С. Т. Джоши
Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

Полная версия

Впрочем, стрельба из винтовки была единственным видом спорта, который интересовал Лавкрафта. Ко всем другим видам спорта, как командным, так и одиночным, он относился с пренебрежением, считая их недостойными интеллигентного человека. Гарольд У. Манро (еще один друг Лавкрафта из старших классов, не путать с Гарольдом Бейтманом Манро) вспоминает, что в школе они с Говардом часто спорили насчет пользы занятий спортом: «Однажды я с уверенностью заметил, что спорт благотворно влияет на тело, а это, в свою очередь, благотворно влияет и на мозг. Лавкрафт с широкой улыбкой моментально привел опровергающий мою теорию пример: успеваемость одного из самых выдающихся спортсменов школы Хоуп колебалась от неутешительной до просто жалкой». Возможно, данный рассказ связан и с другой историей, поведанной Манро: «Генри Г. Марш, квотербек и третий бейсмен, жил на Энджелл-стрит напротив Говарда. Полный энтузиазма по поводу предстоящего чемпионата, Генри однажды попытался продать Говарду билет на игру. Никакой критики не последовало, однако затея с треском провалилась. Больше Генри с билетами к нему не совался. Говард и спорт оказались несовместимы»^[339]. Подобное отношение сохранялось на протяжении всей жизни Лавкрафта: предложение сыграть в карты, решить кроссворд или посмотреть матч встречалось с презрением.

Интересно, что со временем Лавкрафт начал привлекать Честера и Гарольда Манро к своим интеллектуальным занятиям и в некоторых работах даже указывал их в качестве помощников и коллег. В Rhode Island Journal за март 1906 г. сообщается, что у Гарольда дома по адресу Паттерсон-стрит, 66 открылась метеорологическая подстанция. Три месяца спустя мы узнаем о создании «Астрономического общества Провиденса», которое было сформировано еще в 1904 г., хотя в журнале прежде не упоминалось. К номеру за апрель 1907 г. прикреплено следующее объявление (его наверняка напечатал Лавкрафт):

АСТРОНОМИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО ПРОВИДЕНСА

ОСНОВАНО В 1904 Г. ГЛАВА: Г. Ф. ЛАВКРАФТ

Организация, направленная на развитие изучения звездного неба.

Приглашаются все заинтересованные в астрономии, так как наше общество предоставляет полезные сведения и сотрудничество. Все дела ведутся по почте, поэтому вступать могут и лица за пределами Провиденса. Незнакомым с данной наукой предлагается обучение. От членов общества требуются только ежемесячные отчеты. ВСЕ БЕСПЛАТНО.

Хотите получить дополнительную информацию и членскую карточку прямо СЕЙЧАС?

Пишите по адресу: США, штат Род-Айленд, г. Провиденс, Энджелл-стрит, 598

В июне 1906 г. один из братьев Манро помогал Лавкрафту, выступавшему с лекцией о Солнце в Историческом клубе Ист-Сайда, и менял диапозитивы во время его речи. В журнале за июль 1906 г. сообщается, что общество успешно развивается, привлекая новых членов, и всем его участникам теперь рекомендуется вести астрономический и метеорологический дневник. Следующие лекции провели 7 декабря 1906 г. и 4 января 1907 г., для последней из них было подготовлено целых 50 диапозитивов («Лекцию посетило много слушателей»). Исторический клуб Ист-Сайда, как я полагаю, состоял из школьных друзей Лавкрафта. Позже мы узнаем, что они продолжали устраивать такие встречи на протяжении нескольких лет.

Совсем другой была лекция, с которой 25 января 1907 г. Лавкрафт выступил в Клубе для мальчиков в Первой баптистской церкви^[340], серьезной организации. Правда, я сомневаюсь, что он состоял в этой церкви: если сложности с воскресной школой (см. ниже) относятся к 1902 г., то вряд ли вскоре после этого его позвали бы обратно. Однако сам факт его выступления с лекцией указывает на то, что Лавкрафт уже стал довольно известным специалистом по астрономии, тем более к тому времени его работы часто печатали в местных изданиях.

Примерно после смерти дедушки в жизни Лавкрафта, личной и интеллектуальной, появились две новые фигуры мужского пола и старшего возраста: его дяди доктор Франклин Чейз Кларк (1847–1915) и Эдвард Фрэнсис Гэмвелл (1869–1936).

Лавкрафт познакомился с Гэмвеллом в 1895 г., когда тот начал ухаживать за его тетей Энни Эмелин Филлипс^[341]. Эдвард и Энни поженились 3 января 1897 г. – шестилетний Говард был шафером на их свадьбе^[342] – и уехали жить в Кембридж, штат Массачусетс, где Эдвард работал редактором финансового отдела в газете «Хроники Кембриджа» (Cambridge Chronicle, 1896–1901), затем в «Трибуне Кембриджа» (Cambridge Tribune, 1901–1912), а также в «Финансовом маяке Бостона» (Boston Budget and Beacon, 1913–1915)^[343]. Энни с Эдвардом часто приезжали в Провиденс, особенно после рождения Филлипса Гэмвелла, единственного кузена Лавкрафта по материнской линии, который появился на свет 23 апреля 1898 г. (Марион Роби Гэмвелл, второй их ребенок, родилась в феврале 1900 г. и прожила всего пять дней.) Лавкрафт вспоминал, что больше всех любил изображать дядю Эдварда, когда тот заходил в гости к Энни на Энджелл-стрит, 454^[344]. Гэмвелл научил Говарда греческому алфавиту в возрасте шести лет, и, как утверждает Лавкрафт, именно благодаря обширным возможностям его дяди как редактора он начал издавать Rhode Island Journal of Astronomy^[345].

С доктором Кларком у Лавкрафта складывались более близкие отношения, чем с Гэмвеллом, и после смерти Уиппла, который заменял Говарду отца, эта роль перешла к Кларку. В 1869 г. Франклин Чейз Кларк получил степень бакалавра гуманитарных наук в Брауновском университете (как позже, в 1894 г., и Эдвард Ф. Гэмвелл), в 1869–1870 гг. учился в Медицинской школе Гарварда (где его однокурсником, скорее всего, был Оливер Уэнделл Холмс), а после учебы в Колледже для терапевтов и хирургов в Нью-Йорке получил квалификацию врача. У него также имелась степень магистра гуманитарных наук Колумбийского университета^[346]. 10 апреля 1902 г. Кларк женился на Лиллиан Деборе Филлипс. Бракосочетание предположительно прошло в Провиденсе, так как в то время он жил и вел медицинскую деятельность по адресу Олни-стрит, 80. Лавкрафт, наверное, участвовал в свадебной церемонии, хотя нигде об этом не упоминает. Судя по всему, примерно тогда Лиллиан покинула родной дом на Энджелл-стрит, 454 и стала жить с мужем. «Он написал много работ по медицине, естественной истории, краеведению и генеалогии, а в 1905 г. был избран членом Исторического общества Род-Айленда»^[347], – пишет Кеннет У. Фейг о Кларке.

Хотя Кларк был человеком науки, его влияние на юного Лавкрафта в большей мере связано с художественной литературой. Кларк переводил на английский Гомера, Вергилия, Лукреция и Стация (Говард до конца своих дней хранил неопубликованные работы Кларка – переводы поэм Вергилия «Георгики» и «Энеида»^[348], правда, что с ними случилось потом, – неизвестно), и когда Лавкрафт рассказывает, что дядя «помог выправить мой несовершенный стиль», он имеет в виду не только стихи, но и прозу. Затем он добавляет: «Я всегда считал и до сих пор считаю его уровень недостижимым и при этом так жаждал его одобрения, что часами сидел над своими сочинениями, лишь бы добиться немного похвалы. Я ловил каждое его слово, как Джеймс Босуэлл в разговоре с доктором Джонсоном, однако не мог избавиться от безнадежного чувства неполноценности»^[349]. Влияние Кларка можно увидеть уже в самых ранних работах Лавкрафта, к примеру, в «Маленьких стихотворениях, том II» (1902).

Впрочем, хочется верить, что воздействие Кларка никак не отразилось на единственном сохранившемся поэтическом творении Лавкрафта, написанном между «Маленькими стихотворениями» и несколькими стихами в 1912 г. «De Triumpho Naturae: Триумф природы над северным невежеством» (июль 1905 г.) посвящено Уильяму Бенджамину Смиту, автору книги «Цветная линия: Краткое описание от имени нерожденных» (1905), и стало первой откровенно расистской работой Лавкрафта (и далеко не последней). В двадцати четырех строках Лавкрафт изложил основные аргументы из книги Смита: Гражданская война была трагической ошибкой, освобождение черных и наделение их гражданскими и политическими правами – глупость, и своими действиями аболиционисты лишь обеспечили вымирание расы чернокожих в Америке:

 
Жестокий черный, схожий с обезьяной зверь,
Слишком долго пировал.
Далекие небеса направят его народ
К мучительной смерти.
Против воли Божьей янки освободили рабов
И таким образом подписали им смертный приговор.
 

Не будем обращать внимания на крайне лицемерные воззвания к Богу, в которого Лавкрафт давно перестал верить. Как, по его мнению, «приказанье Бога» поможет в уничтожении чернокожих? Данный аргумент не совсем понятен, поэтому обратимся к первоисточнику. В своей книге Смит утверждает, что со временем чернокожие вымрут из-за наследственной биологической неполноценности, а также физиологической и психологической слабости. Смит приводит длинную цитату некого профессора У. Б. Уилкокса:

«Имеющиеся медицинские доказательства указывают на то, что они намного больше подвержены таким болезням, как брюшной тиф и чахотка, а также заболеваниям, вызванным сексуальной безнравственностью. Ранее я уже заявлял, что число преступлений, совершенных неграми как на севере, так и на юге, быстро растет. Вам, мои слушатели, куда лучше известно, останется ли эта раса в целом такой же счастливой, радостной и уверенной в будущем – или беспечной, – как до войны. Могу сказать лишь одно: в своих исследованиях я ни разу не столкнулся с возражениями по поводу мнения о том, что жизнерадостность этой расы понемногу исчезает, что они несут на себе чрезмерное бремя ответственности, что низшие классы негров возмущены, а те, что повыше, не уверены в оптимистичном исходе. Если данное суждение верно, могу только добавить, что эта раса, пожалуй, является пагубным источником распада и смерти нации»^[350].

В результате чего Смит приходит к выводу, явно отразившемуся в стихотворении Лавкрафта:

«В каком же странном свете теперь предстает война между штатами, ее причина и конечный исход! Если отбросить в сторону вопросы политической философии, то Север хотел освободить негров, а Юг – удержать их в неволе. В качестве рабов негры вели безопасное, прямо-таки тепличное существование, и их раса процветала. Отважные защитники негров пролили немало крови и потратили немало денег, чтобы разрушить тюремные стены рабства, избавить их от душного мрака темниц и вывести на свежий воздух и солнечный свет. Однако не успели те оказаться на свободе, как вдруг под воздействием ветерка и яркого света начали чахнуть и умирать!»^[351]

В защиту «De Triumpho Naturae» можно сказать лишь то, что в стихотворении Лавкрафта меньше злобы, чем в сочинении Смита.

Мы не раз будем обращаться к расистским взглядам Лавкрафта: от этой темы невозможно уклониться, но мы попробуем ее обсудить, несмотря на затруднения, без лишних эмоций и не забывая о том, какие нравы царили в его время. Вряд ли к пятнадцати годам у Лавкрафта сформировались четкие взгляды на расовую проблему. На его позицию наверняка повлияло окружение и воспитание. Вспомним, как Уинфилду Скотту Лавкрафту привиделось, будто над его женой надругался «негр»: очень вероятно, что расовые предрассудки передались его двухлетнему сыну. В 1920-х Лавкрафт крайне оскорбительно высказывался насчет чернокожих в письмах к тете Лиллиан, которая, скорее всего, разделяла его чувства, как и другие члены семьи.

Многое объясняет рассказ самого Лавкрафта о его юношеских взглядах на данный вопрос, связанных с реакцией на поступление в школу Хоуп-Стрит в 1904 г.:

«Хоуп-Стрит располагалась неподалеку от северной части города, поэтому в школе училось много евреев. Там во мне и зародилось неискоренимое отвращение к семитской расе. В учебе они достигали блестящих успехов, продуманно и схематично блестящих, однако их цели были корыстны, а манеры – грубы. Уже спустя недолгое время я прослыл в школе известным антисемитом»^[352].

Последнее заявление было сделано Лавкрафтом с некой гордостью, а весь этот отрывок ставит в довольно неудобное положение тех, кто оправдывает автора по той причине, что он никогда не предпринимал каких-либо непосредственных действий против ненавистных ему расовых или этнических групп, а лишь изливал свои комментарии на бумаге. Конечно, не совсем ясно, что он такого натворил в старших классах, чтобы заслужить репутацию антисемита: возможно, речь идет о публичном проявлении враждебных настроений, пусть и только в устной форме.

Расистские взгляды Лавкрафта проявлялись по-разному, здесь же я хочу поговорить конкретно о его предубеждении против чернокожих. До конца жизни писатель верил в биологическое (в противоположность культурному) превосходство белых над черными и утверждал, что с целью предотвращения смешения рас необходимо сохранять дискриминацию. Подобное мнение стало распространяться в конце восемнадцатого века – в биологической неполноценности темнокожих были уверены и Томас Джефферсон, и Вольтер – и укоренилось на протяжении девятнадцатого. В «Следах Творения» (1843) Роберта Чемберса (эта книга имелась в библиотеке Лавкрафта) выдвигалась предарвиновская эволюционная теория, согласно которой человечество в своем развитии прошло несколько этапов, от низшей (чернокожей) до высшей (европеоидной) расы. В 1858 г. Авраам Линкольн заявлял, что «между белыми и черными существует физическое различие, из-за которого, как я считаю, эти две расы никогда не смогут жить в условиях социального и политического равенства». В 1906 г. Теодор Рузвельт утверждал в письме: «Я полностью согласен с вами в том, что в массе, как раса целиком, они сильно уступают белым». Генри Джеймс в 1907 г. упоминал «группу черномазых оборванцев, [которые] отдыхали и загорали поблизости»^[353].

Я привожу эти цитаты не для того, чтобы как-то оправдать Лавкрафта, а чтобы показать, как широко были распространены подобные взгляды среди интеллигенции в 1905 году. Особенно враждебно к иностранцам и темнокожим относились жители Новой Англии – в основном по экономическим и социальным соображениям. В 1894 г. в Бостоне основали Лигу за ограничение иммиграции, и ее первым председателем стал Джон Фиске, чьими работами по антропологии позже восхищался Лавкрафт. В Провиденсе, как и во многих других крупных городах, имелся «негритянский» район с четкими границами; в детстве Лавкрафта это была территория к северу от Олни-стрит. В письме с воспоминаниями о юных годах он рассказывает о «мрачном участке лесов Коул на севере, за которыми начинался “Нигервилль”, откуда ходили [в школу Слейтер-Авеню] Клэренс Парнелл, Аза Морс, бедняки Брэнноны и белые голодранцы Тейлоры, чей отец чинил печки в школах Слейтер-Авеню и Ист-Мэннинг…»^[354]

Любопытно, что оскорбительный стишок Лавкрафта появился как раз в тот период, когда на борьбу с расовыми стереотипами вышло новое поколение афроамериканских политических лидеров и представителей интеллигенции. Когда в 1903 г. был опубликован знаковый сборник эссе У. Э. Б. Дюбуа «Души черного народа», он произвел сенсацию, хотя Лавкрафта явно не впечатлил. Поэзию («Лирика скромной жизни», 1896) и романы («Забава богов», 1902) Пола Лоренса Данбара высоко оценили Уильям Дин Хауэллс и другие критики. Впрочем, работы афроамериканских писателей останутся в тени еще до расцвета Гарлемского ренессанса в 1920-х, когда о себе заявят Зора Ниэл Херстон, Клод Маккей, Джин Тумер и Лэнгстон Хьюз. Ни одного из вышеперечисленных авторов Лавкрафт не читал, хотя в пик развития этого движения находился в Нью-Йорке.

А читал он, естественно, расистскую белую литературу тех времен: воспевателей «южной ностальгии» вроде Томаса Нельсона Пейджа (он, как Лавкрафт и Уильям Бенджамин Смит, поддерживал идею об «идиллической» жизни черных рабов на плантации), открытых негроненавистников, таких как Томас Диксон-мл., и писателей наподобие Фрэнка Норриса и Джека Лондона, которые бездоказательно верили в неполноценность «примитивных» людей и моральное право белых на превосходство. Позже Лавкрафт признавался, что читал и роман («Клановец», 1905), и пьесу («Клановец: Американская драма», 1905) Диксона, на которых основан фильм «Рождение нации»^[355], и, вполне возможно, ознакомился с ними, когда они только появились в печати. В библиотеке писателя имелся и другой агрессивный расистский роман Диксона, «Пятна леопарда» (1902). В Гражданской войне Лавкрафт на протяжении всей жизни занимал сторону Юга, причем сложилась эта позиция еще в детстве. По его словам, вместе с Гарольдом Манро они были «солидарными друг с другом конфедератами и постоянно разыгрывали все битвы из Гражданской войны в парке Блэкстоун»^[356]. Еще в 1902 г. Лавкрафт написал коротенькое стихотворение в защиту Конфедерации «КША. 1861–1865: Звездному кресту ЮГА» и положил его на стол Эбби А. Хэтэуэй, учительницы из Слейтер-Авеню, чей отец воевал в Северной армии^[357].

Работы по научному опровержению расизма начали появляться только на рубеже веков, и основными среди них были новаторские исследования Франца Боаса (1858–1942) и других исследователей данного направления. Пятнадцатилетнего мальчишку можно простить за то, что в 1905 г. он не обратил особого внимания на эту работу, а вот что насчет сорокалетнего мужчины в 1930 году? В данном случае Лавкрафт действительно заслуживает порицания, и об этом мы еще поговорим позже.

«De Triumpho Naturae» – единственное проявление данной неприглядной черты в юношеских взглядах и сочинениях Лавкрафта, в остальном же он продолжал заниматься изучением науки. Более серьезной работой, написанной в 1905 г. – вероятно, по инициативе и под руководством Франклина Чейза Кларка, – стал «Справочник по памятникам Древнего Рима». Заметка о его выходе (под названием «Указатель памятников Древнего Рима») появилась в Rhode Island Journal of Astronomy от 30 июля 1905 г. в разделе «Скоро в печати». Вот описание книги:

«Справочник по памятникам Древнего Рима, автор – Г. Ф. Лавкрафт. К книге прилагаются биографии некоторых великих римлян, в том числе Ромула, Тарквиния Гордого, Л. Квинция [sic] Цинцинната, М. Туллия Цицерона, Г. Юлия Цезаря, Г. Октавия, М. Ульпия Траяна, Т. Флавия Сабина, Ф. Юстиниана и многих других, живших в период с 1 по 1353 г. A. V. C. (с 753 г. до н. э. по 600 г. н. э.). Цена 50 ц.».

В Rhode Island Journal of Astronomy от 13 августа 1905 г. сообщается, что книга уже вышла и «будет печататься на гектографе по подписке». К сожалению, в работу не удалось включить «Жизни великих римлян», вместо этого к справочнику прилагался другой труд, «бесценный для начинающих изучать древнеримскую историю или литературу» (подробности не указаны). При стоимости в 50 центов это была самая значительная работа Лавкрафта на тот момент – по крайней мере, самая объемная. Жаль, что она не сохранилась. Для списка биографий отлично подобраны знаменитые деятели эпохи Римской республики и выдающиеся императоры. Также Лавкрафт с удовольствием пользовался римским летоисчислением (A. V. C. = «Ab Urbe Condita», от основания города) вместо навязанного христианами календаря.

Благодаря данному произведению Лавкрафт попрактиковался в написании объемной прозы, а практика ему определенно требовалась, раз уж в 1902 г. лучшим, что он смог сочинить, стал рассказ «Таинственный корабль». Сомневаюсь, что Кларк интересовался «странным» жанром, впрочем, даже если он всего лишь убедил Лавкрафта читать меньше бульварных романов и переключиться на стандартную литературу, в том имелась своя польза. За три года, прошедшие с момента написания «Таинственного корабля», определенно случилось нечто невероятное, и остается лишь сожалеть, что до нас не дошли написанные за данный период рассказы, включая те, что Лавкрафт сочинил под влиянием Ж. Верна. Так или иначе, рассказ «Зверь в подземелье» поражает читателя зрелостью и языковым мастерством.

Черновой вариант истории был написан весной 1904 г.^[358], еще до переезда из дома № 454 на Энджелл-стрит, а финальная версия датирована 21 апреля 1905 г. Лавкрафт сообщает, что «целыми днями торчал в библиотеке»^[359] (в общественной библиотеке Провиденса), собирая информацию о Мамонтовой пещере в Кентукки, ставшей местом действия его рассказа. Лавкрафт не сразу пришел к тому, чтобы использовать в произведениях только сведения из первоисточников.

В «Звере в подземелье» рассказывается о мужчине, который постепенно осознает, что заблудился в Мамонтовой пещере и его, возможно, никогда не найдут. Он то жаждет спастись, то покорно смиряется с судьбой. Когда герой вдруг начинает кричать, чтобы привлечь внимание гида (он попал в пещеру с туристической группой), на его зов приходит странное шаркающее существо. В темноте его не разглядеть, герой только слышит, как оно приближается. Пытаясь защититься, он швыряет в монстра камни и наконец наносит ему смертельное ранение. Мужчина бежит прочь, сталкивается с гидом и приводит того на место своей встречи с «чудовищем». Выясняется, что это был самый обычный человек, много лет назад заплутавший в пещере.

Рассказ хорошо написан, сюжет захватывает, хотя концовку можно угадать задолго до того, как о ней драматично сообщает автор («Убитое мной существо, странное чудище из загадочной пещеры, оказалось ЧЕЛОВЕКОМ!!»). Самое интересное в истории – подробное изображение рассказчика и главного героя, который от первого лица сообщает о неустойчивости своей психики, вызванной необычной ситуацией. Поначалу герой, подобно Лавкрафту, заявляет, что, несмотря на тяжелое состояние, он, как человек, «всю жизнь посвятивший изучению философии», «испытывал немало удовольствия от способности сохранять хладнокровие». И все же его флегматичная вроде бы наружность не выдерживает натиска мрачной пещеры и приближения чудовища: «Из окружавшей меня темноты, которая, казалось, с силой сдавливала мое тело, больное воображение выхватывало жуткие, омерзительные очертания». Позже герой признается, что «в его разуме поселился беспричинный суеверный страх». Внешний рациональный настрой рушится при встрече с неизвестным – в дальнейшем с этим столкнутся многие главные герои рассказов Лавкрафта.

Кульминация искусно предсказывается еще в четвертом абзаце, задолго до встречи персонажа с «монстром»:

«Я слышал о группе туберкулезников, которые поселились в гигантском гроте с якобы чистым и целительным воздухом и стабильной температурой, где в итоге их ждала странная и жестокая смерть. Проходя мимо с экскурсией, я взглянул на печальные руины их покосившихся домиков и попытался представить, какое необычное влияние могло бы оказать длительное проживание в этой огромной и безмолвной пещере на здорового и энергичного человека вроде меня».

Такого рода предзнаменования Лавкрафт будет часто использовать в своих взрослых рассказах, практически выкладывая концовку в самом начале, в результате чего главным захватывающим элементом истории становится то, как именно герои придут к финалу. Правда, в данном случае с помощью подобного предсказания автор хотел показать странную связь между рассказчиком и «чудищем», которую герой затем все время отвергает. Даже само название намекает на то, что из-за уединенного существования жертва лишилась человечности. На протяжении истории его называют то «диким зверем», то «животным», то «существом» и даже «созданием», однако главный герой осознает: что-то не так. «Поведение существа казалось весьма странным», ведь оно передвигалось то на двух, то на четырех ногах. В тусклом свете рассказчик увидел в нем черты «человекообразной обезьяны огромных размеров», а при ближайшем рассмотрении обнаружились некоторые физиологические особенности, не присущие ни одной обезьяне. Фактически нас наводят на мысль о том, что и сам главный герой мог превратиться в такое же «чудище» несмотря на то, что был «здоровым и энергичным» человеком. Более того, в момент спасения он начинает «бессвязно бормотать» подобно животному.

Хотя позже Лавкрафт называл рассказ «чересчур серьезным и напыщенным»^[360], «Зверь в подземелье» – отличное произведение, существенный шаг вперед, если вспомнить, что автору было всего четырнадцать лет, и сравнить эту историю с незрелым «Таинственным кораблем». Лавкрафт верно заявлял, что «это был первый мой рассказ, достойный прочтения»^[361]. Значительного влияния других авторов в нем не заметно. Возможно, история является своего рода зеркальным отражением «Убийства на улице Морг» Э. По, где, наоборот, за якобы человеческими действиями на самом деле скрывалась обезьяна. Не будем сильно вдаваться в подробности, отмечу лишь, что в этом рассказе тоже нет никаких упоминаний сверхъестественного. Стиль повествования очень старомодный, особенно для истории, которая вроде бы происходит в наши дни, а еще слегка вычурный («И никогда впредь я не узрею блаженного солнечного света, не увижу прекрасных холмов и долин чудесного мира снаружи, в моем разуме более не поселится малейшая толика неверия»). При всем том «Зверь в подземелье» – первая работа Лавкрафта, в которой заметно сходство с его будущими произведениями. Он нащупал свой слог и в дальнейшем будет его оттачивать.

В «Алхимике» снова заметен прогресс и в стиле, и в манере написания. Антуан, последний из графов де К., рассказывает о своей жизни и родословной. Все представители его древнего аристократического рода обитали в величественном замке во Франции, окруженном густым лесом, однако над домом повисло смертельное проклятие. Достигнув совершеннолетия, Антуан наконец-то узнает о вероятной причине проклятия, прочитав передаваемый из поколения в поколение документ. В тринадцатом веке в поместье обитал некий Мишель («в связи с его зловещей репутацией получивший прозвище Мове́, то есть Зло») с сыном Шарлем по кличке Колдун. Эти двое занимались черной магией и, по слухам, искали эликсир жизни. Жители считали, что именно они замешаны в исчезновении многих местных детей. Когда пропадает Годфри, младший сын графа Анри, тот нападает на Мишеля и в порыве ярости убивает его, но Годфри находят живым, и тогда Шарль, узнавший о случившемся, накладывает на семью заклятье:

 
Пусть ни один из семьи убийц
Не переживет твоего возраста границ!
 

Он бросает в лицо Анри какой-то пузырек, и тот мгновенно умирает. С тех пор все потомки графа, как и он сам, доживают только до тридцати двух лет. Проклятье не теряет силу уже сотни лет, и Антуану остается лишь жить с мыслью о том, что и его постигнет та же участь. Бродя по безлюдному и заросшему паутиной замку, Антуан находит тайный подвал, а в нем – ужасного на вид человека «в длинной средневековой тунике темного цвета и шапочке». Этот мужчина рассказывает ему о том, что Колдун Шарль сам убил Анри, а потом и Годфри, когда тот достиг возраста отца. Антуан спрашивает, каким же образом проклятие работало дальше, «ведь Колдун Шарль, естественно, давным-давно уже умер». Человек вдруг нападает на Антуана, тот бросает в него факел, и объятый пламенем незнакомец раскрывает всю правду:

«“Глупец! – вскрикнул он. – Ты так и не понял, в чем мой секрет? Не хватает мозгов, чтобы узнать того, кто целых шесть веков убивал твоих предков, исполняя страшное проклятье? Разве я не упомянул о великом эликсире жизни? Хочешь узнать, как была раскрыта тайна алхимии? Это все я! Я! Я прожил шестьсот лет ради мести, ведь мое имя КОЛДУН ШАРЛЬ!”»

Концовка рассказа тоже не удивит внимательного читателя, ведь Лавкрафт опять заранее на нее намекал, однако наиболее примечателен «Алхимик» своей атмосферой. Раз Мишель Мове был убит в тринадцатом веке, а Колдун Шарль прожил шестьсот лет, то действие происходит в девятнадцатом веке, и Лавкрафт создал убедительную средневековую обстановку. В какой-то момент главный герой даже замечает: «Мое уединенное существование никоим образом не затронула современная наука, я жил так, будто на дворе все еще Средние века».

Здесь, как и в рассказе «Зверь в подземелье», в основе истории лежат чувства повествователя. Правда, в «Алхимике» заметнее просматривается влияние Э. По, например, в зацикленности героя на своем психологическом состоянии, а многие детали заставляют вспомнить слова Лавкрафта о том, что он «чувствовал родство с мрачными героями По и их сломанными судьбами». Антуан происходит из великого и древнего рода, но «из-за нищеты, едва позволяющей сводить концы с концами, и гордого имени, представители которого не могут облегчить свою участь, занявшись какой-нибудь торговой деятельностью, потомкам не удалось сохранить поместье в его первоначальном великолепии». В результате Антуан, единственный ребенок в семье, проводит все время в одиночестве, «склонившись над старинными книгами в библиотеке, где бродят тени, и бесцельно расхаживая по замку в вечном полумраке», его не пускают играть с «крестьянскими детьми», живущими неподалеку. Это намеренно искаженное, но все равно узнаваемое описание детства и воспитания самого Лавкрафта.

Наконец, «Алхимик» – еще и первый из сохранившихся рассказов Лавкрафта, в котором открыто действуют потусторонние силы, хотя и проявляются довольно неожиданным образом. Читателя заставляют поверить в то, что сверхъестественный элемент в истории – это проклятие колдуна, из-за которого графы умирают в возрасте тридцати двух лет, а на самом деле в их смертях нет ничего загадочного, так как убийства совершал человек. А вот необычным оказывается сам убийца, Колдун Шарль, сумевший магическим образом продлить себе жизнь, чтобы отомстить за смерть отца. По концовке видно, что Лавкрафт по-прежнему не может отказаться от излишней драматичности, – кстати, с этим у него будут возникать трудности в течение всей писательской карьеры.

На последней странице рукописи «Зверя в подземелье» написано следующее:

Истории ужаса

I. «Зверь в подземелье»

Г. Ф. Лавкрафт

(Период: современный)

Обратите внимание: уже тогда, судя по оформлению, Лавкрафт планировал подготовить сборник рассказов, правда, неизвестно, какие еще истории должны были в него войти. Рукописный вариант «Алхимика» не сохранился, и мы не знаем, входил ли он в данный сборник. Если «Зверь в подземелье» – история «современная», то «Алхимика» Лавкрафт мог включить в предполагаемый раздел «старинных» историй, хотя, как я уже говорил, основное действие рассказа происходит в девятнадцатом веке.

Крайне важно отметить, что «Зверь в подземелье», насколько можно судить, – первая работа Лавкрафта, не прошедшая, в отличие от всех остальных его юношеских сочинений, через замысловатый процесс «публикации»: не указана цена, нет ни названия вымышленного издательства, ни каталога других книг. Таким образом, эта история становится первым образчиком отвлеченного и бескорыстного самовыражения, которое впоследствии станет основой художественных взглядов автора.