Питер Страуб
Коко
– Денглер! – во сне говорит Конор. – Денглер, взгляни на лейтенанта! Этот засранец втянул нас в эту заваруху, и теперь он покойник!
Очередная ослепительная вспышка в небе, и Конор видит карту Коко, зажатую в зубах лейтенанта Биверса.
Конор касается плеча Денглера, и тело Денглера валится ему на ноги, и Конор видит, что лицо его изуродовано, а в зияющем провале рта – карта Коко. Он вопит во сне и в реальной жизни и просыпается.
На работу Конор приехал рано и ждал остальных снаружи. Через несколько минут на своем «Блейзере» подъехал Бен Рем – он подвез еще двоих работяг, живших поблизости от него. Имея маленьких детей и арендную плату, эти двое не имели за плечами опыта Вьетнама – слишком были молоды. Наблюдая за тем, как они выбираются из машины, Конор с удивлением ощутил в себе едва ли не отцовские чувства по отношению к этим крепким молодым плотникам: они не обладали достаточным опытом, чтобы уловить разницу между Беном Ремом и большинством других подрядчиков.
– Ты как, Рыжик? – окликнул его Рем.
– Как огурчик, дядя!
Через минуту прибыл Войцак на длинном автомобиле, покрытом черной грунтовкой и лишенном всех наружных украшений и деталей, даже дверных ручек.
Как только они приступили к работе, Конор впервые заметил, что Войцак, который обшил в два раза большую площадь стены, чем он, откровенно халтурил: будто вкалывал на подрядчика, спешащего закончить грязную работенку по ремонту лачуг из картонных коробок из-под яиц. Бен Рем был дотошным и требовательным, и чтобы соответствовать его требованиям, швы надо оставлять гладкими и ровными. Работа Войцака выглядела так же неряшливо, как и его убогая машина. По шву на ленте виднелись комки и морщины, которые останутся там навсегда: они будут заметны даже после того, как стены оштукатурят и покроют двумя слоями краски.
Войцак заметил, что Конор внимательно разглядывает его работу:
– Что-то не так?
– Да почти все не так, старина. Ты раньше с Беном работал?
Войцак положил на пол инструменты и шагнул к Конору.
– Ты, мелкое рыжее чмо, ты говоришь – мне, что у меня руки не из того места растут? А случаем не заметил, что я сделал в два раза больше тебя? Да тебя держат здесь только за то, что ты пустил слезу над фотками хозяина: командир хочет, чтобы мирняки были счастливы.
«Командир? – подумал Конор. – Мирняки? Мы – что, вернулись на оперативную базу?»
– Ты в курсе, что эти снимки сделал его сын? – вслух спросил он.
– Эти снимки сделал черномазый по фамилии Коттон.
– Твою ж мать… – Конор почувствовал, что должен немедленно сесть.
– Коттон служил в одном взводе с младшим Дэйзи. А тот попросил продать ему копии снимков, понял, болван?
– Я знал Коттона, – сказал Конор. – И стоял рядом, когда он покупал их.
– Мне лично пофиг, кто делал снимки, мне лично пофиг, живой он, мертвый или где-то посередине. А еще мне пофиг, если здесь кто-то думает, что ты весь из себя герой, потому что я сейчас вижу перед собой просто гребаного зануду, понял? – Войцак сделал к Конору еще один шаг, и тот увидел в его глазах ярость и страдание, так тесно переплетенные друг с другом, что казались неотличимы. – Ты все понял? Я двадцать один день провел в огневом контакте, двадцать один гребаный день и двадцать одну ночь!
– Я лишь о том, что надо будет убрать морщины на швах, и все…
Но Войцак уже ничего не слышал. Глаза его напомнили Конору вертушки на палочке.
– Баба! – завопил он.
– Так это ж у тебя только бабы на уме, – ответил Конор.
– Я классный отделочник! – проорал Войцак.
Эту сцену прервал Бен Рем, грохнув кулаком по гипсокартонной панели. Из-за спины подрядчика выплыла миссис Дэйзи с кофейником в руке.
Войцак вяло улыбнулся ей.
– Довольно, – сказал Рем.
– Я с этим придурком работать не могу, – заявил Войцак, буквально воздев руки к потолку.
– Он постоянно меня провоцирует, – защищался Конор.
– Чарли будет вне себя, если услышит в доме брань, – нервно проговорила миссис Дэйзи. – По его виду, возможно, и не скажешь, но он весьма старомоден.
– Кто здесь занимается отделкой, в конце-то концов, а? – Войцак наклонился и поднял с пола резак и кисть. – Глаза его пришли в норму. – Я всего лишь хочу делать свою работу, и все.
– Да вы взгляните, как он ее, черт возьми, делает!
Повернувшись к Конору, Бен сделал серьезное лицо и сказал, что хочет с ним поговорить.
Он повел Конора по коридору в разгромленную маленькую столовую. За спиной Конор услышал шепот: Войцак что-то промурлыкал миссис Дэйзи, пытаясь втереться в доверие, а та хихикнула.
В маленькой комнате Бен, ступая через дыры в полу, прошел к стене и привалился к ней спиной.
– Этот парень – муж моей племянницы Эллен. У него за плечами тяжелый боевой опыт… там, за океаном, и я всячески пытаюсь ему помочь. Не стоит говорить мне, что он клеит швы, как моряк после трехдневной пьянки. Я делаю для него все, что могу. – Он взглянул на Конора, но не смог надолго удержать его взгляд. – Хотел бы я, Рыжик, сказать тебе что-то еще, но увы… Ты, малыш, хороший рабочий.
– Можно подумать, я все время, что был во Вьетнаме, расслаблялся на пикниках… – Конор помотал головой и приказал себе замолчать.
– Я заплачу тебе за несколько дней вперед. А летом работа тебе будет точно, приезжай.
Вот только лето еще так нескоро… Но Конор сказал:
– За меня не беспокойтесь. У меня тут кое-что намечается. Собираюсь отправиться путешествовать.
Рем смущенно-неловко махнул рукой в отпускающем жесте:
– Только держись подальше от баров.
2
Когда Конор вернулся на Уотер-стрит в Южном Норуолке, он понял, что не в силах вспомнить что-либо с той минуты, как расстался с Беном Ремом. Словно он, оседлав свой «харлей», умчался в сон, от которого очнулся, лишь когда заглушил мотоцикл перед многоквартирным домом, в котором жил. Он чувствовал себя уставшим, пустым, подавленным. Он не понимал, как умудрился, проделав весь путь домой в трансе, избежать аварии. Он не понимал, почему до сих пор жив.
Чисто механически он проверил почтовый ящик. Среди рекламного мусора, адресованного «постоянному жителю», и обращений политиканов штата Коннектикут обнаружился надписанный от руки продолговатый белый конверт с почтовым штемпелем Нью-Йорка. Конор отнес почту к себе наверх, выбросил все ненужное в корзину для мусора и достал из холодильника пиво. Он взглянул на себя в зеркало над кухонной раковиной: морщины на лице, мешки под глазами. Мужчина еще не старый, но уже не молодой, замученный какой-то… Конор включил телевизор, скинул пальто на свой единственный стул и плюхнулся на кровать. Он вскрыл белый конверт, больше не в силах испытывать терпение, и заглянул в него. В конверте лежал длинный прямоугольник голубой бумаги. Конор вытянул чек и внимательно изучил. После секундного замешательства и неверия он перечитал надпись на лицевой стороне. Сумма две тысячи долларов США, получатель платежа – Конор Линклейтер, чек подписан Гарольдом Дж. Биверсом. Конор поднял конверт с груди, снова заглянул в него и обнаружил записку: «Готовность номер один! Детали вылета сообщу. Мое почтение, Гарри (Боб!)».
3
Конор долго-долго смотрел на чек, затем убрал его и записку обратно в конверт и задумался, куда бы их спрятать. Если положить на стул, может ненароком сесть на него, если оставить на кровати – тот запросто попадет в узел с простынями, когда он свернет их, отправляясь в прачечную самообслуживания. Если положить на телевизор, то по пьяни, приняв ненароком конверт за мусор, может выбросить его. В конце концов мысли Конора притормозили полет, когда взгляд остановился на холодильнике. Он поднялся с кровати, нагнулся открыть дверь холодильника и аккуратно положил конверт на пустую полку прямо под упаковкой полудюжины «Молсон Эль».
Он побрызгал водой в лицо, пригладил волосы щеткой и переоделся в черную джинсу и вельвет – в чем приезжал в Вашингтон.
Затем Конор прогулялся до бара «У Донована» и опрокинул четыре «ерша» еще до того, как появились первые посетители. Прислушиваясь к себе, он не мог разобраться, чего в душе больше: радости от получения денег на поездку или огорчения от потери работы; а может, огорчение от потери работы и из-за придурка Войцака перевешивает радость от получения денег. В итоге посчитав, что скорее счастлив, чем нет, он решил, что по этому поводу стоит выпить еще.
Со временем бар заполнился. Конор надолго зацепился взглядом за хорошенькую посетительницу, пока наконец не почувствовал себя трусом и не слез со стула, чтобы поговорить с ней. Она проходила практику, связанную с какой-то работой на компьютерах. (По вечерам процентов шестьдесят посетительниц «У Донована» чудесным образом превращались в практиканток «какой-то работы на компьютерах».) Вместе они несколько раз выпили. Конор поинтересовался, не желает ли она посмотреть его прикольную маленькую квартиру. В ответ она назвала его прикольным маленьким ухажером и сказала «да».
– О, да ты настоящий домосед, а? – спросила девушка, когда они вошли и он включил свет.
После того как закончили заниматься любовью, девушка наконец спросила о припухлостях у него на спине и животе.
– «Эйджент оранж», – ответил он.
Проснулся он один – с похмельем и сожалением, что нельзя сейчас увидеться с Майклом Пулом, поговорить с ним об «Эйджент оранж» и поспрашивать о Тимоти Андерхилле.
8. Доктор Пул на работе и отдыхе
1
– О, то что надо, – воскликнул Майкл. – В январе в Сингапуре пройдет медицинская конференция, в связи с чем организаторы предлагают участникам льготные тарифы на перелет.
Он поднял взгляд от номера «Американского врача». В ответ Джуди лишь поджала губы и уставилась в экран на телешоу «Сегодня». Она завтракала стоя у разделочного столика центральной секции, Майкл же сидел в одиночестве за длинным кухонным столом. Три года назад Джуди заявила, что эта кухня ее достала, она устаревшая и неудобная – и потребовала ремонта. Теперь Джуди по утрам ела стоя, отделенная от мужа восемью футами непомерно дорогой древесины нового стола.
– Тема конференции? – спросила Джуди, не отрываясь от экрана.
– «Педиатрия и травматология» с подзаголовком «Травматология и педиатрия».
Джуди бросила на него полуудивленный, полунасмешливый взгляд, прежде чем откусить кусочек хрустящего тоста.
– Должно получиться. Если нам повезет, то через неделю-другую разыщем Андерхилла и все уладим. Плюс еще неделю будет действительна бронь на обратные билеты.
Джуди продолжала молча смотреть в телевизор, и Майкл, не выдержав, спросил:
– Слышала вчерашнее сообщение Конора на моем автоответчике?
– Когда это я прослушивала твои сообщения?
– Гарри Биверс послал Конору чек на две тысячи на дорожные расходы.
Ответа не последовало.
– Конор глазам своим не поверил.
– Как, по-твоему, справедливо было отдавать работу Тома Брокау[45] Брайанту Гамбелу[46]? Мне всегда казалось, что Гамбел несколько легкомыслен.
– А мне он всегда нравился.
– Ну, вот и радуйся. – Джуди отвернулась убрать свои пустые тарелку и чашку из-под кофе в посудомоечную машину.
– И это все, что ты можешь сказать?
Джуди резко повернулась к нему – она с заметным усилием сохраняла самообладание:
– Ах, простите. Еще пару слов мне дозволено сказать? По утрам я скучаю по Тому Брокау. Как так? А вот так: признаюсь, старина Том иногда возбуждал меня. – Телесная близость в их с Джуди браке закончилась четыре года назад, в 1978-м, когда их сын Роберт, Робби, умер от рака. – И теперь шоу уже не кажется мне таким интересным, как и многое другое. Но это «многое другое» в жизни случается, не так ли? Странные порой вещи случаются с сорокаоднолетними мужьями. – Она взглянула на свои часы, а затем бросила на Майкла косой, обжигающий взгляд. – У меня всего двадцать минут, чтобы доехать до школы. Умеешь ты выбирать моменты…
– Ты так ничего и не сказала по поводу нашей поездки.
Джуди вздохнула.
– Где, по-твоему, Гарри раздобыл деньги, которые послал Конору? На прошлой неделе звонила Пэт Колдуэлл и рассказала, что Гарри напел ей какую-то сказку о задании государственной важности.
– Вот как… – Майкл помолчал немного. – Биверс любит строить из себя Джеймса Бонда. Хотя, в общем-то, какая разница, где он достал деньги.
– Хотела бы я знать, почему тебе так важно удрать в Сингапур с несколькими психами, чтобы искать там еще одного больного на голову, – Джуди яростно одернула свой коротенький парчовый жакет и на секунду напомнила Майклу Пэт Колдуэлл. Она не пользовалась макияжем, и в коротких светлых волосах виднелись пепельные пряди седины.
И тут впервые за это утро она искренне взглянула на него:
– А как же твоя любимая пациентка?
– Посмотрим. Сегодня днем скажу ей.
– А твои партнеры, полагаю, займутся остальными пациентами?
– Причем с радостью.
– Ты же тем временем с не меньшей радостью рванешь в Азию.
– Ненадолго.
Опустив глаза, Джуди улыбнулась с такой горечью, что у Майкла все внутри перевернулось.
– Я должен убедиться, что Тиму Андерхиллу не нужна помощь. Он – наше неоконченное дело.
– А вот как это понимаю я. На войне убивают людей. И детей тоже. На то она и война. Но когда война окончена – она окончена, вот и все.
– В некотором смысле ничто и никогда вообще не заканчивается.
2
Джуди говорила правду: в Я-Туке Майкл Пул убил ребенка. Обстоятельства произошедшего были неоднозначными и туманными, однако факт оставался фактом: он выстрелил и убил маленького мальчика, стоявшего в тени задней стены хижины. Майкл был ничем не лучше Гарри Биверса – он был, по сути, таким же, как Гарри Биверс. С Гарри Биверсом все произошло почти в точности, как и с ним: был Гарри и был голый ребенок… Все, кроме финала их встречи, но именно исход дела имел значение.
Несколько лет назад Майкл прочел в каком-то уже благополучно забытом романе, что ни одна история не существует без своего прошлого и прошлое истории есть то, что позволяет нам понять ее. И это верно не только для историй из книг. Он был тем, кем был в данный момент – сорокаоднолетним педиатром, проезжающим на своем автомобиле через провинциальный городок с томиком «Джейн Эйр» на правом пассажирском сиденье, – в какой-то мере потому, что застрелил мальчика в Я-Туке, но в большей степени потому, что до того, как его выгнали из колледжа, он познакомился, а затем женился на хорошенькой студентке основной специализации Джудит Рицманн. Когда его призвали в армию, Джудит писала ему два или три раза в неделю, и даже теперь некоторые из этих писем он помнил наизусть. Именно в одном из них она написала, что хочет, чтобы их первый ребенок был непременно сыном, и что хочет назвать его Робертом. Майкл и Джуди были такими, какие есть, из-за того, что сделали в прошлом. Он женился на Джуди, он убил ребенка, а потом пил, пил… Пока он учился на медицинском факультете, Джуди cодержала его. Роберт – сыночек, родной, милый, болезненный, самый красивый Робби – родился в Вестерхольме, прожил свою бессобытийную и бесценную жизнь ребенка в этом провинциальном городке, в котором души не чаяла его мать и которым тяготился его отец. Роберт поздно начал ходить, поздно заговорил, слабо учился в школе. Майкл давно понял, что ему абсолютно безразлично, будет ли его сын учиться в Гарварде, да и в любом другом колледже. Сын был его отрадой, лучиком света в его жизни.
К пяти годам из-за частых головных болей Робби положили в больницу, где работал его отец, и у мальчика обнаружили первую злокачественную опухоль. Позже появились другие опухоли – на селезенке, печени, в легких. Майкл купил сыну белого кролика, и мальчик назвал того Эрни в честь одного из персонажей сериала «Улица Сезам». Когда у Робби наступала ремиссия, он таскал с собой Эрни по всему дому, как плюшевого мишку. Болезнь Робби длилась три года, и годы эти, казалось, обладали собственным ритмом, вели отсчет своего собственного времени, не связанного с временем окружающего мира. Когда сейчас Майкл оглядывался назад, ему казалось, что те тридцать шесть месяцев пролетели самое большее за двенадцать, а каждый час тогда тянулся неделю, каждая неделя – год, и все три года унесли молодость Майкла.
Но в отличие от Робби, он пережил эти три года. В больничной палате он держал сына на руках, когда тот тихо боролся за последний вздох: Робби очень легко расстался с жизнью. Майкл опустил родного мертвого мальчика на кровать, а затем – вновь, практически в последний раз – обнял жену.
– Когда вернусь домой, я не хочу видеть этого чертова кролика, – сказала Джуди. Она хотела, чтобы Майкл убил его.
Он и в самом деле едва не убил кролика, хотя слова жены показались ему похожими на приказ глупой злой королевы из сказки. Майкл разделял яростное отчаяние жены в такой степени, что был способен совершить подобный поступок. Вместо этого он отвез кролика к полю на северной окраине Вестерхольма, достал из машины клетку, распахнул ее дверцу и позволил Эрни выпрыгнуть наружу. Эрни огляделся вокруг кроткими глазами (так похожими на глаза Робби), сделал пару несмелых прыжков вперед, а затем припустил к лесу.
Майкл завернул на парковку перед больницей Святого Варфоломея и только сейчас осознал, что всю дорогу от своего дома на Редкоут-Парк к Аутер-Белт-роуд и затем к больнице – практически через весь Вестерхольм – он ехал со слезами на глазах. Он миновал семь поворотов, пятнадцать знаков «стоп», восемь светофоров и преодолел плотный поток машин в сторону Нью-Йорка на Белт-роуд, практически не видя ничего из этого. Он не помнил, чтобы вообще проезжал через Вестерхольм. Щеки были мокрыми от слез, веки распухли. Он достал из кармана носовой платок и вытер лицо.
– Давай не глупи, Майк, – приказал он себе, взял с сиденья «Джейн Эйр» и выбрался из машины.
На другой стороне парковки возвышалось огромное, неправильной формы строение цвета перепревших листьев с башенками, арочными контрфорсами и сотнями узких окошек, словно пробитых в фасаде.
Главная обязанность Майкла в больнице состояла в том, чтобы произвести осмотр всех родившихся за ночь детишек. Делал он это раз в неделю, и вот уже два месяца с тех пор, как в отдельной палате больницы изолировали Стейси Тэлбот, он старался задерживаться на осмотре новорожденных как можно дольше.
После того как Майкл закончил с последним младенцем, он бегло навестил послеродовое отделение, дабы удовлетворить свое любопытство по поводу матерей осмотренных им крошек, а затем поднялся на лифте на девятый этаж в отделение онкологии, или «Раковое ущелье», – однажды он ненароком услышал, что так назвал его один интерн.
Лифт остановился на третьем этаже, и знакомый Майклу хирург-ортопед Сэм Штейн шагнул в кабину. Обладатель красивой белой бороды и массивных плеч, Штейн был дюймов на пять-шесть ниже Майкла, однако из-за непомерного тщеславия хирурга Майклу всякий раз казалось, что тот смотрит на него с большой высоты, хотя на деле это Штейну, чтобы смотреть коллеге в глаза, приходилось задирать бороду верх.
Десять лет назад Штейн проявил непростительную небрежность, прооперировав юного пациента Майкла, после чего с раздражением отмахивался от жалоб мальчика на усиливавшиеся боли, называя их истерией. В конце концов под давлением всех лечивших мальчика врачей, в особенности Майкла Пула, ортопед был вынужден вновь прооперировать ребенка. Ни Штейн, ни Майкл не забыли того случая, и Майкл больше никогда не направлял к нему своих пациентов.
Штейн быстро глянул на книгу в руке Майкла, нахмурился и перевел взгляд на светящуюся панель лифта в попытке угадать, куда едет коллега.
– По моему опыту, доктор Пул, у достойного медика редко сыщется свободное время для художественной литературы, – заметил он.
– У меня его вообще нет, – отрезал Майкл.
Майкл добрался до двери в палату Стейси Тэлбот, не встретив больше ни одного из почти семидесяти врачей Вестерхольма. (Он прикинул, что около четверти из них в настоящее время не разговаривает с ним. А тем немногим, кто общался со Штейном, следовало бы призадуматься, что делает хирург в отделении онкологии. У медиков такое в порядке вещей.)
Майкл полагал, что для кого-то вроде Сэма Штейна история болезни Стейси Тэлбот тоже в порядке вещей. Для него же происходящее с ней слишком напоминало то, что случилось с Робби.
Он вошел в палату Стейси и сощурился – его встретила темнота. Девочка лежала с закрытыми глазами. Он ненадолго остановился, прежде чем подойти к ней. Жалюзи были опущены, свет выключен. В плотном темном воздухе чахли цветы из магазина на первом этаже больницы. Под множеством трубок и трубочек поднималась и опускалась грудь Стейси. На простынке рядом с ее рукой лежал томик «Приключения Гекльберри Финна» с закладкой: судя по всему, Стейси дочитала книгу почти до конца.
Майкл шагнул к кровати, и девочка открыла глаза. Краткое мгновение потребовалось ей, чтобы узнать доктора, затем она улыбнулась.
– Как хорошо, что это вы, – проговорила она.
По большому счету, Стейси числилась уже не его пациенткой: по мере того как болезнь забирала себе ее мозг и тело, Стейси передавали от одного специалиста к другому.
– Принес тебе новую книгу, – Майкл положил «Джейн Эйр» на столик. Затем присел на койку и взял руку Стейси в свою. Обезвоженная, сухая кожа, казалось, источала жар. Майкл видел каждый коричневый волосок ее бровей, прижатый к покрасневшей коже. Волосы все выпали, и голову ее прикрывала яркая вязаная шапочка, из-за которой Стейси слегка напоминала девочку с Ближнего Востока.
– Как, по-вашему, Эммелина Грэнджерфорд[47] болела раком? – спросила Стейси. – Сама-то я думаю, что вряд ли. Я все надеюсь прочитать книжку, где рассказывается о ком-то вроде меня, но такая никак не попадается.
– Ты не совсем обычный ребенок, – сказал ей Майкл.
– Знаете, иногда мне кажется, что все это никак не может происходить со мной, что я просто выдумала все это и на самом деле лежу дома на своей кровати и классно притворяюсь больной, чтобы не ходить в школу.
Майкл открыл ее амбулаторную карту и бегло просмотрел бесстрастный отчет о развивающейся трагедии девочки.
– Нашли еще одну, – доложила Стейси.
– Вижу…
– Наверное, проделают очередную дырку в голове. – Она попыталась улыбнуться, глядя искоса на него, но не смогла. – Мне, кстати, понравилось ездить на компьютерную томографию. Прямо сказочное путешествие. Мимо сестринского поста! По длиннющему коридору! Да еще на лифте!
– Должно быть, весьма впечатляюще.
– А еще я все время теряю сознание и потому должна целыми днями лежать.
– И женщины в белом уделяют внимание всем твоим нуждам.
– К сожалению.
И тут глаза девочки расширились, и она сжала его руку горячими пальцами. Когда боль отпустила, она расслабилась и проговорила:
– В такие вот моменты одна из моих тетушек всегда говорит, что будет молиться за меня.
Майкл улыбнулся и крепко сжал ее руку.
– А я в такие моменты всякий раз думаю, – продолжила Стейси, – что тому, кто выслушивает молитвы, мое имя уже, наверное, порядком надоело.
– Знаешь, попробую попросить кого-нибудь из сестер время от времени вывозить тебя ненадолго из палаты. Тебе, похоже, нравится путешествовать на лифте.
На секунду лицо Стейси осветилось надеждой.
– Еще хотел сказать тебе, что и сам собираюсь немного попутешествовать, – сообщил Майкл. – Ближе к концу января уеду на две-три недели. – Маска болезни вновь вернулась на лицо Стейси. – Лечу в Сингапур. Может, еще и в Бангкок.
– Один?
– Нет, со мной еще пара человек.
– Звучит очень загадочно. Наверное, я должна поблагодарить вас за то, что предупредили меня заранее.
– Пришлю тебе оттуда кучу открыток с заклинателями змей и слонами, переходящими улицу, по которой катят рикши.
– Круто. Я отправлюсь кататься на лифте, а вы – в Сингапур. Так что не заморачивайтесь.
– Если захочу заморачиваться – буду.
– Только не делайте мне одолжений. – Она отвернулась от него. – Я правда не хочу, чтобы вы обо мне беспокоились.
На мгновение Майклу почудилось, будто все это с ним уже было. Он наклонился и нежно провел рукой по лбу Стейси. Ее лицо скривилось.
– Мне жаль, что ты сердишься на меня, но я загляну на следующей неделе и сможем поговорить об этом еще.
– Да откуда вам знать, что я чувствую? Я же глупая. Вы и представить себе не можете, что творится у меня внутри.
– Веришь, нет, кое-какое представление об этом я имею, – сказал он.
– Вы когда-нибудь видели томограмму изнутри, доктор Пул?
Майкл поднялся, наклонился поцеловать девочку, но та снова отвернулась.
Когда он выходил из палаты, Стейси плакала. Прежде чем уйти из больницы, Майкл зашел в сестринскую.
3
В тот же вечер Пул позвонил друзьям и сообщил, что прилетает чартерным рейсом.
– Круто, старик, просто здорово, – среагировал Конор.
– Ты не поверишь, я как раз сидел и гадал, когда же ты проявишься, – ответил Гарри Биверс.
– Мой ответ тебе известен, Майк, – сказал Тина Пумо. – Кому-то все же надо присматривать за лавочкой.
– В глазах моей жены ты только что стал полубогом, – ответил Майкл. – Что ж… Ну, может, ты попытаешься раздобыть для нас адрес Тима Андерхилла? Его книги карманного формата в мягкой обложке издает «Гладстоун хаус» – кто-нибудь там должен знать адрес.
Они договорились перед вылетом собраться выпить вместе.
4
На следующей неделе как-то вечером в сильную метель Майкл возвращался домой. Вдоль обсаженной деревьями дороги то и дело попадались брошенные автомобили, помятые либо серьезно поврежденные, – словно тела павших после битвы. «Люстра» на крыше полицейской машины тревожно мигала в нескольких сотнях ярдов впереди: красный, желтый, голубой, желтый, снова красный. Видимость была плохой, машины едва ползли в один ряд мимо высокого белого борта скорой и полицейских, размахивающих светящимися жезлами. На мгновение Пулу почудилось, что он увидел Тима Андерхилла – смазанный метельной пеленой, весь облепленный снегом и оттого похожий на гигантского белого кролика, тот стоял рядом со своей машиной и размахивал фонарем. Зачем – хотел остановить его? Указать ему верный путь? Майкл повернул голову и увидел, что это дерево – всего лишь тяжело обремененное снегом дерево. Желтый отсвет мигалки патрульной машины метнулся через лобовое стекло и коротко мазнул по переднему сиденью.
