Роберт Льюис Стивенсон
Мастер Баллантрэ
Но, несмотря на то, что у него были деньги, положение его было крайне незавидное. Спутники его, за исключением Секундры Дасса, смотрели на него, как на дурака, согласившегося пуститься в путь с малоизвестной ему компанией, и как на жертву, обреченную на гибель. Он напрасно надеялся играть роль вожака разбойников, напротив, всякий из его спутников засмеялся бы ему прямо в глаза, если бы он вздумал корчить из себя важное лицо. Когда Моунтен рассказывал мне об этом, мне даже странно было это слышать. Я до такой степени привык к тому, что мастер Баллантрэ был всегда и всюду первое лицо, что мне даже не верилось, что он мог дойти до такого жалкого положения, в котором он находился, и я краснел за него в то время, как слушал повествование Моунтена. Сколько времени Баллантрэ находился в неведении о том, что на него вовсе не смотрят как на вождя, а что, напротив, ему грозит опасность, мне неизвестно, знаю только, что компания заехала довольно далеко в дикую страну, раньше чем он понял, в каком критическом положении он находится.
Дело было вот как: Гаррис и несколько человек из его компании удалились в лес, чтобы потихоньку от Баллантрэ совещаться насчет него, когда вдруг они услышали какой-то шорох. Моунтен находился тут же в компании, и когда до его слуха донесся шум, он потихоньку отправился по направлению к тому месту, откуда шорох раздавался. Моунтен несколько раз имел дело с индейцами и от них выучился двигаться без малейшего шума. Он, употребляя тот способ, который употребляют индейцы, когда шпионят, двигался все дальше и дальше вперед, когда вдруг он заметил вблизи от себя человека, двигавшегося вперед таким же способом, каким двигался он. Это был Секундра Дасс. Когда Моунтен увидел Секундру, он в первую минуту не знал, смеяться ли ему или сердиться на него, но, во всяком случае, он пришел в крайнее недоумение относительно того, чего хотел Секундра Дасс. Моунтен вернулся обратно к компании, которую он покинул, и рассказал ей о том, что он видел. Гаррис и его товарищи также крайне удивились тому, что Секундра Дасс шпионит. Теперь, когда они узнали, что тот, кто шевелился в кустах, был не посторонний индеец, а Секундра Дасс, они успокоились насчет того, что им не грозит от индейцев нападение, но, с другой стороны, им грозила опасность, что Баллантрэ узнает о том, что против него замышляют, так как если Секундра подслушивает, что они говорят, то, стало быть, он знает английский язык, а если он знает английский язык, то, стало быть, он понимает, что они говорят, и все, что он слышит, передаст мастеру Баллантрэ. Но если Секундра Дасс понимал по-английски и скрывал это, то зато Гаррис, в свою очередь, знал индостанский язык и также скрывал, что он его знает, и из всего этого вышло следующее: Секундра подслушивал, когда Гаррис совещался со своими товарищами, а Гаррис решил подслушать, что Секундра Дасс будет говорить своему другу. Он, не медля ни минуты, оставил остальных заговорщиков на том месте, где они сидели, и подполз к шатру, в котором сидел Баллантрэ, и подслушал, что ему рассказывал Секундра Дасс. В то время, как заговорщики сидели и покуривали трубки, Гаррис подслушивал, что Секундра Дасс и мастер Баллантрэ говорили.
Когда, спустя долгое время, Гаррис вернулся к своим друзьям, лицо его было мрачнее ночи. Из того, что он слышал, он удостоверился в том, что он не ошибся в своем предположении и что Секундра Дасс действительно отлично понял все, что они говорили, и все это передал своему господину, и что оба они решили на следующий же день бежать из той компании, в которой они находились, предпочитая лучше голодать и рискуя быть съеденными дикими зверями или убитыми дикарями, чем оставаться дольше в обществе изменников.
Что было делать? Некоторые из разбойников предложили убить мастера Баллантрэ на месте, но Гаррис был против этого, так как желал сначала вырыть клад, за которым мастер Баллантрэ только и отправился, а затем уж убить его. Он решил, что убивать мастера Баллантрэ раньше, чем тот найдет клад, который он зарыл, не имеет никакого смысла, а что надо только следить за тем, чтобы он не убежал. Один или двое разбойников предложили вернуться обратно в Нью-Йорк и прекратить все это путешествие, но остальные об этом и слышать не хотели: их разбирала жадность, они во что бы то ни стало хотели воспользоваться кладом и стояли на том, что не стоило предпринимать такого длинного и такого трудного путешествия, если не воспользоваться выгодой, которую оно представляло.
Насколько я могу судить, разбойники эти были не только злые и отвратительные люди, но вместе с тем и дураки. Быть может, Гаррис был немного умнее других, Моунтен был не форменный дурак, а Гасти, как уверял Моунтен, был образованный человек, но, во всяком случае, все они были негодяи и дураки. Что они были дураки, доказывает следующее решение, к которому они пришли: они решили следить за мастером Баллантрэ, молчать о том, что они намерены предпринять, чтобы Секундра Дасс не мог подслушать, что они говорят, и не давать ему больше повода к подозрению. Таким образом они надеялись обмануть свою жертву и заставить ее выдать им секрет, где хранится клад, за которым они отправились. А выведав от мастера Баллантрэ все, что им было нужно, они решили его убить.
Два раза в течение следующего дня Секундра Дасс и мастер Баллантрэ пытались бежать, но оба раза им это не удавалось. Когда мастер Баллантрэ во второй раз должен был вернуться снова к своим товарищам по путешествию, он был несколько бледен, но при этом совершенно спокоен. Он даже и не подавал виду, будто ему неприятно, что ему не дали бежать, а напротив, очень любезным тоном благодарил разбойников за то, что они, заметив, что он сбился с дороги, не дали ему заблудиться. И при этом он держал себя крайне бодро и непринужденно. Но ясно было, что он догадался, что то, о чем он разговаривал с Секундрой, было известно и другим и что индостанский язык, кроме его и Секундры, знал еще кто-то другой, потому что с той поры он и его индус разговаривали шепотом, прикладывая губы друг другу к уху, и сколько Гаррис не старался подслушивать, он с того дня не слышал больше ни слова. В тот же день, когда мастер Баллантрэ и Секундра Дасс сделали попытки бежать, было решено путешествовать пешком и не ехать больше на лодке, так как Гаррис боялся, чтобы в то время, как они будут садиться в лодку или выходить из нее, мастеру Баллантрэ и Секундре Дассу удастся убежать.
И вот между обеими враждебными партиями началась беспрерывная скрытая борьба: одна сторона боролась из-за того, чтобы приобрести богатство, а другая боролась за свою жизнь. Разбойники пришли теперь в ту часть пустыни, начиная откуда мастер Баллантрэ должен был взять на себя должность проводника, так как кроме него никто не знал, в какую сторону идти, чтобы найти клад. Под предлогом, будто они боятся нападения индейцев и поэтому не ложатся спать, Гаррис и его сообщники просиживали целые ночи с мастером Баллантрэ и всячески старались выпытать у него хотя бы приблизительное указание, как найти местность, где он зарыл свой клад.
Баллантрэ отлично знал, что если он выдаст врагам свой секрет, то они его убьют, но, между тем, молчать, когда они задавали ему различные вопросы, он также не мог, так как сердить их он не решался. Он находился в крайне критическом положении, но, несмотря на это, как рассказывал мне Моунтен, он не подавал виду, что его что-либо тревожит. Несмотря на то, что жизнь его висела на волоске, он сидел среди этих шакалов так же спокойно, как будто он находился у себя дома, в обществе приглашенных им гостей, и на все вопросы, которые ему задавали, весело и непринужденно отвечал; порою он даже шутил и смеялся и с таким веселым выражением лица разговаривал со своими врагами и прислушивался к тому, что они говорили, что даже трудно было верить тому, что он знал, какая ему грозила опасность. Моунтен уверял, что разбойники много раз начинали даже сомневаться в подлинности рассказа Гарриса, и они, наверно, подумали бы, что их атаман ослышался, если бы они не замечали, что на вопросы, которые они задавали мастеру Баллантрэ по поводу того, где находится его клад, он отвечал уклончиво, а кроме того, делал всевозможные попытки к бегству. О последней его попытке, которая привела к развязке драмы, я намерен теперь рассказать.
Но раньше, чем рассказать об этом, я должен упомянуть о том, что Гаррис и его сообщники стали вести себя все хуже и хуже по отношению к мастеру Баллантрэ и его другу. Они нисколько не стеснялись с ними и позволяли себе даже обращаться с ними дерзко. В один прекрасный день они дошли до того, что под каким-то предлогом отняли у них оружие. Но, несмотря на это, Секундра Дасс все кланялся, а мастер Баллантрэ все улыбался, а в последнюю ночь временного перемирия с врагами он дошел даже до того, что решился забавлять их пением. В эту же ночь, как рассказывал мне Моунтен, он довольно много ел и особенно много пил, по всей вероятности, он пил больше для того, чтобы иметь храбрость исполнить то, что он задумал.
На следующий день после этого, рано поутру, часов около трех, мастер Баллантрэ вышел из своей палатки, делая вид, будто ему очень нездоровится. В течение некоторого времени Секундра Дасс ухаживал за ним, а затем, когда, как было видно, его господину сделалось лучше и он, улегшись на холодную землю за палаткой, заснул, индус оставил его и ушел обратно в палатку. Вскоре после этого караульный, стоявший на часах, сменился, и другой караульный, занявший его место, стал зорко следить за мастером Баллантрэ, лежавшим на земле в плаще из буйволовой кожи и, по всей вероятности, спавшим. Когда начало рассветать, поднялся ветер, и он был настолько силен, что сорвал шляпу со спящего Баллантрэ. Караульному показалось чрезвычайно странным, что Баллантрэ не проснулся, когда ветер сорвал у него шляпу, и он подошел поближе к нему, но тотчас после этого выстрелом из ружья оповестил спавших в палатке о том, что их пленный бежал. Индуса своего он оставил, и тому пришлось дорого расплатиться за то, что друг его бежал. Разбойники от злости набросились на него и начали его бить и истязать. Но Секундра, несмотря на все побои и истязания, которым он подвергся, уверял, что он ничего не знал о том, что господин его решился бежать, и не знает, каким образом это случилось и куда мастер Баллантрэ исчез. Ничего другого не оставалось, как поручить Моунтену разыскать мастера Баллантрэ по его следам. Ночь была морозная, но как только солнце взошло, начало таять, следовательно, следы от ног мастера Баллантрэ должны были остаться на земле. Никто, за исключением Моунтена, имевшего много раз дело с индейцами, не мог взять на себя это поручение, и этим Моунтен чрезвычайно гордился. Многие индейцы не умели так ловко выслеживать беглецов, как Моунтен.
Моунтен взял с собой несколько человек из шайки Гарриса и отправился на розыски. Мастер Баллантрэ, по всей вероятности, успел уже довольно далеко уйти вперед, раньше чем его преследователи отправились его разыскивать, потому что Моунтену пришлось долго бежать по его следам, прежде чем он нагнал его. Увидев на недалеком расстоянии от себя мастера Баллантрэ, Моунтен велел сопровождавшим его людям остаться на месте и не двигаться дальше, и отправился вперед один, чтобы захватить беглеца. Он знал, что у мастера Баллантрэ не было оружия, и поэтому не боялся его, и сознание, что он может один взять его и арестовать, доставляло ему особенное удовольствие. Моунтен до такой степени увлекся погоней за своей жертвой, что пришел положительно в восторг, когда увидел так близко от себя того, кого он искал. Мастер Баллантрэ сидел совершенно спокойно, сложив руки за спиной, на одном из огромных камней, лежавших на земле, и смотрел в пространство. Моунтен лег на землю и стал подкрадываться к нему, и он был уже приблизительно в двух шагах от него, когда тот взглянул в его сторону. «Я не знаю, видел ли меня мастер Баллантрэ или нет, рассказывал Моунтен, но только он взглянул совершенно спокойно в ту сторону, где я находился. Во взгляде мастера Баллантрэ было столько решимости, что у меня вся храбрость сразу „вытекла“ из жил, словно ром из бутылки». Вскоре после этого мастер Баллантрэ отвернулся от Моунтена, и последний, воспользовавшись этой минутой, поспешил обратно к своим товарищам.
Но можно себе представить удивление Моунтена и его спутников, когда в то время, как он и они советовались насчет того, как им удобнее всего захватить пленника, пленник сам подошел к ним медленным шагом, и, по-прежнему держа руки за спиной, спокойным тоном сказал:
– А, очень рад видеть вас. Пойдемте обратно в лагерь.
Моунтен не сообщил своим товарищам, что он испугался решительного взгляда Баллантрэ и что тот его заметил, поэтому появление беглеца посреди его преследователей произвело такое впечатление, будто он и не думал бежать, а вернулся только к своим товарищам после прогулки.
Но как только разбойники увидели перед собой беглеца, они принялись ругать его и кричать на него, иные из них грозили ему кулаками, а другие прицелились в него даже из ружей.
– Пойдемте обратно в лагерь, – сказал мастер Баллантрэ. – Я желаю объясниться с вами, но только не с одними вами, а со всеми. А теперь прошу вас не прицеливаться в меня, иначе вам клада, о котором вы мечтаете, не видать как своих ушей. Я, например, не стал бы убивать гуся, который может снести мне золотые яйца, – присовокупил он, улыбаясь.
Это спокойствие и хладнокровие мастера Баллантрэ произвели на разбойников очень хорошее впечатление. Они ничего не ответили, опустили ружья и отправились обратно в лагерь. На обратном пути мастеру Баллантрэ удалось перекинуться с Моунтеном несколькими словами без свидетелей.
– Вы смелый и умный парень, – сказал ему мастер Баллантрэ, – но, между тем, вы действуете крайне неблагоразумно. Ну, согласитесь сами, не лучше ли было бы, если бы вы служили мне, чем этому негодяю Гаррису? Подумайте об этом на досуге, – сказал он, дружески хлопая его по плечу, – и не торопитесь, а рассудите об этом спокойно и дайте мне ответ. Я советую вам во всяком случае лучше мириться со мной, чем искать ссоры.
Когда преследователи мастера Баллантрэ вместе с ним возвратились в лагерь, Гаррис и Пинкертон, караулившие Секундру, словно коршуны, собрались кинуться на свою жертву, но, к великому их удивлению, разбойники остановили их и сказали, чтобы они сначала выслушали, что этот джентльмен им скажет.
Мастер Баллантрэ не моргнул даже глазом, когда на него набросились Гаррис и Пинкертон, и с удивительным спокойствием и хладнокровием следил за тем, что происходило вокруг него.
– Не торопитесь, пожалуйста, не торопитесь, – сказал он наконец. – Давайте сначала есть, а потом уж займемся разговорами.
Как он сказал, так и сделали. Сначала разбойники подкрепились едой, а затем мастер Баллантрэ, подперев голову рукой, начал свою речь.
Он говорил долго, обращаясь при этом ко всем разбойникам, за исключением Гарриса, и каждому из них, за исключением опять-таки Гарриса, он сказал что-нибудь приятное. Он назвал их храбрыми, честными молодцами, уверял, что никогда не имел дела с более умными и веселыми людьми, чем они, которые умели бы выносить трудности путешествия более спокойно и при этом находились бы постоянно в хорошем расположении духа.
– Одни из вас спрашивают меня, какой черт заставил меня бежать отсюда, зачем я убежал? Мне кажется, что вопрос этот совершенно лишний, так как всякий из вас отлично знает, что я убежал по той причине, что мне надоело находиться в обществе обманщика и предателя. Кто этот предатель, вы отлично знаете, но, во всяком случае, имя его я назову вам тотчас, подождите только секунду. Другие из вас спрашивают меня, зачем же я вернулся обратно? Отлично, раньше чем я отвечу вам на этот вопрос, я со своей стороны предложу вам другой: кто из вас говорит на индостанском языке, кто? Гаррис, этот обманщик Гаррис, не правда ли? – закричал он сердитым голосом, грозя Гаррису кулаком, и после того, как он получил утвердительный ответ, продолжал: – Ага! Стало быть, мои предположения совершенно правильны, и я отлично сделал, что вернулся обратно. Ну-с, друзья мои, теперь извольте слушать, что я вам скажу.
И он в высшей степени красноречиво принялся рассказывать о том, как он давно уже подозревал Гарриса в измене и предательстве и в том, что он знает индостанский язык, и уверял, что Гаррис переиначил все, что слышал из его разговора с Секундрой Дассом. При этих словах он снова погрозил кулаком в ту сторону, где сидел Гаррис.
– Вы воображаете, что Гаррис разделит на равные части клад, который мы выроем? – продолжал он. – Вы очень ошибаетесь, он обманщик и только дурачит вас. Вы думаете, что у него нет денег? Очень ошибаетесь. Он запасся средствами, но с вами он не делится. Вы не смотрите на то, что он дурак, но он чрезвычайно хитер. Он получил большой куш, но от вас он это скрывает, и могу вас уверить, что если вам нечего будет есть, он вам все равно ничего не даст. А я отлично знаю, что у него есть деньги: мой брат дал ему большую сумму с тем, чтобы он меня убил. Да, да, верьте, что я говорю правду. Взгляните, взгляните на него, это скверный, гадкий, жадный вор!
После этого он начал рассказывать о том, как он сначала думал бежать, но затем рассудил лучше вернуться, объяснить товарищам, как их обманывают, и снова попробовать иметь с ними дело, так как он был убежден, что как только он откроет им глаза, они сместят Гарриса и изберут себе другого вождя.
– Вот вам истинный, правдивый рассказ всего, что мне известно, – окончил он свою речь, – и, сообщив вам обо всем, я всецело отдаюсь в ваши руки, но только с условием, чтобы вы дали мне какое вам угодно оружие, хотя бы даже простую палку, при помощи которой я мог бы сражаться вот с этим негодяем, – он снова погрозил рукой по направлению к тому месту, где находился Гаррис, – и я при помощи самой обыкновенной палки уложу его на месте, так что он у меня и не пикнет.
Было уже совершенно темно, когда мастер Баллантрэ окончил свою речь. Горевший костер бросал на лица сидевших вокруг него разбойников мало света, поэтому невозможно было разобрать, какое впечатление речь мастера Баллантрэ произвела на них: поверили ли они ему или нет. Перед тем как начать речь, мастер Баллантрэ уселся на самое видное место и сделал специально, так как надеялся своей представительной фигурой и красивой наружностью произвести эффект.
Когда он замолчал, с минуту царила полная тишина, но затем между разбойниками поднялся спор. Баллантрэ не принимал в нем участия: он лег на спину и, подложив руки под голову и положив одну ногу на другую, лежал и делал вид, будто ему все равно, чем решится спор его врагов. И тут уж он, по моему мнению, зашел слишком далеко и слишком понадеялся на себя и на силу своего красноречия. Быть может, если бы он также принял участие в споре, то дело вышло бы лучше, но так как он больше не вмешивался в разговор разбойников, то после долгих споров за и против него кончилось тем, что все оказались против. По всей вероятности, мастер Баллантрэ надеялся, что здесь повторится то же самое, что происходило на корабле пиратов, что слова его произведут эффект и его выберут вождем, но вышло иначе, чем он предполагал.
Моунтен действительно сделал это предложение, но Гасти его тотчас отвергнул. Хотя Гасти и не пользовался любовью своих товарищей вследствие того, что он был очень угрюмый и неприветливый человек и очень дурной товарищ, но так как он некоторое время занимался в Эдинбургской коллегии – из которой его, между прочим, за дурное поведение выгнали, – то слова его имели все-таки большой вес. И действительно, как только Гасти начал излагать свое мнение по поводу того, что мастеру Баллантрэ не следует верить, все решительно согласились с ним, и получилось так, что мастер Баллантрэ говорил впустую. Гасти старался доказать, что все, что говорил мастер Баллантрэ, не имело ни малейшего отношения к самому главному, что их интересовало, а именно к тому, где хранится клад, который их интересует. Быть может то, что мастер Баллантрэ говорил про Гарриса, и была правда, но только об этом можно потолковать впоследствии, когда клад будет уже найден, теперь же самое важное это то, как его найти. Но что это имеет общего с кладом?
Они слышали длиннейшую речь, говорил Гасти, но слова, которые они слышали, были пустые, совершенно пустые, и факт, что мистер Дьюри бежал и уже делал раньше несколько попыток к бегству, остается все-таки фактом. Пришел ли он сам, или же его привели – это для него, Гасти, не имеет никакого значения, а он знает только то, что вся эта возня с ним ему крайне надоела и что надо ей положить конец. Что касается до избрания нового вождя, то, по его мнению, все они свободные люди и никаких вождей и атаманов у них нет и они в них не нуждаются. А по поводу того, что мистер Дьюри предложил бороться с Гаррисом, так он, Гасти, придерживается такого мнения, что ему давать в руки оружие никак не следует и бороться ему ни с кем из окружающих его людей позволять не надо.
– Какого труда нам стоило обезоружить нашего беглеца! – окончил свою речь Гасти. – И мы положительно были бы дураки, если бы мы решились такому человеку, как он, отдать снова в руки оружие. В заключение скажу вам, что мне надоело без всякого смысла бродить по пустыне; мы бродим тут уж слишком долго, и я вовсе не желаю провести все время, которое мне осталось еще жить, тут, в этой дикой стране, а поэтому я предлагаю поступить с нашим пленником следующим образом: пусть он сообщит нам, где находится клад, который мы ищем, или же мы его застрелим. И вот, – присовокупил он, показывая мастеру Баллантрэ пистолет, – вот оружие, которое я думаю в этом случае употребить.
– Вот человек, так человек, вот таких молодцов я люблю! – воскликнул мастер Баллантрэ, вставая и глядя на Гасти с восторгом.
– Мне решительно все равно, восторгаетесь вы мною или нет, – сказал Гасти. – Потрудитесь ответить мне: желаете ли вы нам сообщить, где находится клад?
– Ваш вопрос совершенно лишний, вы отлично знаете, что тут может быть только один ответ, – сказал мастер Баллантрэ. – Вы находитесь очень близко от того места, где зарыт клад, и завтра я покажу вам это место.
С этими словами он, сделав вид, будто он крайне доволен тем, что разговор кончился, и кончился именно в том смысле, в котором он желал, ушел в свою палатку в сопровождении Секундры.
Когда я вспоминаю о том, что мастеру Баллантрэ пришлось переносить в последние дни своего странствования по дикой стране, и с какой энергией и стойкостью он выносил свое положение, то я не могу не восторгаться им. Даже в такую критическую минуту, как та, когда он после речи, которую он произнес и которая не произвела того впечатления, на которое он рассчитывал, осознал, что он погиб и что его речь привела только к тому, что вместо Гарриса первый голос среди разбойников стал иметь теперь Гасти, даже тогда он не потерялся и ушел в свою палатку так же спокойно и с таким же веселым выражением лица, как будто он уходит из театра после представления и отправляется в какое-нибудь увеселительное заведение ужинать. Но, несмотря на это, я уверен, что в душе он испытывал страх и что он дрожал за свою жизнь.
Ночью в лагере разбойников разнесся слух, что мистер Дьюри захворал, и на следующий день рано поутру он через Секундру Дасса попросил Гасти, чтобы тот пришел к нему в палатку. Когда Гасти подошел к нему, он со страхом в голосе спросил, не разбирается ли он в медицине и не может ли он дать ему какое-нибудь средство, так как он чувствует себя очень скверно. Мастер Баллантрэ обратился именно к Гасти по той причине, что тот в то время, как он был студентом, слушал лекции по медицине. Гасти был крайне самолюбивым человеком и воображал о себе очень много, хотя в сущности ровно ничему как следует не учился и ничего не понимал. Он был очень польщен тем, что мастер Баллантрэ обратился к нему за помощью, осмотрел больного, выслушал его, но так как он ничего не смыслил, то и не мог понять, на самом ли деле мастер Баллантрэ болен или же он только притворяется.
Осмотрев больного, Гасти вернулся снова к своим товарищам и, желая показать, что он хорошо знает медицину, объявил, что больной находится при смерти.
– Но, несмотря на это, – сказал он, громко ругаясь, – несмотря на то, что он болен, он все-таки должен нынче утром показать нам, где находится клад.
Против подобного бессердечного требования Гасти разбойники однако восстали, больше же всех протестовал против этого Моунтен. Моунтен и прочие разбойники высказали мнение, что они нисколько не станут протестовать против того, если мистера Дьюри застрелят, когда он будет здоров, что им его не жалко, но что заставить больного человека встать, бродить по пустыне и отыскивать клад – на это они не решатся. Хотя они и не сознавались в этом, но, очевидно, храбрость мастера Баллантрэ и речь, которую он произнес накануне, произвели на них благоприятное впечатление. Они, по-видимому, недовольны были своим новым вождем и воспользовались случаем, чтобы доказать ему это. Они в один голос решили дать больному один день отдыха и раньше следующего дня не двигаться в путь.
Но на следующий день больному сделалось еще хуже, так что Гасти, и тот почувствовал к нему нечто вроде сострадания. На третий день больной призвал Гасти и Моунтена, объявил им о том, что он чувствует, что он умирает, и сказал, что раньше чем умереть, он расскажет им, где находится клад, который они ищут. Он дал им некоторые указания насчет того, как и куда им отправиться, и сказал, чтобы они поспешили искать его, пока он еще жив, чтобы в случае, если они клада не найдут, они, вернувшись, могли бы еще воспользоваться от него некоторыми дальнейшими указаниями.
Но никто из разбойников не решился пустить другого отыскивать клад, так как ни один из них не доверял другому. По всей вероятности, мастер Баллантрэ на это и рассчитывал и надеялся, что разбойники, не доверяя друг другу, отправятся все на поиски клада. Но он ошибся. Разбойники тотчас сообразили, что от них желают избавиться, и хотя мастер Баллантрэ и говорил слабым голосом и порою даже совсем терял голос, они все-таки не вполне доверяли тому, что он так слаб, и боялись, чтобы в то время, как они отправятся в путь, пленный, за которым они так тщательно следят, не убежал бы от них. Поэтому они решили, под предлогом, будто им жалко покидать больного, ждать, чем кончится болезнь мастера Баллантрэ, и не искать клада, пока их пленник не выздоровеет или не умрет.
Странно, что несмотря на то, что разбойники, нисколько не смущаясь, готовы были во всякую минуту убить мастера Баллантрэ, теперь, когда он умирал своей естественной смертью, им было его жаль. Как это ни странно, но это было так.
Вскоре после обеда мастер Баллантрэ попросил Гасти прийти к нему и помолиться около него. Гасти исполнил его желание и помолился около него, а часов в восем вечера Секундра, дежуривший у больного, пришел к разбойникам и объявил им, что пленник их умер.
Вечером, часов около десяти того же дня, Секундра принялся рыть могилу для мастера Баллантрэ, а на восходе солнца следующего дня он похоронил своего господина. Тело мастера Баллантрэ завернули в меховое платье и его в присутствии разбойников положили в могилу. Лицо мастера Баллантрэ, которое было положительно воскового цвета, Секундра ничем не покрыл, а в ноздри он заткнул ему что-то, уверяя, что этого требует индусский обычай, и так как индус настоятельно требовал, чтобы его господина похоронили с заткнутыми ноздрями, то никто ему не противоречил. Как только тело мастера Баллантрэ зарыли, индус принялся кричать и вопить над могилой таким раздирающим душу голосом, что разбойники, боясь, чтобы крики индуса не привлекли на это место еще других индейцев, принялись его утешать и старались заставить его замолчать.
Но вскоре разбойникам надоело возиться с индусом и они, оставив его в покое, начали советоваться о том, как бы им отыскать клад. Так как клад, который они искали, был зарыт неподалеку от того места, где они раскинули шатры, то они решили не снимать лагеря, а днем отправиться отыскивать клад и на ночь возвратиться снова обратно в лагерь. Они, оставив Секундру лежать на могиле мастера Баллантрэ, отправились на розыски клада, но ничего не нашли и вернулись к ночи снова в лагерь. В эту ночь они не вошли в палатки и поэтому не поставили караульного, а зажгли костер и улеглись вокруг костра.
Когда настало утро, разбойники лежали еще в том же самом положении, в каком они улеглись с вечера, и все крепко спали, за исключением Пинкертона, который был убит. Каким образом его убили и кто его убил – неизвестно, но только он лежал закутанный в плащ, мертвый и производил страшное впечатление, так как был не только убит, но и скальпирован.
Когда разбойники увидели убитого и изуродованного Пинкертона, они страшно побледнели от ужаса, так как поняли, что и им может грозить такого же рода смерть, какая постигла Пинкертона. Но, несмотря на то, что одного из товарищей убили, разбойники, обвиняя себя в том, что они не поставили на ночь караульного, решили не уходить из этой местности раньше, чем они найдут клад. Жадность к деньгам была у них настолько велика, что они, преодолев свой страх и похоронив Пинкертона рядом с мастером Баллантрэ, снова отправились на поиски клада. Они провели в поисках целый день и вернулись домой только к ночи в крайне удрученном состоянии духа. Клада они никакого не нашли, а теперь, когда наступила ночь и вместе с нею настали потемки, они почувствовали страх перед индейцами и боялись, чтобы кого-нибудь из них не постигла та же участь, которая постигла Пинкертона.
В эту ночь они решили поставить караульного. Первым караульным был Моунтен. Он уверял, что он ни на минуту не присаживался и не смыкал глаз и в продолжение всей ночи ходил вокруг лагеря и только тогда, когда его время смениться настало, подошел к тому разбойнику, который должен был его сменить, имея намерение разбудить его. Разбойник, который должен был сменить Моунтена, был сапожник Гиккс; он спал несколько поодаль от других, на ветренной стороне, и ветер все время гнал дым от костра в его сторону.
Моунтен подошел к спавшему и взял его за плечо, но при этом почувствовал под рукой что-то мокрое, и когда в эту минуту ветер переменил направление и дым не закрывал лица и фигуры сапожника, Моунтен, к великому своему ужасу, увидел перед собой бездыханный и обезображенный труп. Сапожника Гиккса, равно как и Пинкертона, индейцы сначала убили, а затем скальпировали.
