Сан Кипари
Режиссёр смерти: Последний Дебют
– Доктор, а что вы делали с пациенткой ночью одни? – с подозрением покосилась на него Марьям Черисская.
– Один? Я не был один; со мной была Ева.
– А почему Ева не упомянула это?
– Я забыла… – стыдливо опустила голову Вита. – Я долго не могла уснуть и от скуки бродила по гостинице, пока не встретила господина Такуту. Мы вместе проверили состояние госпожи Грацозиной; она ещё не спала. Позже она слёзно попросила оставить её одну, и мы ушли. Я легла спать.
– Я тоже лёг спать, – добавил Табиб.
Стюарт хмурился и внимательно смотрел на всех, останавливаясь на каждом лице и с подозрением вглядываясь в чужие лица и глаза, будто они могли рассказать ему истину и выдать настоящего убийцу. Подозрения его, почему-то, падали на Еву Виту, которая казалась ему совсем непростой, и Эллу, как бы сильно он её ни любил…
«Может, я ошибаюсь?.. Да, я ошибаюсь! Это точно не Элла, не может же быть она такой хладнокровной лгуньей! Но ведь она так долго оставалась наедине с Лебединой и могла выкрасть ключ… Нет! Лебедину ночью проверяли Такута и Вита, значит, она была ещё жива. Вита и Такута…
А может ли быть два убийцы, просто про второго нам не сказали?.. Тогда Такута и Ева вполне могли быть союзниками, которые прикрывают друг друга! Или кто-то из них таким образом составил себе алиби, мол, он был с кем-то в момент, пока Лебедина была жива… Стоп, стоп! Нельзя, нельзя спешить с выводами! Да, этой ночью…»
– Этой ночью мы все спим в коридоре, напоминаю! – внезапно для всех воскликнул сердитый Пётр Радов. – Я очень чутко сплю, так что убийца, – слышишь? – убийца, ты не отвертишься! Мы отомстим за бедного господина Сидиропуло и госпожу Грацозину!
Все поддержали его и даже взбодрились.
III
Истории мёртвых
Неожиданно для всех раздался неприятный стук по микрофону, и через громкоговоритель прозвенел задорный голос Добродея Зайтеникова:
– Итак, дражайшие мои актёры, уже отыскали грязного убийцу? Нет? Как жаль! А ведь убийства продолжатся, если вы не отыщите грязного жизнеобрывателя… Ой, то есть душегуба! Но сейчас не об этом.
Знаете, я решил, что вы слишком мало знали убитых, потому не проявили к ним никакой жалости! Труп и труп, что с него взять? И вы продолжаете спокойно есть, ходить в туалет, спать, ибо вы все думаете лишь о себе, лишь о своих жалких и ничтожных жизнях, а о других подумать у вас не выходит! Вам не больно ха других, вам больно только за себя, бессердечные твари! Мне это совершенно не нравится, ведь эти два маленьких человека тоже умели мыслить, тоже мечтали о чём-то, о чём-то переживали и так далее. Понимаете? И я хочу познакомить вас с бедняжкой Лебединой и бедолагой Ванзетом ближе. Сэмюель Лонеро отправится в комнату Ванзета Сидиропуло, а Ева Вита – к Лебедине Грацозиной; там вы отыщите два конверта, вернётесь к остальным и прочтёте их содержимое вслух. Идите!
Сэмюель и Ева опасливо переглянулись и отправились вместе на четвёртый этаж.
Максим Убаюкин и Стюарт Уик хотели последовать за ними, но Затейников им пригрозил:
– Я вас пристрелю, если направитесь за ними! Я дал указание, так следуйте ему!
Вскоре композитор с актрисой вернулись с жёлтыми конвертами, запечатанными красным сургучом в руках, и сели за стол.
Добродей шумно ухмыльнулся:
– Славно! Что ж, с кого начнём? Эники-беники… Начнём с первой жертвы: несчастного Ванзета! Сэмюель, открой конверт и начни читать.
Сэмюель покорно распечатал конверт, вытащил оттуда жухлый лист бумаги и стал читать:
Бесполезное, никчёмное, бездарное дитя
Испытать себя решило у матушки-судьбы.
Та ему ответила, губами шелестя:
«Нет тебе удачи, нет тебе хвальбы».
«Меня никогда никто не любил.
Сколько себя помню, я ни разу в жизни не услышал ни одного хвалебного слова от родителей, только постоянные упрёки, оскорбления и постоянное сравнение с другими детьми, мол: «Смотри, твоя одноклассница умеет петь, а ты – нет», «Смотри, твой одноклассник – отличник, а ты – нет», «Смотри, твои друзья красивые, ухаживают за собой, а ты – нет» и прочее. Меня всегда считали бездарным, бесполезным, ошибкой природы, безгенным существом, а вот мои родители наоборот были гениями: мама профессионально преподавала язык и литературу в известном институте, была многоуважаема и всеми любима, отец был удачливым бизнесменом, чьи дела всегда шли в гору и которого всегда окружала слава, женщины, любовь…
А что умел я? Умел только портить бумагу бессвязными предложениями и словами, выдавая это за «пьесы», «повести», «романы»! Даже когда я победил в международном конкурсе драматургов никто не радовался за меня, ни друзья, которые совершенно не разбирались в теме писательства, ни родители, ни учителя. Всем было всё равно на меня и на мои успехи, потому что считали меня бесполезным и беспомощным.
Я страшно завидовал. Я всегда всем завидовал и кусал пальцы до крови от отчаяния, спрашивал Господа, за что мне такая страшная ноша, как зависть и презрение со стороны родителей? Чем я заслужил это? Своим рождением? Может, мне вообще не стоило появляться на свет? Если я умру, и никто обо мне даже не вспомнит, никто не прольёт ни слезинки на моей могиле, все будут смеяться и хохотать, вспоминая глупого, безудачливого и бесполезного Ванзета. Нет, обо мне даже вспоминать не будут, а безразличие – самый главный мой страх, который окружал и преследовал меня всю жизнь.
Ха-ха, да, вся моя жизнь – сплошная ошибка. Я это прекрасно понимаю, но лучше бы я был совершенно туп, слеп и не понимал ничего. Боже, если бы я мог переродится, я бы желал стать тем, кого все любят без исключения, кем все восхищаются и на кого все равняются. Да, это моя мечта… доказать, что я чего-то стою, что меня можно уважать и любить.
Но был в моей жизни единственный человек, который смог помочь мне стать лучше. Сэмюель, спасибо тебе. Ты был единственным, кто верил в меня по-настоящему, а не наигранно. Только с твоей поддержкой я до сих пор не наложил на себя руки…»
Сэмюель судорожно вздохнул; брови его с сложились домиком, голос дрожал и глаза панически бегали по тексту. Глубоко вздохнув, он сложил письмо.
– Я не могу дальше читать. У меня сердце разрывается… Бедный Ванзет…
– Он действительно был благодарен тебе, – с печалью в голосе сказал Добродей. – Можно сказать, твоя поддержка была его единственным смыслом жизни. Ни любовь, ни родители, ни писательство – нет, только ты. Ты был его солнцем, Сэмюель.
– Пожалуйста, не надо говорить так…
– Говорить правду? Тебе она не нравится?
– У меня сердце сейчас разорвётся от жалости! Я не хочу брать такую ответственность и быть чьим-то смыслом жизни! – закричал, зажмурившись, юноша. Он схватился за голову и затрясся. – Мне его… мне всех нас жаль… Мне плохо от своей беспомощности! Я ничего не смог и не могу сделать!
Сэмюель не выдержал и расплакался.
Стюарт неуверенно подошёл к приятелю и с щемящим в груди сердцем обнял его. Остальные последовали его примеру, окружили композитора и также подарили ему свои объятия. Самым смешным было то, что они больше жалели Сэмюеля, нежели покойного Ванзета.
– Ну хватит распускать нюни, продолжим чтение! Ева, открой конверт и прочти следующую судьбу! Все, слушаем внимательно!
Вита со странным хладнокровием раскрыла конверт, разломав сургуч на несколько частей, что упали к её ногам, извлекла письмо и начала читать:
То, что с девой случилось совсем не смешно
Грязен и низок поступок того,
Кто коснуться решил чужого цветка,
И родится на свет его дитя…
«Я, Лебедина Грацозина, выросла в достатке, но в строгой и даже, если так можно сказать, хладнокровной семье, которая совершенно не любила никакие проявления чувств и эмоций, потому я так скудна на них. Меня не научили ни плакать, ни радоваться, ни злиться, ни бояться, потому я казалась всем странной, пугающей и не от мира сего. Всегда каменное, бесчувственное лицо стало моей повседневной маской, которую я попросту не могла снять. Но даже так я любила своих родителей. Любили ли они меня? Не могу сказать точно, однако могу сказать, что меня не били, не унижали, а просто воспитывали так, как им надо.
В подростковом возрасте я волей случая встретила своего будущего супруга, который научил меня искусству любви, хотя сам он был весьма скромным и таким же странным, почти бесчувственным человеком, как я. Мы нашли друг друга, стали одним целым и были по-настоящему счастливы. Любовь… такое приятное, оказывается, ощущение. Бабочки в животе, чувство окрылённости, возвышенности – всё это до сих пор преследует меня, когда я вспоминаю о своём счастье, которое, казалось, я не заслуживала… Родители не знали о моей любви и не должны были знать. Что бы они сделали, узнай, что у меня есть чувства? Не знаю, но мне было не по себе от мысли об этом.
Но недавно я в первый раз испытала самый настоящий страх. Боже, я теперь понимаю, как тяжело быть женщиной…
Я шла по парку, поздно возвращаясь с работы. Было тихо, никого рядом, только шелестящие листвой деревья и мерцающие лампы. Краем глаза я заметила за собой мужчину в чёрном капюшоне, что шаг за шагом шёл за мной и будто бы ускорялся. Я просто приняла это как факт, не стала ни убегать, ни прятаться, – мало ли это был простой человек, а я буду прятаться от него.
Но вскоре он подбежал, схватил меня за руки и насильно затащил в кусты. Что я чувствовала? Страх, самый настоящий страх, наверное… Я не кричала, ни билась, я просто была в окоченении, пока он срывал с меня одежду, всячески лобызал моё тело и делал свои грязные, низменные вещи. Кончив, он тотчас собрался и бросился в бега, оставив меня в рваной одежде лежать в кустах.
Наверно карма существует, раз его почти сразу после этого преступления насмерть сбил грузовик на дороге.
Отдышавшись и придя в себя, я накинула своё пальто, скрыв наготу, перешагнула через его труп и отправилась домой, где меня встретил мой Адам. С диким ужасом он осмотрел моё тело, обработал раны, нанесённые насильником, и весь вечер ухаживал за мной, коря себя за то, что не спас меня; я же его успокаивала и сама пыталась успокоиться. Но, так как я не умела плакать, я всего лишь опускала голову и погружалась вглубь себя, в попытках унять бушующее сердце.
Спустя время Адам заметил, как мне с каждым днём становилось хуже. Мы проверились по тесту, – и что ж? – насильник зачал во мне ребёнка, оставив после себя «наследие». Я была в ужасе. Бедное, грязное, несчастное дитя! Я считала, что раз уж он создан из насилия, то и вырастет неким комом насилия, потому хотела как можно скорее избавиться от него. Пусть умрёт новое сердечко, что я носила под грудью!
Но Адам разуверил меня. Он готов был принять чужое дитя как родное и вырастить из него толкового человека, ведь в самом деле же он ни в чём не виноват…»
Последние слова Ева произнесла дрожащим голосом и со слезами, что скоротечными реками лились из её прекрасных васильковых глаз.
Стюарт и Элла в ужасе переглянулись друг с другом. Не может быть! Бедная, бедная Лебедина! Это был чужой ребёнок, а не адамовское дитя! И ужас, который сочился из уст бедной женщины перед своей смертью, был вторым в жизни её страхом! И им стало стыдно, что они послушали Лебедину и оставили её одну.
Добродей похлопал в ладоши, заставив бедняжку Еву расплакаться сильнее. Она села на место, дрожа всем телом и закрывая лицо руками; Максим Убаюкин подошёл к ней со спины и крепко обнял, утешающе погладив её по русой голове.
– Браво, браво! Вы с Сэмюелем хорошие чтецы, Ева! – восклицал Затейников.
– Заткнись наконец… – прошипел сквозь зубы раздражившийся Стюарт.
– Что за грубости, что за грубости! Но я счастлив их слышать! Значит, истории бедных мёртвых вас тронули до глубины души, а это мне и надо было!
– Откуда ты вообще узнал про их жизни?! – вскричал доктор Такута. – А, может, ты и вовсе лжёшь?!
– О-о, это всё секрет! Но я не лгу и знаю про ваши жизни всё до мелочей; я знаю всю вашу подноготную, потому для меня вы совершенно наги. Могу доказать тебе, что я не лгу: вспомни Азизу, Табиб!
Табиб мгновенно посерел, широко распахнув глаза от удивления и ужаса и вскричал:
– Откуда ты?!..
– О-о, я знаю всё о вас! И, когда вы умрёте, я заставлю других читать про вашу жизнь так же, как вы делали это сейчас! – Добродей злобно рассмеялся. – Кстати, чуть не забыл о выгодном предложении! Хотите ли узнать, кто будет следующей жертвой???
Все промолчали. Они и хотели знать, кто станет следующим, и не хотели: никому не хотелось готовиться к следующему зверскому убийству или становится следующей жертвой.
– Приму молчание за согласие, – всё злорадствовал Добродей. – Так вот… «Тот, кто возомнил себя главным героем», станет следующей жертвой! Но вы понимаете, все мы главные герои своих жизней, так что воспринимайте фразу так, как вы хотите! Засим откланяюсь и пожелаю вам удачи!
Смех раскатистым громом прогремел на всех этажах, заставив кровь застыть в жилах. Все молчаливо переглянулись.
– Это что получается? Я стану следующей?? – вопросила удивлённая Илона. Но, казалось, её это не испугало, а наоборот развеселило и потешило её самолюбие.
– Почему ты?.. – с ужасом смотря на девушку, спросил Сэмюель.
– Да потому что я главная героиня криминального рассказа, глупенький блондинчик! – она сложила ногу на ногу, и ухмылка прорезала её пухленькие губки. – Ну всё, я буду ждать своего убийцу! Поверьте, я обязательно выживу и подерусь с ним, чтобы спасти всех вас, глупеньких и несмышлёных!
– «Тот, кто возомнил себя главным героем»… Но ведь он сказал это в мужском роде! – нахмурился Пётр Радов.
– И?
– Но ты же не мужчина!
– Вообще-то он так сказал, чтобы интриги навести! Да и вас, мужиков, больше, чем баб здесь, поэтому он так и сказал, чтобы все х под одну гребёнку загрести, да и интриги подложить!
Все зашептались:
– Интег’есно, кого он имел в виду?..
– Так кем будет следующая жертва?
– Он прав: мы все главные герои своих жизней! Так кто будет убитым?..
– Хоть бы не я, хоть бы не я!..
– А кого следующим подставят, как думаете?
– Нам надо предотвратить убийство! – внезапно с решимостью воскликнула Марьям.
– Да, во что бы то ни стало, – согласилась с подругой Элла.
IV
Коридор
Остаток дня прошёл и в беготне, и в беспечном спокойствии. Все всё ещё не теряли надежду отыскать выход и бродили по этажам парами; кто-то обшаривал стены и полы в поисках секретной двери или люка, другие пытались выбить главную дверь, третьи же беспечно сидели либо на диванах, либо в курильне и болтали. И был Борис Феодов, которого до сих пор не развязали и за которым внимательно следил Гюль Ворожейкин.
– Едрить-колотить, Гюль, ну развяжи меня! Руки затекли.
– Развяжу, если пообещаешь, что никого не тронешь, – спокойно ответил Гюль, сидевший у кровати и читавший любовный роман.
– Я же никого не трогал!
– А кто на Максима напал?
– Это не считается! Я же его не убил, ёмаё!
Рядом с ними на полу сидела Илона Штуарно, рассматривала отснятые фотографии с мест преступлений и раздумывала над тем, кто может быть потенциальным убийцей. Из всех больше всего она подозревала Стюарта Уика (думая, что он под личиной «следователя» может скрывать хладнокровного и расчётливого убийцу), Бориса Феодова (потому что он, по её словам, «сумасшедший чёрт») и Максима Убаюкина (бывшего наёмного убийцу, которому нельзя было доверять, несмотря на его исповедь); женщин, «дядю» Гюля и Сэмюеля Лонеро, которого она считала милым и невинным малышом, ей подозревать не хотелось, потому выбор её падал только на «безнравственных» мужчин.
Заметив, как Борис бился в попытках аккуратно сползти с постели и по итогу грохнулся на пол с бранью, она зло рассмеялась.
– Ха-ха! Дядя Гюль, посмотрите, какой червячок-дурачок свалился на пол! Он ещё так смешно пытается ножками теребить и встать!
– Закрой свой поганый рот, дрянная девчонка, иначе я выбью твои зубы и заставлю их тебя же проглотить к чертям собачьим! – гневно воскликнул Борис в попытках высвободиться. Гюль взял его за шиворот и снова положил на кровать.
– Когда успокоишься, тогда развяжем, – хмуро сказал он и снова взялся за роман. Казалось, его совсем ничего не трогало и не волновало, но на деле в глубине души он очень переживал за коллег, сроднившись со всеми и не представляя, что кто-то из таких замечательных людей может быть гнусным предателем. Разве кто-то из них может так нагло врать в лицо? Разве может с таким хладнокровием и жестокостью расправляться с теми, кого он звал «друзьями»? Может, убийца опомнится и решит более никого не убивать?..
Вскоре к ним пришли Стюарт с Сэмюелем, принёсшие весть, что у них совершенно нет ни новых улик, ни выхода.
– Остаётся только один вариант: сегодня ночью поймать убийцу с поличным, – сказал Стюарт.
– Едрить-колотить, и как вы собираетесь это сделать? – недовольно спросил Борис, лёжа на животе и максимально оттягивая голову, чтобы всех видеть.
– А, мы же вам не рассказали, – Сэмюель откашлялся. – Мы сегодня ночью будем спать все вместе в коридоре второго этажа.
– И вы все вместе собираетесь не спать эту ночь? – поинтересовался Гюль.
– Ну, нет. Мы не знаем. Может, кто-то будет не спать ночь, может, кто-то будет спать, – главное, не упустить убийцу!
– А этого сумасшедшего чёрта мы развяжем? – спросила Илона, собирая фотографии в стопочку.
– Придётся, – вздохнул Стюарт, аккуратно подошёл к Борису и стал развязывать сначала его ноги, затем руки. Забрав свой ремень, он вдел его в брюки и застегнул.
Борис вздохнул, поглаживая затёкшие и покрасневшие запястья. Посмотрев на Илону, он зло осклабился:
– А теперь иди сюда, мелкая шавка!
Илона с лёгким испугом вздрогнула, схватила фотографии и тактично спряталась за спину Сэмюеля.
– Борис! – воскликнули Гюль с Сэмюелем, примирив безумца и заставив его застыть на месте, и замолкнуть.
Илона насмешливо скорчила ему рожицу и дразняще высунула язык.
– Туда его, туда-а! Спасибо, глупенький блондинчик и дядя Гюль.
– Да не… – но не успел Сэмюель договорить, как Илона схватила его за жилет, наклонила к себе и поцеловала в щёку. Убедившись, что композитор раскраснелся, как помидор, она помахала всем ладонью и вышла из комнаты.
– …что это было? – спросил удивлённый Стюарт.
– Я… я не знаю… – прошептал ошеломлённый композитор.
Гюль присвистнул:
– Кажется, в кого-то влюбились.
Борис нахмурился:
– Ну и мерзость! Сэм, ты достоин лучшей пассии, чем эта мелкая дрянь! А ну, – он протёр поцелованную щёку Сэмюеля ладонью и встряхнул её. – И чего это ты раскраснелся, как помидор?
Сэмюель тут же присел на корточки и закрыл горячие щёки руками, скривив губы в сомнениях и раздумьях.
– …неужто ты тоже в неё?.. – не дождавшись ответа, Борис нахмурился сильнее. – Ёмаё! Не-не-не, не влюбляйся!
– Я-я просто не понимаю, зачем она меня поцеловала, если дразнит?.. – пробубнил Лонеро.
– Это её проявление любви к тебе, – сказал Гюль. – Она таким образом притягивает твоё внимание к себе, чтобы быть единственным объектом твоего внимания. И, честно, я гадал на её отношение к тебе; мне выпала чистая влюблённость.
– Она меня любит?!
– Да.
– Стюарт, что мне делать?! – с ноткой отчаяния спросил Сэмюель, раскрасневшись сильнее и ухватившись за руку Стюарта.
– А я-то откуда знаю?!
– Ну у тебя же уже есть дама сердца, а у меня никогда такого не было!
– И?! Это не делает из меня мастера любовных дел!
– Ну Стю-юарт!
– Только не пищите, умоляю!
Гюль рассмеялся, оставив книгу. Подойдя к Сэмюелю, он похлопал его по голове и спросил:
– А ты что к ней чувствуешь?
– Я?.. Не знаю…
– Только не влюбляйся в эту дрянь! Не смей, не смей! – воскликнул Борис, хлопнув Сэмюеля по затылку. – Иначе я повешу её кишки тебе на шею!
– Борис! – строго воскликнули Стюарт с Гюлем, и Борис замолк.
– Подумай над своими чувствами к ней, – продолжил Гюль и подмигнул композитору. – После того, как надумаешь что-то, можешь обратиться ко мне за советом. В своё время я был отличным мастером любовных дел; все ко мне за советом приходили и никогда не уходили обделёнными моим вниманием.
– Х-хорошо…
Внезапно к ним постучались Элла Окаолла с Евой Витой.
– Мужчины! – ласково пролепетала Ева – Идём ужинать; у нас наивкуснейший гуляш и компот вышли! Идём-идём, а то всё остынет!
Мужчины обрадовались вести и вышли в коридор, однако на полпути Гюль с Евой остановили Бориса и обыскали его на предмет острых вещей.
– Пуст? – строго спросил Ворожейкин.
– Пуст, пуст! Да не буду я никого убивать, обещаю! Не вяжите только.
Спустившись в столовую, все расселись по местам; Максима Убаюкина и Илону Штуарно отсадили подальше от дико смотрящего на них Бориса, которому, в отличие от других, вручили только ложку от греха подальше.
Отужинав и напившись наивкуснейшего компота, все поблагодарили поваров и принялись за уборку, после чего разошлись по комнатам, чтобы переодеться, захватить с собой простыни, одеяла и подушки и встретиться на втором этаже, где участники и расположились. Убрав стол в угол, чтобы он не мешал, все образовали круг, зажгли посередине этого круга свечи и легли на пол, когда свет в коридоре по велению Затейникова выключился.
– А давайте перед сном поболтаем? – перевернувшись на живот и подперев щёки кулаками, после продолжительной тишины предложил Лев Бездомник.
Остальные переглянулись и с живостью согласились с его затеей.
– А о чём? – ласково смотря на Льва, спросила Марьям. Она лежала рядом с ним.
– Ну, к примеру… Расскажем о своих секретах или прошлом. Я же о себе рассказал, мне интересно о вас узнать! Всё равно потом мы, скорее всего, вряд ли встретимся. Ну, имею в виду, после этого проекта.
– Или умрём… – добавил доктор Табиб Такута.
– Ну чего так мрачно? – сложил бровки домиком Сэмюель. – Я думаю, что этот проект нас наоборот сплотил! Так что я тоже хочу узнать про всех вас немного!
– Отлично! Кто начнёт? – спросил Бездомник.
– Давайте начнём со старшего! Дядя Гюль, – обратилась к нему Илона Штуарно, – начнёте?
Ворожейкин удивлённо приподнял брови, уселся удобнее и задумался.
– И о чём вам рассказать?
– Ну, к примеру… – Пётр глубоко призадумался. – Votre femme, votre jeunesse. Par exemple. (фр.: О вашей жене, о вашей молодости. К примеру.)
– Хм, про супругу и молодость, значит… Ну, по молодости я всегда играл роль наставника в любовных историях: всегда всем подсказывал, что да как, помогал разобраться в чувствах и прочее, прочее… Меня знали как великого и непревзойдённого Купидона, что помогал одиночкам находить смысл жизни в любви. Я сплотил множество пар, и они все до единого до сих пор вместе, представляете?
Все удивлённо уставились на него.
– Ого!
– Разве такое возможно?
– Да вы действительно любовный мастер!
– И я могу с первого взгляда понять, кто к кому прекрасно подходит, – продолжил Гюль. – К примеру: Элла со Стюартом будут вместе до конца (думаю, вы и без меня видите их крепкую любовь), как и Марьям со Львом.
Марьям Черисская и Лев Бездомник покраснели и уставились друг на друга.
– Да-да, вы, – усмехнулся Гюль. – Думаете, не видно, как вы переглядываетесь? С самой первой встречи не можете оторваться друг от друга, особенно Марьям. Вы ведь любите друг друга, но пока ещё не признались в этом.
– Вообще-то, признались… – полушёпотом сказал Бездомник, нежно взяв Черисскую за руку.
Элла удивлённо уставилась на подругу, не зная, что та тоже нашла покорителя своего сердца, и искренне обрадовалась.
– Марьям, дорогая моя, поздравляю тебя! – воскликнула она, приподнялась и крепко обняла подругу. Все с умилением глядели на них. – Но почему я про это не знала?
– Я стеснялась тебе сказать, но, раз уж нас обличил господин Ворожейкин, я признаюсь сейчас. Мы со Львом с первого взгляда влюбились друг в друга; между нами пронеслась искра.
– Да, – подтвердил Лев, – а вот передо мной вся жизнь перед глазами пронеслась, и я понял, насколько она была серой и ничтожной. Я очень рад, что пробрался в это место и встретил мою драгоценную Марьям.
Он поцеловал возлюбленную в щёку и приобнял её.
– Это всё мило, – с лёгкой досадой сказал Пётр, – но что насчёт вашей жены, господин Ворожейкин? У вас, насколько знаю, дочь есть и внучка.
– А тренера не играют, как говорится, либо играют, но очень плохо. У меня было три несчастных брака: жёны мне изменяли, а вторая сбежала с любовником, оставив у меня на руках дочку. Вот такие пироги, – вздохнул Ворожейкин.
– Невкусные, какие-то, пироги… – пробубнила Ева, с сожалением смотря на поэта.
– Ну, это всё прошлое, а прошлое уже не вернуть и приходится с ним мириться. Зато у меня есть любимая доча и внучка, которых я люблю больше жизни. Надеюсь, они не сильно за меня волнуются и не знают, во что я ввязался. Не хочу, чтобы они нервничали из-за меня лишний раз.
Все на мгновенье замолкли.
– Ну, кто следующий? – разрушила тишину Илона Штуарно.
– Могу я, в принципе, – сказала Ева Вита.
– Давай!
– Эм… – она начала ломать свои пальцы. – У меня есть большой секрет, который я ото всех вас тщательно скрывала, но которым хочу поделиться, ибо у меня не осталось сил терпеть: я до безумия люблю господина Затейникова, но, как видно, он предал мою любовь, о которой прекрасно знал.
– Боже… – ужаснулись некоторые.
– Он не отвечал мне взаимностью, но постоянно покрывал комплиментами и даже умудрялся раз через раз флиртовать со мной… Если бы не он, я бы не смогла принять себя и свой голос.
Был период времени, с пятого по седьмой класс, когда я ненавидела свой голос всей душой, потому решила молчать. Я молчала целых два года; родителям было на это всё равно, потому что они не обращали на меня внимания и не говорили со мной; одноклассники совершенно меня не замечали. Друзей у меня, очевидно, не было. Мне хотелось, чтобы хоть кто-то принял меня, поговорил со мной, и именно тогда я познакомилась с господином Затейкиновым, который помог мне вернуть свой голос и полюбить его. Часто вместо уроков я посещала его театр, выступала с остальными именитыми актёрами и была по-настоящему счастлива, ведь была в месте, где меня все любили и хвалили, где я была ценна и важна. Я старалась изо всех сил и достигала успехов, которые мне даже и не снились. Я исполнила свою детскую мечту…
Понимаете, что для меня значил и значит господин Затейников? Я росла вместе с ним, я была полностью в его власти, была его маленькой «звёздочкой», а что сейчас? А сейчас он предал меня, оставил здесь, в месте, где есть убийца, где есть шанс, что его маленькая «звёздочка» жестоко потухнет раз и навсегда и…
Ева не сдержала водопад противоречивых эмоций и горько разрыдалась. Элла Окаолла, Марьям Черисская и Максим Убаюкин подошли к ней, крепко обняли и дали платочек, дабы она утёрла слёзы и высморкалась.
– Раз уж ты росла вместе с ним, – спокойно начал Пётр, – то можешь сказать, в какой период времени у него поехала крыша?
– П-после смерти его лучшего друга, которого он любил и ценил всем сердцем… Но кто это, я так и не поняла, да и он не рассказал мне. Это была единственная тайна, которую он от меня сокрыл и скрывает до сих пор, а я даже завидую этому другу. Он мёртв, а господин Затейников до сих пор дорожит памятью о нём…
– Значит, ты не знаешь?
– Не знаю…
– C'est dommage (фр.: Жаль).
– Ева, – внезапно для всех начал Борис Феодов, – звёздочка наша, этот гад не достоин твоей любви, ты ведь это сама прекрасно знаешь. То, что он помог тебе, не означает, что ты должна вечно любить его. Оставь свою любовь к нему и живи для себя, а не ради него. Я же вижу, что ты, ёмаё, до сих пор любишь его и страдаешь от этой своей любви. Оставь его, пожалуйста; я очень боюсь вида женских слёз и не знаю, что сделать, чтобы утешить тебя.
– Спасибо, господин Феодов… Но вы не знаете силу женской любви; я не мог так просто отречься от неё и отвернуться от того человека, что сделал для меня всё, когда остальным было всё равно. Но спасибо вам, правда. Я постараюсь не плакать, чтобы не пугать вас.
Ева лучезарно улыбнулась сквозь слёзы, что продолжали скоротечно течь из её красивых васильковых глаз.
– Я закончила. Передаю слово следующему.
– И-и кто же им будет? – в нетерпении спросила Илона, не обращая внимания на чувства Евы, которые она считала пустяком. – О, придумала! Эй, ты, чёрный доктор! Будь следующим, а то я вспомнила, как господин Затейников что-то сказал тебе, и ты весь побледнел. Он упомянул какую-то девушку… Кто она?
Табиб Такута посерел: глаза его потухли, руки задрожали, к горлу подступил колючий ком. Взяв себя в руки, он медленно начал говорить:
– Эта тварь упомянула мою сестрёнку Азизу. Я не знаю, как он узнал о ней, так как я никогда о ней никому не рассказывал, но это было жестоко по отношению ко мне.
– Рассказывай давай!
– Р-рассказать?
– Конечно! Нам всем очень интересно, чёрный доктор!
– …в общем… – он запнулся и задрожал от прилива ужаснейших воспоминаний. – Нет, нет… Я…
– Рассказывай!
Табиб осмотрелся; все с интересом смотрели на него и ожидали.
– В общем… мне было девять, когда моя трёхлетняя сестрёнка погибла. Была осень, я в хорошем расположении возвращался со школы. Мама была на работе, дома находился только очень уставший отец, что следил за нашей непослушной и шумной Азизой. Я пришёл домой, но на мой стук никто не отозвался, а за дверью стоял странный шум. Я попробовал открыть дверь, и она оказалась открытой. Зайдя внутрь, я…
Он запнулся, тяжело дыша и смотря куда-то вдаль; взгляд его широко распахнутых от ужаса глаз был расфокусирован, губы дрожали.
– Отец убил и расчленил мою сестру топором, потому что очень устал от шума. Тогда он был долгое время чрезмерно уставший и злой; кроме меня этого никто не замечал. Я предупреждал маму, но тщетно: она меня не слышала.
Когда отец убивал Азизу, я стоял в проёме двери и наблюдал за этим, не смея шелохнуться. После того, как это чудовище посмотрело на меня, я убежал прочь из дому, спрятался в подъезде и вызвал полицию. Ничего внятного я не сказал, кроме адреса. Вскоре отца арестовали, а мы с матерью переехали в Даменсток, и с тех самых пор я стал бояться крови и смерти.
– Но почему ты стал доктором?.. – в ужасе спросил Сэмюель.
– Мама настояла на этом, я же всегда мечтал стать художником. Я часто падал в обмороки на парах, потому меня прозвали «падучим», – Табиб опустил взор на пол. – Ей богу, если выживу, прекращу карьеру доктора и стану художником. С меня достаточно.
Коридор погрузился в панихидное молчание. Всем было невероятно жаль Табиба, которому в детстве пришлось пережить весь этот ужас.
– Ну, – причмокнула губками Илона, – жалко, конечно, твою сестру. Теперь ясно, почему ты так на трупы реагируешь, «падучий», – она тяжело вздохнула. – Прости, я не умею говорить правильные вещи в такие моменты и сочувствовать…
– Что?? Ты извинилась?? – округлились глаза у Бориса.
