Станислав Владимирович Далецкий
Осенняя поездка в прошлое
Знакомство отца и матери Ивана Петровича перешло в их гражданский брак, в результате которого и родился сын , имя и отчество которому были даны по деду – так Иван Петрович стал полным тёзкой своего деда.
Почему брак родителей не был оформлен официально, остаётся только гадать, но вероятно из-за отказа Анны Антоновны, потенциальной тёщи Геворского, и её можно понять. Жене репрессированного дворянина и царского офицера, к тому времени уже расстрелянного, но об этом ещё никто в семье не знал, да ещё получить в зятья немца, находящегося под надзором милиции во время войны с Германией – это уже слишком. А жениться и куда-либо уехать Владимир тоже не мог, так как находился под надзором милиции, как немец. Из-за отсутствия собственного жилья, Лидия с ребёнком жила вместе с матерью в деревенском доме, куда вход Геворскому был ограничен, а сам он проживал тоже на съёмной квартире, вернее комнате.
Такие неустроенные отношения продолжались более полутора лет. Не видя выхода, Владимир Геворский стал злоупотреблять алкоголем, что, однако, не сказывалось на его профессиональной деятельности.
Например, в 1945г он получил патент врача частной практики, что давало право вести платный приём пациентов и их лечение, также платное, на дому. В те годы к частной практике допускались врачи с учёными степенями и хорошо зарекомендовавшие себя врачи высокой квалификации после сдачи соответствующих экзаменов и получения патента. Это ещё раз подтверждает высокую репутацию Геворского, как врача.
А сразу после войны положение усложнилось тем, что вернулся с фронта живший неподалёку парень, ставший советским офицером, член партии (ВКПБ – впоследствии КПСС) имеющий ранения и награды, из крестьян, который стал ухаживать за Лидией, несмотря на наличие у неё ребёнка и гражданского мужа.
Иногда происходило примерно следующее. Приходит Владимир в дом к Лидии, а там сидит сосед-фронтовик, который и говорит ему: «Что ты сюда пришёл? Уходи». На что Геворский отвечает: « У меня здесь сын и жена, а вот что ты тут сидишь?» А тот отвечает: « Вот сижу и буду сидеть, а таких как ты, фрицев, я на фронте бил».
С окончанием войны, с немцев сняли надзор и можно было Геворскому уехать, но куда и с кем? Известно, что весной 1946г к нему приезжал его отец, посмотреть на внука, но и ему уладить ситуацию не удалось, в том числе и из-за пристрастия Геворского к выпивке. К тому же Владимир, как выяснилось позднее, в это время уже был болен туберкулёзом в скрытой форме, но скрывал это, а как врач, занимавшийся лечением этой болезни, он знал, что дни его сочтены, что он уже не может быть надёжной опорой жене и сыну. Он принял решение уехать из городка, пока болезнь не развилась, и не было ещё опасности заражения окружающих и близких ему людей.
В общем, летом 1946г Лидия согласилась выйти замуж за соседа фронтовика, который пообещал взять к себе и её сына. Как пел Владимир Высоцкий: «Мол всё пойму и с дитём тебя возьму и пошла она к нему как в тюрьму». Через год у них родился общий сын, а сын Геворского остался жить у бабушки, и лет до 7 ему не разрешалось даже заходить в дом к матери, хотя пройти нужно было метров 200 по сельской улице. Со временем, конечно, он стал посещать мать, а потом и приезжать в гости в отпуск, когда стал жить самостоятельно, но это отдельная история.
Перед замужеством Лидии – матери Ивана Петровича, когда уже всё было решено, весной 1946г уехал из городка и его отец: Владимир Геворский, сначала в распоряжение облздрава, оттуда он переехал, в Таджикистан , где и умер в 1948 году от туберкулёза лёгких, которым он, болевший малярией, заразился от лечимых им больных.
О смерти В. Геворского сообщила женщина, ухаживавшая за ним в последний год жизни, письмом, адресованным сыну Геворского.
Вот это письмо:
«Дорогой мальчик! Ты ещё очень, очень маленький, ты не сможешь понять того горя, которое произошло сегодня.
Сегодня, 7 сентября 1948 года в 8 часов вечера не стало твоего папы, он ушёл из жизни, злая смерть вырвала у нас его. Ты помнишь своего папу? Сохрани о нём самые светлые воспоминания, он был у тебя очень хорошим. Он очень любил тебя, он ожидал, когда ты станешь старше, когда ты будешь понимать, чтобы воспитывать тебя. Теперь у тебя остались только мама, слушайся её, будь хорошим мальчиком, будь только таким, каким был твой папа. Папа честно прожил свою короткую жизнь.
Учись деточка, хорошенько, много читай, будь честным, порядочным человеком, этим ты выполнишь все желания твоего папочки.
Мама сохранит тебе это письмо, и ты поймёшь его, когда подрастёшь.
А пока расти скорей, скорей. Желаю тебе много счастья, оставайся здоровым.
Любящая тебя тётя Люда».
Вот и вся жизнь Владимира Геворского, длиной в 36 лет. Конечно это основные вехи, а его многие личные качества и поступки так и остались неизвестными его сыну.
И краткое заключение.
Человек, биографию которого частично восстановил его сын: по отрывочным сведениям и архивным данным, прожил непростую и короткую жизнь в переломные годы становления Советского Союза. Являясь чужим по национальности, он упорным трудом и настойчивостью выбился из нищеты, получил высшее образование и стал врачом, о котором и спустя более 40 лет благодарно вспоминали его бывшие пациенты, которым он вернул здоровье, потеряв своё. А врачом он был каких-то 6 лет. Многие ли из нас за 6 лет работы смогут оставить такую память? Конечно, нет. И это говорит о его незаурядных способностях как врача.
Он самостоятельно выучился играть на фортепиано, гитаре и некоторых других музыкальных инструментах и, по отзывам, имел абсолютный музыкальный слух. Находясь под постоянным гнётом жизненных обстоятельств, он не утратил человеческого достоинства, не преклонялся перед невеждами и проходимцами, занимавшими руководящие посты и решавшими судьбы людей, а занимался учёбой и работой по гуманной специальности врача. К сожалению, неизлечимая болезнь и трудные условия жизни того времени оборвали его жизнь в 36 лет, но это была достойная жизнь достойного человека.
Иван Петрович потом часто сожалел, что не начал поиски сведений об отце раньше, когда были ещё живы люди, знавшие отца, целы архивы и была единая страна – СССР, что позволяло обратиться в любые архивы на территории этой страны. А теперь в самостоятельных странах – осколках СССР, добраться до архивов невозможно. Но молодость беспечна и разумом зрелости не исправить ошибки молодости.
XXI
На следующее утро, Иван Петрович с семьёй брата собрались в дорогу на свою родину. Поехали на машине брата, который став безработным, стал свободным от времени. Возможно, безработица это и есть свобода в понимании демократов. Уж как они хулят прежнюю обязанность всех трудиться и лозунг советской власти: « Кто не работает – тот не ест». Сейчас, именно неработающие мошенники пьют и жрут в три горла и всё благодаря демократии.
В поездку увязались жена брата и его дочь с внучкой – экипаж машины сформировался полностью. Погода по-прежнему стояла спокойная, теплая и солнечная.
Ехали не спеша, так как разбитая дорога не позволяла быстрой и безопасной езды. Здесь, в глубинке области, вдали от магистральных дорог, разруха и опустошение земли виделись постоянно и повсеместно. Окрестные поля и луга заросли бурьяном и молодыми деревцами берёзы и осины. На местах когда-то больших деревень оставались лишь по несколько жилых домов. Земля совсем обезлюдела и затихла в ожидании новых, чуждых ей переселенцев.
Кавказцы и азиаты уже примериваются к здешним условиям: открывают торговые точки по скупке сельхозпродуктов и осваивают ближние к городам поля, выращивая для горожан овощи. Если так пойдет и дальше, то лет через пятьдесят русских людей здесь уже не останется, а новые обитатели этих мест будут мостить дороги плитами с русских кладбищ, как сейчас торгаши строят себе магазины и дома, разбирая сельские фермы и школы.
На полпути они остановились и съехали на обочину, чтобы отдохнуть от дорожной тряски и позавтракать. Внучка брата, умяв бутерброд, бегала взад-перёд по пустой дороге – за всё время пути им встретились только две-три машины. Раньше в это время года шла уборочная страда: комбайны обмолачивали поля, грузовики развозили с полей зерно, силос и сено, сельчане убирали урожай с огородов и заготавливали дрова на зиму, поэтому машины сновали по дорогам непрерывно. Сейчас было тихо и пусто.
Вдали виднелось озеро и на нём пара лебедей-шипунов. У озера раньше стояла небольшая деревенька – теперь от неё не осталось и следа. Лебедь осторожная птица и не селится там, где часто бывают люди. Теперь людей здесь не осталось, и лебеди обжили это тихое озеро. Иван Петрович вспомнил, как он, пятнадцатилетний студент сельхозтехникума, работал вместе со своей группой в этих местах на уборочной в сентябре. Работали они наравне со взрослыми целый день и всё же хватало сил сходить вечером на фильм в сельский клуб. Теперь от тех людей и полей остались только заросли бурьяна на месте их жилищ и на окрестных полях, да пара белых лебедей на озере.
Отдохнув полчаса, они поехали дальше. Вокруг раскинулся край озёр. Здесь, на абсолютно ровной местности, каждое небольшое понижение равнины, заполняясь водой, становилось неглубоким озером, потому озера и тянулись вдоль дороги и вдали от неё одно за другим, перемежаясь с полями и перелесками. Говорили, что озёр здесь сотни, каждое не больше километра, обычно круглое и глубиной 2-3 метра, не больше. В этих озёрах водились караси – единственная рыба, выживающая в местных условиях. Карасей ловили сетями, а потом рыбаки продавали излишки улова на местных рынках или просто у входа в сельский магазин, который в прежние времена был единственной торговой точкой в деревне и местом общения сельчан.
В подлые девяностые годы, когда многие местные жители остались без средств существования, а пенсии стариков стали совсем мизерными, все, кто мог, вылавливали карасей для пропитания. Все озера в округе процедили сетями, выловив почти всю рыбу, и несколько лет потом карась почти не ловился. Затем некоторые озёра прихватили в аренду или в собственность местные предприниматели, ловить рыбу посторонним запретили и карась появился вновь и в озёрах и в продаже, но уже по другой, спекулятивной цене – не всем доступной.
Наконец, перелески отступили от дороги до горизонта, и показался городок – цель и конец их поездки. Прямо на их пути, у въезда в город стояла кладбищенская роща вековых берёз, за которой виднелись крыши домов, а слева раскинулось озеро.
Путники решили сразу же заехать на кладбище, чтобы прибрать могилки родных, а если потребуется, то и нанять рабочих для расчистки выросших за лето зарослей бурьяна и крапивы. Как и везде, в этих местах, кладбище сильно разрослось, приняв много новых постояльцев и могилы родичей, бывшие на окраине, стали почти в центре – так что сразу и не найдёшь их в зарослях кустарника и травы. Но вот и знакомая группа крестов и памятников, отмечавших места упокоения обеих семей: по отцу брата и бабушке Ивана Петровича.
Всё погребение заросло репейником – руками не убрать и брат с семьёй поехал к своим знакомым за лопатой, а Иван Петрович остался и присел на скамью в центре надгробий. Это место было их семейным захоронением, но уже несколько лет как ушли последние представители их родов и на свободные территории стали заселяться чужие – благо место это было высокое, сухое и среди берез. Но что делать: это не квартира, чужака не выселишь, хорошо ещё, что не уничтожили древние могилы, оставшиеся без крестов и неизвестно кому из предков принадлежавшие.
Вон тот холмик без оградки, с железным крестом без надписи, который поставил Иван Петрович взамен деревянного, сгнившего от времени, принадлежит его прабабушке Евдокии, скончавшейся почти полвека назад, когда он уехал на учебу в Москву. Что он знает о ней?
XXII
Его прабабушка, Щепанская Евдокия Платоновна (урождённая Соловьёва) родилась в бедной крестьянской семье в 1867г (точная дата рождения не установлена) в селе в сорока километра на север от этого городка. Её отец Платон Соловьёв занимался сапожным промыслом и вёл крестьянское хозяйство. В семье было пятеро детей: Аксинья, Пелагея, Мария, Иван и она Евдокия. Многодетной крестьянской семье с единственным мужчиной, в то время, даже в Сибири: где не было крепостного права, жилось достаточно трудно. Земельные паи выделялись только на мужчин, а обработка земли требовала мужского труда. Отсюда и бедность. Как вспоминала Евдокия Платоновна, зимой не было на всех тёплой одежды и валенок и в морозы дети выходили из дома на улицу по очереди. Какой был дом тоже неизвестно, но скорее всего это был пятистенок – бревенчатый дом из двух помещений: кухни и горницы, общей площадью около 30м2 – обычный крестьянский дом в Сибири того времени, отапливаемый русской печкой и без всяких удобств.
Тем не менее, все дети этой бедняцкой семьи были обучены грамоте – окончили местную церковно-приходскую школу (3 класса), дальнейшее образование получила только Мария, которая окончила медицинские курсы, кажется в г. Тобольске который был в те времена губернским центром, а потом всю жизнь проработала акушеркой в больнице этого городка.
А Евдокия обучилась портняжному делу и стала работать швеёй у себя на дому. Надо думать, что это занятие в небольшом селе не приносило больших доходов, но позволяло содержать себя и оказывать помощь семье.
В личной жизни Евдокия, как говорили в то время, «засиделась в девках». Дело в том, что она повредила глаз, неизвестно когда и как, и с таким недостатком, деревенские женихи её обходили.
Может она так бы и осталась одинокой, но примерно в 1891-93гг появился и желающий на её руку и сердце – Щепанский Антон Казимирович, поляк, сосланный в Сибирь за политическую деятельность. Его биография неизвестна, а отрывочные сведения таковы: он был сослан (примерно в 1881-83гг) откуда и за что неизвестно. По семейным преданиям, как бы за деятельность в союзе «народовольцев» в группе Желябова, известного в те годы борца за свободу народа, а по нынешним представлениям – террориста. Он прошёл пешком по Владимирскому тракту на поселение в этом уезде, в пригородное село, где находилась пересыльная тюрьма.
На поселении он занялся предпринимательской деятельностью: сначала заготавливал и продавал щепу – это колотые из бревна дощечки, которыми покрывали деревенские крыши или оббивали дом для обмазки глиной, чтобы был теплее, а затем он занялся производством сливочного масла и торговлей. По своим делам, Щепанскому разрешалось передвигаться в пределах уезда, вот и оказался он в селе прабабушки, где и познакомился с Евдокией. Он был старше её лет на 10-15, но купец и порядочный человек без самодурства.
Надо сказать, что и Евдокия Платоновна имела характер твёрдый, была упорна, но без истерик и домашнего властвования, может именно поэтому Щепанский её и выбрал и, по-видимому, никогда об этом выборе не сожалел. Венчались они в этом городке, о чём есть запись в церковных книгах соборной церкви св. Георгия (в 30-е годы эта церковь была закрыта, купола снесены, а на остатках разместилась районная пожарная часть, существующая и по настоящее время).
Вскоре у Щепанских родилась единственная дочь – Анна, которая была крещена в православие в той же церкви. По-видимому, они уже постоянно проживали в городке. Сохранился и их дом: на берегу реки, фактически в центре городка, но на другом берегу. Дом имел 3 комнаты и кухню, был на фундаменте и под железной крышей, что по тем временам говорило о достатке.
К рождению дочери Анны у Евдокии, все её три сестры были уже замужем, но детей ни у одной из сестёр так и не появилось. Во время Первой мировой войны их дочь Анна: после окончания прогимназии, в том самом городке откуда и приехал Иван Петрович с братом, и педагогического училища в Ялуторовске, стала работать в пехотном училище города Омска и вышла замуж за офицера царской армии, а Евдокия Платоновна с Антоном Казимировичем продолжали жить в своём городке, куда перебрались и три её сестры и брат Иван. У Ивана был сын, но их дальнейшая судьба неизвестна.
Дочь Анна после замужества жила у родителей, а её мужа – Ивана Петровича, офицера и дворянина, судьба кидала по фронтам Первой мировой и гражданской войн. По принуждению, он служил то у белых, то у красных, пока в 1922 году его не демобилизовали, окончательно, из Красной армии и не сослали в Вологду – на проживание под надзором властей (милиции или ОГПУ). Вместе с ним в ссылку поехала его жена Анна с детьми (Августа и Лидия) и Щепанские: Евдокия Платоновна и Антон Казимирович.
Иван Петрович имел высшее образование и стал работать учителем, а его жена Анна вместе с матерью Евдокией вели домашнее хозяйство. Имущество Щепанских, а именно: дом, небольшой маслозавод и мельницу– отобрали как купеческую собственность, тем не менее, Щепанский Антон Казимирович получал государственную пенсию, как пострадавший от царского самодержавия. Так, одной рукой советская власть отнимала честно нажитое имущество, а начинал Щепанский с ноля, а другой рукой назначала пенсию за борьбу с царизмом.
В Вологде Щепанский по болезни лишился ноги и стал инвалидом, а в 1929 году умер, и Евдокия Платоновна вернулась обратно сюда в Сибирь, где и стала жить в доме у сестры Марии. К этому времени три её сестры были уже вдовами и жили вместе в одном доме, совсем недалеко от бывшего дома Щепанских. Мария работала акушеркой, Евдокия получала пенсию за мужа Антона Казимировича (до 1935г) и все вместе вели домашнее хозяйство: была корова, иногда и две, птица (куры, гуси, утки), держали и откармливали свиней – тем и жили в те трудные годы.
В 1930-ых годах, туда же вернулась и дочь Анна с детьми. Таким образом, в небольшом доме (около 40м2 общей площади), без каких-либо удобств, проживали семь человек (сестра Аксинья умерла в 1930г), к тому же небольшую комнату (около 7м2) постоянно сдавали, внаём квартирантам: семейной паре без детей или одинокому мужчине, о чём есть записи в домовой книге. Как все там ютились трудно представить. В 1935 году к ним приехал и Иван Петрович – дед, но сразу же по доносу он был арестован, обвинён в контрреволюционной деятельности, осуждён на 10 лет лагерей и сослан в Амурскую область, где позднее, в 1937 году был расстрелян (реабилитирован в 1990г).
В связи с арестом зятя, Евдокию Платоновну лишили пенсии, которую она получала за мужа – Щепанского, и она оказалась на содержании дочери Анны, которая стала работать учительницей начальных классов, имея трёх детей-подростков. Евдокия Платоновна вела домашнее хозяйство в доме, который ей остался по наследству от сестры Марии. Дочь Анна Антоновна работала учительницей, а внуки учились в школе и все получили среднее образование.
К началу Великой Отечественной войны (1941г), Евдокии Платоновне исполнилось уже 74 года, но она была крепкая крестьянская женщина: неустанно занималась домашним хозяйством, содержала корову, которой сама заготавливала сено на зиму. Летом много работы требовал огород, но он же и был поддержкой в питании, т.к. зарплаты Анны Антоновны хватало только на самое необходимое для неё с матерью и подросших детей. К этому времени сёстры Евдокии Платоновны уже умерли бездетными, внучка Августа вышла замуж и родила дочь, но всю войну прожила у бабушки, внук Борис ушёл на фронт, а внучка Лидия тоже жила у бабушки.
Как все они пережили войну, и какие тяготы испытывали эти женщины можно только гадать, подробности неизвестны, а делиться воспоминаниями, и сетовать на трудности, в те времена было не принято. Люди жили в тылу войны, и каждый делал всё, что требовалось для фронта и личного выживания.
После войны внуки Евдокии Платоновны разъехались и обзавелись семьями, а она осталась жить в своём доме с дочерью Анной и правнуком, которым и был сам Иван Петрович. Несмотря на свой возраст, она по-прежнему вела всё домашнее хозяйство, которое постепенно сокращалось: сначала отказались от коровы, примерно в 1955 году из-за больших натуральных налогов и трудным заготовлением сена на зиму.
В те времена у власти в СССР был Никита Хрущёв: первый «демократ» из коммунистов, малограмотный проходимец и самодур, вот он и решил, что в сельском хозяйстве люди должны работать, как на заводах, определённое время, освободиться от подсобного хозяйства, а продукты покупать в магазинах. И чтобы заставить так поступать, глупых людей, не понимающим этой «государевой» заботы, сельчан обложили налогом за каждую корову, свинью, курицу и т.д., так что стало невыгодно держать живность на сельском подворье и выращивать овощи и фрукты на огородах и в садах.
Таким образом, к 1957 году, к своему 90-летию, Евдокия Платоновна тоже освободилась от подсобного хозяйства, появилось свободное время, и она стала читать книги из библиотеки, которые приносил ей правнук, а кое-какие книги были и дома. Так она и запомнилась Ивану Петровичу: сидящая у окна и читающая книгу через очки, но одним глазом.
Дочь Анна в 1950-е годы окончательно вышла на пенсию и часто уезжала погостить к детям, а Евдокия Платоновна оставалась одна с правнуком. Её дом продали, потому что он был большой, и требовалось много дров для отопления, а взамен был куплен почти на берегу озера небольшой домик, где Евдокия Платоновна и прожила остаток жизни. Умерла она в возрасте 96 лет и похоронена под этим крестом, рядом со своими сестрами, от могил которых остались только безымянные холмики.
Такая длинная, почти вековая жизнь Евдокии Платоновны Щепанской охватила и патриархальную жизнь российских крестьян, сразу после отмены крепостного права, и все революции и две мировых войны. Это была трудная жизнь простой русской женщины, повторяющая все изломы судьбы России того периода.
XXIII
Рядом с прабабушкой, в тесной оградке под небольшим памятником, лежит бабушка Ивана Петровича – Анна Антоновна. Мать и дочь были здесь вместе уже около сорока лет. «Объединяет ли их там что-нибудь или лежат они рядом, но бесконечно далеко друг от друга в вечности?»– думал Иван Петрович, сидя на кладбище, на прогретой солнцем скамейке и слушая жужжание мух, уцелевших в эту осень из-за отсутствия осенних заморозков.
О своей бабушке он знал, конечно, больше, так как она была ещё жива в зрелые его годы и кое-что из их общения, при редких уже встречах, здесь в городке – где она прожила последние годы своей жизни, осталось в его памяти.
Его бабушка – Анна Антоновна (урожденная Щепанская) родилась в этом же городке в конце 19-го века. Она была единственной дочерью у своих родителей: Антона
и Евдокии Щепанских. Следует отметить, что родителям Анны к этому времени было: отцу – около 40 лет, матери – 27 лет, что по тем временам считалось уже чуть ли не пожилым возрастом.
Отец старался дать единственной дочери образование и после окончания ею начальной школы отвез ее на север за 200км, в другой город, на учебу в женской гимназии (прогимназия), где иногородние девочки жили в интернате и учились. Родители конечно навещали дочь, но не часто: 200 км – это 4 дня пути на лошадях в повозках.
В 1910 году Анна закончила прогимназию и поступила в Ялуторовское учительское училище, которое закончила в 1915 г, когда 1-я мировая война, в которой участвовала и Россия продолжалась уже целый год (с 1 августа 1914г). Ей было 21 год – возраст для замужества уже критический по тем временам, учительнице в деревне пару не найти, и она в 1916 году устроилась на работу в канцелярию Омского училища прапорщиков (ныне – Высшее Омское пехотное училище).
А с ноября 1916 г по февраль 1917 г в Омском училище прапорщиков проходил обучение Иван Петрович – его дед: дворянин, образование высшее, учитель, на фронте с августа 1914 г, награжден Георгиевскими крестами 4-ой, 3-ей, 2-ой степеней.
По-видимому, в училище прапорщиков они и познакомились, а в феврале 1917 г Анна Антоновна и Иван Петрович вступили в брак. Муж Анны Антоновны был потомственный дворянин, старинного, с 17-го века дворянского рода, поэтому Анна Антоновна в браке тоже была дворянкой, а ее дети по рождению также становились дворянами. По окончанию училища, Иван Петрович был произведен в офицеры (прапорщик – это первый офицерский чин в армии царской России) и отбыл к месту прохождения службы в городе Иркутске, а Анна Антоновна вернулась к родителям, где в ноябре 1917 г у нее родилась дочь Августа.
До 1922 г Анна Антоновна оставалась жить у родителей, здесь в городке, а Ивана Петровича – деда, судьба бросала то в тюрьму, к белым и красным, то на фронты гражданской войны. Но, иногда, им удавалось встречаться, и в августе 1920 г у них родилась вторая дочь – Лидия.
В сентябре 1921 г Иван Петрович был уволен из красной армии, как бывший царский офицер, и сослан в город Вологду. В ссылку отправились всей семьей: Иван Петрович и Анна Антоновна с детьми и своими родителями.
Поселившись в г. Вологде, Иван Петрович стал учительствовать по истории в средней школе, а Анна Антоновна занималась воспитанием детей, которых в 1922 г стало уже трое – родился сын Борис, а домашнее хозяйство вела ее мать Евдокия Платоновна.
В 1927 г Ивана Петровича, по-видимому, уволили из школы, как дворянина и бывшего офицера и он, историк по образованию, занялся торговлей антиквариатом, что в те годы НЭПа (Новой Экономической Политики) еще разрешалось.
В 1929 году умер отец Анны Антоновны – Щепанский Антон Казимирович, ее мать уехала на родину к сестрам, а Анна Антоновна с семьей переехала на жительство в Подмосковье, потому что в Москве, Ивану Петровичу – человеку без паспорта, проживать запрещалось. В Подмосковье они прожили до 1932 г, затем переехали в город Ростов-Великий – это 150 км от Москвы на берегу Плещеева озера, где и прожили до 1933 года. Все это время Иван Петрович занимался торговлей антиквариатом и даже был некоторое время искусствоведом в Историческом музее Москвы.
Какой доход приносила эта деятельность неизвестно, однако были случаи, что семья оставалась без средств существования, а Иван Петрович, уезжая в Москву, задерживался там органами милиции. Тогда Анна Антоновна оставляла детей одних, старшей дочери было 13-15 лет, ехала в Москву и, по-видимому, как-то помогала Ивану Петровичу разрешить ситуации с его арестами. В 1933 году, когда в центральной России был голод, Анна Антоновна с детьми уехала в Сибирь – на родину к матери, а Иван Петрович остался в Подмосковье и до 1935 года старался как-то обеспечить семью. Он посылал деньги и некоторые вещи для продажи, но, вероятно, получалось недостаточно, и в мае 1935 г он тоже приехал сюда в Сибирь. Чем он здесь думал заниматься неизвестно, но сразу по приезду, он, по доносу, был арестован и осужден на 10 лет лагерей, якобы за спекуляцию (в 1990 г Иван Петрович был реабилитирован по этому обвинению).
После осуждения и отправки мужа в лагерь, Анне Антоновне в течении года приходили письма Ивана Петровича, разрешенного содержания, например такое:
«11/VII-36 года с 4ой фаланги письмо 3е.
Вот уже около 3-х месяцев я не получал от тебя писем. Как писал в предыдущем, на 6 фаланге есть три письма, теперь уж может и больше, но до сих пор выручить не могу. Среди них уверен, есть же и от тебя. Не получая, всё передумаешь: и заболела ты или даже какое новое несчастье стянулось над твоей головой, и забыла уже меня, ну всё думается! С новой фаланги первое письмо послал 19/VI и второе – 2/VII. Завтра пошлю это, получишь второе уже. На три ближайших дня и я должен получить. Пока – весь нетерпенье! И так, пиши чаще. Это письмо посылаю с оказией, тороплюсь и лишь вкратце повторю существенное: – если не раздумала и не боишься разделить мою судьбу – посылай (по адресу: ДВК, гор. Свободный, Управление Бамлага НКВД, отдел по колонизации.) заявление о твоём желании колонизироваться со мной «вместе с мужем И.П.Д.», упомяни о своей прежней револ. деятельности и желании учительствовать вместе со мной. В общем изложи всё, что там подберёшь. Такое же (копия) заявление срочно заказным и мне на возбуждение ходатайства. Анна, не получая от тебя (писем) – окончательное решение я не посылал. К осени, началу учебного года надо бы устроиться. Тебе– то обязательно надо. Так что не совсем надеюсь на благоприятный результат, подавай и в горнаробраз. Не топчись на месте. И в минувшую зиму надо было устроиться. Ну ладно. Что дети? Ава уже приехала? Сегодня, но лишь во сне, я получил твоё письмо. Всё Ромочку вижу, чаще всех. Тебя тоже часто. Что буду делать, если не удастся колонизироваться? Здоровье поправляется, я не писал тебе, а был очень-очень плох. С января (теперь уже проходит) мучил фурункулёз, а тут цинга начиналась. Истощён до отказа. Все беды было навалились на меня. Боялся писать ведь и лишней тревогой нагрузить тебя. Но обошлось и пока прошло мимо.
Теперь отдыхаю, понятно в условиях Бама, а то всё на общих. Теперь знаю, что ещё поживу. Учёл опыт и довольно быстро. И всё-таки, что буду делать дальше, ума не приложу. Надеюсь, понятно, на лучшее. Пока же – один! И тут нечего умалчивать! Один! Ладно! Ребята пусть тоже пишут. Ты же не забывай своего старого верного друга. Что с Серёжкиными уже разъехались и как? Что делала дальше? Поподробнее о себе. Ни перевода, ни посылку ещё не получал. Посылку ещё на зиму точно послала или нет? Писала, что скоро пошлёшь. Острая нужда теперь уже минула и я выскребся кое-как. Уже справляюсь, но может впустую. На всякий случай – пиши и пиши. Адрес ещё раз сообщаю: всё тот же и лишь замени 6 фалангу на «фаланга № 4 искусственная». Пиши же! Ну, пока, до нового! Целую всех вас: тебя очень-очень, детей, бабушку. Авуся! Напиши мне самостоятельное письмо. Если будешь Аничка слать посылку – конверты с марками обязательно вложи, бумагу не надо – пока есть. Ну, ещё раз целую!
Кроме заявления в Свободный пиши и в Москву в Упр НКВД и ещё кому ты подумаешь.
Но всегда надейся, не получив ответа от меня пиши-пиши и пиши: живу от письма до письма.
Что ещё сказать тебе? Тоскую о тебе, люблю тебя, думаю о тебе, беспокоюсь о тебе.
Целую!!!
Ещё больше оценил Аня, теперь, когда прошлое было брошено. Прости.
Иван».
К этому письму небольшое пояснение:
В лагере Иван Петрович надеялся, поскольку он осуждён за спекуляцию, оформиться колонистом и поселиться вольным вместе с семьёй на Дальнем Востоке – такое тогда практиковалось с целью заселения этих территорий СССР. Поэтому и многие его письма посвящены решению этого вопроса, о чём он просил и Анну Антоновну. Может быть, что-то из этого и получилось бы, но в 1937 году письма перестали приходить. В лагере, также по доносу, Иван Петрович был обвинен в контрреволюционной деятельности и в 1937 году он был расстрелян, но семья до 1990 года об этом ничего не знала (в 1990 г Иван Петрович был реабилитирован и по этому обвинению).
