тот сидел боком к шуршащему прибою и ни на что, кроме экранов над планшетом на коленях, не смотрел. Но взгляд Дая он ощутил сразу и, вскинув глаза, вопросительно поднял брови. Дай показал на море. Юм нахмурился и покачал головой. Снова занялся работой. Вообще-то большую воду Дай ненавидел по-прежнему, но зато в соленой воде тело переставало быть тяжелым, и он уже хорошо плавал – правда, если только видел под собой белое дно, и чтобы Юм был неподалеку. Юм… Что же это у него за шрам такой на груди, крестом – страшный… Прямо против сердца. И не спросишь. Да может, он бы и не ответил. У него много тайн.
Дай снова уставился на безупречно ровную, синюю прямую горизонта, лениво пропуская сквозь пальцы горячий тяжелый песок, слушая прибой, неотрывно глядя в море, стараясь в синем блеске разглядеть прошедшее. Сколько же времени прошло мимо, пока он здесь? Как, чем измерить прошедшее? Дай даже не удивился, что час назад Юм появился в зимней одежде, и даже снег не успел растаять на плечах и шапке. Он трогал снег пальцем и нюхал, пока тот не растаял – а Юм терпеливо держал его на руках и улыбался. На всем Доме уже давно зима, наверное. Дай снова покосился на склоненный к вееру экранов профиль Юма. Если уж ему так надо работать, зачем он здесь? Обрадуешься так, что сердце останавливается, и потом сразу – мешать и отвлекать нельзя, и веди себя так, будто тебя нет…
Зато сначала Юм не отходил вообще и помогал прожить каждую бесконечную минуту. Разговаривал тихонько, не спускал с рук, даже целовал, если Дай начинал плакать. Плоховато помнится, как там все было.. Когда упал с неба, а Юм поймал, не дал разбиться… Помнил только разноцветные песчинки. Юм встал с песка и просто превратил его обратно в мальчика, прижал к себе, куда-то, прихрамывая, понес – Дай уснул почему-то. А когда проснулся, жизнь стала – Юм. Только все казалось каким-то подводным, медленным. Юм тормошил, таскал на руках, шептал маленькие пушистые слова на ушко, водил за руку, кормил едой, иногда даже с ложки – Дай и не сразу заметил, что живут они почему-то в доме у близнецов. Юм почти не работал в первые дни: водил за руку по тенистому парку (только никто не встречался), катал на карусельках, и – на море: тормошил в воде, учил строить домики из песка и украшать их ракушками, вечером зажигал костерок на пляже, завертывал в одеяло и рассказывал сказки и истории. Вечером укладывал, спал рядом, утром поднимал – и однажды Дай в самом деле проснулся. Синие глаза у Юма какие… Юм тут? Юм – спас? Ведь спас же, иначе бы Дай разбился в слякоть об тот разноцветный песок! Поймал! Не дал разбиться, он любит – значит, Дай никакой не василиск!
Не василиск!! Не убийца!
Все вокруг вдруг стало золотым, ярко вспыхнуло, заструилось сполохами – даже небо, даже Юм стал золотым! Дай набросился на него с объятиями, вцепился, притиснулся, так что Юм охнул, отпрыгнул; завертелся вокруг Юма с ног на руки, во все свои кульбиты и сальто, и золотое сияние вертелось вместе с ним; наконец свалился, и золотой свет растекся облаком. Море и небо почему-то были зелеными. Юм подбежал, схватил – Дай улыбнулся и вдруг опять уснул. Спать было хорошо, тепло и неудобно, он слышал стук сердца Юма; снилось что-то белое, как молоко и свежее, сладкое, как мятные леденцы. Но он не хотел спать, он хотел к Юму, и скоро проснулся.
– Привет, – сказал Юм.
Какой же он уставший. Выпутался из его рук, показал жестами: спи, ты устал! Юм засмеялся и помотал головой. Дай тоже засмеялся и показал, что хочет есть. Тогда они пошли есть яблоки: Дай любил большие зеленые, пахучие, тяжелые, а Юм – малиновые, розовые внутри. И виноград поспел, и еще они набрали в карманы орехов. Потом сидели на голом утесе над морем, кололи их друг для друга. Юм, конечно, успевал больше орешков наколоть.
– Как ужасно я уже соскучился по твоему голосу, – вдруг сказал Юм.
Дай замер. Потом вздохнул и протянул ему орешек. Он и сам боялся, что уже разучился говорить. Юм орешек взял. Съел. Спросил:
– Говорят, заговоришь, когда будет что сказать? И что – совсем нечего пока, даже мне?
Дай съежился. Юм испугался и схватил, подтащил к себе и обнял:
– Ну, прости, прости, мой родной. Что мне надо знать, я и так понимаю, да? Я тебя тоже очень люблю. Но ты такой умник, ты столько думаешь, что мне хочется знать, о чем.
Дай нарисовал в пыли много-много знаков вопросов.
– У меня не меньше, – засмеялся Юм. – В принципе, жизнь – это и есть поиск ответов. Ладно, пойдем заберем у Гая твои вещи.
Дай обрадовался: теперь Юм его куда-нибудь заберет отсюда? А вещи – да какие у него вещи, ну их… Но Юм вел его за руку к скалам и белому домику – почему домик этот раньше казался таким большим? А вон его окошко, закрыто синими ставнями. Все окна закрыты от солнца. Жарко. Гай встретил их у входа, кивнув ему, Дай отпустил руку Юма и побежал к фонтану умываться и пить. И дворик-то маленький, и фонтанчик… Юм подошел и тоже умылся и попил. Гай стоял в тени, смотрел непонятно.
– Ты что? – спросил у него Юм.
– А он что… вот так… светится?
– Когда радуется, – Юм притянул к себе Дая и поворошил ему волосы. – Какой ты совсем золотой стал, Дайчик… Светлячок мой.
– Глаза… зеленые…
– Ну да, – терпеливо пояснил Юм. – Дайка настоящий, когда радуется. Тогда светится. Ты что, ни разу не видел? Да что с тобой, Гай?
– Сам не пойму… Он мне вроде напоминает… Когда золотой… Бровки вот эти …с кисточкой…
– С какой еще кисточкой? – Юм проверил брови Дая. – А. Ну да. Кисточки к вискам… Кого напоминает-то?
– Да так… Смутно. Давно было. Сколько лет уж прошло, сколько лиц…
– Ты вроде недоговариваешь.
– Буду уверен, так сразу скажу…
Потом они все поднялись по пыльной белой лестнице, прошли по скрипучей галерейке. Дай толкнул свою дверь, вошел и вдруг растерялся. Здесь все осталось, как было. Кроватка (и полутемное пространство под ней), стол, скрипучий высокий стул. Книжки и учебники на столе. Одежда на палочках, всунутых в мелкие дырки и щели между блоков ракушечника. Много пыли, смотреть противно…
– Это не похоже на комнату ребенка, – странно сказал Юм. – Дай, но там ведь полные сады игрушек…
Дай пожал плечами. Вытащил из-под кроватки запылившуюся сумку, белую, с синей эмблемой Венка: что туда положить?
– Ты что, с ума сошел?
Дай испугался – но Юм сказал так сердито не ему, а Гаю. Юм держал ту тяжелую книгу – с Нирахом. И на остальные книги смотрел глазами расширившимися, удивленными – быстро становящимися рассерженными. Опасными.
– Он не хотел ничего, – глуховато заговорил Гай. – Прятался в скалах, спал как в коме – вот мы рассказывали-то, ужас. Или сидел, как саламандра, на солнцепеке и покачивался. Я был рад, когда его заинтересовали книги.
– …А сказок детских под рукой не нашлось?
– Я предлагал. Но то, что он, похоже, ищет, в сказках не написано.
Они оба посмотрели на Дая. Дай пожал плечами. Юм здесь; все, что важно, он сам расскажет. Юм подумал, тоже пожал плечами:
– Да пусть ищет, что хочет. Когда столько вопросов… Дай, только отсюда книги не бери, они здесь должны храниться. Я сам тебе любые дам. А учебники забирай.
Дай нашел и отдал Юму пока подержать им же подаренную коробочку с самоцветиками, собрал учебники и тетрадки в сумку, подошел к одежде: все запылилось, синяя рубашка выцвела, зеленая порвалась. Он растерялся. Юм подошел, махнул рукой:
– Да не трогай ты эти отрепья. Гай, выброси. Зайду на днях, поговорим.
Сумку с учебниками Дай разгрузил в комнате, где болел когда-то. Юм в течение недели принес еще десяток учебников, а близнецы раздобыли где-то много новой одежки. Юм устроился в соседней комнате, следил за Даем, а когда работал или отлучался на время, задавал уроки. Но вопросы так и оставались вопросами… Написать на бумажке и принести Юму? Да страшно же. Написал тогда, принес Гаю – и что стряслось? А уж если Юм рассердится…
Странно жить снова в доме у близнецов. А их – почти не было видно. Они приносили Даю еду, но близко к Юму не подходили. И с Даем не разговаривали. Даже про то, как Дай себя чувствует, спрашивали у Юма. Зачем же Юм тут остается? Почему не заберет Дая куда-нибудь? Только из-за витаминок, которые по утрам Даю на блюдечке приносят близнецы? На всякий случай к камешкам он не ходил. Во-первых, Юм – вот. От него – никуда. Во-вторых, сил нет, а просыпаться оттуда так тяжело. В-третьих, а чего же Юма так пугать – если разбудить не сможет, ведь страшно же?
Отношений между ними он вообще не понимал. С первого взгляда было понятно: эти трое – родные братья. Сиблинги. Но Юма близнецы, хотя он был явно их младше – ниже ростом, тоньше, с детским лицом, – боялись и едва не стелились ему под ноги. Они были сверхпредупредительны, хотя Юм-то вел себя так же, как всегда – но они боялись его, даже говорить с ним боялись – хотя и говорили-то лишь о здоровье Дая. А Юм разговаривал кратко, сторонился – но иногда втайне очень внимательно наблюдал за ними. Они, кстати, тоже украдкой на него подолгу смотрели – почти с тоской, с давней болью непонятной. И Юма, и близнецов это сосуществование возле Дая тяготило. Сами по себе они никогда бы, наверное, даже не подошли бы друг к другу. Близнецы бы не посмели, а Юм бы не захотел. Почему? Ведь они братья? Это видно. Настоящие братья, кровные, от одних родителей… Что же с ними стряслось?
Дни, которые они проводили вместе с утра до ночи, прошли. Много-много уже таких дней прошло, из которых словно вырезаны были часы жизни – часы отсутствия Юма. Наступил и такой день, когда Юм не вернулся к вечеру. Да он и заранее предупредил, что не придет, что работы много.
Близнецы проследили, как Дай ляжет, закрыли дверь и ушли. В это время Юм садился рядом со своей работой, и можно было, поглядывая на него, потихоньку засыпать. Или он не работал и тогда мог рассказывать короткие сказки, да и просто говорил что-то простое и ласковое. И спал он – если спал вообще – в комнате, дверь в которую была открыта из комнаты Дая, и ночью, если вдруг Дай просыпался, Юм уже был рядом, бессонный, серьезный; приносил водички раньше, чем Дай соображал, что хочет пить. Как теперь привыкнуть жить без него? Это же… Невозможно! Но ведь он уже выздоровел… Юм оставит его с близнецами?
Нечего сейчас о будущем думать. С тем бы разобраться, что теперь его окружает. И с тем, что он натворил своим дурацким превращением.
Он помнил, как решился. Помнил прыжок со стула назад себя, помнил переворот в тугом тихом воздухе. Даже помнил секундный, жалеюще брезгливый взгляд Уни после того, как она посмотрела на картинку с Нирахом. Из-за этого взгляда он на самом-то деле и решился. А что потом было – не помнил, и кто он на самом деле – не узнал. Но ведь Юм-то знает? И близнецы? И они больше не смотрят на Дая с отвращением и подозрением, нет, они даже не дали ему умереть. Значит, он хороший… Не василиск… Не василиск!! Наверное.
Но на сердце все равно тяжело. Дай знал, конечно, что Юм его дурачком не считает, но почему не хочет ничего объяснять? Маленьким считает? Жалеет? Плохо без него, пусто. Посмотреть сон про камушки? Что-то соскучился он… В эти дни с Юмом думать о них забыл… Там хорошо, там узоры и узорчики, и еще больше ждут вперемешку, пока он их разберет, разложит; там тихо и синие деревья…
Там хорошо, да, но он сложил только один маленький узорчик: боялся – вдруг вернется Юм – и проснулся слишком рано. Юма не было. Дай лежал, прислушиваясь к тишине – только лепет листьев сразу за окном, ровный шорох прибоя издалека и птичьи, еще неуверенные, спросонок, песенки. Едва рассвело. Бесшумно вылез из кроватки и, прихрамывая, подкрался к двери в комнату Юма. Пусто. Не понять, кто живет. Даже у Дая в комнате накопились уже всякие игрушки, книжки, учебники и камешки. У Юма – ни одной безделушки, даже ни одной мелочи. Интересно, там, где он живет всегда, тоже так? Будто ему ничего не нужно? Дай вздохнул, оглядывая комнату. Все аккуратно, все прибрано, маленький белый интерфейс Юма лежит, закрытый, на пустом столе. Только одна из рубашек Юма висит на спинке стула, а у дверей валяются сандалии. Он ведь вернется?
Дай бросился к близнецам спросить. Их комнаты были далеко, за библиотекой и темной столовой, бежать было долго – может быть, из-за этого очень хотелось заплакать.
Аш, полусонный и лохматый, обнаружился на слепяще белой от солнца кухне. Он, в одних лишь пижамных шортах, пил прямо из пакета сок и задумчиво нажимал на панели комбайна разные кнопочки – но тут же бросил и кнопочки, и сок, когда Дай кинулся к нему, запнулся за порог и едва не упал. Аш успел его подхватить:
– Малыш! Ну ты что вскочил? Рано же еще… А. Я понял. Тебе без Юма невмоготу. Еще бы. Ты ж в такой зависимости… Ты без него и не светишься нисколько. Опять тусклый и сердитый… Только ты уж давай привыкай. У Юма дел теперь много. Он и так ради тебя столько бросил, – Аш усадил Дая за стол, спокойно достал его кружку с лошадкой вместо ручки (Юм подарил), налил яблочного сока. – Пить, наверное, хочешь. А Юм, может, еще только завтра к вечеру вернется. Но вернется. Он теперь всегда за тебя волнуется – ведь мы с Гаем чуть тебя не прикончили… Ты прости, если можешь… Хотя ты, наверно, и не понимаешь ничего. Так что давай пей сок. Что ты хочешь на завтрак?
Он был безмятежен, даже немножко ленив, и постепенно Дай тоже успокоился, утихомирил колючую дрожь. С чего он взял, что Юм всегда будет поблизости? Зависимость, сказал Аш? Ну да, Дай чувствовал, что Юм, как одеялом, укутывает его своей добротой, любовью. Энергией. Но Дай и сам умел с ним всем этим делится. Потому что Юм должен быть как солнце и никогда не уставать… Гай сказал, что он Юму как батарейка. Юм – ему, потому что только при Юме он золотой и светится. А Дай – Юму. Вот и хорошо. Дай допил сок и пошел на солнышко – досыпать и заряжаться.
К тому же отсутствие Юма днем было уже привычно. Он, когда велели, прибежал и быстро съел свой завтрак, не понимая, зачем близнецы сидят тут же за столом на кухне и смотрят. Кивком сказал «спасибо», быстро помыл за собой тарелку с красной каемочкой и убежал к себе. Сел с учебниками на солнцепек подоконника и умудрился не поднимать головы, пока Ай не позвал обедать. Ладно, это быстро… Уроков еще много. Да, еще ведь есть интересная книжка – навещавший Гай принес вчера, только уже не легийские легенды – ему, ох, попало за картинки с Нирахом – а описания далеких времен и земель. Называется «Фрегат «Паллада». На обложке парусник. Тоже, в общем, интересно…
Оказалось, обедать сегодня нужно в столовой, за одним столом с ними. И скатерть зачем-то красивая, и цветы на столе… У них праздник? Зачем тогда им такой противный гость, как Дай? Дай не сел за этот нарядный стол, взял и унес свои тарелку с красной каемочкой и ложку обратно на кухню. Суп там на плите в кастрюльке, и поесть можно там. Он же знал, что близнецам противно на него смотреть.
Но в кастрюле супа не оказалась. Он весь в красивой супнице там на столе. Ну и что. Кушать хочется, да, но еда может быть любая. Еда тоже заряжает батарейки. А он должен их заряжать, потому что, когда Юм вернется, то будет очень усталым… Надо будет помочь. Дай отломил себе хлеба, налил молока. Не садясь, откусил хлебушка, запил. Вошли Аш и Ай. Они так смотрели на него, что Дай испугался. Может, нельзя было брать еду без спроса? Он тихонько положил хлеб, поставил кружку, отодвинул. Отошел от стола. Он бы убежал, но близнецы стояли в проеме. Окно? Оно крепко закрыто…
– Мы так только хуже делаем, – сказал Ай брату. – Напугали только… Дайка, не бойся. Ты молока хочешь, не супа?
– Да ему все равно… Дай. Ну скажи, если ты отвернулся душой от нас – это навсегда?
Дай поднял глаза и встретил два одинаковых печальных и испытующих взгляда. О чем это они?
– Его душа вся целиком у Юма за пазухой и больше нигде, – грустно сказал Ай. – Брось, Ашка. Глупая была затея. Может, этот зверик сам ничего не понимает, а лишь чувства Юма транслирует. Юмка ведь с нами есть за одним столом не станет.
– Дайка – единственный мостик. Другого не будет. Если Юмка его заберет…
Дай внимательно слушал. Что, интересно, произошло между ними и Юмом когда-то давно? Такое нехорошее, что даже Юм, такой добрый и ласковый, их – тоже ласковых – сторонится? В чем близнецы перед ним виноваты? Почему – такая пропасть? А сам Дай – мостик через нее? Ну да, ведь они только про самого Дая с Юмом и говорят… Боятся – про все остальное-то. Что-то они натворили, наверное, а Юм-то, по всему видно, существо беспощадное. Это самого Дая Юм непонятно за что любит и балует, но, может быть, только пока он маленький? А если он сделает что-то не так, вот как с превращением, – что тогда? А если ему не понравится, кто в итоге из Дая вырастет? Он ведь инородец. Или даже – василиск…
– Смотри, как уставился, – заметил Ай. – Соображает что-то. Гай говорит, он вообще-то очень умный.
– Я не заметил. Зачем он Юмке, как думаешь? – вздохнул Аш. – Генетика-генетикой, куда эти родные проценты денешь, да, видно, Юму не это важно… Мы вон с Юмкой на сто процентов совпадаем, а толку-то… Что еще из этой генетики реализуется.
– Дайка, кто ты? – прямо спросил Ай. Дай метнулся меж ними, чтоб проскочить в коридор и убежать, но Ай поймал твердыми ладонями, аккуратно и почти не брезгливо оттолкнул на середину кухни. – Ну, ну, не бойся. Что, опять под кроватку спрячешься? Да стой же! Не тронем… Зачем ты ему сдался, понять бы еще…
– Мне кажется, нам и самим на дайкину генетику плевать, – хмуро сказал Аш. – Потому что это… Это невыносимо знать, что он… Потому что тогда наше отношение к нему просто…
– Молчи. Этому зверенышу только нашей правды не хватает… Дайка, да постой же, не убегай, – Ай опять успел схватить попытавшегося проскользнуть меж ними Дая и теперь уже силой усадил на стул. – Сиди. Дай, а Юма ты боишься?
Дай вцепился в кромку сиденья и посмотрел в его мерцающие глаза тагета и не подал никакого знака. Не Юма он боится, а себя. Юм для него ничего не жалеет. Наверно, Дай – вовсе не это ужасное огненосное чудовище, иначе Юм бы его уже убил.…Кто такие эти василиски, что их все должны убивать? Он не василиск. Иначе бы не жил… Или Юм пожалел бы его? А если он все может, так может и спасти Дая от несчастья быть таким чудовищем? Так василиск он или нет? Как узнать?
– Да ладно, мы все равно боимся его больше, – усмехнулся Ай. – Только не знаю, что мы будем делать, если Юмка тебя заберет и навсегда исчезнет. У нас тогда ни единого шанса вообще с ним… хоть чтоб терпел нас.
– Пусти его… Смысла-то с ним разговаривать… Дайка, так что ты хотел-то, молока? Налить еще?
Дай подумал. Посмотрел в глаза Аю – тот вздрогнул. Взял свой хлеб и тарелку с ложкой. Может быть, близнецы натворили когда-то что-то такое ужасное, что Юм рассердится на Дая, если он с ними пообедает за одним столом. Но зачем тогда они с Юмом все еще живут в этом доме? Может, Дай – мостик и в другую сторону тоже? Юму тоже нужен мостик к братьям? Он пошел в столовую. Близнецы, переглянувшись, за ним.
После обеда Дай пошел в сад. Он старался провести день точно так же, как если б Юм был тут. Всегда после обеда они выходили в сад. Дай дремал на солнышке, Юм работал в тени. Дай улегся на свой горячий от солнца коврик, посмотрел на дерево рядом, чья крона образовывала шатер тени – место Юма. По телу прошел холодок и сердце словно пропустило один удар, такой жуткой показалась пустота над примятой травой. Дай рывком перекатился на спину и уставился в лазурную высь – на небе ни облачка. Волшебное, нескончаемое лето Берега. Неужели теперь – всегда тут? Здесь никто не взрослеет, может, Юм привез его сюда нарочно? Чтоб оставался маленьким и хорошим детенышем? Не вырастал бы в чужого страшного зверя василиска?
Над лицом качались изумрудные, нефритовые, малахитовые травинки с длинными метелочками. Он вспомнил про свои камешки в пещерке. Вспомнил про ребят – Уни, Эташу и других. Когда кто-то из них исчезал, другие им не интересовались. И им самим, наверное, тоже никто не интересуется. Разве что Уни. Но Юм сказал, что ни она, ни Дай не виноваты, что виноват он сам – Юм, и немного Гай, что это они должны были все возможное предвидеть, а Уни и Дай – всего-навсего два маленьких глупых ребенка. И наказывать он ее не стал. Если не считать наказанием то, что Гай отвез Уни в какую-то школу в Семиречье – место еще волшебное, но уже не Берег. И там уже понемножку надо взрослеть… Интересно, взяла ли она с собой свои корзинки с серебристыми клубками? Дай перевернулся на живот. Как выбраться отсюда? Как стать собой, если здесь дети не растут? Не может быть, чтоб Юм хотел навсегда оставить Дая немым заморышем.
И еще было непонятно, почему теперь в дом близнецов никто не заходит, кроме Гая. Почему они никого, кроме Дая, теперь не лечат? И даже кажется, что дом стоит где-то далеко-далеко от остального Берега, словно отгорожен невидимой чертой? Ни в парке, ни на пляже Дай никого-никого теперь не видел. Или Юм отправил по школам весь Берег?
Над ним наклонился Ай:
– Пойдем купаться?
И при Юме они именно в это время ходили купаться. Возились с Даем все втроем по очереди, мокрые и неотличимые, даже смеялись. Он тоже смеялся, барахтаясь в упругой воде. Но потом все равно оказывалось, что Юм и близнецы по разные стороны невидимой преграды. Дай наблюдал – Юм при близнецах не расслаблялся ни на секунду, каким бы ленивым и безмятежным не выглядел. Хотя, конечно, это зоркое внимание ко всему вокруг Дай за ним всегда помнил. Даже пробовал подражать, но долго не выдерживал. А Юм, кажется, даже когда спал, выставлял какие-то единицы сознания в часовые. А наяву всегда был настороже. И за Аем, улыбчивым и нервным, почему-то следил пристальнее и зорче, чем за серьезным, всегда распоряжающимся Ашем. Даю почему-то хотелось плакать, если он долго за ними троими наблюдал.
Вечером Юм не вернулся. Дай пробыл в саду, пока прохлада не поползла из-под старых деревьев парка и не позвали ужинать, потом допоздна читал неинтересные сказки и до тошноты изучал яркие картинки к ним. Укладывание оттягивал, сколько мог – наконец смирился, и Аш быстро помог ему справиться с пижамой и простынками и сам ушел спать. Было уже поздно. Он старался лежать совершенно неподвижно, вытянув руки вдоль тела и неслышно дыша. Оцепенел почти от неподвижности, устал, изнемог – но сон не шел. Пустота комнаты рядом казалась провалом в бездну. Слезы, как прибой, то подкатывались, то отступали. Иногда несколько минут, если он думал о камнях или математике, глаза спокойно таращились себе в потолок. Но, чуть только память выплескивала эхо голоса, тень, след на песке, узор жеста, шорох одежды, медленное движение ресниц, когда Юм поднимает взгляд от своего терминала – как в глазах горячо теплело. Он все-таки немножко поплакал. Потом уснул. Но приснилось, как Юм за руку ведет его по какому-то бесконечному зимнему берегу, где вместо песка ледяное крошево, и он проснулся в слезах. Успокаивался, успокаивался, даже звезды считал в том куске неба, что был виден за окном – и внезапно взорвался беззвучным визгом и плачем. Ревел и не мог остановиться. Хорошо, что не слышно. Он только захлебывался и жадно хватал воздух. Слезы лились неостановимо, и все тело тряслось от неровного, плохого озноба.
Потом в комнате постепенно стало сереть – к рассвету Дай лежал мокрой тряпкой, и безучастно смотрел, как нежно-нежно, едва уловимо, розовеет белая рама окна. Слезы кончились. Глаза царапало и щипало, как от соленого песка. Что-то он понял, пока плакал, что-то очень печальное – и безнадежное, как взгляд Аша или Ая на Юма. Он сам, наверное, когда-нибудь будет на Юма так – как через пропасть – смотреть. И так же прятать этот взгляд. Кто он – и кто Юм. Или – если он окажется василиском – его не будет.
Ни наутро, ни к обеду Юм не вернулся. Дай несколько раз заходил в его комнату, садился посередине на пол и смотрел, как за открытым окном ветерок с моря ерошит круглые жесткие листья старого дерева. Но близнецы звали то кушать, то купаться, то еще зачем-то – и так и не дали ему посидеть в тишине и сосредоточиться. А ему все мерещилось что-то важное в пустоте комнаты и в солнечном зное, разбивающемся о глянцевые беспокойные листья. Как будто эта комната, хранящая присутствие Юма, полная запаха моря, деревьев и лета, напоминала непонятное пространство, где он дышал таким же светлым солнечным воздухом – но воздух этот был – жизнь Юма. Как будто сам Дай жить еще не мог, а Юм жил за него… Дай потряс головой. Примерещится же! Разве так может быть на самом деле? Он, услышав зов Аша, встал с пола и поскорее вышел из комнаты – ведь он встревожил близнецов, когда утром поднялся едва живой и зареванный, значит, надо слушаться, успокоить их. Они покормили почти силой и снова спать уложили – полдня Дай, сдавшись усталости, проспал.
Чего-то они, когда он проснулся, поели, потом Дай хотел было взяться за учебники – но все слова казались бессмысленными. Он поплелся к близнецам на веранду. Близнецы тоже выглядели мрачными, то и дело хмуро переглядывались, разговаривали обрывками фраз. Но Дай не чувствовал, что им мешает. Они не хотят, чтоб он ушел. Наоборот, после нескольких совместных трапез близнецы даже улыбались, а уж насколько искренне – их дело. Дай, правда, на всякий случай наблюдал за ними, не упуская ни звука, ни обрывка интонации – и что-то очень тоскливо этих наблюдений. Он думал о мостиках. Аш сидел в плетеном кресле с медицинским журналом, но смотрел в дрожащее марево над лужайкой. Ай вообще растянулся на циновке на полу – им было жарко. Сам Дай, как ящерица, лежал на широких, раскаленных каменных перилах в потоке солнечного огня. Так было легче ждать.
– Жара, – Ай перевернулся на спину. – Пекло.
– Седьмая луна на исходе, – успокоил Аш. – Еще недельки две-три, и будет легче. Грозы начнутся…
Седьмая луна? Дай сел. Древние легенды из книг ожили в голове. А почему бы нет? В тридцатый день седьмой луны день рождения бога, которого, может, давно нет, и даже леги о нем давно забыли. А между тем под маской этого божества скрывался кто-то из двоих первых. Скорей всего, именно Нирах Ниеигерен… И, если сделать все, как надо, то, возможно, он поможет… Даже если только близнецы и Юм хотя бы раз открыто взглянут друг на друга. А если нет, то это будет просто хорошая игра.
Дай ушел в сад и по обочинам дорожек набрал ровных продолговатых камешков. Расчистил площадку на пересечении двух идеально правильных, хоть географические меридиан с параллелью проводи, дорожек. Принес чистого белого песка с кварцевыми искринками, воды в пластмассовом зеленом ведерке, и стал играть.
Через четверть часа подошли близнецы:
– Что это такое ты интересное затеял?
Дай нарисовал на песке. Им, наверное, тоже была тягостна жара и было некуда себя деть. Поэтому они принесли именно такую, как нужно, медную миску, плавучие фонарики, помогали мокрым песком слеплять камешки и придерживали их, когда Дай своим голубым огнем расплавлял песок в подобие керамлита, накрепко схватывая камни. Они этому огню не удивились, только переглянулись, и Аш пробормотал:
– Ты, ребенок, уж поаккуратней.
Дай выглаживал из расплавленного песка нужные изгибы арок, Аш и Ай таскали песка и камней – строительство приобретало размах и смысл. Надо, чтоб пагода получилась именно такой, как тысячелетия назад где-то далеко-далеко отсюда… Дай торжественно и старательно возводил северную башенку для фонарика, когда краем глаза вдруг заметил невозможные в такой жаре черно-серебряные ботинки и черный тяжелый узорный край подола – Юм!
Он вскочил, опрокинув ведро с водой, и не вцепился в Юма только потому, что весь измазался в мокром песке. Юм улыбнулся. Он выглядел как кусочек космоса в своих черных храмовых одеждах, от него веяло величием и волшебством – такого его Дай почти успел забыть. А близнецы застыли, как статуи, опустив выпачканные руки, и смотрели во все глаза. Еще бы не застыть – во всех этих своих многослойных доспехах Юм и человеком-то не казался. Одни глаза – синие, родные.
Юм улыбнулся еще, снял с головы тяжелый и огромный головной убор, положил у ног и весело кивнул на пагоду:
– Да вы язычники!
Отшагнув, скинул через голову сверкнувшее снежной изнанкой черное одеяние, потом еще что-то, и весь тяжелый черный ворох отшвырнул подальше в траву. Остался в том самом черном тонком платье, которое Дай помнил на нем по Венку, присел – и вдруг обе руки запустил в ведро с мокрым, остро пахнущим морем песком.
– Вы это дело, вижу, даже по сторонам света сориентировали. Я и не знал, что фольклор Берега сохранил такие вещи.
– Мы не знаем, что строим, – сказал Аш.
– Тогда опасно, – помедлив, серьезно и сухо сказал Юм и вынул из песка руки. – День-то совпал.
Близнецы переглянулись. Дай присел, немножко разровнял просыпанный песок и не очень послушным пальцем нарисовал древнелегийский сакральный иероглиф того древнего бога Ниеигерена, в день рождения которого тысячи лет назад дети легов строили маленькие каменные пагоды.
– Откуда ты знаешь? – присел Юм и положил прохладную ладонь ему на шею. – Старые книжки?
Песок, высыхая, щекотно посыпался Даю по спине. Дай пожал плечами – он не помнил, в какой книжке высмотрел этот иероглиф.
Юм вздохнул и молча положил несколько мелких камней на раствор. Посмотрел на Дая и усмехнулся:
– Ладно, давай достроим. А вдруг ты правда имеешь право…
Дай взглянул с любопытством – какое такое право? Разве это не игра? Потом беззвучно рассмеялся и разрядом огня провел по слою мокрого песка, навечно скрепляя камни.
– Ух ты, – сказал Юм и посмотрел в глаза своим строгим синим-синим прозрачным взглядом, от которого Дай слегка озяб. – Видно, ты что-то важное задумал.
Юм, не глядя, безошибочно установил на нужное место камешек и точно пристукнул его сверху:
– Понимаешь, ты – еще мал для всего такого… Знаешь, одного урока мне хватило. Ты ведь мог погибнуть.
Дай перебрался к нему и на мгновение прислонился к плечу. Все будет хорошо. Юм опять погладил его по шее.
Потом Юм вместе с Аем долго пристраивал на раствор медную миску для воды, и Дай заметил, что они прекрасно понимают малейшие знаки и жесты друг друга.. Никак не привыкнуть, даже мурашки по спине, что Юм с ними на одно лицо… Почти. Юм младше. И в сто раз красивее. И умнее. Юм покосился и усмехнулся. Он испачкал платье, расшитое вспыхивающим на солнце серебром. Длинные узкие рукава пропитались грязной водой и, засохнув, сыпали песком и царапали ему запястья. Он не обращал внимания, будто был весь захвачен энтузиазмом строительства.
