Станислав Владимирович Далецкий
Осенняя поездка в прошлое
Иван Петрович взглянул прямо перед собой и охнул: озеро исчезло! Вместо километровой глади воды перед ним внизу были сплошные заросли камыша и поросшие осокой болотные кочки. Кое-где виднелись кусты ивняка и березки, но чистой воды нигде не было. Озеро превратилось в болото!
Над зарослями камыша кружились чайки и вороны, по краям болота среди кочек сновали кулики, высоко в небе жалобно всхлипывали чибисы – это всё, что осталось от большого озера с чистой и удивительно прозрачной водой, куда он в детстве прибегал с мальчишками поудить гальянов и карасей.
Расположившись на плавучих островках озерной травы вдоль берегов, они забрасывали удочки в прозрачную воду и смотрели сквозь неё, как рыбешки подплывали к червячку на крючке, хватали его, и мальчишкам оставалось только подсечь рыбу на крючок и выкинуть на траву.
Прошло полвека, и не стало этого озера и той чистой воды, превратившейся в затхлую мутную жижу, в которой с удовольствием ковырялись вороны и болотные птицы. Иван Петрович подошел ближе и присел на лежащий ствол березы, каким-то образом, оказавшийся на берегу болота.
Вблизи, превращение озера в болото выглядело ещё более удручающе. Среди поросших травой кочек, по берегу, попискивая, бегали полевые мыши, дальше начиналась трясина, покрытая тиной и зарослями осоки, а ещё дальше шумели заросли камыша, который уже успел пожелтеть и подготовиться к грядущей зиме. В самой середине болота виднелось несколько хилых кустиков ивы: как они там прижились на метровой толщине торфа и тины, оставалось только гадать.
Он знал, что озера в этой местности постепенно превращаются в болота, потом в этих неглубоких болотах вырастают ивы, осины и березы и болота становятся болотистым лесом с зарослями брусники, клюквы, голубики и других сибирских лесных ягод. Такое место здесь называется «рямом» и озеро его детства находится на пути к превращению в рям. Но Иван Петрович никогда не думал, что такое превращение может случиться за его жизнь – иначе, все озера в округе были бы давно болотами, да и городское озеро внешне не изменилось, а это исчезло.
Значит такая у этого озера судьба, такая у него короткая жизнь. Как у людей: одни живут долго, век других короткий; одни оставляют свой след на земле, а другие исчезают бесследно, как будто их никогда и не было.
Вот и Иван Петрович незаметно, но быстро подошел к краю жизни, а что там впереди, на краю: болото или всё-таки гладь чистой воды. «Сейчас, я, конечно, живу в болоте, – размышлял Иван Петрович, сидя на берегу болота,– вся страна в разрухе и гнили, повсюду ядовитые испарения подлости, жадности и предательства, его труд утратил творческий смысл и сводится только к добыванию средств существования. Неужели так будет до самого его конца и последние свои годы и дни он проживет в этой болотной атмосфере или все – таки удастся на краю жизни вдохнуть утренней свежести над чистой озерной водой, как это было раньше – до наступления подлых времен? Но пока его жизнь не дает никаких поводов для оптимизма и надежд на избавление от груза депрессии, уныния и безысходности окружающей действительности. Так и сегодняшняя его прогулка на это озеро не вернула к светлым воспоминаниям детства, а лишь напомнила о мерзости и запустении нынешней подлой жизни».
Посидев ещё некоторое время на берегу болота, послушав крики мятущихся над ним чаек и шелест высохшего камыша, он разомлел под теплыми лучами осеннего солнца и незаметно задремал. Очнулся Иван Петрович от шума проезжающей неподалеку грузовой машины, в открытом кузове которой стояли, беспомощно мыча и болтаясь на ухабах, три коровы: по-видимому, их везли с летних пастбищ на зимнее жильё или на мясокомбинат – это уж как решит их хозяин. « Так и нынешние хозяева жизни в этой стране решают за людей кому из них еще дать пожить, а кто уже и не нужен и таких целыми городами, сёлами и деревнями обрекают на уничтожение бедностью, безнадежностью и бессмысленностью их существования» – подумал он, провожая взглядом измученных переездом коров.
Пора было отправляться в обратный путь. Иван Петрович, встав с бревна, осмотрел ещё раз всю равнину с болотом посередине, вдохнул теплого ароматного степного воздуха, повеявшего с окружающих лугов, и медленно зашагал назад по дороге, которая и привела его сюда, к бывшему озеру.
День катился к вечеру, пока он шел по лесной дорожке к городку, крайние дома которого уже показались между стволами берез. Время обеда давно прошло, но голода и жажды Иван Петрович не ощущал – он всегда был умерен в еде и легко пропускал положенное время приема пищи, если этому мешали дела или обстоятельства. Вот и сейчас, прогулки по местам былого детства и юности отвлекли его от бытовых забот о хлебе насущном.
Однако, немного перекусить не помешало бы и он, войдя в городок, заглянул в ближайший магазинчик, чтобы выпить стакан чаю с булочкой – на более существенный перекус он не решился из-за сомнений в свежести имеющихся в магазине продуктов.
Девиз нынешних торговцев: продать всё, что можно и нельзя есть – даже испорченные и негодные продукты, был ему хорошо известен и на отравления различной тяжести попадал и он, и его знакомые, даже в «хороших» столичных ресторанах и кафе. Просроченную продукцию надо выбрасывать, но это убытки хозяевам торговых заведений, поэтому они и выставляют на продажу всё что угодно, тем более что контроля нет никакого.
В советское время это были бы убытки государственного магазина, которые просто списывались – без ущерба, а то и к выгоде для торговых работников. Такие вот преимущества «частной» собственности перед «ничьей» советской, о чём постоянно кричат средства информации.
Выйдя из магазина, Иван Петрович остановился в раздумье: что делать дальше? Было около пяти часов дня. Улицы городка по– прежнему пустынны, с редкими прохожими, и несмотря на скорое окончание рабочего дня, людского оживления не наблюдалось. Так и не решив, чем ещё заняться, он опять направился к центральной площади в надежде встретить там кого-то из знакомых или просто посидеть снова на той же скамейке и вспомнить что – то ещё из своей прошлой жизни здесь.
В городке есть несколько мест, миновать которые нельзя при передвижении: это центральная площадь и мосты через речку. В этих местах он уже был и потому отправился снова в центр.
Два дня он в родном городке: прошелся по родным местам, встретил нескольких знакомых из детства и всё – оказывается ему здесь больше делать нечего, чужой он этому городу и его обитателям и нет ему места в этой жизни. А иногда, там в московском своем бытие, ему приходили в голову мысли оставить все дела и заботы, уехать сюда, купить домик и спокойно доживать жизнь там, где она и начиналась.
Всего за два дня он удовлетворил свою ностальгическую память о прожитых здесь годах и снова впереди пустота и бессмысленность существования: что здесь, что там. С такими мыслями Иван Петрович вышел опять на площадь в центре городка и снова сел на скамейку на аллее, где был и вчера. Ему не хватало общения с людьми из своего прошлого и он никак не мог вспомнить ещё кого –нибудь из своих знакомых тех времен, которые могли бы оставаться здесь и были бы ещё живы.
В раздумьях он закрыл глаза и опять чей-то голос, как и вчера, окликнул его. Иван Петрович открыл глаза и увидел перед собой маленькую пожилую женщину, почти старушку. С трудом, но узнал в ней бывшую жену своего приятеля, того самого, из-за которого он потерял свою любимую девушку, вспомнившуюся ему вчера на месте его бывшего дома у озера.
« Ну что, Иван не узнал? – спросила женщина, – Вот такая стала: сама себя не узнаю, – продолжала она,– сколько лет– то прошло. А ты, какими судьбами здесь оказался? Друг-то твой, Борис, умер три года назад. Знаешь ли?» «Знаю, знаю Надя, – отвечал Иван Петрович, – был у него в городе проездом отсюда, а через месяц позвонил, сказали что умер. Он же выпивал крепенько, меры не знал, а возраст, да болезни, ну конец и пришел. И тебя я узнал, – продолжал он вставая, – только ты какая-то маленькая стала, вроде ростом была выше или мне так показалось?» « нет, не показалось, – ответила женщина, – это болезнь суставов такая есть и рост у меня стал на 15 сантиметров меньше.»
Иван Петрович недоверчиво посмотрел на неё: «Не может быть! Рост – это же кости, как кости могут стать короче? Да и не сутулая ты». «Могут, ещё как могут кости стать короче, да и болят постоянно, приходиться лекарства пить дорогие, а учительская пенсия маленькая, так что каждый рубль на счету: то ли купить что из еды, то ли лекарства. И так здесь живут все старики, выбирая между голодом и болезнями, – ответила маленькая женщина, бывшая жена его умершего друга юности, – Но и ты изменился, – продолжала она, – вон и лысина светиться, так что все мы моложе не становимся. Обидно только, что проработав столько лет, приходится доживать в бедности и болезнях, раньше – то мы об этом и думать не могли, а вот пришлось. Впрочем, что мы разговоры здесь ведем, заходи в гости, чаю попьешь с конфетами, я как раз пенсию получила, вот конфеток купила, сырку, колбаски, заходи Иван, здесь же неподалеку я живу».
Иван Петрович знал, что живёт она совсем рядом, в прошлые свои приезды он иногда навещал её и согласился на предложение, тем более, что и чайку попить было самое время. «Только я за тебя держаться буду, мне так легче идти, можно?» – спросила маленькая женщина – старушка. «Конечно, что за вопрос!» – ответил Иван Петрович, и они медленно пошли по аллее к её дому – двое пожилых и не совсем здоровых одиноких человека.
Дом, в котором проживала эта маленькая женщина, был построен в 60-ых годах прошлого века и являл собой образец бездумного навязывания городского образа жизни сельским, по существу своему, жителям таких вот городков и поселков. Это был двухэтажный многоквартирный дом, с квартирами городской малогабаритной планировки, но почти без благоустройств. Здесь были только централизованное отопление, не вполне достаточное для сибирских морозов зимой, и холодная водопроводная вода, которую нельзя было пить из-за затхлого и солоноватого вкуса.
Не было горячей воды и, главное, не было канализации: общий дощатый туалет – скворечник стоял над выгребной ямой прямо во дворе, образованном ещё двумя такими же домами. Конечно, и в частных деревянных домах городка тоже туалеты – скворечники стояли во дворах, но там они предназначались для одной семьи, которая и следила за его чистотой, а здесь туалетом пользовались десятки семей и прохожие с улицы, поэтому можно представить себе, какие там были грязь и зловоние. Вот и сейчас, подойдя к дому, Иван Петрович почувствовал специфический запашок выгребной ямы, доносимый легким ветерком от этого места общего пользования.
Войдя в подъезд, Надежда открыла входную дверь и Иван Петрович, вслед за хозяйкой, вошел в её квартиру. Внутри квартира выглядела почти городской, но в туалете было пусто, а в ванной комнате и на кухне под раковинами стояли вёдра, которые при наполнении надо было выносить во двор и сливать всё в ту же яму под общественным туалетом.
Хозяйка приготовила чай и они, расположившись в комнате, не спеша, стали пить чай и вспоминать прошедшие времена своей молодости, когда Иван приходил в свои приезды на родину к ним в гости: своему приятелю Борису и его жене Наде. Как всегда, в таких случаях, хозяйка достала альбом с фотографиями и они стали вспоминать запечатленных на фото людей и связанные с ними события собственной жизни.
Случайно, среди фотографий Иван Петрович увидел снимок молодой женщины, в которой он сразу узнал ту самую, любимую девушку Асю, с которой он так нелепо расстался из-за своего приятеля Бориса – будущего и бывшего мужа Надежды, хозяйки квартиры, где он и находился сейчас. Он взял фото и долго рассматривал полузабытые черты лица своей бывшей девушки из прошлой жизни.
Хозяйка, помолчав, сказала, что Ася много лет назад приезжала в этот городок и навещала их с Борисом, с которым была знакома через него – Ивана. Тогда и было сделано это фото. Более того, есть телефон этой Аси и они иногда перезваниваются. «А ты не хочешь ей позвонить прямо отсюда? – спросила Надежда замолчавшего Ивана Петровича. « Зачем? Что я могу сказать ей? Разве что попросить напоследок прощения? Но если я сам себя так и не простил, что ей моё «прости» может значить? Мы прожили свои жизни так, как сложилось и возвращение в прошлое не дает ничего, кроме разочарований, потому, что все мы стали совсем другими людьми. Нельзя всю жизнь тащить за собой груз воспоминаний из прошлого – ни к чему хорошему это не приведет – знаю по своей жизни. Прошлое надо помнить, но так, чтобы эти воспоминания не мешали жить в настоящем, иначе можно прожить всю жизнь только в воспоминаниях о прошлом. Ты можешь потом ей позвонить и сказать, что я её помню, как помнят интересную книгу, хороший фильм без повторов, чтобы не разочароваться от первых и единственных впечатлений. Это была юность, в которую нельзя и не надо возвращаться – как в реальную часть своей жизни, а хранить только свои воспоминания об этом, ушедшем навсегда прошлом и хранить так, чтобы эти воспоминания не влияли на настоящее, во время всей жизни человека».
«Может ты и прав, – сказала Надежда, – а навестить своего друга Бориса не хочешь? Он же здесь похоронен по его желанию. Сейчас можно и сходить туда».
Иван Петрович немного подумал и отказался от прогулки на кладбище. «Знаешь Надя, я сегодня уже находился достаточно, завтра перед отъездом зайду к нему, прямо с автовокзала, только ты подскажи, где он находится, чтобы не искать». На том порешили, и Надежда подробно объяснила, где расположена могила его приятеля.
Иван Петрович ещё посидел в гостях у хозяйки этой нелепой полугородской квартиры, выпил снова чаю с печеньем, послушал, как Надежда подробно рассказывала о своем нынешнем житье – бытье: на мизерную пенсию после 50 –ти лет работы учительницей. Всё это было ему хорошо знакомо по рассказам других и из собственного опыта жизни в это мерзкое время стервятников и падальщиков.
Людей поставили на грань выживания: чтобы в поисках пропитания им некогда было задуматься о своей жизни. Тем более, некогда было искать виновных в этом скотском существовании, найти и наказать их за всех униженных и обездоленных, за отсутствие перспектив жизни у жителей страны, в особенности, у жителей таких вот городков и поселков.
Время прошло незаметно, уже начинало смеркаться, когда Иван Петрович поблагодарил хозяйку за чай и беседу и заторопился к месту своего жительства, куда дорога заняла всего несколько минут.
Вечер этого дня он провел с гостеприимными хозяевами дома. Сначала поужинали все вместе: замечательным борщём и пирожками с картошкой и печенкой – всё это приготовила хозяйка дома. За ужином, хозяин, выпив пару стопок водки, разговорился и с этим разговором они перешли в комнату, расположившись на диване перед гипнотизирующим экраном телевизора.
Как и везде, где в эти дни бывал Иван Петрович, телевизор был включен постоянно – сменялись только зрители, которые по своему желанию переключали телевизор на интересующую их программу.
Хозяин дома, Федор – крепкий 70 – ти летний сибиряк, раскрасневшийся от выпитой водки, с жаром комментировал вечерние новости из телеящика, и мелькающим на экране государственным мартышкам было бы полезно услышать оценку своей деятельности от простого русского человека. Сам себя Федор называл санитаром и вот почему: через два дома от него жил его брат – одинокий парализованный инвалид, за которым Федор ухаживал уже несколько лет – накормить и обиходить. А год назад, к этому брату Федор перевёз из соседней деревни, тоже парализованную, жену своего другого брата, который умер, оставив её одну и без присмотра. Так он и оказался сиделкой при двух инвалидах – потому и называл себя санитаром.
Имея такие заботы, он не терял жизненного оптимизма и с русской участливостью ухаживал за больными родственниками «Что поделаешь, не сдавать же их в дом престарелых, пока могу, буду делать, а там уж как бог пошлет», – говорил он Ивану Петровичу.
Но сейчас вечером, заботы об инвалидах были позади, и Федор давал свою оценку заявлению премьера из телевизора об очередном повышении пенсий в стране: «Да что они в Москве, совсем с ума сошли? – горячился Федор, – какое повышение пенсий: прибавили рубль, а цены в магазинах уже повысили торгаши – спекулянты и купить на эту пенсию с прибавкой можно меньше, чем до прибавки. При Сталине за спекуляцию расстреливали, а сейчас это не спекулянты, а бизнесмены – уважаемые у них люди. Что они сделали эти торгаши, кроме: «купи – продай», что построили? В городке никакой работы нет, а в администрации и в ментовке полно народу, полковников три штуки и полторы сотни ментов. Я, при Советской власти, работал шофером в автоколонне: там одних грузовиков было две сотни и ещё не хватало. Были: сельхозхимия, сельстрой, филиал авторемонтного завода, маслозавод, потребкооперация, кирпичный завод и ещё всякие мастерские, а сейчас ведь ничего нет – одни развалины. Старики получат пенсию, на неё весь город и живёт, да и не живёт вовсе, а доживает. Зайдешь в магазин за продуктами, а там чуть не каждый день новые цены: где рубль, где два надбавили – вот тебе Путин и прибавка к пенсии. Не прибавка это, а отбавка – денег больше, а купить на них можешь меньше».– ни как не мог успокоиться хозяин дома. «Молодёжи приткнуться негде – вот и пьют, да ещё какие – то наркотики появились, всё кладбище молодыми заполнено, – продолжал Федор, – им бы в город уехать, но и там везде разруха, тоже безработица: ни заводов, ни фабрик не осталось – одни банки кругом. На селе вообще всё уничтожили: крепкие хозяйства были, птичники, фермы молочные – теперь только развалины остались. От ферм бетонные плиты снимают и увозят за бутылку водки на постройку магазина или гаража для этих новых русских. Да и вовсе это не русские, а кавказцы и азиаты. У нас здесь кругом, во главе сельских объединений, которые стали вместо колхозов, одни чеченцы и азербайджанцы: им только печать предприятия нужна – они скупают скот у населения и продают его на мясо в города, а печати ставят на бумаги, что это их скот, от хозяйства.
«Ну что ты, Федор, это же капитализм с человеческим лицом, – подзадорил его Иван Петрович, – вон правители говорят, что надо трудиться, чтобы стать богатым хозяином, а мы, русские, только по домам сидим да обсуждаем и завидуем тем, кто добился успеха – потому и бедные. А при капитализме надо грызть всех: не щадить ни старого, ни малого, ни чужих, ни своих – тогда и разбогатеешь, может быть, но вероятно вряд ли. Ты вот ухаживаешь за больными родственниками, да ещё и бесплатно, а по-капиталистически, их надо бы бросить, сдать в приюты, а имущество присвоить – глядишь и начал бы получать от этого прибыль.
Эта банда, что захватила страну двадцать лет назад, так и сделала. Под имущество всей страны выпустили фантики – ваучеры и раздали по одному на человека, потом эти ваучеры скупили за бесценок или присвоили обманом ушлые люди, в основном еврейской наружности – они-то и стали хозяевами земли русской и всех заводов, газет, пароходов, как писал поэт Маяковский. Эти фабрики – заводы разграбили или продали иностранцам, а деньги увели за границу, там и живут. Туда же качают нефть и газ, а деньги делят между собой, уже и земля продается иностранцам. Поэтому мы, русские, стали лишними на своей земле и нас уничтожают нищетой, безработицей, водкой и наркотиками под песни и пляски из телевизора, чтобы мы ни о чем, опасном для этих мерзавцев и предателей, даже и подумать не могли.
Показывают, например, по телеку, как сын отобрал у матери пенсию и убил её. Это хорошо для них: и матери нет – значит не надо ей пенсию платить, и сын в тюрьме – уже человеком никогда не станет. А если мы будем, как ты, бескорыстно заботиться о родственниках: думать как помочь родным и близким и почему в такой богатой стране, мы стали нищими и лишними людьми, то сможем понять, что эту власть надо убрать и восстановить русские традиции о бескорыстной помощи друг другу – это опасно для нынешней власти, поэтому и не увидишь таких как ты людей по телевизору.»
«Может ты и прав, Иван, – помолчав немного, ответил Федор, – хоть бы кто-нибудь поднял нас, как когда-то Пугачёв, а уж мы бы подняли на вилы всю эту мразь, что сосет нашу кровь. Да только нет таких вожаков. Нынешние коммунисты: ни– бэ, ни– мэ, одни слова, а дел никаких». «Эти коммунисты – руководители хуже врагов, – ответил Иван Петрович, – потому что предатели. При Ленине депутаты в тюрьму шли за народ, а эти в депутаты лезут за деньгами и их задача успокаивать народ, чтобы, как ты говоришь, люди за вилы не взялись. Да и кому браться за эти вилы? Двадцать лет прошло с уничтожения Советской власти. Мы с тобой знаем, как тогда жилось на самом деле, но мы уже старики, а молодежи через телек внушили, что мы жили тогда все в тюрьме, разутые – раздетые, голодали и прочее. Хотя, как знать, если кто – то поднимется против этой власти, то может и молодежь присоединиться – перемен хотят все».
«Давайте, вы в Москве начните – Москва же и втянула нас в эту грязь, а уж страна поддержит вас, не сомневайтесь и убежать душегубы не успеют: ни полиция, ни армия не помогут, да и не будут они за нынешнюю власть сражаться». – рассуждал хозяин. «Что ты! В Москве сейчас живут, в основном, хозяева, их лакеи, торговцы с юга и Кавказа и всякий сброд: рабочих почти нет, крупные фабрики – заводы тоже уничтожены, а на мелких предприятиях только пикни – хозяин сразу пинком под зад выкинет за ворота.
В профсоюзах у руководства тоже предатели. Да и вообще, Москва хоть немного, но прикормлена за счет всей страны». « Вот у тебя Федор, какая пенсия? – спросил Иван Петрович. «Семь тысяч рублей», – ответил тот. «Ну а в Москве, таким как ты, доплачивают до двенадцати тысяч, – продолжал Иван Петрович, – а выехал ты из Москвы хоть на километр – будешь опять получать свои семь тысяч. Кто в Москве работает, например, врач или учитель – тот тоже получает в два раза больше, чем за чертой Москвы. А цены везде примерно одинаковые, у вас даже дороже продукты, чем в Москве, поэтому москвичи и не рыпаются на власть. Помнишь, пять лет назад, льготы пенсионерам хотели отменить – тогда поднялись только жители Подмосковья, а москвичи сидели по домам. На них рассчитывать нечего, – заключил он, – Здесь надо подниматься, а потом идти и брать Москву, как Минин и Пожарский четыреста лет назад изгоняли из Москвы врагов, так и сейчас нужно делать, да некому пока».
Они посидели ещё, помолчали от безнадежности своей жизни, и продолжили разговор в воспоминаниях о былой жизни городка, в котором оба и выросли. Эти воспоминания успокоили их. Потом хозяйка переключила телевизор на какую-то программу, где она смотрела очередной мыльный сериал о бедной девушке из такого же городка, которая приехала в Москву, долго мыкалась, чуть не стала проституткой, но потом ей повезло и она вышла замуж за богатого и хорошего – пригожего. Разговор мужчин прекратился сам – собой, да и пора было идти на покой – завтра Ивану Петровичу уезжать домой.
XXXII
Раннее утро третьего дня выдалось таким же тихим и теплым, как и в предыдущие дни. Казалось, что сама природа лета не хочет уступать осени её законные дни сентября.
Иван Петрович вышел во двор и сел на крыльцо. Стояла теплая тишина: ни шелеста ветра, ни щебетанья птиц, ни звуков от людей, животных и машин, только тихо жужжали мухи, усаживаясь на потрескавшие доски сарая уже прогретые осенним солнцем. Из собачьей конуры, потягиваясь, вылезла шавка на цепи и молча, не обращая внимания на постороннего ей Ивана Петровича, направилась к миске, а найдя её пустой, уселась рядом в ожидании хозяйской подачки. Наконец где-то в отдалении скрипнула дверь, проехала машина и послышались голоса прохожих: городок медленно просыпался от ночного оцепенения – наступал новый обычный день: бытовая рутина без радостей и печали.
Иван Петрович встал: его время здесь истекало, и пора было собираться в обратный путь домой. Покидав вещи в сумку, он позавтракал с хозяевами дома, попрощался с ними и пожелав им здоровья, а себе ещё и нового приезда сюда, отправился на автовокзал, откуда рейсовым автобусом – билет на который был куплен ещё по прибытию сюда – должен был уехать в город, потом в аэропорт и самолетом назад в Москву.
Времени до автобуса было достаточно и он, не спеша, пошел той же улицей, что и вчера. Перешел ветхим деревянным мостиком через речку и, оглянувшись, ещё раз всмотрелся в знакомые с детства места. Почти всё выглядело как прежде: только дома стали ниже, речка грязнее, а люди мрачнее. « А что ты хочешь? – спросил он сам себя – ты тоже не стал новее, лучше и радостнее – так и здесь».
По пути он зашел снова на кладбище и, вспомнив вчерашние пояснения бывшей жены своего приятеля юности, нашел наконец-то его могилу. Мраморный обелиск укрылся за березой и рядом с елью: он проходил уже здесь, но не заметил. С фотографии на памятнике на него осуждающе смотрел незнакомый лысый старик, в котором, даже при желании, нельзя было узнать того веселого и разбитного парня, с которым он полвека назад проводил часы досуга. И вот этот приятель, уже стариком, навсегда успокоился под могильной плитой. Нет человека: остались только нелепое фото на камне, фамилия и имя с датами начала и окончания жизненного пути. По традиции, надо бы положить хоть пару цветов, но Иван Петрович не догадался купить их по дороге, а возвращаться было уже поздно. Впрочем, совсем рядом оказались могилы его бабушек и он, сходив туда, взял у бабушек по цветку и положил их на плиту, под фотографией своего старого, теперь уже во всех смыслах этого слова, товарища.
Покинув кладбище через открытые одинокие ворота, Иван Петрович через несколько минут был уже на автовокзале. Этот вокзал был построен после его отъезда на окраине городка – сразу за кладбищем. В годы учебы и позднее, приезжая на родину, он всегда прибывал сюда – другого пути не было. Тогда вокзал всегда был полон людьми: зимой и летом, утром и вечером. Автобусы прибывали и уезжали, оставляя и забирая людей. Летом, в предвыходной день и автовокзал, и площадь перед ним были полны народа: тётки в плюшевых жакетах, матери с малыми детьми, целые семьи, подростки, юноши и девушки – все куда – то спешили озабочено – весёлые, потому что любая поездка, кроме как на похороны, это путешествие и новые впечатления.
Сейчас на вокзале скучали десятка два пассажиров в ожидании автобусов. В торговом киоске маялась на стуле продавщица – русская девушка лет восемнадцати, с пустым равнодушным лицом, в наушниках и с книгой в руках: покупателей не было. Иван Петрович подошел, купил бутылку воды в дорогу, чем отвлек продавщицу от книги, и сел неподалеку в ожидании своего автобуса. Спустя несколько минут появился кавказец, лет пятидесяти– хозяин киоска и стал заносить с улицы упаковки воды, соки, чипсы и сигареты: всё чем торговали в этом киоске.Девушка -продавец помогала ему раскладывать товары по полкам и Иван Петрович стал невольным свидетелем её разговора с хозяином – кавказцем. « Сколько продала?» – спросил тот. « Вот Ахмед Гасанович, триста рублей» – порывшись в карманах, ответила девушка. « Вай, вай – совсем мало, плохо идёт торговля: не стало пива и денег не стало, раззоришь ты меня, совсем плохо», – ответил кавказец. « А что я могу сделать, если люди ничего не покупают, да и людей здесь мало. И работаю целый день за сто рублей!» – обиделась девушка. « Слушай, ты! Какая работа! День сидишь ничего не делаешь, музыку слушаешь, да книги читаешь. Вы, русские любите книги читать! Ни за что деньги получаешь, да ещё и недовольна! Нэ хочешь, уходи! Другую найду! Тоже книги читать будет – таких здесь много!» – сказал кавказец и ушел. Продавщица снова села, покраснев от обиды.
« Да, – с горечью подумал Иван Петрович,– вот она демократия в действии, капитализм с человеческим лицом кавказской наружности. Заезжий чурек с деньгами, открыл в городке лавочку и не одну, за гроши нанимает русских девушек, которым деваться некуда после окончания школы: или проституткой на трассу или в такую вот лавчонку продавцом. Хозяин насилует их после работы, прямо здесь или в машине, потому что сексуальная связь с хозяином, будь-то кавказец или русский, есть обязательное условие работы продавщицей в таких лавчонках. Чурек и соплеменников своих заезжих иногда угощает русским девичьим телом, а чуть против, то выгоняет её с работы, да не просто так, а обвинив в воровстве: может и в полицию сдать местным держимордам, якобы за воровство – те тоже изнасилуют такую девушку по полной программе. А по телевизору поют песни – про комиссаров, которые: «девушек наших ведут в кабинет». Какие комиссары! Чуреки на русской земле с русским народом делают что хотят, под защитой русских выродков – полицейских. За это одно, кремлевских обитателей надо сажать на кол – без суда и следствия, а народ молчит или угодничает им. Подлое, подлое время!» – заключил свои размышления Иван Петрович.
Скоро объявили посадку в автобус, Иван Петрович вышел, окинув взглядом продавщицу в киоске, которая уже успокоилась и снова, с пустым равнодушным лицом надев наушники, читала книгу.
Пассажиры наполовину заполнили салон автобуса, контролерша проверила билеты, дверь закрылась, автобус тронулся и для Ивана Петровича начался отсчет обратного пути домой. Промелькнули и исчезли окраины городка, за окном проплывали мимо поля и перелески, он закрыл глаза и стал вспоминать впечатления об этих трёх днях пребывания на родине. « Всё же правильно я сделал, что съездил сюда», -решил он и задремал под мерное покачивание автобуса – асфальтовая дорога после недавнего ремонта была на удивление ровная без выбоин и ухабов.
Через два часа автобус въехал на областной автовокзал. Наступил полдень, и суета на вокзале была в самом разгаре: автобусы, люди и вещи менялись местами, перетекали вдоль перронов и растворялись в окружающих улицах и переулках.
Иван Петрович вышел из автобуса и смешавшись с толпой, оказался на привокзальной площади. Он отошел в сторонку и остановился у забора, чтобы размять затекшее тело и решить, что делать дальше. Билет на самолет был на завтрашнее утро, переночевать он договорился по телефону у своего двоюродного брата, жившего с семьей в этом городе. Брат сейчас, в разгар рабочего дня, наверное, был занят по работе на своем мелкооптовом складе – это его бизнес. Приехать к нему и сидеть дома одному, что-то не хотелось и, поразмышляв, он решил заглянутьк вдове своего друга, чью могилу он навестил сегодня утром перед отъездом из родного городка. Этот друг жил здесь, неподалеку от вокзала, а завещал похоронить себя на родине рядом с матерью и братом, что его вдова и исполнила.
