Роберт Льюис Стивенсон
Мастер Баллантрэ
– Позвольте, я вам посвечу, – предложил я, взяв свечу в руки.
– Нет, не надо, – сказала она, – я найду дорогу и впотьмах. – Сказав это, она сделала такое движение, как будто ей холодно.
Я также почувствовал, как по всему моему телу пробежала дрожь.
И таким образом мы разошлись. Она поднялась наверх в зал, в котором слабо мелькал огонек от горевшей в нем свечи, а я пошел по коридору, в котором находилась спальня лорда. Я не решился войти прямо в комнату лорда, боясь его напугать, и поэтому постучался, раньше чем войти. Лорд или не спал, или сон его был не крепкий, потому что, как только я пальцем слегка дотронулся до его двери, он тотчас попросил меня войти.
Он так же, как и миссис Генри, при моем появлении приподнялся и уселся в постели. Он был очень бледен и в постели казался гораздо дряхлее, меньше ростом и более худым, чем днем. Лицо его, вследствие того, что он был без парика, казалось, таким маленьким, как лицо ребенка. Взгляд у него был сердитый, и поэтому я даже оробел, когда заметил это. Но голос его звучал так же тихо и спокойно, как обыкновенно, когда он спросил меня, что меня привело к нему. Я поставил подсвечник на стул, прислонился к кровати у ног его и, устремив на него взор, сказал:
– Лорд Деррисдир, вы, я думаю, не сомневаетесь в том, что я считаю себя членом вашей семьи и люблю вас.
– О, да, разумеется, – сказал лорд, – и что вы любите моего младшего сына особенно нежно и относитесь к нему особенно пристрастно, это я также знаю.
– О, милорд, какое пристрастно! Вовсе нет. Но не будем дольше распространяться об этом вопросе и перейдем к тому, что я намерен сообщить вам. Предупреждаю вас, однако, что вы должны быть готовы услышать весьма неприятную вещь. Вы говорите, что я отношусь пристрастно к вашему младшему сыну. Но разве и вы не относитесь пристрастно, если не к нему, то к вашему старшему сыну? Стало быть, нам друг друга нечем укорять. Ну, а скажите, если бы я не был так сильно привязан, не только к мистеру Генри, а к вам, что могло бы заставить меня прийти к вам в такую пору и с таким волнением в сердце? Послушайте, что я вам скажу, и вы убедитесь в том, что если я и люблю особенно нежно мистера Генри, я искренно привязан и к вам.
– Я всегда готов принять вас и выслушать, что вы мне скажете, в какое бы время дня и ночи вы ни пришли, мистер Маккеллар, – сказал лорд, – так как, если вы желаете меня видеть, то, стало быть, у вас есть важные причины. Я это отлично знаю, так как много раз убеждался в этом.
– Я пришел сюда, чтобы ходатайствовать перед вами за моего патрона, – сказал я. – Вы отлично знаете и понимаете, какое положение он занимает в родительском доме. Вы знаете, что это за благородный, великодушный человек, и знаете, как он всегда старался исполнить желания вашего… то есть ваши желания, – поправился я, так как не в силах был выговорить слова «вашего старшего сына, мастера Баллантрэ». – Вы должны знать, да, я уверен, что вы отлично знаете, сколько ему пришлось страдать из-за жены.
– Мистер Маккеллар! – воскликнул лорд, глядя на меня таким сердитым взглядом, как будто он готов был меня разорвать на части.
– Вы обещали выслушать меня, – сказал я, нисколько не смущаясь этим возгласом. – Чего вы, однако, не знали и что вы должны были бы знать, это то, каким ужасным притеснениям, каким испытаниям подвергался мистер Генри. Но чтобы вас не тревожить, он молчал. Вам стоило только повернуть спину, как один из двух сыновей ваших, имя которого я не хочу называть, начинал говорить другому всевозможные дерзости: ругать его дураком, насмехаться над ним и бросать ему самые обидные оскорбления в лицо. Я не могу даже решиться перечислить вам те обидные слова, которые употреблял мастер Баллантрэ, разговаривая с братом. Но стоило только вам появиться в комнате, чтобы он совершенно изменился в своем обращении: он делался любезен и внимателен, и мой патрон должен был с таким же терпением и так же спокойно выслушивать все фальшивые любезные фразы, которые ему говорили, как за несколько минут до того он выслушивал дерзости. Положение моего патрона было положительно невыносимо. Я был свидетелем тех ужасных нравственных мучений, которые он претерпевал. С тех пор, как мастер Баллантрэ приехал, он не переставал оскорблять мистера Генри. Я присутствовал при встрече братьев, первое приветственное слово, с которым мистер Баллантрэ обратился к брату, было: «А, Иаков!», сказанное в насмешку.
Милорд сделал движение, как будто он желал встать, и при этом сказал:
– Если бы в том, что вы говорите, была бы хоть одна доля правды…
– Взгляните на меня, разве я имею вид человека, который лжет? – спросил я, хватая его за руку.
– Вы должны были рассказать мне обо всем этом раньше, – сказал лорд.
– О, да, милорд, вы вполне правы: я должен был бы непременно так поступить, – сказал я. – И я глубоко упрекаю себя за это.
– Я вмешаюсь в это дело и все это изменю, – сказал лорд, снова собираясь встать.
Я опять схватил его за руку и удержал его.
– Да, я не сказал вам раньше об этом, – продолжал я, – и вы не поверите, как я упрекаю себя за это. Но продолжаю свой рассказ. Все оскорбления, все обиды мой патрон переносил молча. Никто из членов его семьи не оказывал ему ни любезности, ни ласки. Даже вы, милорд, вы, его отец, никогда не баловали его ни малейшим словом любви. Единственно, в чем вы не отказывали ему, это в выражениях благодарности. А между тем, это также ваш родной сын. И отец, родной отец не любил его! В его родной стране его также ненавидели, но ненавидели неизвестно за что! К нему относились несправедливо. Да, одному Богу известно, насколько несправедливо! Он женился. И что же? Жена также не чувствует к нему ни малейшей любви. Положение его самое тяжелое: никто из родных его не любит, один из них его ненавидит, а другие его только терпят. Бедный, благородный, великодушный, несчастный мистер Генри.
– Ваши слезы делают вам честь, – сказал милорд, заметив, что я вытер глаза, – и я чувствую себя крайне пристыженным, да, крайне пристыженным, – повторил он дрожащим голосом. – Но я должен сказать вам, что вы относитесь ко мне не вполне справедливо. Я люблю Генри, я всегда его любил. Джемса, действительно, я не стану этого отрицать, Джемса, быть может, я люблю еще больше, но, во всяком случае, оба сына мне дороги. Вы, в сущности, не имеете полного понятия о том, какой симпатичный человек мой Джемс, так как вы познакомились с ним уже после того, как он вернулся из своего изгнания и после того, как он перенес столько мучений во время своего странствования. Бедный мальчик, как много он страдал, и за что только он так мучился! А между тем, даже и от такой тяжелой жизни он нисколько не очерствел. Он остался все таким же ласковым и любезным. Он несравненно сердечнее своего брата. Но я не стану больше говорить о нем. Поговорим лучше о Генри. Все, что вы сказали мне про его характер, правда, действительно правда. Я знаю, что он великодушен, я в этом нисколько не сомневаюсь. Но это такого рода добродетель, которая порой остается никем не замеченной. Во всяком случае, мистер Маккеллар, я обещаю вам позаботиться о том, чтобы все это кончилось, чтобы неприятных сцен между моими сыновьями не происходило. Я был слаб, нет, вернее, я был глуп.
– Я не имею права слушать, как вы сами себя обвиняете, милорд, – сказал я, – когда я сам настолько же виноват в том, что случилось, как и вы; мне следовало сказать вам обо всем раньше, быть может, тогда все вышло бы совсем иначе. Вы были не слабы, а вас обманывали. Вас надул хитрый обманщик. Помните, как ловко он обманул вас, уверяя, что его жизни грозит опасность, он таким же ловким способом обманывал вас во всех отношениях. Я говорю вам все это с той целью, чтобы постараться вырвать его образ из вашего сердца и заставить вас вспомнить, что у вас есть более достойный сын, вспомните о нем, подумайте о том, что он единственный достоин вашей любви.
– Нет, нет, – сказал лорд, – у меня два сына, и оба они в равной степени достойны моей любви.
Я сделал жест, выражавший нечто вроде отчаяния, он взглянул на меня, и выражение его лица изменилось.
– По всей вероятности, вам известно про моего старшего сына что-нибудь особенно дурное? – спросил он.
– Да, не скажу, чтобы особенно хорошее, – ответил я. – Я слышал, например, еще нынешней ночью, как мастер Баллантрэ сказал мистеру Генри, что нет такой женщины, которая не предпочла бы его, мастера Баллантрэ, мистеру Генри.
– Я ничего не желаю слышать про мою невестку, – закричал лорд, и, судя по тому, что он тотчас понял, о ком я говорю, хотя я не называл ни одного имени, я понял, что он отлично замечал, что происходило между его любимцем и миссис Генри.
– Я и не говорю о ней ничего дурного, – сказал я. – Я говорю только про мастера Баллантрэ и про мистера Генри, и если вы все еще сомневаетесь в том, что старший сын ваш вас надувал и притворялся перед вами, то я скажу вам, что я, я сам, опять-таки нынешней ночью, был свидетелем, как мастер Баллантрэ сказал мистеру Генри, что миссис Генри любит не мужа, а его.
– И они поссорились? – спросил лорд.
Я кивнул головой.
– В таком случае, я тотчас отправлюсь к ним, – сказал он, собираясь вылезти из постели. – Мне надо торопиться, надо торопиться.
– Нет, нет! – закричал я, удерживая его за руку.
– Ах, пустите меня, не мешайте, – сказал лорд, – быть может, вы не понимаете, но это очень опасные слова, могущие привести к весьма печальным последствиям.
– Да, милорд, слова эти привели к ужасным последствиям, – сказал я. – Неужели вы все еще не понимаете, что я хочу сказать вам и на что я не решаюсь?
Он умоляющим взором взглянул на меня. Я бросился перед ним на колени.
– О, милорд, – закричал я, – вспомните о том, который остался в живых, вспомните о нем, о младшем вашем сыне, которого жена ваша также подарила вам, и о котором все мы слишком мало заботились, которому мы не помогли нести его тяжелый крест, вспомните об этом несчастном грешнике и забудьте о себе. Это ваша обязанность, этого требует ваш долг, ваш христианский Долг, и таким образом вы заслужите царство небесное. Вспомните о нем, как и он теперь думает исключительно о вас, это я знаю, потому что он сказал мне: «Кто сообщит об этом моему бедному старику-отцу?» таким тоном, которого я никогда не забуду. Вот для того, чтобы сообщить вам о случившемся и чтобы выпросить у вас прощение несчастному, я пришел к вам и лежу теперь у ваших ног.
– Пустите меня, пустите меня, я хочу встать! – закричал лорд и, оттолкнув меня, вскочил на ноги раньше, чем я успел встать. Голос его звучал теперь громко, лицо было бледно как полотно, а глаза совершенно сухие и взгляд какой-то напряженный.
– Вы слишком много говорите, – сказал он. – Скажите мне лучше коротко и ясно, где это происходило?
– В аллее из кустарников.
– А где мистер Генри? – спросил он.
Я сообщил ему о том, где я оставил его, после чего он на минуту задумался, а затем спросил:
– А мастер Джемс?
– Я оставил его лежащим на земле, между горевшими свечами.
– Как между свечами? – закричал он, подбегая к окну и отворяя его. – Как можно было оставить свечи. Ведь с улицы можно видеть, что делается в саду, когда он освещен.
– В такое позднее время никто не проходит, – возразил я.
– Ничего неизвестно. Один человек может пройти, – ответил он, – довольно и этого. Однако, послушайте, что это такое, что это за шум?
Это был шум весел, и я объяснил это лорду.
– Это свободные торговцы, – сказал милорд, – они проезжают мимо нас по заливу на своих лодках. Бегите, Маккеллар, потушите свечи. А я пока оденусь, и когда вы вернетесь, мы с вами рассудим, как лучше всего поступить.
Я спустился по лестнице и вышел из дому. Издали я уже видел свет, который свечи бросали на аллею, и я упрекал себя за свою неосторожность и за свою небрежность. Когда я подошел к месту трагедии, я стал упрекать себя еще сильнее за свою оплошность. Как оказалось, одна из свечей была опрокинута и потухла, в то время как другая горела и бросала яркий свет на замерзшую землю. Вследствие того, что ночь была такая темная, освещенное место казалось еще светлее. И вот, между свечами, посреди, находилось огромное кровавое пятно, а немного поодаль лежала окровавленная сабля мистера Генри, рукоятка которой была из серебра, но трупа мастера Баллантрэ нигде не было. Сердце мое остановилось, волосы стали дыбом, такое странное впечатление произвела на меня потрясающая картина, которую я увидел, и так жутко мне сделалось в то время, как я смотрел на нее. Я взглянул направо, потом налево, но тела мастера Баллантрэ нигде не было. Я стоял и прислушивался, не услышу ли я с какой-нибудь стороны шума или шороха, но нет, вокруг меня царила полная тишина, и не слышно было ни единого звука, словно я находился в пустой церкви.
Я погасил свечу, и в аллее сделалось теперь совершенно темно. Как только я остался впотьмах, мне показалось, будто целая масса народа окружает меня, – это были кусты по бокам аллеи. Убедившись в этом, я поспешил обратно в дом, понурив голову и предаваясь грустным, а вместе с тем и беспокойным мыслям. В дверях дома какая-то фигура встретилась со мной, и я готов был уже закричать от ужаса, когда, к счастью, я узнал, что это миссис Генри.
– Что, вы сообщили лорду о случившемся несчастье? – спросила она.
– Да, он выслал меня в сад, к телу, – ответил я, – но «его» в саду больше нет, именно «того», «за кем» или, вернее, «за чем» он меня выслал. Однако зачем вы здесь?
– Кого или чего больше нет? – спросила она.
– Тела мастера Баллантрэ, – ответил я. – Но зачем вы покинули вашего мужа? Почему вы не с ним?
– Вы говорите, что тела его больше нет в саду! Этого не может быть! – сказала она. – Пойдемте вместе со мной, я отыщу его.
– Теперь уже нельзя, я погасил свечу, – ответил я.
– Я отлично найду его и впотьмах, – сказала она. – Я знаю, как пройти по аллее, я ее достаточно хорошо изучила, и мне никаких свеч не надо… Пойдемте, дайте мне вашу руку.
Я, держа ее за руку, возвратился снова с ней к месту катастрофы.
– Осторожно, не запачкайтесь в крови, – сказал я.
– В крови! – закричала она и отскочила назад.
– Я думаю, что земля на месте трагедии должна быть пропитана кровью, – сказал я, – впрочем, я ничего не знаю, я впотьмах как слепой.
– Нет, – сказала она спустя некоторое время после этого – нет, нигде ничего не видно… Да не приснилось ли вам все это?
– О, я благодарил бы Бога, если бы это был сон! – воскликнул я. – Но, к сожалению, все это правда.
Она заметила лежавшую на земле саблю и подняла ее, но, увидев на ней кровь, далеко отшвырнула ее от себя.
– О, какой ужас! – закричала она, но затем, вооружившись смелостью, взяла ее вторично в руки и воткнула ее в замерзшую землю. – Я возьму ее потом и вычищу, – сказала она и снова принялась искать тело мастера Баллантрэ. – Не может быть, что он убит, – сказала она наконец.
– Но ведь я сам приложил ухо к его сердцу, оно совсем не билось, – сказал я. Затем, вспомнив о том, что миссис Генри тут, а не с мужем, я спросил: – Почему же вы не с мистером Генри? Почему вы его покинули?
– Я ушла, так как от моего присутствия не было никакой пользы, он не желает говорить со мной.
– Не желает говорить? – спросил я. – О, этого не может быть, вы, вероятно, не пытались говорить с ним.
– Нет, пыталась, – ответила она, – и я не сержусь на вас за то, что вы сомневаетесь в моем добром намерении; я дала вам на это повод, – присовокупила она с видом спокойного достоинства.
Когда я услыхал из уст ее эти слова, мне в первый раз во все время моего знакомства с ней стало жаль ее.
– Видит Бог, – закричал я, – видит Бог, сударыня, что я вовсе не такой строгий, как кажусь! Кто может взвешивать слова в такую страшную ночь, как эта? Скажу вам только, что я друг всякому, кто только не враг мистеру Генри Дьюри!
– Мне было бы крайне прискорбно, если бы вы к числу врагов его причислили его жену, – сказала она.
У меня словно пелена спала с глаз, я теперь только сообразил, насколько храбро она вела себя во время этой злосчастной ночи и как покорно она выслушала все мои упреки.
– Мы должны вернуться в дом и рассказать об этом милорду, – сказал я.
– Нет, я не могу решиться идти к нему, – сказала она.
– Напрасно, не бойтесь, уверяю вас, что он менее взволнован, чем мы с вами.
– И все-таки я не могу решиться идти к нему, – сказала она.
– Ну, хорошо, – сказал я, – в таком случае, ступайте теперь снова к мистеру Генри, а я отправлюсь к лорду.
Мы пошли обратно в дом. В то время, как мы шли с ней и я держал в руках подсвечник, а она саблю, – довольно странная ноша для женщины, она спросила меня:
– А как вы думаете, рассказать мне об этом Генри?
– Пусть милорд решит этот вопрос, – сказал я.
Милорд был почти уже совершенно одет, когда я вошел к нему. Выслушав меня, он сморщил лоб и сказал:
– Его, очевидно, нашли и взяли с собой свободные торговцы, но теперь вопрос в том, жив он или мертв?
– Мне казалось, будто он мертв, – сказал я, – хотя, быть может…
– Хотя, быть может, вы и ошиблись, – сказал лорд. – Разве свободные торговцы могли бы взять его с собой, если бы он не был жив? О, нет, по моему мнению, гораздо больше повода думать, что он жив, чем что он мертв, и поэтому, во избежание всяких скандалов и лишних разговоров, необходимо распустить слух, что он уехал, точно так же, как и приехал, то есть втихомолку, никому ничего не сказав о своем намерении. Мы должны сделать все, что возможно, чтобы не вышло никакого скандала.
По всему видно было, что он теперь, главным образом, заботился о том, чтобы никто не узнал о случившемся, и странно, что, несмотря на то, что, казалось, и он, и я были в горе, мысли наши все-таки преимущественно были направлены на то, чтобы поддержать репутацию фамилии Дьюри.
– Как вы думаете, рассказать ли нам о том, что случилось, мистеру Генри? – спросил я.
– Я увижу, – сказал он. – Я сначала поговорю с ним, а затем мы отправимся вместе с вами к аллее, где происходила дуэль, и осмотрим ее.
Мы спустились вниз в зал. Мистер Генри сидел, облокотившись на стол и опустив голову на руки, и имел вид не человека, а какой-то статуи. Неподалеку от него стояла его жена. Она стояла молча, по-видимому, она не в состоянии была заставить его говорить.
Милорд твердыми шагами подошел к своему сыну, выражение его лица было спокойное, на мой взгляд, даже несколько холодное. Когда он подошел к нему совершенно близко, он протянул ему обе руки и сказал:
– Сын мой!
С глухим, сдавленным криком мистер Генри вскочил и бросился к отцу на грудь, заливаясь слезами и рыдая. Он был до такой степени жалок, что на него невозможно было равнодушно смотреть.
– О, отец мой, – кричал он, – вы отлично знаете, что я любил его, вы знаете, как сильно я его любил, я готов был умереть за него, так сильно я любил его! О, скажите мне, что вы это знаете! Скажите, что вы меня прощаете! О, отец мой, о, отец мой, что я наделал! Что я наделал! А между тем, мы дети одного родителя! Как дружно мы некогда играли!
И при этом мистер Генри и рыдал, и плакал, и обнимал отца, и ласкал его, совершенно как ребенок, с которым приключилось нечто ужасное.
Вскоре после этого взор его упал на стоявшую перед ним жену, слушавшую, что он говорил, и горько плакавшую. Казалось, он теперь только заметил, что она тут, возле него, потому что, увидев ее, бросился перед ней на колени и воскликнул:
– О, моя дорогая, ты также прости меня! Я перед тобой также виноват. Какой я тебе муж? Я только разбил твою жизнь и сделал тебя несчастной. Но ты давно знаешь меня. Ты знала меня, когда я был еще мальчиком, и ты, наверное, помнишь, что Генри Дьюри никогда не был злым человеком, никогда! Я женился на тебе! надеялся быть тебе другом, и вот что из этого вышло. О, прости меня, прости своего друга детства! Можешь ты меня простить?
В продолжение всей этой трогательной сцены милорд вел себя не как причастное ко всему этому лицо, а как зритель или совершенно посторонний человек. Он давал себя обнимать и сам обнял сына, но нисколько не волновался. Когда сын его вскрикнул и бросился в его объятия, он повернулся ко мне и сказал:
– Затворите, пожалуйста, дверь.
Ясно было, что даже в такую трогательную минуту он нисколько не увлекся, а думал только о том, как бы скрыть все, что случилось, от прислуги.
Когда мистер Генри обратился к жене, он, постояв некоторое время в комнате и одобрительно покачав головой, повернулся ко мне и сказал:
– Принесите, пожалуйста, свечу, мистер Маккеллар, и пойдемте со мной в сад.
Мы с лордом вышли в сад, теперь в саду было уже вовсе не тихо, напротив, ветви вечнозеленых растений, насаженных вдоль той аллеи, так и шумели, и ветер сильно дул нам в лицо, и пламя свечи, которую я держал в руке, так и развевалось во все стороны. В то время, как ветер шумел и ревел, мы быстрыми шагами побежали к тому месту, где происходила дуэль. Лорд с удивительным спокойствием взглянул на пропитанную кровью почву, а затем отправился дальше вперед, где ему действительно удалось найти некоторые следы, указывавшие на то, куда исчез мастер Баллантрэ. Во-первых, в одном месте сада лед был протоптан и на земле оказалось несколько следов от ног, немного поодаль от этого места молодое дерево лежало на земле, сломанное, а дальше, как раз у самой пристани, к которой приставали свободные торговцы, на земле было огромное кровавое пятно. По всей вероятности, торговцы положили или посадили на это место свою тяжелую ношу, прежде чем увезти ее, и отдыхали тут некоторое время.
Я зачерпнул шапкой лорда из залива воды, и мы принялись сами смывать кровавое пятно. В то время как мы были этим заняты, сильный порыв ветра пронесся по саду, и ветви кустарников снова зашумели.
– По всей вероятности, снег пойдет, – сказал милорд, – и это было бы великолепно для нас. Пойдемте теперь домой, мы все равно не можем ничего больше сделать впотьмах.
В то время, как мы шли домой, ветер стал заметно стихать, а между тем мы слышали какой-то шум, но теперь уже другого рода шум. Когда мы вышли из аллеи, то мы поняли, что это такое, – дождь шел крупными каплями и производил этот шум. Сильный западный ветер нагнал дождевые тучи, и погода в короткое время из зимней превратилась в осеннюю или весеннюю.
Бодрость духа, которой обладал лорд, и энергия, которую он проявил во время всей этой злосчастной ночи, в высшей степени возбуждали мое удивление. Когда мы возвратились домой, он совершенно спокойно уселся и начал рассуждать о том, куда делся мастер Баллантрэ. По его мнению, торговцы нашли его сына – живым или мертвым, этого он не мог знать – и увезли его. В этом он был вполне уверен и был очень доволен тем, что дождь пошел, так как надеялся, что дождь смоет все следы крови. Этим благоприятным обстоятельством лорд имел намерение воспользоваться, и так как следы крови будут смыты, распространить слух, будто мастер Баллантрэ на рассвете уехал. Чтобы люди поверили этому, лорд попросил меня пройти в комнату его старшего сына и произвести там некоторый беспорядок для того, чтобы прислуга поверила нашей выдумке. Правда, свободные торговцы могли во всякое время обличить нас во лжи, но против этого ничего нельзя было сделать.
Я опять-таки повторяю, что я с удивлением и восторгом слушал, что говорил лорд, и когда он попросил меня отправиться в комнату его сына и учинить там беспорядок, я тотчас поспешил исполнить его желание.
Мистер и миссис Генри ушли из зала, милорд отправился к себе в спальню и, чтобы согреться, лег в постель, вся прислуга в доме крепко спала, и в то время как я поднимался вверх по лестнице в комнату мастера Баллантрэ, вокруг меня царила полная тишина. Войдя в комнату человека, которого я незадолго до этого видел плавающим в своей крови, я почувствовал ужас, тем более, что я в комнате был совершенно один, и во всем доме не было слышно ни звука, ни шороха. Но вскоре ужас мой уступил место крайнему удивлению: в комнате был страшный беспорядок, какой бывает, когда человек торопится укладываться и уезжать. Первое, что бросилось мне в глаза, были чемоданы, стоявшие посреди комнаты. Их было три. Два чемодана были набиты и заперты, а третий был еще отперт, но он был также уже почти полон.
В то время как я стоял и смотрел на эти чемоданы, я ясно понял, какие намерения имел мастер Баллантрэ. Очевидно, он сговорился с капитаном Крэлем, и тот должен был помочь ему бежать. Капитан Крэль, по-видимому, ждал только попутного ветра, и как только ветер начался, послал своих матросов за мастером Баллантрэ. Те, по всей вероятности, наткнулись на него в саду в то время, как он лежал на земле раненый или убитый, и взяли его с собой.
Намереваясь покинуть ночью, без ведома лорда, дом его, мастер Баллантрэ руководствовался чем-нибудь особенным, бегство его, очевидно, имело известную цель. Эти приготовления к тайному отъезду возбудили в душе моей весьма странные подозрения. Теперь я мог приблизительно объяснить себе неприличное и дерзкое поведение мастера Баллантрэ. Во-первых, он перед отъездом желал отомстить мистеру Генри за то, что тот его выдал, доказав, что ему на родине не грозит ни малейшей опасности, а во-вторых, мне кажется, он желал сорвать на нем свою злость (наверное я этого сказать не могу, но это мое предположение) за то, что ему не удалось отбить у него жену. Я уверен, что в своем ухаживании мастер Баллантрэ зашел слишком далеко и что миссис Генри холодно отвергла его предложение. Я не могу доказать, что все это было так, как я говорю, но, во всяком случае, в ту ночь, когда я стоял между чемоданами, я был уверен, что это было действительно так, как я предполагал, и уверенность эта наполняла сердце мое радостью.
Раньше чем запереть третий чемодан, я порылся в нем немного. В нем лежало чудное белье из самой лучшей материи, отделанное тончайшим кружевом, затем я увидел там несколько пар дорогих платьев, в которых враг наш так любил щеголять, несколько книг, между прочим, комментарии к Цезарю, один том мистера Гоббса, «Генриаду» Вольтера, какое-то описание Индии и учебник математики, по которому я также некогда учился. В чемодане лежали еще и другие вещи, но между ними не было ни одного исписанного клочка бумаги. Это меня немного удивило. Не могло быть, чтобы у мастера Баллантрэ не было каких-нибудь писем или записок.
Я принялся рыться в других чемоданах, которые были заперты, но только не на замок. Мне очень хотелось найти что-нибудь такое, что могло бы впоследствии принести пользу моему патрону. Быть может, мастер Баллантрэ не убит, а только ранен, и рана его заживет, и он поправится. В таком случае, он приедет, и нам необходимо иметь в руках против него оружие.
Я вынес один за другим все эти чемоданы на чердак, но для того, чтобы отпереть чердак, мне понадобились ключи, которых у меня не было. Недолго думая, я отправился к себе в комнату, вытащил ключ из своей двери и отправился с ним снова наверх. Ключ великолепно подошел к чердачной двери, я отворил ее и внес туда чемоданы мастера Баллантрэ. После этого я принялся рыться в чемоданах. Вскоре я нашел шагреневый письменный ящичек, который я взломал своим перочинным ножиком, и как только я открыл его, я нашел там такие письма, имея в руках которые, я имел в руках и самого мастера Баллантрэ. Тут были и различные любовные письма, которые он получал во время своего пребывания в Париже, но главное, тут были копии с тех писем, которые он писал английскому министру, и ответы министра на эти письма. Письма эти были прямым доказательством его постыдной деятельности, и если бы я их напечатал, то это могло иметь для мастера Баллантрэ весьма пагубные последствия; жизни его действительно могла бы в таком случае грозить опасность. Я внутренне хохотал, самодовольно потирал себе руки и даже напевал себе под нос, так я был доволен, что нашел эти письма.
Стало уже светать, а я все еще занимался чтением этих интересных писем и не двинулся с места раньше, чем я не прочел все, что было в ящике. Когда уже совсем рассвело, я на минуту сделал перерыв, подошел к окну и посмотрел, что делается на улице. О морозе не было и помину, небо было совершенно серое и шел дождь, а ветер так и завывал. Люггер капитана Крэля, который главным образом и интересовал меня, ушел, его нигде не было видно, и, стало быть, я мог быть уверен, что мастер Баллантрэ, живой или мертвый, плыл теперь по Ирландскому морю.
Теперь я считаю необходимым сообщить о том, что я узнал впоследствии относительно исчезновения мастера Баллантрэ. Мне очень трудно было выведать что-нибудь от свободных торговцев, так как они относились ко мне враждебно и питали ко мне как будто ненависть. Только спустя полгода после описанной мной страшной ночи мы достоверно узнали, что мастер Баллантрэ жив, а с том, каким образом он исчез и как он уехал, я узнал только через несколько лет после вышеописанной катастрофы, и узнал я это от бывшего матроса, служившего на корабле капитана Крэля, которому надоело заниматься контрабандой, и который открыл на добытые им средства трактир.
Как он рассказывал мне, свободные торговцы нашли мастера Баллантрэ в саду, лежащим на земле. При виде их он приподнялся на одном локте и, глядя то на стоявшую перед ним свечу, то на свою окровавленную руку, ничего не говорил и имел вид человека, не понимающего, что вокруг него происходит. Когда торговцы подошли к нему, он, по-видимому, опомнился и попросил их взять его с собой, но никому не говорить о том, что его взяли, а когда капитан спросил его, каким образом он очутился в таком положении, он начал браниться, и тотчас после этого ему сделалось дурно. Когда он пришел в себя, капитан и он поспорили немного, а затем Крэль за хорошую плату, которую Баллантрэ обещал ему, согласился тайком увезти его во Францию, а так как ветер был как раз попутный, то он немедленно отправился в путь.
Так как мастер Баллантрэ пользовался расположением свободных торговцев и вообще людей, занимавшихся не особенно чистыми делами, то не мудрено, что они были очень довольны, что могли оказать ему известную протекцию, и решив, что его ранили вследствие того, что он защищался от совершенного на него нападения, были чрезвычайно рады, что могли увезти его из той страны, где ему грозила опасность. Таким образом мастера Баллантрэ перевезли во Францию. Во время путешествия рана его зажила, и когда он вступил на французский берег, он был уже совершенно здоров.
Но что замечательнее всего и что заслуживает особенного внимания, так это то обстоятельство, что он ни одному человеку не рассказал о происшедшей между ним и мистером Генри дуэли, и доныне ни одному свободному торговцу не известно, кто ранил его, и как он очутился в том положении, в котором его нашли. Если бы другой человек поступил таким образом, то я счел бы, что он сделал это из скромности, мастер же Баллантрэ, как я убежден, молчал из гордости. Он не хотел признаться даже самому себе, что его победил человек, которого он так сильно презирал и которому он не стеснялся выказывать свое презрение.
