Ольга Сарник
Карьера Югенда
Дождусь, когда вся толпа рассыплется по улицам, и обязательно его увижу, – в очередной раз в отчаянии загадала Магда.
Она простояла ещё почти час, пока не зажглись фонари и не стемнело окончательно. Толпа давно уже исчезла. Заморосил дождь. Магда понуро побрела прочь, низко опустив голову. Опять его нет…
Её душило отчаяние. Она не знает русский язык… И ненавидит его! Он отнял у неё любимого!
Кто-то тронул её за рукав. Она обернулась – Люба Макарова! Русская, жена советского офицера, подполковника. Он командир части, что стоит под Дрезденом. Люба – их постоянная покупательница, модница. Служит переводчицей в той же части. Красивая, ухоженная, и прекрасно воспитана. Люба молодая – она не воевала.
– Что вы здесь делаете в такой час, фройляйн Оффенбах? – с удивлением спросила Люба. Она говорит на по-немецки совсем без акцента, как немка, – машинально отметила Магда. Так вот кто мне поможет! – пронзила её радостная мысль.
– Даже билетные кассы уже закрыты, – продолжала Люба. – Чего же вы ждёте? Жаль, что нет прямого сообщения между Дрезденом и Москвой! Придётся ехать через Берлин, – болтала она беспечно.
Магда обрадовалась Любе, как родной. Как же она сразу не подумала! Вот она, её спасительная соломинка!
– А я…не дождалась очередного поезда, – попробовала было улыбнуться Магда.
Не получилось. Из глаз брызнули слёзы, и она стыдливо отвернулась. Люба всё поняла и сочувственно спросила:
– Вас подвезти?
–Да… пожалуй! – обрадовалась Магда такой возможности.
Они быстро зашагали к машине.
– Вы живёте с родителями? – с любопытством спросила Люба.
– Нет, они погибли,– просто ответила Магда. – Я живу у моей… свекрови. Правда, мужа у меня нет, – криво усмехнулась Магда. – Он пропал… где-то в плену.
– Пропал в плену? – удивлённо переспросила Люба. – Не может быть! Этого не может быть! – убеждённо повторила она. И в душе Магды надежда, разгоревшись, превратилась в веру.
Возле самого «Виллиса», Магда тихо попросила:
– Пожалуйста, сядем вместе.
Люба внимательно на неё посмотрела и молча распахнула перед ней заднюю дверцу.
– Спасибо, – благодарно прошептала Магда, усаживаясь рядом с ней на сиденье. – Люба, только вы можете мне помочь.
VII
С той поры Магдины длинные, тоскливые вечера побежали гораздо веселей, потому что они обрели цель. Русский язык давался ей нелегко, но Магда была очень старательной ученицей. С акцентом, они, конечно, ничего не смогли поделать, зато всё остальное было в лучшем виде.
В промозглый осенний вечер она, по обыкновению, пожелала тётушкам Фриде и Эрне добрых снов и ушла к себе. Подойдя к бюро, наскоро набросала на листочке несколько строк и улеглась.
Утро было слишком уж ранним, а потому хмурым. Лучи уличных фонарей с трудом пробивались сквозь туман. Моросил мелкий противный дождик. На душе было тревожно. Неспокойно. Как будто что-то позабыла дома. Что-то важное…
Добрым такое утро никак не назовёшь.
Перрон уже отремонтировали. Вот и поезд, приполз наконец! Зайдя в купе, она немного успокоилась. Всё. Точка. Она положит конец этой невыносимой неизвестности.
Она легко закинула саквояж на багажную полку и огляделась. Никого. На Москву нынче мало желающих, грустно усмехнулась Магда. И посмотрела в окно – медленно уплывал почти пустой перрон. Ею овладел животный страх. Куда она едет?! В логово дракона! Во дворец Снежной королевы! За своим Каем.
Она остро пожалела о своём безумном поступке, но вспомнила разом все свои тоскливые вечера, наполненные слезами, и решимость вернулась к ней.
VIII
Следующим утром, таким же серым и неприветливым, поезд остановился на Белорусском вокзале. Москва – конечная. Её била крупная дрожь, – не то от холода, не то от волнения. Трепеща, вышла она из вагона и пугливо огляделась. Вот она, Москва!
Прямо перед ней раскинулась огромная, как море, привокзальная площадь. Несмотря на сырую погоду, взад-вперёд по ней сновали люди. Им не было дела ни до кого. Они смотрели и не видели её, красивую белокурую иностранку в синем берете и в таком же синем, в цвет, пальто. Она вспомнила родной Дрезден, пределы которого она до сих пор не покидала, и сердце её вновь тоскливо сжалось. Зачем она поехала, ну зачем?!
Деревья тихо шелестели листвой, точно перешёптываясь – зачем она к нам явилась? Что ей тут надо? Пахло влажной землёй. Голуби, нахохлившись, сидели на земле стайкой, поджав лапки. А голуби везде одинаковые, подумала почему-то Магде. Зябко подняв плечи, она поёжилась и обернулась.
Равнодушно привалился к бордюру в углу привокзальной площади белый автомобиль. Длинный, широкий. Таких она никогда не видела. Потому что это их машина. Советская. А шашечки такси такие же, почему-то обрадовалась Магда.
По асфальту площади, громыхая, катилась огромная железная телега, доверху наполненная сумками, чемоданами, саквояжами. Худой глазастый парнишка лет двадцати катил её. Из-за поклажи его почти совсем не было видно. Огромный картуз сползал ему на нос, он постоянно его поправлял, и телега катилась не так быстро, как ему хотелось бы. Когда они поравнялись, её из-под козырька смерили – с головы до ног – большие карие глаза. Телега чуть притормозила, – намётанный глаз угадал в ней чужеземку.
А она безотчётно угадала в нём возможного покровителя, и доверчиво двинулась ему навстречу. Парнишка с готовностью остановился. Но покосился на её лёгкий чемоданчик и промолчал. Не клиентка. Ждал, чтобы она сама заговорила. Русские с осторожностью относятся к иностранцам. Особенно сейчас, после войны.
– Простите, как доехать до Рубцовска? – робко спросила Магда.
На его безусом лице отразилось такое изумление, что Магда невольно отшатнулась:
–Ку-да?! Это Москва, дамочка!
Последние слова он произнёс горделиво и даже с лёгким возмущением.
– Рубцовск, – упавшим голосом машинально повторила Магда.
– Не знаю такого, – с достоинством парировал носильщик. – Это в справочную надо. – Он неопределённо махнул рукой в сторону здания вокзала. Магда двинулась было к вокзалу. – Стой! – вдруг крикнул он повелительно.
Магда покорно остановилась, обернулась.
– Ты немка, что ли? – с подозрением спросил парнишка. Таким инквизиторским тоном спрашивают, уж не ведьма ли вы. Магда пришла в сильное замешательство. Миллион мыслей в одно мгновение пронёсся в её мозгу. А самая главная из них – нельзя! Нельзя сознаваться! Иначе не доедешь, а значит, всё – зря! Помолчав, она опустила глаза и отрицательно покачала головой.
– А кто? – требовательно спросил носильщик, не сводя с неё подозрительно прищуренных глаз.
– Я из Бельгии, – ненавидя себя, прошептала Магда. И подняла глаза. Носильщик смягчился.
– Ну, иди туда, – носильщик махнул рукой в сторону вокзала. – Авось доберёшься. И куда она собралась – одному Богу известно! Из Бельгии, – хмыкнул он сам себе, уже на ходу.
Потупившись, Магда медленно брела к зданию вокзала. Как она будет в кассе? Там ей придётся доставать свой немецкий паспорт! Но она – немка. Родился немцем – немцем и помрёшь. С этим ничего не поделаешь.
Она добрела до здания Белорусского вокзала. Он кишел людьми. Многие сидели на чемоданах, даже на полу – мест не было. Какой, должно быть, это огромный город, – с безотчётным страхом подумала Магда. Она с трудом отыскала «справочное» и стала в хвост длинной унылой очереди. Репродуктор на стене постоянно шипел, и слов разобрать она не могла. Страх всё сильнее сжимал горло. Наконец дошла и до неё очередь. Магда поспешно наклонилась к окошку, но оно с треском захлопнулось, заставив её вздрогнуть и прочесть крупную надпись – «Обед». Она взглянула на часы – час дня. Ещё час ждать. Что делать? Может, вернуться в Берлин? – вспыхнул в мозгу предательский вопрос. Я дождусь, – в тысячный раз сказала себе Магда.
Магда не любила толпы. Поэтому она подхватила с пола свой лёгкий чемоданчик и поспешно вышла на улицу. Ноги сами собой понесли её на перрон, – сила привычки! Когда она остановилась на пустой платформе и рассеянно оглянулась, на соседнюю платформу со страшным грохотом прибывал длиннющий товарняк. Пути перед ней были свободны, и она прекрасно видела его весь. Товарняк тем временем со скрипом тормозил, а когда остановился окончательно, широченные двери его вагонов раскрылись, и из них запрыгали на перрон автоматчики.
В широких, как пасти, дверях товарняка нетерпеливо толпились люди. Магда не поверила своим ушам. Родная немецкая речь! Обрывки фраз на немецком доносились оттуда, с соседней платформы!
На перроне у дверей ближайшего к ней вагона тоже стоял автоматчик и выкрикивал немецкие фамилии. Не чета Максу был тот часовой – матёрый фронтовик. У такого, пожалуй, и палец выстрелит. Услышав свою фамилию, следовало поспешно спрыгнуть на перрон, вцепившись в свои пожитки, и почти бегом пробежать по перрону, чтобы стать в строй.
Здесь у них пересадка. Очевидно, до Берлина, – догадалась Магда. От нечего делать она принялась наблюдать возвращение из плена без пяти минут свободных немецких граждан. «Бетроген!» – гаркнул часовой очередную фамилию. Бывают же такие дурацкие фамилии, невольно усмехнулась Магда, и с любопытством стала ждать.
Ждать пришлось недолго. Уже через секунду Магда одним прыжком перемахнула и платформу, и матёрого часового, и повисла на шее славного Бетрогена.
Я ничего не успел понять. Я лишь потерял равновесие, когда кто-то неожиданно набросился на меня сбоку. Мы оба рухнули на перрон. Я не поверил своим глазам: сбившийся набок синий берет, светлые локоны, мокрые от слёз щёки, синие глаза… Магда?! Магда!!! Здесь?!
На мгновение, казалось, застыл в изумлении весь Белорусский вокзал. Но часовой молнией метнулся к нам, с трудом оттащил Магду в сторону и привычно вскинул автомат. И тут же – опустил… Подскочил ко мне и легонько толкнул меня в спину, задавая нужное направление – к вокзалу. Времени на сантименты у нас не было.
– Детцель! – крикнул часовой.
А я всё смотрел и смотрел… Едва не на спину мне спрыгнул Детцель и зашипел мне в самое в ухо:
– Бегом, Ромео! Карета подана!
Я опомнился, рванулся вперёд, но обернулся и на бегу, рискуя свалиться и снова задержать всю колонну, крикнул, надсаживаясь:
– Магда!!! Вернись в Дрезден!!!
Магда стояла коленями грязном, заплёванном перроне, уронив голову на грудь и спрятав лицо в ладонях. Плечи её сильно вздрагивали. В стороне ненужным мусором валялся её чемодан. Кажется, он даже раскрылся… Мимо неё бежали немцы в русских телогрейках, и их лица светились от счастья – без пяти минут свободные немецкие граждане! Они смотрели на Магду, на её саквояж, и каждый думал о своём. Но их всех объединяло одно – их Родина.
Они нужны ей, они мчатся к ней. Всё остальное уже не важно.
IX
Именно в тот день, на дрезденском перроне, я впервые в жизни плакал от радости. По моему лицу градом катились слёзы, но мне было наплевать. Мама… Не помня себя, бросил я наземь советский деревянный чемодан и прижался к ней, как в детстве, всем телом. Я ощутил на своём лице горячие слёзы. Не то мои, не то мамины. Наши слёзы смешались… Закрыв глаза, спрятал лицо в седых маминых волосах. Они пахли точно так же, как в детстве, как до войны… Я верил и не верил своему счастью.
– Где же… отец? – осмелился я наконец спросить.
Мама подняла на меня полные слёз глаза:
– Бомбёжка… – её голос сорвался, и я снова крепко прижал её к себе.
Дом, в котором была моя квартира, был полностью разрушен прямым попаданием авиабомбы, как и дом Магды. Мать Магды, Лола, мой отец, – все они погибли во время ковровой бомбардировки. Они выбрались из подвала и попали в огненный смерч… Отец Магды погиб на фронте, в самом конце войны. Убит в бою за Берлин. Моего отца, как квалифицированного специалиста, на фронт не пустили – некому было работать на заводе.
…Стемнело быстро. Через разбитое окно в комнату проникла ночная сырость. Я оглянулся. Да, работы тут хватит. На столе был накрыт скудный, но праздничный ужин. Сливочное масло на столе было… Это теперь роскошь.
Из Советского Союза я привёз чемодан, битком набитый папиросами, по пять марок за штуку – шутка ли! В Советском Союзе я был богачом.
Усевшись за стол, я внимательно посмотрел на крохотный кусочек масла в довоенной фарфоровой маслёнке. Краем сознания удивился – как маслёнка уцелела в… этом? Вспомнил Нильсову открытку с видом Петергофа и хотел было расхохотаться, но вместо смеха из глаз брызнули слёзы.
Из кухни доносились звяканье посуды и счастливый смех. Дверь комнаты тихо отворилась. Неслышно ступая, подошла Магда, стала позади меня и молча обвила мою шею руками. И долго-долго так простояла.
…После ужина я растянулся на диване. Магда сидела рядом и держала мою руку в своих руках. Она смотрела на меня и не могла насмотреться.
– Кто она? – вдруг тихо, кротко спросила Магда, не выпуская моей руки.
Я вздрогнул от неожиданности и удивлённо вскинул на неё глаза. Откуда ей знать? А впрочем, врать мне больше незачем.
– Она осталась в Рубцовске, – медленно проговорил я. И прибавил чуть дрогнувшим голосом: – Я ей не нужен. Совсем не нужен.
И Магда больше не спросила меня ни о чём. Она молча прижалась лицом к моей груди, и я благодарно обнял её.
Мы долго так лежали, обнявшись, в темноте.
X
…Однажды поздней весной, пятничным вечером, я со своим сослуживцем Эриком, тоже фронтовиком, спустился в пивную. Мы были там завсегдатаями, и знакомый кельнер, Франц, сразу провёл нас к лучшему столику. Постепенно весь зал под низким сводчатым потолком наполнила публика. Я лениво окинул зал взглядом, и вдруг что-то больно кольнуло, в самое сердце.
Знакомая форма! На пороге пивной стояли офицеры советских танковых войск. Самый старший – в звании подполковника. Остальные – лейтенанты, молодые, очевидно, только после училища. Сняв фуражки, они крутили головами в поисках свободных мест. Но в полумраке, в клубах табачного дыма едва ли они могли что-то разобрать. Да и мест почти не было.
Я сделал знак кельнеру, и он тут же с готовностью наклонил ко мне своё ухо. Я кивнул на советских офицеров и тихо, раздельно сказал:
– Франц, каждому – по кружке пильснера. За мой счёт. И усади их сюда. Сдачу оставишь.
Я положил деньги на стол. Франц выпрямился, оторопело посмотрел на меня и…молча умчался исполнять. А мы с Эриком, не сговариваясь, пересели за соседний столик.
Вскоре в мои уши полилась певучая русская речь. Она царапала мою душу – до крови. Исподтишка я разглядел подполковника – примерно моих лет, тоже с ранней сединой. Немудрено… Он тоже воевал. Вот он может в любой момент уехать туда, к ней! Я затосковал, быстро допил пиво и поднялся.
Русские за соседним столиком окликнули кельнера. Но Франц уже нёс им три запотевших кружки пива.
Я поспешно вышел на улицу и жадно вдохнул вечернюю прохладу – полной грудью. Задержал дыхание и поднял глаза к небу, чтобы не скатились слёзы. Шумно выдохнул. Стало немного легче.
Я смотрел прямо в сердце небес. Там всё простится. Всё.
ЭПИЛОГ
По мокрой, блестящей от дождя дрезденской мостовой, мимо ярко освещённых витрин, по-военному чётко шагали три советских офицера – в форме победителей. Подполковник Дмитрий Макаров был среди них старшим по званию. Два лейтенанта шли с ним рядом и с неподдельным интересом глазели вокруг – прибыли сегодня из Омска, вчерашние курсанты. Макаров решил показать им город.
Это было накануне дня Победы. На Дрезден незаметно, как диверсант, спустился лиловый вечер. Деревья, аккуратно постриженные, как дети из приличной семьи, потемнели от вечера. На западе вызывающе алела узкая полоска. Вовремя, с немецкой пунктуальностью, зажглись чугунные кованые фонари. Фонари давали много света. В этом ярком свете, таком уютном в наступающих сумерках, хотелось побыть подольше.
Легко дышится после дождя. Озоном пахнет! Дойдя до перекрёстка, он остановился, как вкопанный, – прямо посреди тротуара. В Берлине в тот день была такая же погода. Когда он отвёл горячее ещё дуло снайперской винтовки…
Слишком много воспоминаний. Они давят на грудь. Надо выпить. Вон там, в подвале, какая-то пивная. Лучше бы водки, но где уж тут…
Вскоре они спускались в душный, сводчатый зал.
– Пиво здесь знатное, – с напускной весёлостью повернулся к своим спутникам Макаров. – Сейчас сами узнаете.
На самом дне его серых глаз плескалась грусть. Никто её не разглядит, и не поймёт никто… Хоть зал и набит битком.
Неудачно зашли, поморщился Макаров, и повернулся было уходить, когда к ним подскочил кельнер в тёмном фартуке и проворно провёл к свободному столику. Да на хорошее место! Он растворился в клубах табачного дыма, и мигом вернулся – с тремя кружками холодного пива на подносе:
– Вас угощает Ганс Гравер.
Кельнер повернулся к соседнему столику. Но за столом уже никого не было.
…То майское утро выдалось ясным, тихим и ласковым. Улица Васильковая в Рубцовске, оправленная в цветочные клумбы, ещё спала, но кое-где во дворах одноэтажных домиков звякали дужки вёдер, стучали калитки, и изредка подавала грудной сигнал корова. Сладко пахло цветами и древесным дымком.
Не надо бежать, не надо прятаться, – на Земле воцарился мир. Город просыпался не спеша. Неспешность – великая привилегия провинции. И мирной жизни.
Спустя два года после Победы в Рубцовске открылся радиокружок. Им руководил один фронтовик, радиоинженер. Павел Семёнович. Он работает в школе учителем физики. Жена его – тоже учительница, преподаёт французский, Галина Ивановна. У них трое детей – два мальчика и девочка. Старший, Коля, совсем большой; он увлекается всем, что ездит на колёсах, и мечтает основать свой кружок, по автомотоспорту.
По деревянному тротуару неторопливо шагала Галя. Она миновала синюю почтовую избушку, как звали её жители, дошла до Дома культуры и ахнула в восхищении. Перед высоким двухэтажным Домом культуры в одну ночь расцвела воистину роскошная цветочная клумба. Разве это не чуд? Ещё вчера её не было!
Над клумбой заботливо, как над детской кроваткой, склонилась завхоз Дома культуры Маруся – бойкая миловидная женщина в извечной красной косыночке. Она с таким увлечением рыхлила влажную землю, что не заметила Галю.
– Привет, Маруся! Ты как пчёлка, с самого утра! – приветливо окликнула Галя.
– Зато смотри, какая красота получается! – бойко ответила Маруся., подняв голову.
– Шедевр! – кратко заключила Галя, и двинулась дальше, в школу.
Маруся расцвела, как цветы на её клумбе. Садоводы так чувствительны к похвалам творений рук своих! Но Маруся выпрямилась, стряхнула с рук комки земли и крикнула с беспокойством:
– Галя! А твой Павел примет в свой кружок ещё одного деятеля? Говорят, мест уже нет! А Федька мой такую развёл сырость! Скоро щуки заведутся!
– Конечно, примет! – быстро обернулась Галя. – Детей много не бывает. Сегодня Павел в школе в две смены. Так что приводи Федю завтра вечером. Знаешь, куда?
– Уже знаю, и очень хорошо!
…Мы с Магдой тоже растим троих замечательных детей – Дитриха, Максимилиана и Галю. Галя – самая младшая, моя любимица. Она смышлёная, голубоглазая и светловолосая, как её мама. И привязана ко мне не меньше. Фрау Магдалена Гравер по-прежнему работает в кожгалантерейном магазине. К нам частенько заглядывает её подруга Люба Макарова. Приходят и её сыновья, Иван и Денис. Они дружат с нашим старшим, Дитрихом. Я купил мотоцикл и учу их ездить. Младший, Макс, постоянно торчит возле них. Люба замужем, но её муж, подполковник, очень занят – он командует воинской частью, дислоцированной под Дрезденом. Что ж, я понимаю…
А Германия наша погибла. Её рассекли надвое. Вместо неё теперь ГДР и ФРГ. Мы очутились в ГДР. Наш Дрезден почти восстановлен. И мы почти счастливы. Почти…
Моя мама живёт с нами. Я возглавляю цех на заводе «Zeiss Ikon», мы выпускаем фотоаппараты и камеры. Мой командный голос повергает в ужас даже заводское начальство. Оно меня ценит и даже побаивается. Скоро иду на очередное повышение. Я счастлив. Почти… И я почти не вспоминаю о ней. Почти…
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
«Ты имеешь веру? Имей её сам в себе, пред Богом. Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает.». К Римлянам, 14:22
«…В этом мире найдётся место каждому, и благая земля богата, – она может обеспечить любого. Жизнь может быть свободной и прекрасной. Но мы сбились с пути. Жадность отравила человеческую душу, забаррикадировала мир в ненависти, покрыла человечество кровопролитием и несчастьем.
Мы развили скорость, но заперлись сами в себе. Технологии – вместе с изобилием – принесли нам зависимость. Наши знания сделали нас циничными, а одарённость – неприступными и недоброжелательными. Мы слишком много думаем, и слишком мало чувствуем. Больше, чем в технологиях, мы нуждаемся в человечности! В доброте и нежности мы нуждаемся больше, чем в богатом уме! Ведь без этих качеств жизнь будет насильственной… всё будет потеряно!
Самолёты и радио сделали нас ближе. Сама природа этих изобретений призывает к человечности людей, призывает к всемирному братству, к нашему общему единству! Даже сейчас мой голос достигает миллионов по всему миру, миллионов отчаявшихся мужчин, женщин, и маленьких детей – жертв системы, которая мучает людей и порабощает невинных. Тем, кто меня слышат, я говорю: «Не теряйте надежды!». То горе, что сейчас над нами, лишь поток жадности – это людская горечь тех, кто боится пути человеческого прогресса. Когда людская ненависть пройдет, а диктаторы умрут, власть, которую они отобрали у людей, вернётся к людям. И пока человек знает вкус смерти, свобода не сгинет.
Солдаты! Не отдавайте себя зверям. Людям, которые презирают вас и превращают в своих рабов! Людям, которые регламентируют вашу жизнь! Говорят вам, что делать, что думать, и что чувствовать! Тем, кто тренирует вас, изнуряет, относится к вам как к скоту, использует вас как пушечное мясо! Не отдавайте себя этим искусственным людям… людям-машинам, с механическим разумом, с механическим сердцем! Вы – не машины! Вы – не скот! Вы – ЛЮДИ! В ваших сердцах есть любовь к человечеству, вам не свойственна ненависть; ненавидят только те, кто не любим – кто не любим и бессердечен!
Солдаты, не сражайтесь за рабство – сражайтесь за свободу! В семнадцатой главе Евангелия от Святого Луки написано: "Царство Божье есть в каждом человеке" – не в одном человеке, не у группы людей, а в КАЖДОМ человеке! В вас! Вы – люди, у вас есть власть – создавать счастье! Вы – люди, и вы властны сделать эту жизнь свободной и прекрасной. Вы можете превратить эту жизнь в чудесное приключение! Так во имя демократии, воспользуемся же этой силой, объединимся! Сразимся за новый мир, мир, который даст человеку возможность работать, который даст молодым будущее, а пожилым – стабильность!
Данные обещания позволили зверям прийти к власти, но они врут, они не исполняют обещанное, и никогда не исполнят! Диктаторы освобождают себя, но они порабощают народ! Так давайте же сражаться, чтобы исполнить те обещания! Сражаться, дабы освободить этот мир! Разрушить национальные барьеры, избавиться от жадности, от своей ненависти и нетерпимости! Сразимся ради разумного мира, где наука и прогресс приведут к человеческому счастью! Солдаты, во имя демократии – объединимся!» 9.
Бороться – значит мыслить.
Пусть Бог не оставит нас!
Notes
[
←1
]
См. об этом: А. Драбкин «Я дрался в вермахте и СС» М. «Яуза Пресс» 2015 с. 233
[
←2
]
Когда англичане прислали официальное уведомление о том, что «Арк Ройял» прибыл в Кейптаун, Гёббельс на очередном инструктаже обратился в представителю немецких ВМС с вопросом, как реагировать на это сообщение. На что тот ответил: «мне, к сожалению, нечего сказать по этому поводу, господин имперский инистр, ведь «Арк ройял» потопило министерство пропаганды, а не мы.» – Прим. авт.
[
←3
]
См. об этом: А. Драбкин «Я дрался в вермахте и СС» М. «Яуза-Пресс» 2015 с. 35
[
←4
]
Советский снайпер Василий Григорьевич Зайцев, Герой Советского Союза, 1915-1991 г. – прим авт.
[
←5
]
«Jugend» – молодость, «betrogen» – обманывали (нем.)
[
←6
]
См. об этом: reich_erwacht.livejournal.com/ «Германская армия как символ совершенства и образец армии»
[
←7
]
См. об этом: А. Драбкин «Я дрался в вермахте и СС» «Яуза-Пресс» М. 2015 с. 266
[
←8
]
См. об этом: А. Драбкин «Я дрался в вермахте и СС» «Яуза-Пресс» М. 2015 с. 245
[
←9
]
Чарльз Чаплин. Фильм «Великий диктатор», реж. Чарльз Чаплин, 1940 г. Фрагмент из знаменитой финальной речи Великого диктатора.