Ольга Апреликова
Золотой братик
На параван Геккона Артем садиться не стал. Медленно проплыв над стоянками огромных грузовых кораблей, над причалами стройных крейсеров и рейдеров, его люггер приблизился к пришвартовавшемуся огромному белому кораблю и погрузился в мигающий оранжевыми и синими огнями шлюз. Дай смотрел, прижавшись к керамлиту окна и накрепко вцепившись в комбинезон. Люггер оказался в огромном, залитом белыми прожекторами, холодном трюме, где автоматы передвигали к выгрузке одинаковые синие контейнеры, на которых большими белыми буквами было написано: «Венок» или «Геккон». Пространства маневрировать было немного, и Артем минуты три у самого подволока пробирался к другому шлюзу. Мгновение темноты, и они выползли на белую аппарель, в конце которой стояли крошечные из-за расстояния люди.
– Ты не путайся под ногами, – попросил Артем. – Но не потеряйся.
Артема встретили так обрадованно, что Даю показалось, будто все эти большие взрослые превратились в мальчишек. А потом заметили его, и кто-то подхватил на руки:
– А это кто такой внимательный?
Артем улыбнулся:
– Это хороший мальчик Дай. Только он не говорит.
Тагеты – тут не было ни одного обычного человека! – все сразу посмотрели на Дая, и одна из женщин спросила непонятное:
– Так мал и уже в Круге?
– Таг, – сказал кто-то. – Глазищи-то.
– Нет, – возразил другой, вдруг ласково подхватив Дая на руки. – Не таг. Но чудовище тоже, конечно. Еще какое чудовище… Да он даже похож на Драконов. Только золотой… Но фенотип-то какой необычный. Далекая раса вмешалась.
– Поговорите тут еще, – пригрозил Артем и забрал Дая. – Не морочьте малышу голову, а то он… впечатлительный. Пусть тут бегает где хочет и делает, что хочет… Дайка, ты понял? Везде можно, играй. Я буду знать, где ты, не бойся. А всем правило: присматривать, но ни о чем не расспрашивать.
Одна из женщин укоризненно сказала Артему:
– И кормить вовремя. Малыш есть хочет, да и устал, изнервничался, – откуда она знает? – Тёма, я заберу его пока? А вы работайте спокойно.
На этом корабле Дай пробыл три дня. Правда можно было ходить везде и все трогать, и каждый из взрослых или гладил по голове, или показывал что-нибудь интересное. Но вообще интересного немного: ведь хорошо изученный корабль Юма куда больше, сложнее, команды лишь несколько человек, а тут и захочешь – не заблудишься. Понятно, где что. Не такой уж и большой корабль-то, и многолюдный. Везде-везде люди. Дай сначала все пытался отыскать Юма, заглядывал в лица взрослых, пытаясь по выражению догадаться, давно ли они видели Юма. Но понял быстро, что Юм и для этих людей такая же тайна, как и для взрослых внизу. О нем никто не говорил. О нем никто не знал? Корабли принадлежали Венку и привозили грузы из Легийских Доменов и дальних звезд Дракона, и на них обучали старшекурсников всяким астронавигационным премудростям. Но все равно казалось, что это корабли Юма. Такие же орнаменты на переборках, как на его корабле, как в его волшебных дворцах, такое же все белое с синим и черным… Тут даже пахло точно так же, как на его корабле…
В общем, Дай, конечно, радовался. Ведь все настоящее. Артем часто появлялся, но лишь на минутку – Дай лишь взглядывал испуганно – неужели уже пора вниз? Артем усмехался и опять уходил. Он был очень занят, но совсем не грузами, которые привезли эти огромные корабли, и за которыми один за другим подходили снизу лихтеры Венка. Взрослые, казалось, были заняты лишь серьезными тихими и быстрыми разговорами, собирались то и дело, иногда даже все вместе, в тесноватом зале. Дай не очень понимал, что происходит и что они обсуждают. Больше всего это напоминало встречу старых друзей, занятых важными неотложными делами. То и дело прилетали всякие другие корабли, поменьше, шла какая-то суета, везде все работали. Дая ниоткуда не прогоняли, наоборот, баловали, потому что он оказался единственным ребенком – не считая старшекурсников, жутко важных пятнадцатилетних ребят, которые в чем-то помогали взрослым или даже работали наравне.
Он старался «не путаться под ногами», да. Ко многому надо привыкнуть: начиная от непривычной еды, крохотной красивой, где он спал, каютки, мелких игрушек, которые все дарили – и заканчивая знакомыми привлекательными приспособлениями в огромной рубке. И еще попробуй, привыкни: все большие почему-то то и дело брали на руки, гладили по голове и спине, носили, передавали друг другу и тихонько говорили всякие хорошие слова. Искренне, весело, ласково – будто он был им своим. От этих слов волосы золотились, а шапки-то нету… Какие-то женщины переодели его в красивое уютное платье с выпуклыми синими и серебряными звездочками, пилоты в рубке разрешили посидеть у пульта, включили тренировочный имитатор – а когда удивились, как умело Дай играет со всякими милыми знакомыми кнопочками, то даже позволили залезть в мягкое круглое сердце выключенного ротопульта. Не такого сложного и опасного, как на корабле у Юма, но тоже интересного. Он там даже поиграл немножко в полет, пока не заметил, что все наблюдают изумленными глазами. Он сбежал и потом несколько часов не решался вернуться в рубку, которая манила его больше всех других помещений на корабле – здесь, слушая разговоры и сидя у экранов больших компьютеров, он узнавал о космосе и о других планетах Дракона столько, что почти не мог спать. Он изнемогал от ласки этих странных взрослых с такими пронзительными добрыми глазами, будто они тоже когда-то видели Юма. Взрослых, в которых словно по искорке его света. По искорке его правды – такой же, как у звезд.
Артем привез в интернат с большой коробкой новеньких игрушек, которые Дай скорей раздарил ребятам. А потом – на ужин овощная запеканка, молоко и пирожок с яблоками… В общем, вкусный… Уроки, и наутро в школу. Ну и что: после этих трех дней на корабле, среди ласкового внимания взрослых он вдруг понял, что не только на всех кораблях и Гекконе, но и на всем Венке лежит отсвет существа Юма, что Венок – это исполнение именно его воли к чему-то важному. И Артем знает Юма, но хранит эту тайну, как и сам Дай. Но как узнать, откуда Артем-то знает Юма? Не может не знать. Это ведь Юм доверил ему Венок!
В конце недели оценки оказались чуть лучше, чем обычно, Дай решил, что учителя сделали это из жалости. Не было ни одной двойки, и за это дали серебряную звездочку-наклейку. Но показывать новый дневник было некому, Артем еще в прошлый раз предупредил, что дела и не приедет. Зато их семерых повезли на экскурсию – на огромный завод игрушек. Сначала было интересно, потом Дай заскучал. В конце экскурсии каждому подарили, что он хотел. Девчонки, кроме помешанной на машинках и механизмах Торпеды, выбрали себе говорящих здоровенных кукол в многослойных одеяниях, мальчишки – не менее огромные всякие летучие штуковины. А он, если честно, и игрушки недолюбливал: все, что дарили в яслях, тут же передаривал ребятам. И здесь ни звездолетики, ни куклы и зверюшки не вызывали никакого желания взять их себе. К тому же он только что увидел, как всю эту радость делают автоматы из всякой пластиковой дребедени, полупрозрачных интеллектуальных плат и элементов питания. И от этого было слегка противно. Молодой парень в карнавальном костюме звездочета, водивший их по заводу, предлагал одно-другое, пока Дай не ушел за спины переглядывавшихся ребят.
– Да не может быть, чтоб у нас не нашлось для тебя игрушки!
Пришли еще какие-то двое взрослых, постарше, улыбались, поговорили с воспитателем, стали гладить Дая по голове – и они как будто рады были тому, что вот нашелся такой привередливый ребенок. Всех позвали еще что-то смотреть, а его за руку повели мимо разноцветных полок с подарочными игрушками еще раз. Только чтобы отпустили, он готов был схватить что угодно и побежать за ребятами, и даже потянулся к мягкому медвежонку: забыть его потом в люггере или подарить девчонкам. Тагет остановил:
– Не стоит. Ты помоги нам, пожалуйста. Давай найдем то, что тебе действительно нравится. Это ведь важно. Мы видим, что тебе в самом деле тут ничего не нравится. Если мы не можем сделать для тебя игрушку, значит, где-то мы совершили ошибку. Выбирай честно, хорошо?
И они искали. Сначала в этом зале, потом в другом, где игрушки стояли в застекленных витринах, потом в большом музее, где были игрушки с других планет и даже вообще чужие, легийские и ирианские. Легийские ему понравились, потому что немного напоминали те, из золотых дворцов. Но не больше. Брать их себе? Он только больше расстроился. Они снова искали. Даже в лабораториях и мастерских, где придумывали игрушки. Искали, пока Дай не сел на корточки и не расплакался, пряча лицо. Слезы прорвались вдруг, и он никак не мог с ними сладить. Тагет попросил:
– Ну, не надо. Я же вижу, что ты не такой, как все. Я таких и не видел никогда. Не плачь. Какой же ты маленький еще… Если для тебя здесь нет игрушки, значит, ее надо придумать и сделать.
Дай вытер слезы и встал. Привычно стало стыдно, пришло обычное чувство униженности и усталости. Он всем чужой. Никто не виноват, что в этом прекрасном мире даже игрушки для него нет. Тагет задумчиво разглядывал его – ему неприятно, и, такому умному, с чуткими пальцами скульптора, хочется перелепить, исправить мордочку Дая с большим угрюмым лбом и запавшими глазами. Этот человек был в игрушечном царстве самым главным, наверное, дружил с Артемом – и он делал лучшие игрушки в Драконе! А теперь был озадачен. И кем?
Дай посмотрел сквозь мокрые ресницы на легонькую лодочку со сверкающим парусом – в этом широком коридоре вдоль стен на прозрачных полочках стояло много их, с разными сложными, сияющими парусами. Может, такую взять? Но ведь тагет поймет, что Дай слукавил. Это ведь лодочка для другого мальчика, у которого ясные глаза и легкая веселая жизнь, оценки хорошие… И которого не называют змеиным словом «лусут». И тут отчаяние льдом прожгло темноту его сердца. Он закрыл глаза и прислонился лбом к стене меж двух лодочек. Как-то раньше ему удавалось не подпускать эту боль – он тут чужой.
Его кто-то выкинул, кто-то хотел, чтоб его не было.
А эти добрые в Венке – подобрали. Но он им чужой.
У него здесь ничего не получится. Никогда.
В этом мире даже игрушки для него нет.
Дай обернулся: не надо ваших игрушек. Отпустите к ребятам, и домой, в маленькую комнату, где тихо, если плотно закрыть дверь.
– А ты вообще что-нибудь хочешь? – тихо спросил тагет.
Дай отрицательно мотнул головой.
– Так не бывает. Ладно, пойдем, Артем сказал, что сам за тобой приедет…
Привели в комнату, где, к счастью, не было ни одной игрушки. Кабинет для совещаний: стол, много стульев, дыван… За окном темнеет… Скучно и жарко. Артем опять посмотрит холодными или жалеющими глазами, повезет в интернат, даже поговорит – но то и дело будет, поглядывая на часы, непрерывно, разумно и молниеносно, решать с разными людьми, то и дело возникающими над пуговкой экранчика, всякие дела… Ему, наверное, придется оторваться от важных дел, чтоб сюда за ним прилететь… Как стыдно быть обузой.
Скорей бы уж. Пережить это. Он тоскливо посмотрел вокруг и вздохнул. Взрослый тоже вздохнул и встал. В дверях сказал:
– Ладно. Артем говорит, тебя лучше одного оставить. Сиди, жди.
За окном в синеющем вечере валился снег. Дай прилег, съежившись, в угол дивана и долго смотрел на неостановимое падение снежинок. Это немного напоминало Юма. На душе слегка прояснялось.
Жил ведь он в этом чужом мире с младенчества. И дальше будет жить, потому что жить – это вообще-то хорошо. Вселенная прекрасна, потому что в ней водятся такие люди, как Юм и Артем, как те тагеты с корабля, которые носили на ручках и баловали. Наверно, в жизни встретятся и другие такие же хорошие люди, которые знают и правду звезд, и всякие другие тайны и правды, а значит, сразу все понимают. Интересно, где сейчас Юм, что он делает? Работает, конечно, он всегда работает, ему некогда… Дай лежал, пригревшись, в уголке черного дивана и боялся пошевелиться, чтоб не спугнуть разгорающийся, подрагивающий огонечек тепла внутри: есть Юм. И Артем скоро заберет. Ну и что, что он тут съежился, в этом чужом месте, ведь за ним скоро приедет Артем… Этот спокойный огонечек теперь оживал только в доме у Артема. Потому что в школе все ужасно и про Юма даже вспомнить некогда. Артем ведь не будет ругать, он… Он поймет, почему Дай разревелся из-за игрушек. Он даже, может, на руки возьмет и скажет: «Ты мой золотой». Он так сначала то и дело говорил… Только перестал, потому что Дай – обуза…
Бесшумно открылась дверь и тихо вошел Артем. Дай невольно съежился. Артем, подходя, усмехнулся, сел рядом:
– Здравствуй.
Дай кивнул очень вежливо. Сел, сложил руки на коленях. На самом деле хотелось залезть к Артему на руки и крепко вцепиться в его одежду. Но он не решился: слишком уж Артем был огромен и строг. Он сердится? От него пахло снегом и морозом. Только Артем, кажется, не сердился. Сказал печально:
– Мне тут рассказали, как ты… Ото всего отказываешься. Но ведь дома ты играешь с игрушками? Что ж с тобой делать, мой золотой?
Ни один взрослый так по-доброму с ним не разговаривал. Артем, задумавшись, смотрел на свои руки, и Дай впервые заметил, что он не так уж и молод. Он ближе к старости, чем к юности. Ну да, у него ведь уже внуки… Как показать, что ему хочется верить? Что он привык уже его ждать? Что из-за Артема его бестолковая школьная жизнь стала терпимой? Что лучше тихонько сидеть рядом с ним в люггере, чем вечером изнывать от скуки и детского шума в интернате? Сквозь сумерки трудно было разглядеть лицо Артема, и Дай строго взглянул на молочные светильники на стенах, повел рукой – они послушно вспыхнули. Выключатель, чуть опоздав, тихонько щелкнул где-то около двери. Артем внимательно взглянул в ту сторону. Медленно повернулся к Даю:
– Это ты тоже давно можешь?
Дай кивнул. Все его названные братики и сестрички знали, что он взглядом может включать свет, экраны, вентиляторы. И заставлять летать модели звездолетиков. Даже если из них вытащить батарейки, и даже если машинок будет тридцать четыре штуки – больше они с Сережкой тогда не насобирали. Да что там игрушки. Они однажды с Сережкой и Торпедой спрятались в кустах у стоянки, и Дай поднял в воздух чей-то большой люггер. Но он так завыл двигателями и еще какой-то сигнализацией, что Дай испугался и быстренько его приземлил, и удрали они по кустам перепуганными мышами… Но от взрослых все скрывали его фокусы всегда. А как теперь быть?
– А что ты еще можешь? – Артем протянул руку, убрал с лица Дая выбившиеся из косы пряди и уже знакомо погладил согнутым пальцем переносицу – и вдруг провел пальцем по его брови.
Так тоже делал только Юм. Дай мгновенно и полностью сдался. Посмотрел вокруг, неслышно встал, подошел к окну. Зачем-то потрогал прохладный керамлит пальцем, потом вздохнул и остановил падение снега. Снежинки застыли в голубом воздухе. Артем вскочил.
Дай испугался и отпустил снег.
– Мне показалось? – неуверенно сказал Артем.
Подсмотренным у Юма, невыразимо плавным и единственно возможным движением Дай подозвал немного снега сквозь керамлит, и закружил вокруг себя сверкающей морозной сферой. Запахло чем-то далеким и волшебным, как высоко-высоко в горах, куда брал его Юм, там, где синие тени на глетчерах и заиндевевшие спящие камни. Дай осторожно, совсем как Юм, затанцевал внутри своей снежной оболочки, и снежинки стали повторять узоры, которые он вычерчивал кончиками пальцев. Точно так же, как Юм, он немного поднялся в воздух, чтоб не искажать узора соприкосновением с полом. Он разрешил снегу таять. Он куда больше любил играть с водой, чем со снегом, потому что капельки выглядят волшебнее и похожи на прозрачные камешки. Эти капельки, мелкие, почти бисер, кружились вокруг него переливчатой узорчатой сферой, повторяя любимые узоры Юма. По стенам вокруг плыла тройная радуга.
Лица Артема он сквозь все это прозрачное сверкание не видел. Наверное, он потрясен. Может быть, он теперь расскажет про Юма? Дай закрутил свою сферу быстрее, еще быстрее, пока капельки не слились в тонкую пленочку, а потом, вывернув ладошки, ударил в нее синими иглами. Вода исчезла во мгновенной вспышке золотых и синих искр. Опять запахло глетчерами. Точно, как научил Юм, Дай в плавном перекрестье опустил руки и мягко встал на пол. Не сразу решившись, поднял лицо к Артему.
Тот смотрел своими пронзительными серебристыми глазами так спокойно и задумчиво, и так ласково, что Даю захотелось оглянуться – не стоит ли позади него Юм. Артем улыбнулся:
– Так вот какие у тебя игрушки… Знаю я, знаю, кто их тебе подарил… Вряд ли у нас есть хоть что-то равноценное. Ну, иди на руки, чудо мое золотое. А дома покажешь, что ты еще умеешь?
Возле дома, выбравшись из люггера, он сразу же остановил снегопад и бегал среди неподвижных снежинок, пока не устал. Потом под фонарем у веранды слепил из послушного снегольда маленькое деревце счастья. Слепил Артему царскую корону. Слепил себе волшебную шапку вроде тех, которые иногда надевал Юм, украсил всякими ледышками, надел и упал в волшебство, как в сугроб. Как хорошо. Счастье. Нормальная, тут, в реальности, жизнь, тоже бывает счастливой, да. Он играл с ночью, с морозом, с зимой, с черными кедрами, со звездами. До самого последнего, уже смутно осознаваемого мига, когда он вдруг обессиленно уснул в мягком снегу, чувствуя, как Артем поднимает и уносит в тепло, Дай испытывал это снежное счастье.
Утром, проснувшись, он обрадовался спокойной комнате, до потолка налитой тишиной: окно, за которым синяя зима, тяжелые темно-зеленые шторы, и вещи в комнате привычно чужие, великанские: комод старинный, диван, от которого музеем пахнет – он иногда пугался этого дивана, хоть и любил тут спать; все и хорошо, и надежно, и правильно, как учебник. Ничто не течет, не переливается, не превращается… Да, в нем есть какая-то чудесная суть. Это Юм его научил всем чудесам. Он все это скрывал, а теперь показал Артему.
Улыбнулся, вспомнив про маленькое ледяное деревце под кедрами – сверкает сейчас на солнышке, наверно. А весной – растает… Ну и что. Зато сейчас – счастье. Нормальное. Настоящее, как кедры. И есть Артем.
4. Песенка без ошибок
После перерыва буквы и цифры не стали послушнее. Ноги в школу не шли. После нескольких опозданий подряд в школу за руку стали водить воспитательницы, и пропали коротенькие, синие утренние минутки наедине с холодом, снегом, с пахнущим ледниками воздухом – и с невидимыми волками.
Он устал сражаться с тетрадками, устал казаться дурачком. Немота – оковы: проще пересказать взрослым сто учебников, чем писать всякую чушь едва ковыляющими каракулями. Дневник, новый, в конце недели Артем и не смотрел. Хотя уроки по вечерам стал помогать делать: грустно смотрел, как он сражается с буквами, утешал; потом удивился, как легко он решает сложные задачки – но Дай, если ничего не боялся – считал легко. Его ведь Юм учил всем элементарным вычислениям.
Артем забирал теперь на все выходные, то есть уже до утра понедельника, а иногда даже посреди недели сразу после уроков, а утром привозил прямо в школу. Дай даже перестал вздрагивать, когда Артем говорил слово «домой». Это главное – что Артем брал домой, и они там ужинали и завтракали вдвоем, гуляли во воскресеньям в парке вокруг дома. И там в старинной комнате, в ящике под диваном, оставались и ждали Дая постель, пижама, зубная щетка, какая-то одежда – это словно подтверждение, что он имеет право бывать у Артема в доме. И там можно было играть. Феерий, правда, он больше не устраивал. Тихо играл со снежком на заметенной открытой веранде. Или в столовой наливал немножко водички в пластиковую миску и вытягивал воду в сложные тоненькие конструкции. Если получалось красиво, показывал Артему.
А потом вдруг в этой старинной комнате, где Дай ночевал, вместо темных штор, музейного дивана и комода оказалась – свет, сияние и детская мебель, только совсем не школьная – а золотисто-зеленая, нарядная: и кроватка, и шкафы, и стеллажи с новой стопкой детских книжек, и письменный стол с настоящим экранчиком. Даже стены стали другого цвета, тоже золотистые. Дай дышать перестал. Оглянулся – у Артема глаза смеялись. Дай сбросил ранец и потянулся руками вверх к Артему, как делают малыши. Как к Юму. Артем удивился, но тут же подхватил:
– Ах ты мой золотой… Ну вот, живи. А то мне казалось, ты никак не веришь, что и это твой дом тоже.
Артем – это счастье. Но он не думал про Артема, когда его не видел. Артем понятен насквозь. Он тут, рядом. Смешно тосковать, если Артем заберет после уроков. Дай думал – только про Юма. Он уже давно не появлялся, целую осень! И зимы уже сколько прошло! Скорей бы кончилась ужасная школа и наступили новогодние каникулы. А календарь застрял… Юм обещал, что придет на новый год. Придет. Да. Да! Вдруг возникнет, когда Дай будет один, обнимет и заберет в волшебные страны. А потом вернет обратно, в тот же день и час, и никто ничего не заметит. Ведь Дай – не как все другие дети, он не растет так же быстро. Не меняется за те дни, недели и даже месяцы рядом с Юмом.
Никто не знает про Юма. Надо хранить тайну. Дай помнил уже много и чудесных мест, не только Золотую страну. Зеленый остров посреди синего океана, огромный космический корабль, мрачноватый дворец в горах с висячими садами и водопадами, дремучий лес и дом-дерево. И обычно там никого, кроме них, не было. Вот только на прошлый новый год они оказались в старом городе, среди толпы детей и взрослых на каком-то огромном карнавале среди каменных старинных зданий и площадей, в грохоте салютов и буйстве музыки. Юм крепко держал за руку (или за щиколотку), даже когда взрослые поднимали Дая, чтоб ему лучше было видно представления и фейерверки. Юм исподтишка добавлял волшебства в неистовствующий праздник, а сам, в такой же, как на всех мальчишках вокруг, куртке и надвинутой на лоб белой шапке, ничем не отличался от радостных и прыгучих ребят такого же роста. Веселился и вытворял чудеса.
Но потом было возвращение. И от всех чудес – изнеможение счастья и несколько золотых блесток в кармашке… И очень, очень грустно… Но пусть Юм скорее уже приходит! Только надо перетерпеть последние недели в школе.
Он очень старался. Он не читал больше сказок и не тратил время на гимнастику, не играл больше с камешками и снегом. Даже на каток с ребятами больше он не попадал, потому что вечером нужно было исправлять ужасные оценки на занятиях для отстающих. С горя он утащил сумку с коньками к Артему – в надежде покататься как-нибудь утром в воскресенье, там ведь рядом озеро, уже замерзло – но оба подряд воскресных утра Артему надо было на работу по важным делам… И он, как в обычный день, сидел в комнате рядом с его кабинетом и учил, как пишутся легийские слова. Ну и что. Зато с Артемом.
Когда он вечером выходил, волоча ранец, из школы, – от холодного темного воздуха кружилась голова и хотелось только спать. Артем молча подхватывал на руки, уносил в люггер – и Дай выныривал из тьмы только когда Артем будил ужинать.
Надо учиться. Засыпая и просыпаясь, он повторял таблицы кубов и квадратов чисел, постоянно перемножал и делил в уме трехзначные унылые числа. С письмом – все хуже. Он вызубривал непонятные правила и, как партизан, выслеживал запятые. И зажмуривался от ужаса, когда подходил учитель или раздавали тетрадки.
Наверное, немота как-то действовала и на пальцы: чахлые уродцы букв переворачивались, проваливались или вовсе терялись. Может быть, он даже и письменно никому ничего говорить не должен? Но он ведь и не говорит. Он даже от ребят, даже от Сережки с Торпедой (ведь стыдно им в глаза смотреть, потому что у него есть Артем и «дом», а у них – нет) старается держаться подальше. Ему бы всю ерунду школьную написать. А цифры… Предательство. В конце любого примера или запутанной задачки Дай в молнии решения всегда видел ясное, слабо светящееся синим, великолепнейшее, единственно возможное число. Если он его записывал, пример оказывался решенным верно. Но учителя-то требовали решения по действиям, да и страшно просто так записывать эти волшебные числа. Он начинал разбирать решение, вспоминал таблицу умножения, и вообще долго возился с задачкой со всем своим старанием. Получалась какая-то ерунда, и учитель сердился или давал задачку попроще.
Контрольный диктант на легийском языке был всего-то из пятидесяти слов. Но Дай, пока писал его своими каракулями и дергался от стыда, что учитель специально для него повторяет, а ребята сочувственно ждут – потерял несколько слов, переврал два последних предложения. Потом гонялся за ошибками, но только больше все напортил. И пачкотня получилась с этими исправлениями.
Сто слов диктанта на родном языке он исхитрился изуродовать так, что потом и сам не мог прочитать. Вдобавок ручка сломалась, и он дописывал старой, которая писала толсто и грязно. На следующее утро главный учитель и старший воспитатель вдвоем объясняли, как все плохо. Как будто он сам не понимал. Да он ни на секунду не забывал, что в первый класс вместе с ребятами взяли лишь из жалости и что если он не сможет закончить первый семестр удовлетворительно, то до занятий следующего семестра его никто не допустит. В ясельки обратно, или в санаторий у моря.
В последний день на математике – едва не свихнулся. Не справлялся с нервами. Он не спал почти ночью, гонял в уме примеры и задачки, и с утра стало так тошно, что на ребят он уже смотрел будто с другой планеты. Они уйдут дальше, вперед, а он, если не решит правильно контрольную работу на тошнотворно-розовом, важном бланке с ужасными особыми значками и голограммами – останется один. С кривыми буквами.
И его выгонят из школы и неизвестно куда отвезут… Санаторий? Что это за ужасное место?
Все цифры расползлись по темным закоулкам разума, пока он вытаскивал одну, уползала другая. А если выволочешь, то цифра казалась не выражением обыкновенного числа, а каким-то инородным иероглифом.
А потом внезапно оказалось, что до конца урока всего три минуты. Оставалось еще шесть заданий. Дай скорчился от отчаяния – сдался и написал те самые синеватые ответы, что вспыхивали в темноте головы, едва он прочитывал условие. Написал и оцепенел. Сдал хмурой учительнице.
Перемену он просидел в зимнем саду за большой пальмой. Пришла Торпеда и принесла подтаявшую конфету и половинку коржика. Дай съел, только потом долго мутило и хотелось очень пить. На следующем уроке все что-то рассказывали, смеялись, им раздавали жетончики и блестящие флажки, а он торопился письменно ответить на подозрительно легкие вопросы по астрономии Дракона. С тех пор, как он наигрался тогда в рубке огромного белого корабля, в голове крутились параллаксы и перигелии каждой звезды, каждой планеты Дракона, крутились, как волшебный узор, чем-то непонятно напоминающий синий взгляд и улыбку Юма. А тут спрашивали, сколько спутников у Айра. Может, он им совсем дурачком кажется? Нет у Айра спутников. У него пять огромных тяжелых терминалов. И чудовищная верфь Геккон на самой дальней орбите. Дай тогда это все своими глазами близко видел. Только что же писать? Та же верфь Геккон массой побольше, чем, например, обе луны Тейваса вместе… Дай так и написал. Но вопросов было много, над каждым он думал, что взрослые имеют в виду, потом торопливо писал, а строчки разъезжались и рука так устала, что буквы проваливались. Но половину он успел.
Последним уроком была история. Опять дали разграфленный бланк с вопросами и велели сесть за последнюю парту. Во рту было сухо и противно, щемило желудок. Еще показалось, что он глохнет, настолько неотчетлив был смысл слов ребят и учительницы. Тоскуя, он шевелил в голове бессмысленные пятизначные даты. В потоках времени возвышались потерявшие имена легийские конунги и первые императоры Дракона. Но ведь он же учил? Он даже все картинки в учебнике помнил. А этот странный император Ярун? Он император сейчас, но он же был императором и до Сташа Дракона Астропайоса. И даже еще раньше был, еще за 500 лет, только его звали почему-то не то Покой, не то Океан. А что такое «девятое правление», вообще не понять. В ушах гудело. Почему, если Ярун – император, то он все равно не самый главный, а есть еще какой-то неведомый Дракон Айварикиар, только не Сташ, а какой-то его сын младший, внук Яруна? И вот этого-то внука все и должны сразу слушаться… Ребята оглядывались, но он прятал глаза. Что-то он написал наугад, какие-то имена и цифры. И урок кончился. Он подождал, чтоб ребята ушли, тогда только обреченно встал и понес свой дрожащий листок поторапливающему учителю, считая зачем-то шаги и плитки пола. Подал – листок забрали, разгладили. И с досадой сказали:
– Да бред. Ты книжку-то открывал вообще?
Дай смотрел в пол. Отворилась дверь, впуская учительницу математики и старшего воспитателя.
– Так, и здесь понятно, что дела плохи… Дай, кто помогал тебе на контрольной работе по математике? Сережа?
Дай поднял голову. Помогал? То, что было дальше, он не очень хорошо понимал. Взрослые сердились и говорили громко. А потом дернули за руку, отвели в соседний, пустой и холодный, чисто проветренный класс музыки, сунули за парту и положили под нос розовый новый бланк контрольной с другими заданиями. Дай замер над ним в глухой пустоте. Очень хотелось пить. Он взял ручку и нечаянно уронил.
– Не балуйся. Решай.
А синих честных цифр не было. Были только какие-то желто-розовые, ненадежные, скользкие.
– Дай, язык мы тебе простим, мы понимаем причины, почему ты плохо пишешь. Но если ты не сможешь справиться с элементарными заданиями по математике, то в следующем семестре тебе просто нечего делать. Ты понимаешь?
Еще бы. Дай взялся за первый пример. Загибая пальцы, долго считал и раскрывал скобки. Написал в ответе две съежившиеся хиленькие циферки.
– Неправильно. Смотри, ты тут шестерку на девятку опять перевернул. Внимательнее. Ты не выйдешь из класса, пока не решишь эти простенькие задания. Тут же ничего сложного нет.
Двенадцать штук! У Дая что-то оторвалось внутри.
Через час он решил всего четыре первых примера. За окнами начинало темнеть. Пришел главный учитель, посмотрел и махнул рукой:
– Какой смысл? Хватит терзать ребенка. Уже зеленый сидит. Артем сам с ним решит. Ты не виноват, Дай, ты – просто маленький еще для школы, тебе – подрасти надо…
Проклятую, исчерканную, закапанную слезами контрольную убрали, вместо нее положили какой-то серебристый «Переводной лист». Его имя без фамилии, потому что ее у него и не было никогда, а потом названия предметов, и против них – нули и единицы. Только по природоведению «четыре».
