Сан Кипари
Режиссёр смерти: Последний Дебют
– Да-да, главный герой! Ты, это ты должен был стать жертвой, а не бедняжка Элла! Но, увы, ты жив, а она нет. Какая же была сильная любовь у этой отважной женщины, что решила пожертвовать собой ради возлюбленного! А теперь читай, читай про жизнь той, которая тебя любила больше жизни!
Затейников рассмеялся.
Марьям подняла глаза к потолку, затем опустила их на Стюарта и проскрипела зубами.
– Я так и знала! Это ты должен был подохнуть, ты! Тварь, урод, мерзавец! Ты не достоин дышать одним воздухом с нами!
– Марьям…
– Молчи, Лев, молчи! Я хочу, чтобы этот бессовестный урод понял, что он живёт только благодаря Элле, что он должен был защитить её и умереть вместо неё! Верни мне подругу, тварь, верни мне её!
Стюарт тяжело дышал и молчаливо слушал эти оскорбления и упрёки; он выглядел так, словно вот-вот упадёт в обморок. Однако он стойко держался.
Когда Марьям закончила тираду и вновь предалась рыданиям, он, дрожащими пальцами разломив сургуч, со второй попытки извлёк из конверта жёлтый лист, судорожно вздохнул и начал читать:
«Ты – ангел, ниспосланный с небес!» –
Так говорил мне ненавистный отец,
Когда вскрывал мой израненный живот.
Сдержать себя он от опытов не мог…
«Это моя последняя жизнь, которую я подарила и посвятила своей любви.
Меня породила на свет проклятая и обиженная жизнью женщина по имени Сивоя. Отец не рассказывал, как они познакомились и почему мать вскоре сбежала от него, но я точно знаю, что никакой любви между ними не было и быть не могло. Подозреваю, что и рождена я была невольно, из страданий и мучений.
Отец мой, Анафасий Нойгерих, был учёным, человеком вспыльчивым, сложным, двояким и чрезмерно любопытным. Мать сбежала от него, когда мне исполнилось два года, и отец, обозлённый несправедливостью жизни и побегом матери, забил меня до смерти молотком. Но я выжила.
Почему-то до сих пор я помню ту боль от ударов, помню так отчётливо, что у меня невольно скрипят зубы и на глаза наворачиваются слёзы. Но я ведь выжила. Порой я даже жалею об этом.
Отец, после моего крика поняв, что перед ним лежит не труп, а возможно «бессмертное» существо, тотчас отбросил весь гнев, обиды и устремил все свои чувства к своему проклятому любопытству. Тогда он впервые в жизни провёл на мне вивисекцию и узрел в моём маленьком тельце шестнадцать маленьких сердец (два из которых уже было разорвано, означая, что две жизни из шестнадцати потрачено). Взяв лопнувшие сердечки, он сожрал их на ужин, решив впервые в жизни испробовать человеческую плоть и, к счастью, остался не очень доволен их вкусом.
После исследования он зашил меня, и я вновь открыла глаза. На удивление, на мне никогда не оставалось шрамов ни от его исследований, ни от своих ранений, и моя кожа всегда оставалась девственно чиста, какой бы сильной травма ни была.
Отец начал растить меня как зверушку для различных опытов, боготворя, как ниспосланный ему дар с небес, и поклоняясь моему «бессмертию», как божеству, хотя он был ярым атеистом. Он считал себя отцом «нового Бога», хвастался всем, что он стоит выше их, но никогда не говорил обо мне. Он стал себялюбив до сумасшествия, жаден и ужасно, ужасно горделив.
В общем, это был не человек, а загадка, что полностью загадила мне жизнь.
Росла я под его чутким присмотром и контролем: он отслеживал каждое моё действие и постоянно вслушивался в каждое моё слово, однако за, как ему казалось, инакомыслие и неправильные действия не ругал, а просто прожигал меня гневным взором и пытливо молчал, ожидая моих слёзных извинений. Он всегда ждал, когда я встану на колени и стану умолять его о прощении, и я беспрекословно выполняла его прихоть, чтобы скорее утешить его ярость, ибо жить с ним разгневанным было невозможно.
Это скверное чудовище никогда не разрешало мне ни гулять, ни общаться ни с кем, ни дружить, что уж говорить про отношения. Я всегда должна была отчитываться ему о своём местоположении и мыслях, должна была быть дома строго в отведённое время и никогда не выходить на улицу.
Но как бы он ни «заботился» обо мне, на мои плечи легло всё хозяйство и заботы о доме: я всегда должна была тщательно убираться, готовить, стирать и прочее. В свободное время от уроков и хозяйства я пела ему песни, постоянно рисовала наши портреты и танцевала вместе с ним. Иногда, когда он забывался, он называл меня своей любимой женой и противно целовал своими влажными большими губами, и порой даже с языком. Противно. Мерзко. Ужасно.
Я ходила в школу, как и все остальные, но никогда не могла никому рассказать про то, что происходило в моей семье, не могла ни с кем поделиться своими горестями и ужасами. Я всегда мечтала о свободе и о настоящей любящей семье, но это так и осталось в моих мечтах.
Моя свобода наступила, когда мне исполнилось восемнадцать. Спустя месяц после моих именин отец умер от порока сердца, и я осталась одна с тремя жизнями. Я уже не помню, как потратила две жизни и оставила себе одну, последнюю, с которой поменяла себе имя и переехала в Даменсток и которую посвятила моему дорогому Стюарту…»
Стюарт не дочитал, сжал в пальцах лист бумаги, медленно прошёлся по бледным лицам мутным взором и потерял сознание. Табиб, Сэмюель и Пётр сразу же бросились к распластавшемуся по полу приятелю и стали приводить его в чувство, пока Затейников неистово и безумно хохотал… Смех этот резал слух и заставил всех закрыть уши.
– Стюарт, прошу, приходи в себя!
– Стюарт!
– Стюарт, мальчик мой!
– Стюарт, дружище, просыпайся!
– Stuart, réveille-toi! (фр.: Стюарт, очнись!)
– Мрачный дурень, вставай!
– Что с ним происходит?!
Голоса постепенно смешались в единый барабанный гул.
Тук-тук…
Тук-тук…
Тук…
– Стюарт? Стюарт! Проснись, дорогой!
Тёплый свет бил в лицо; то солнышко ласкало кожу своими очаровательными пальчиками и игралось с тёмными локонами. Птички едва слышно щебечут где-то вдалеке, разноцветные цветочки, окружённые салатовой травой, благоухают и покачиваются при лёгком дуновении игривого ветерка…
Стюарт со вздохом открыл глаза.
В оранжевых небесах игрались белые, розовые облачка, скакали друг от друга и будто играли в салочки; кроваво-красная листва раскидистых дубов шуршала и трепеталась. Он снова лежал в саду белых лилий, но сейчас их едкий отвратительный запах душил и выбивал из скрипача кровавый кашель. Поднявшись и утерев ладонь от крови о свой белоснежный костюм, Уик опасливо осмотрелся. Он уверенно ступал по белым головкам, раздавливая их и слушая их тихие, будто человеческие крики, но он не останавливался. К чему он шёл? Куда так торопился? Где он? Кто он? Карусель вопросов занимала его мысли, однако он шёл вперёд.
– Господин Уик!
– Малыш Стю!
– Дорогой! – внезапно послышались голоса где-то позади, и Стюарт тут же обернулся. Там, среди белых и чёрных шипастых роз стояли живые Ванзет Сидиропуло, Лебедина Грацозина и его любимая Элла в белых одеждах; они махали ему руками и с живостью зазывали к себе.
– Господин Уик! Спасибо вам за поддержку и тёплые слова! Я хочу вас обнять!
– Малыш Стю, ты большой умница! Иди сюда, поцелую в лобик!
– Дорогой, я тебя люблю!
Эти голоса. Эти голоса…
Стюарт помотал головой, закрыл уши, зажмурился и вновь распахнул глаза. А видение не исчезло: они всё продолжали махать ему, звать его и благодарить… за что? За что они его благодарили? За что хвалили? За что любили?
– Молчите! Умоляю, молчите! – прошипел он сквозь стиснутые зубы. Но они говорили только громче.
– Эй, Стюарт! – раздался четвёртый восклик позади. Уик обернулся и узрел перед собой братьев Цербетов, Хайрона и Ахерону. Как и мертвецы они были в белых костюмах, чьи подолы развевались от прохладного ветерка и, казалось, были чем-то замараны.
– Господин Уик, вы лучший! – кричал старший из братьев – взъерошенный Сифон Цербет.
– Да, вы лучший, типа! – поддакнул младший Ехид.
– Ты – наш! – улыбнулась Ахерона с букетом белых лилий в руках. Хайрон нежно обнимал её за талию и счастливо улыбался:
– Да, господин Уик, вы с нами и теперь всё будет у нас хорошо!
Стюарт растерянно бегал с лица на лицо, трясся то ли от холода, то ли от страха и совершенно не мог ничего понять. Где реальность? Где сон? Что происходит?!
Он вновь обернулся к Ванзету, Лебедине и Элле, смерил их испытующим взором, схватился за голову и, не выдерживая шума голосов, взревел.
«Что происходит?! Где я?! Кто я?! Хватит, умоляю, хватит!»
Спустя время он решил вслушаться в то, что говорили ему мертвецы, и чётко расслышал:
– У б е й е г о.
После осознания сказанных слов мир буквально начал рушиться у него на глазах. Ванзет, Лебедина и Элла бежали прочь от рассыпающейся реальности и пронзительно кричали от ужаса; Цербеты, Ахерона и Хайрон приняли свою участь и с зажмуренными глазами превращались в кровавый прах вместе с окружением.
Когда мир окончательно поглотил всех, Стюарт остался один в полной тьме.
– У б е й е г о, т ы в е д ь м о ж е ш ь, – давил на слух чей-то страшный шёпот.
– У б е й е г о и о т о м с т и з а н а с.
– У б е й е г о.
Голова Стюарта кипела; в ней личинками роились разнообразные обрывки мыслей, что пожирали друг друга и мерзко чавкали. Он поднял взгляд и увидел перед собой Добродея Затейникова, что добродушно улыбался и тянул к нему руку. Скрипач отпрянул от злодея.
А шёпот продолжал давить на раскалившиеся нервы:
– У б е й е г о, т ы в е д ь э т о м о ж е ш ь.
– Зачем вы всё это делаете? – вопросил режиссёра музыкант. Но ему никто не ответил.
Неожиданно облик Затейникова начал искажаться: вместо его протянутой руки виднелась изрезанная в мясо рука Сэмюеля; вместо его ухмыляющегося лица – серое испуганное лицо Табиба; вместо маленького тела в оранжевом костюме – широкое туловище Гюля и прочее, прочее…
– У б е й е г о.
– Я не могу!
– У б е й е г о.
– Нет, хватит!
– У б е й е г о.
Бедный герой со слезами на глазах смотрел, как сменяются лица перед ним и словно заведённые повторяют:
– У б е й е г о.
– Что со мной происходит?! – срывая голос, закричал Стюарт, упал наземь и начал кататься по полу в жуткой агонии: он бился головой об пол, ломал руки, пальцы, дрожал, плакал, смеялся, – в общем, он медленно сходил с ума.
III
Обвинение
Между тем остальные участники, не понимая, что творится с «головой» их команды, пытались привести его в чувство, трясли, хлопали по щекам и кричали, зовя его. Неожиданно Стюарт что-то невнятно крикнул, вскочил на ноги, с безумным хохотом бросился к столу и начал биться об него лбом. Марьям и Лев, что находились поблизости, тотчас схватили его по обе стороны и еле оттащили от стола.
– Стюарт!
– Стюарт, что с тобой?!
– Эй, приди в себя!
– Что за циг’к тут пг’оисходит?!
– Господи!
– В него что, вселился демон?! – раздавались возгласы со всех сторон.
Когда сие представление с сумасшествием завершилось, Стюарт, которого насильно уложили на диван, начал медленно приходить в себя. Мутным взором окинув бледные обеспокоенные лица, он едва слышно вопросил:
– Что со мной?..
– Ничего страшного, у тебя просто случился нервный срыв, – спокойно ответил Табиб Такута.
– Просто нервный срыв?! Да он чуть не убился! – возмущённо воскликнула раскрасневшаяся Марьям Черисская. Как бы она ни винила Стюарта в смерти подруги, ей было всё-таки немножко жаль его.
– Ёмаё, кажется, у кого-то реально съезжает крыша в этом местечке, – причмокнул Борис Фоедов.
– Кто бы говорил! – съязвила Илона Штуарно. Она вместе с Сэмюелем принесла скрипачу воды. – На, пей!
Стюарт пригладил горячий лоб, опустошил стакан и тяжело вздохнул:
– Простите за это недоразумение… Забудьте о нём.
– О таком нельзя забыть… – вздохнул Пётр Радов. – Но мы попытаемся.
– Так… что с тобой пг’оизошло? – спросил Максим.
– Просто небольшое помутнение рассудка. Забудьте, – отмахнулся Стюарт. Он и сам не мог объяснить того, что с ним происходило. Не мог же он рассказать всем о том, что видел мёртвых воочию! Если его сейчас считают немного обезумевшим, то что будет, если он им расскажет о своих страшных видениях?
– Тебе стоит отдохнуть, – сказал Табиб.
– Я в порядке.
– Я сказал, тебе надо отдохнуть. Слово доктора – закон, помни об этом.
Было бессмысленно спорить с Такутой, потому Уик замолк и вместе с ним отправился в свою комнату. Все проводили их встревоженным взглядом и переглянулись.
– Кстати, мы не ели и всё ещё не переоделись… – беспечно улыбнулся Борис и, несмотря на укоризненные взоры, отправился в свою комнату.
Остальные молчаливо простояли в коридоре где-то с минуту и решили последовать примеру актёра: привели себя более-менее в порядок, умылись, переоделись и позже встретились на первом этаже. Те, кто умеет готовить, отправились на кухню, остальные проследовали в столовую и решили отвлечься разговорами, однако разговоры никак не клеились и этаж медленно погрузился в молчание. Борис Феодов и Илона Штуарно, на удивление, сели вместе рядом с Сэмюелем Лонеро и о чём-то постоянно перешёптывались.
Когда еда была готова, все сели за стол и, пожелав друг другу приятного аппетита, принялись за скромные, но сытные и вкусные яства.
Когда все тарелки и стаканы были опустошены, Илона поднялась, поправила голос и с довольным лицом заявила:
– Ну что, Убаюкин, признаешься в своих преступлениях? Или нам тебя связать?
Максим возмущённо нахмурился и тоже поднялся:
– Хватит считать меня убийцей! Я не убийца, сколько г’аз повтог’ять?! Клочок волос ничего не г’ешает! Меня подставить могли!
– Против тебя все доказательства, ёмаё! – воскликнул Борис и тоже поднялся. – Давайте его свяжем и тогда на следующий день убийства не будет? Как вам идея?
– Э-эй! Вы совсем что ли?! Связывать меня не надо!
– Ага-а! Убийца, значит! – указала пальцем на него Штуарно. – Будь ты не убийцей, согласился бы на эту авантюру!
– Вы хотите, чтобы у меня руки затекли, пока я буду связан?! И вообще это наг’ушение личных гг’аниц!
– Как заговорил, ой, как заговорил! – смеялся Борис.
– Честно, это уже правда чересчур… – подал голос разума Гюль Ворожейкин. – Оставьте вы его в покое. Доказательств действительно мало и есть вероятность, что Максима действительно подставили.
– Нет! – возникла Штуарно.
– Ну, так уж и быть, – тотчас сдался Феодов, жестом успокоив фотографа.
– Но мы обличим тебя, убийца! – воскликнули противники Максима враз, указав на хмурого актёра, и звонко пожали друг другу руки. Всех удивляло, как сплотились друг с другом, казалось бы, враги и это… пугало. Союз безумца, способного на страшное убийство, и кровожадного журналиста-фотографа по-настоящему настораживал и напрягал остальных, ведь мало ли кто-то из них мог быть настоящим убийцей и обвинением и дружбой увиливать от подозрений? На самом деле каждый из участников подозревал всех, кем бы тот ему ни приходился, и каждый был напуган неизвестным скорым будущим. Выживут ли они? Кто убийца? Когда этот кошмар наконец окончится и наступит пора спокойной, мирной жизни на свободе?!
После обеда Илона Штуарно и Сэмюель Лонеро отправились в комнату к Стюарту Уику, который сидел в кровати и говорил с Табибом Такутой о детских сказках, дабы отвлечься от ужаса и трагедии, которая так сильно потрясла истощённого следователя. Увидев довольную Илону и встревоженного Сэмюеля, Стюарт вспомнил об ужасающей смерти Эллы и мгновенно посерел; радость и улыбку с его лица как рукой смело.
– Мы пришли с новостями! – живо воскликнула фотограф, не обращая внимания на состояние скрипача. – Кажется, мы нашли убийцу!
– Вернее, мы предполагаем… – поправил Сэмюель.
Стюарт и Табиб опешили:
– Что?!
– Да-да! Вот! – девушка показала клок русых волос. – Это волосы Максима Убаюкина! Их сжимала в руке Элла!
При упоминании покойницы Уик шумно сглотнул и затрясся.
– Мы предполагаем, – продолжил Сэмюель, ломая пальцы и кусая губы, – что Элла перед смертью подралась с убийцей за твою жизнь. Об этом говорят колотые раны от вилки на её шее и плече, да и этот самый клок волос, который она могла вырвать у убийцы перед смертью… Так же мы предполагаем, что сначала её зарезали вилкой и только потом поволокли на кухню… ну и дальше ты сам понимаешь…
Такута хотел вмешаться в разговор, но Стюарт остановил его жестом.
– Что ещё вы обнаружили? – с привычным хладнокровием спросил скрипач.
– Больше ничего, но я отвечаю, что убийца – Убаюкин, чёрт возьми! – ударила себя кулачком по ладошке Илона. – Ты же видишь клок волос? Вот он, он принадлежит Убаюкину!
– А не заметили ли вы, кто не был в крови из присутствующих?
– Что?
– Когда убийца убил Эллу, кровь попала на всех, кто во время убийства спал. На убийцу кровь попала бы немного иначе, потому я спрашиваю: кто не был в крови рано утром или на ком кровь выглядела странно?
Сэмюель и Илона растеряно переглянулись.
– Мы… мы не заметили… – стыдливо опустил взгляд Лонеро.
– Плохо. Так мы могли бы понять, кто убил. Мне надо было вам об этом сказать заранее… Но ладно, что прошло, то прошло.
Дальнейшее обсуждение убийства возлюбленной усугубляло моральное состояние Стюарта, но он терпел и держался, как только мог, однако под конец не выдержал и залился скромными слезами, больно схватившись за волосы, как бы заглушая душевную боль физической. Табиб хмуро попросил заменителей следователя уйти и оставить бедолагу в покое, но Уик тотчас успокоился, пришёл в себя, утёр слёзы и продолжил разговор о преступлении. И к чему они пришли? К сожалению, ни к чему.
Вечером все за обсуждением различных тем, не относящимся к убийствам, собрались на ужин, с подозрением пили приготовленные напитки и решили вновь спать всем вместе в коридоре, только оставить кого-то, так сказать, «на шухере». Этим кем-то оказался Гюль Ворожейкин, решивший защищать остальных, как верный сторожевой пёс.
И вот перед сном Стюарт в сопровождении беспокоящегося за него Табиба вышел из своей комнаты в коридор, как вдруг вновь вернулся в комнату, попросил приятеля быть тише и стал свидетелем ссоры Ворожейкина, который загораживал собой Максима Убаюкина, и Бориса Феодова, который опасливо вертел ремнём.
– Гюль, отойди! Дай мне повязать этого подонка!
– Борис, ты ведёшь себя крайне невразумительно!
– Ну вы же меня связали в тот раз! Почему я не могу связать убийцу?!
– Потому что ты собирался напасть на человека! Максим ничего плохого не сделал, чтобы быть связанным!
– Ага-а, не сделал?! Он – убийца, и мы обязаны его связать, чтобы более не совершилось преступлений! Или ты хочешь чужой крови?!
– Борис!
– Ёмаё, Гюль, подумай головой наконец-то! Или у тебя реально вместо мозга грецкий орех?!
– Я тебе не позволю связать ни в чём неповинного человека!
– У нас есть все доказательства! Русые волосы, его преступное прошлое! Что тебе ещё надо?!
– Что здесь происходит?! – вскричала пришедшая на этаж бледная, как поганка Марьям Черисская в сопровождении встревоженного и ломавшего свои руки Льва Бездомника.
– Эй, блондинка! – окликнул её Борис. – Вбей в мозг этому старому пню, что надо повязать убийцу, пока не стало слишком поздно! Вон, твою подружайку уже прирезал этот преступный ублюдок! Или ты откажешься и, я скажу, что все блондинки реально тупые?!
– Что ты брякнул?!
– Правду брякнул! Ну так чё, поможешь или как?
– Иди ты к чёрту, сумасшедший! – взвинтилась Черисская. – Это тебя надо повязать, тебя и только тебя! Отстань уже от Максима, он не убийца!
– Друзья, хватит ссориться… – заволновался Лев Бездомник, но его никто, конечно же, не слышал.
– Тогда ты, шпала бездомная! Скажи ему, что надо по…
Раздался громкий шлепок, – покрасневший от злобы Гюль дал приятелю пощёчину, схватил его за плечи и начал трясти.
– Борис, приди в себя! Хватит орать и просто послушай нас! – кричал он.
Борис схватился за ноющую щёку и закричал на весь этаж:
– Тварь, мразь! Я не удивлюсь, если тебя убьют следующим, убийце-защитник! Тьфу на тебя! – актёр плюнул в ноги поэту, бросил ремень на пол и, толкнув плечом Марьям со Львом, ушёл на второй этаж к остальным.
Огорошенные сие представлением Стюарт и Табиб вышли из комнаты. Гюль поднял ремень, положил его на стол и тяжело вздохнул.
– Господин Ворожейкин, вы как? – обеспокоенно спросил Максим Убаюкин.
– Я в порядке. Но не стоило мне давать ему пощёчину…
– Стоило! – вмешалась возмущённая Марьям со слезами на глазах. – Вы поставили на место этого ублюдка, мерзкого безумца!
– Скорее отвернул от себя… – он вновь вздохнул и сел на диван. – Это Борис, его уже никак не изменить. Я привык к его странным выходкам, но это уже край.
– Я не понимаю, как вы его терпите! Это… это… это он убийца, он, он! – девушка шмыгнула носом, уткнулась в грудь Льву и громко разрыдалась. – Я не хочу умирать! Я не хочу умирать! Элла… Элла, почему ты ушла от меня?!
Услышав имя возлюбленной, Стюарт посерел и поджал губы.
– Всё будет хорошо… – прошептал в пустоту поэт и снова тяжело вздохнул.
Когда все успокоились и немного пришли в себя, они спустились на второй этаж и почти сразу погрузились в тревожное царство сновидений и кошмаров, кроме Гюля, что сел у стены и принялся наблюдать за спящими рядами.
IV
Какао
Тихо сопели спящие: кто-то похрапывал, кто-то что-то бормотал сквозь бредовый сон, а кто-то шумно дышал и ворочался из стороны в сторону. Монотонно запевали часы: тик-так, тик-так, тик-так…
Пробил час ночи.
Клонило в сон, но Гюль держался как только мог. В очередной раз потерев глаза и зевнув, он тихонечко поднялся, вновь осмотрел спящих коллег, пересчитал их и, убедившись, что все спят, решил спуститься в столовую попить воды или чего-нибудь ещё. Его начала мучить странная жажда: хотелось испить чего-то холодненького, освежающего и вкусненького – в общем, хотелось что-то сладенького для жуткого сладкоежки поэта.
Окутанный молчанием Гюль с керосиновым фонарём в руках спустился на первый этаж, осмотрелся, зашёл на кухню, сделал себе вкусный холодный какао, взял пряничек и словно мотылёк зашёл в почему-то горящую светом столовую. Внутри было, как и ожидалось, пусто, безлюдно, тихо, только лампочки тихонечко трещали над головой. Он сел за стол посередине и принялся за сладкий перекус.
– И странно, однако… – жуя, вслух думал он. – Почему Добродей стал внезапно кровожадным безумцем? Мы, вроде, хорошо ладили и общались, мы не ссорились ни разу, потому что я не умею нормально ссориться, и, однако ж, почему так вышло? Что случилось? Что в нём переменилось так резко и неожиданно?
Он глубже погрузился в думы о Затейникове и вспомнил недавний эпизод.
– Перед этим проектом мы разговаривали по душам, и Добродей сказал мне выписать из списка наследников Эдика… Он сказал, что болтал с ним, пока Эдик был пьян, и тот сказал ему, что собирается забрать всё моё наследство самым коварнейшим способом… У меня почему-то было смутное предчувствие, что Добродей прав, потому я последовал его совету и выписал его из списка… но зачем? Почему? Доживу ли я или этот список вскоре станет действительным? Правда ли Эдик так коварен? И чем я думал, пока?..
Гюль доел пряник, зашёл на кухню за добавкой и снова сел за стол.
– Эдик, брат мой младший… Бедный и несчастный брат мой младший… Беспокоишься ли ты за меня? Или тебе действительно наплевать на всё, кроме моего наследства? А как там мои Нелли с Кристиночкой? Знают ли они, во что меня ввязали? Надеюсь, нет; не хочу их лишний раз тревожить. Они и без меня тревожны по своей натуре, незачем мне их волновать лишний раз.
Он доел второй пряник и запил его какао.
– А правильно ли я защитил Максима? Правильно ли нагрубил Борису и даже ударил его?.. Может, я был не прав и Максим действительно является убийцей? В конце концов, русые волосы в кулаке бедной Эллы… – он вздохнул. – И зачем я ударил Бориса? Я ведь никогда ни на кого не поднимал руку, а тут само по себе так вышло… Надо утром поговорить с Борисом и извиниться перед ним. Но прав ли я? Но ведь русые волосы могут принадлежать не только Максиму, но и Еве, к примеру. А. может, убийца вновь подставил кого-то? Убийца… Хитёр и… жесток. Жесток, по-настоящему жесток. Но кто может быть настолько жесток? Все вокруг кажутся такими безобидными и добрыми ребятами, так кто из них притворяется? Кто лжёт прямо в лицо?
Кусок третьего пряника был тщательно пережёван и проглочен. Гюль откинулся на спинку стула и погрузился в тёплые семейные воспоминания: вот они с внученькой Кристиночкой гуляют по парку: он катает её на своих могучих плечах, а она смеётся своим звонким голосочком, обнимает его голову и говорит, как сильно любит своего доброго дедушку… А вот они с дочуркой Нелли и Кристиночкой сидят под деревом и едят мороженое, общаясь на самые различные темы и беззаботно смеясь, смеясь!.. Гюль улыбнулся воспоминаниям.
– Подождите меня, Нелли и Кристи, я обязательно к вам вернусь, и мы снова будем есть мороженое и смеяться! Да, я обязательно к вам вернусь, только подождите меня…
Пробило полвторого.
Гюль посмотрел на часы, поднялся, отряхнулся и, взяв с собой пряник, допил какао.
– Пора возвращаться. Надеюсь, ничего не произошло, пока я тут раздумывал и…
Ворожейкин с пряником во рту и с кружкой какао в руке обернулся, но не успел он и пикнуть, как вдруг его огрели по голове. Яркая вспышка, – и всё вокруг поглотила вечная тьма…
