Теодор Драйзер
Финансист. Титан. Стоик
Глава 23
После нескольких лет этой тайной связи, когда узы симпатии и взаимопонимания становились все более прочными, грянула буря. Она разразилась нежданно, как гром с ясного неба, независимо от воли и намерения какого-либо человека. Это был лишь пожар, причем отдаленный, – великий чикагский пожар 7 ноября 1871 года, который полностью уничтожил деловую часть города и мгновенно породил недолгую, но бурную финансовую панику во многих городах США. Пожар начался в субботу и почти беспрепятственно продолжался до следующей среды. Сгорели банки, торговые дома, транспортные узлы и целые кварталы жилых домов. Самые тяжелые потери понесли страховые компании, и многие из них сразу закрылись. В результате убытки понесли производители и оптовики в других городах, которые вели дела с Чикаго, и чикагские коммерсанты. Колоссальные убытки понесли многочисленные капиталисты из восточных штатов, которые в последние годы были владельцами и арендаторами великолепных деловых зданий, торговых центров и частных резиденций, благодаря которым Чикаго уже тогда мог соперничать с любым другим городом на континенте. Транспортные потоки были нарушены, и дельцы на Уолл-стрит, Третьей улице в Филадельфии и Стейт-стрит в Бостоне мгновенно оценили серьезность ситуации уже по первым сообщениям. В выходные дни после закрытия биржи ничего нельзя было поделать, так как новость пришла с опозданием. Но в понедельник новости обрушились широким и быстрым потоком, и владельцы ценных бумаг железнодорожных и трамвайных компаний, правительственных облигаций и всевозможных акций и долговых обязательств начали сбрасывать их на рынок, чтобы получить наличность. Естественно, банки отозвали свои займы, и наступила биржевая паника, сравнимая лишь с «черной пятницей» на Уолл-стрит двумя годами раньше.
Каупервуд и его отец находились за городом, когда начался пожар. Вместе с несколькими друзьями из числа банкиров они поехали осматривать предполагаемый маршрут новой паровозной ветки, под которую было желательно получить кредит. Большую часть пути они проделали в легких двухместных колясках и поздним вечером в воскресенье вернулись в Филадельфию, где крики мальчишек-газетчиков сразу же привлекли их внимание:
– Эй! Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Все о большом пожаре в Чикаго!
– Экстренный выпуск! Чикаго сгорел дотла! Экстренный выпуск!
Крики были протяжные, зловещие, почти душераздирающие. В мрачных воскресных сумерках весь город будто погрузился в раздумье и молитвы, облетевшая листва и холодный воздух создавали унылое, безрадостное настроение.
– Эй, мальчик, – позвал Каупервуд, увидев плохо одетого паренька с пачкой газет под мышкой, завернувшего за угол. – Что там такое? Пожар в Чикаго?
Он многозначительно посмотрел на отца и других банкиров, когда потянулся за газетой, но лишь взглянув на заголовки, осознал размер катастрофы.
ВЕСЬ ЧИКАГО В ОГНЕ
Пожар беспрепятственно бушует в коммерческих районах города со вчерашнего вечера. Банки, торговые дома и общественные здания лежат в руинах. Прямое телеграфное сообщение нарушено с трех часов сегодняшнего дня. Никакой надежды на скорое окончание катастрофы.
– Выглядит довольно серьезно, – спокойно обратился он к своим спутникам. В его глазах и голосе появилась холодная, властная сила. Несколько позже он обратился только к отцу: – Если большинство банков и брокерских контор не будут держаться вместе, начнется паника.
Он быстро, блестяще и беспристрастно оценил свои непогашенные обязательства. Банк отца держал ценные бумаги его трамвайных компаний на сто тысяч долларов под залог в шестьдесят процентов от номинала. Бумаги городского займа еще на пятьдесят тысяч долларов были заложены под семьдесят процентов от номинала. Отец находился в доле с ним, выделив более сорока тысяч долларов наличными на обеспечение рыночных манипуляций с этими бумагами. Банковский дом «Дрексель и К°» числился в его отчетности кредитором на сто тысяч долларов, и эта ссуда будет востребована к погашению, если только они не проявят особого милосердия. «Джей Кук и К°» также был его кредитором на сто пятьдесят тысяч долларов. В четырех небольших банках и трех брокерских компаниях он числился дебитором на суммы от пятидесяти тысяч долларов и меньше. Городской казначей участвовал с ним в предприятиях на общую сумму около полумиллиона долларов, и огласка непременно приведет к скандалу; участие казначея штата оценивалось в двести тысяч долларов. Были сотни мелких счетов на суммы от ста долларов до пяти и десяти тысяч. Паника будет означать не только отзыв депозитов и досрочное погашение ссуд, но и тяжелую депрессию на фондовом рынке. Как он сможет реализовать свои ценные бумаги? Как продать их, не слишком много потеряв в стоимости, чтобы его состояние не было потеряно и он не оказался банкротом? Это был главный вопрос.
Он продолжал напряженно размышлять, когда прощался со спутниками, которые спешили домой, обремененные собственными невеселыми мыслями.
– Тебе лучше ехать домой, отец, а мне нужно послать кое-какие телеграммы. (Тогда телефон еще не был изобретен.) Скоро я приеду, и мы все обговорим. Дело оборачивается не лучшим образом. Ни с кем не говори об этом, пока мы не побеседуем и не решим, что делать дальше.
Каупервуд-старший уже пощипывал свои бакенбарды с озадаченным и встревоженным видом. Он думал о том, что с ним произойдет, в случае если Фрэнка постигнет неудача, так как уже глубоко увяз в его делах. Его лицо было испуганным и немного посерело, ибо он уже поставил под удар свои дела ради сына. Если завтра Фрэнк не сможет погасить кредит на сто пятьдесят тысяч долларов в ответ на возможное требование банка, то последующий скандал и позор лягут на плечи отца.
Фрэнк обдумывал свои запутанные отношения с городским казначеем и понимал, что никакие усилия одного человека не могут поддержать рынок. Те, кто обычно помогал ему, находились в таком же бедственном положении, как и он сам. Общая ситуация выглядела крайне неблагоприятно. Банковский дом «Дрексель и К°» взвинчивал цену на акции железнодорожных компаний и давал крупные ссуды под залог этих бумаг. Банковский дом «Джей Кук и К°» финансировал строительство Северо-Тихоокеанской железной дороги и прилагал все силы к тому, чтобы построить эту огромную трансконтинентальную систему без привлечения других инвесторов. Естественно, они уже долго занимались этим и, таким образом, находились в довольно уязвимом положении. По первому слову они начнут сбрасывать свои самые надежные активы – правительственные облигации и другие бумаги – для защиты бумаг, на которых можно спекулировать. «Медведи» поймут, в чем дело. Они будут бить в одно место, постоянно играя на понижение. Но он не осмеливался так поступать, поскольку это подорвало бы его основной капитал. Ему требовалось время. Если бы только у него было время – три дня, неделя или десять дней, то этот шторм обошел бы его стороной.
Больше всего его беспокоила сумма в полмиллиона долларов, прямо или косвенно вложенная Стинером в его предприятия. Приближались осенние выборы. Хотя Стинер уже отбыл в должности два срока, он был кандидатом на переизбрание. Скандал, связанный с городским казначейством, был очень неприятным делом. Он покончит с чиновничьей карьерой Стинера и с большой вероятностью отправит его в тюрьму. Скандал может подорвать шансы Республиканской партии на ближайших выборах. Безусловно, тогда всплывет и его имя, так как он имел непосредственное отношение к происходящему. Если это случится, ему придется иметь дело с политиками и их подручными. В том случае, если они подвергнутся жесткому давлению, какое предстоит испытать ему, станет известно, что он пытался захватить городские трамвайные линии, которые они считали своей законной добычей, – к тому же с помощью заемных денег из городской казны, – а это уже будет грозить поражением на выборах. Им это сильно не понравится. Будет бесполезно говорить, что он занимал деньги под два процента (большую их часть он брал с этой официальной оговоркой с целью обезопасить себя) и что он действовал лишь как посредник в интересах Стинера. Такие отговорки могут сойти для простодушной публики, но политики ни за что не проглотят их. Они сделаны из другого теста.
Однако у этой ситуации была оборотная сторона, вселявшая некоторую надежду: знание того, как делаются дела в городской политике. Для любого политикана, даже самого высокопоставленного, было бесполезно занимать возвышенную и отстраненную позицию во время такого кризиса. Все они, как большие, так и малые, разными способами получали прибыль через городские льготы и привилегии. Он знал, что Батлер, Молинауэр и Симпсон делают деньги на контрактах, с виду вполне законных, хотя их можно было рассматривать как протекция и торговля влиянием. Он также знал об огромных суммах от поступавших налогов на землю, на воду и прочее, которые стекались в различные банки, рекомендованные этими людьми как депозитарные хранилища для городских средств. Предположительно, эти банки хранили деньги города в своих сейфах в качестве бесплатной услуги, а затем реинвестировали их… но в чьих интересах? Каупервуду было не на что жаловаться, поскольку с ним хорошо обходились, но эти люди вряд ли могли надеяться на монополизацию всех городских служб. Он не был лично знаком с Молинауэром или Симпсоном, но знал, что они с Батлером зарабатывают деньги на его манипуляциях с городским займом. Кроме того, Батлер был чрезвычайно дружелюбен с ним. Не было большой натяжкой полагать, что если произойдет худшее, он сможет напрямую обратиться к Батлеру и получить поддержку. Каупервуд рассчитывал на это в том случае, если не получится сохранить секретность в делах со Стинером.
Он решил, что первым делом должен сразу же отправиться к Стинеру и потребовать ссуду еще в триста или четыреста тысяч долларов. Стинер всегда был очень сговорчивым, а в этом случае он поймет, как важно сделать так, чтобы недостача полумиллиона долларов в городской казне не была предана огласке. Это нужно сделать как можно скорее. Но где получить реальные деньги под городские бумаги? Для этого придется встречаться с президентами банков и трастовых компаний, с крупными биржевыми игроками и другими людьми. Кроме того, оставалась ссуда в сто тысяч долларов, которые он задолжал Батлеру. Он поспешил домой, быстро снарядил свой экипаж и поехал к Стинеру.
К его немалому смятению и неудовольствию, выяснилось, что Стинера не было в городе. Он с несколькими друзьями уехал на утиную охоту и рыбалку на Чесапик и должен был вернуться лишь через несколько дней. Сейчас он был на болотах или в каком-нибудь поселке. Каупервуд отправил срочную телеграмму с просьбой о немедленном возвращении в ближайший городок, а потом, для верности, в еще несколько окрестных мест. Он не рассчитывал на скорое возвращение Стинера, был растерян и не знал, что делать дальше. Нужно было срочно искать любой помощи и любого, кто мог ее предложить.
Вдруг его посетила полезная идея. Батлер, Симпсон и Молинауэр давно занимались городскими трамвайными линиями. Они могли объединиться, чтобы спасти положение и защитить свои интересы. Они могли встретиться с крупными банкирами, представителями «Дрексель и К°» и «Джей Кук и К°», и убедить их в необходимости поддержать рынок. Они могли выправить ситуацию в целом, создав концерн по закупкам, а под прикрытием их вероятной поддержки он продаст достаточно ценных бумаг, чтобы без потерь выйти из дела и даже немного заработать с игры на понижение. Это была блестящая мысль, достойная более крупного дела; единственная слабость заключалась в том, что он не был уверен в ее осуществимости.
Он решил немедленно отправиться к Батлеру. Его беспокоило лишь то, что теперь он будет вынужден раскрыть часть своей сделки со Стинером. Поэтому он сел в экипаж и поехал к Батлеру.
Когда он вошел в дом, знаменитый подрядчик собирался ужинать. Он не слышал криков мальчишек-газетчиков, не знал об экстренных выпусках и еще не представлял последствий пожара. Когда слуга известил о визите Каупервуда, он с улыбкой подошел к двери.
– Не желаете присоединиться к нам? Как раз подали легкий ужин. Не хотите ли чашку кофе или чаю?
– Спасибо, но не сейчас, – ответил Каупервуд. – Я очень спешу. Хочу совсем немного побеседовать с вами и поеду дальше. Я не задержу вас надолго.
– Ну, ежели так, то я иду. – И Батлер вернулся в столовую, чтобы положить свою салфетку. Эйлин, сидевшая за столом, услышала голос Каупервуда, и ей немедленно захотелось увидеть его. Она гадала, что привело его к ее отцу в такое позднее время. Она не могла сразу же встать из-за стола, но надеялась на это до его ухода. Каупервуд думал о ней перед лицом надвигающейся бури, точно так же, как он думал о своей жене и о многом другом. Если его дела пойдут кувырком, это тяжело скажется на всех, кто близок к нему. В первом приближении катастрофы он еще не мог судить о возможных последствиях. Он отчаянно размышлял об этом, но был далек от паники. Его красиво вылепленное лицо застыло в жестких, классических линиях; взгляд был твердым, как закаленная сталь.
– Ну вот, – проворчал Батлер по возвращении. Все черты его облика излучали довольство миром при нынешнем состоянии вещей. – Что с вами стряслось сегодня? Надеюсь, ничего страшного. У меня был прекрасный день.
– Я и сам надеюсь, что ничего серьезного, – отозвался Каупервуд. – Но так или иначе, нам нужно немного поговорить. Как думаете, не лучше ли подняться в вашу комнату?
– Я как раз собирался предложить это, – сказал Батлер. – Кстати, там есть сигары.
Они направились к лестнице. Батлер шел впереди, и когда он одолел первый пролет, Эйлин вышла из столовой, шурша шелковым платьем. Ее чудесные волосы были подобраны со лба и затылка в причудливые волны, образовывавшие золотисто-рыжий венец. Она вся сияла, а ее обнаженные руки и плечи были матово-белыми на фоне темно-красного вечернего платья. Она поняла, что происходит что-то неладное.
– О, мистер Каупервуд, как поживаете? – воскликнула она, выступив вперед и протянув руку, пока ее отец поднимался наверх. Она специально старалась задержать его, чтобы перемолвиться словом, а фамильярный жест предназначался для остальных членов семьи.
– В чем дело, милый? – прошептала она, как только ее отец оказался за пределами слышимости. – Ты выглядишь встревоженным.
– Надеюсь, ничего особенного, дорогая, – ответил он. – Чикаго горит, и завтра будут неприятности. Мне нужно поговорить с твоим отцом.
Она успела лишь сочувственно и расстроенно сказать «ох», прежде чем он убрал руку и последовал наверх за Батлером. Она сжала его локоть и прошла в гостиную через холл. Там она села и задумалась, потому что еще никогда не видела на лице Каупервуда выражения такой суровой и решительной расчетливости. Лицо его было бесстрастным и словно застывшим, холодным. А этот глубокий, странный, непроницаемый взгляд! Значит, пожар в Чикаго. Но какое это имеет отношение к нему? Почему он так взволнован? Он никогда не посвящал ее в подробности своих дел. Она все равно не могла бы разобраться в этом лучше, чем миссис Каупервуд. И все же она беспокоилась, потому что это был ее Фрэнк и потому что она была связана с ним, казалось бы, нерасторжимыми узами.
Литература, не считая подлинных мастеров, дает нам лишь одно представление о любовнице: хитроумной и расчетливой сирене, которая охотится за душами мужчин. Журналисты и авторы морализаторских памфлетов того времени лелеяли это представление с почти фанатичным рвением. Они считали, что правила совместной жизни имеют божественную природу, а забота об их исполнении является уделом крайних консерваторов. Однако существует и другой вид отношений, не имеющий ничего общего с расчетливым выбором. В большинстве случаев он не связан с предварительным замыслом или притворством. Обыкновенная женщина, обуреваемая страстями и по-настоящему влюбленная, не более самостоятельна, чем маленький ребенок. Она может измениться – «и ад не знает ярости такой…»[27] – но гораздо чаще любовнице характерны жертвенность, уступчивость, заботливость, которые сами по себе противоположны властной требовательности законного брака, причинившей столько ущерба отношениям между супругами. Человеческий темперамент, мужской или женский, не может устоять перед этой бескорыстной, жертвенной нотой и глубоко почитает ее. Она придает жизни особую исключительность. В ней можно видеть связь с новейшей художественной концепцией: величие духа является главной отличительной чертой великой картины, великой скульптуры, великого произведения искусства. Это способность добровольно и без колебаний посвящать себя любимому делу или любимому человеку. Именно такое душевное состояние сейчас было важнее всего для Эйлин.
Щекотливость положения, в котором он оказался, беспокоила Каупервуда, когда он последовал за Батлером в его кабинет наверху.
– Садитесь, садитесь. Не желаете немного выпить? Ну да, я вспомнил, что вы не пьете. Возьмите сигару. Итак, что же вас беспокоит?
Снаружи слабо доносились выкрики, раздававшиеся из густонаселенных кварталов:
– Специальный выпуск! Специальный выпуск! Все о большом чикагском пожаре! Чикаго сгорел дотла!
– Вот что, – ответил Каупервуд, сделав жест в сторону окна. – Вы слышали новости?
– Нет. О чем они кричат?
– В Чикаго бушует большой пожар.
– Ах, вот что, – отозвался Батлер, все еще не понимавший сути дела.
– Деловые районы уже сгорели, мистер Батлер, – мрачно продолжал Каупервуд. – Полагаю, что завтра наши финансы могут рухнуть. Вот почему я пришел поговорить с вами. Как обстоят дела с вашими вложениями? Надеюсь, они сокращены до разумных пределов?
По выражению лица Каупервуда Батлер вдруг догадался, что произошло нечто очень плохое. Он откинулся на спинку кресла, поднял свою большую руку и прикрыл ею рот и подбородок. Над крупными пальцами и большим мясистым носом блестели его круглые глаза под кустистыми бровями. Его седые короткие волосы жестким ежиком стояли на голове.
– Вот оно как, – произнес он. – Вы ожидаете, что завтра будут неприятности? А как обстоят ваши собственные дела?
– Думаю, совсем неплохо, если только люди с деньгами не потеряют голову и не ударятся в панику. Завтра или даже сегодня ночью от нас потребуется немало здравомыслия. Как вы понимаете, мистер Батлер, мы стоим перед угрозой реальной паники. Возможно, она продлится недолго, но натворит немало бед. Уже завтра после открытия биржи ценные бумаги упадут на десять-пятнадцать пунктов. Банки потребуют вернуть займы, если не будет достигнута какая-то договоренность, чтобы этого не произошло. Никто не сможет добиться этого в одиночку; понадобятся согласованные действия нескольких людей. Вы с мистером Симпсоном и мистером Молинауэром можете это сделать, то есть могли бы, если бы убедили крупных банкиров совместно поддержать рынок. Будет сильнейшее давление на ценные бумаги трамвайных линий, причем на все сразу. Если их не поддержать, то они пробьют дно. Я подумал, что вы с мистером Молинауэром и другими акционерами захотите вмешаться. Если вы этого не сделаете, то могу признаться, что мне придется довольно туго. Я недостаточно силен, чтобы выстоять в одиночку.
Он размышлял, следует ли ему раскрыть всю правду об отношениях со Стинером.
– Что же, дела плохи, – спокойно и задумчиво сказал Батлер. Он думал о своих делах. Паника не сулила ему ничего хорошего, но он не находился в отчаянном положении. Он не мог разориться. Да, он мог потерять кое-какие деньги, но не огромную сумму, пока не поправит свои дела. Тем не менее он не хотел вообще никаких убытков.
– Но как получилось, что вы оказались в таком затруднительном положении? – с интересом спросил он. Он гадал, почему резкое падение акций трамвайной сети причинит серьезный ущерб Каупервуду.
Теперь оставалось солгать либо сказать правду, но Каупервуд боялся лгать в этом вопросе. Если он не получит понимания и поддержки Батлера, ему грозит разорение, а если он разорится, то правда так или иначе выплывет наружу.
– Буду с вами откровенен, мистер Батлер, – сказал он, доверившись сочувствию пожилого джентльмена и глядя на него с бодрой уверенностью, которая так восхищала Батлера. Иногда он гордился Каупервудом не меньше, чем собственными сыновьями. Он искренне считал, что помог этому юноше добиться своего нынешнего положения.
– Дело в том, что я покупаю акции трамвайных линий, но не только для себя. Сейчас я открою вам то, о чем предпочел бы умолчать, но ничего не поделаешь. Если я этого не сделаю, то причиню вред вам и многим другим людям, чьи интересы я не хочу задевать. Мне известно, что вас интересует результат осенних выборов. Правда состоит в том, что я приобретал большое количество акций для мистера Стинера и некоторых его друзей. Не знаю, сколько денег для этих операций поступало из городской казны, но думаю, что много. Я понимаю, что это значит для мистера Стинера, Республиканской партии и ваших интересов, если я разорюсь. Не думаю, что мистер Стинер затеял это дело по собственной инициативе, – полагаю, я виноват не меньше, – но оно появилось не на пустом месте. Как вам известно, я решил вопрос с городским займом для мистера Стинера, а потом некоторые из его друзей захотели, чтобы я вкладывал для них деньги в бумаги трамвайных компаний. Я занимаюсь этим уже довольно давно. Лично я позаимствовал значительные суммы у мистера Стинера под два процента годовых. В сущности, сделки первоначально совершались за счет этих денег. Я не собираюсь возлагать вину на кого-либо. Все было завязано на мне, и я не отказываюсь от этого, но если меня постигнет неудача, то мистер Стинер будет обвинен, и это отразится на городской администрации. Естественно, я не хочу стать банкротом. Этому нет оправдания. Если бы не эта паника, то я бы считал, что нахожусь в самом выгодном финансовом положении за всю свою жизнь. Но я не могу выдержать эту бурю без поддержки, поэтому я хочу знать, поможете ли вы мне. Мистера Стинера нет в городе, иначе я взял бы его с собой, чтобы он засвидетельствовал мои слова.
Каупервуд откровенно лгал о своем намерении привести Стинера и не собирался возвращать деньги в городскую казну, кроме как по частям и с выгодой для себя. Но его слова звучали весомо и казались искренними.
– Сколько денег Стинер вложил под вашу ответственность? – спросил Батлер. Он был немного сконфужен необычным развитием событий. Все это представляло Стинера и Каупервуда в довольно нелестном свете.
– Примерно пятьсот тысяч долларов, – ответил Каупервуд.
Старик выпрямился.
– Так много?
– Немногим меньше или чуть больше, точно не скажу.
Старый подрядчик мрачно выслушал объяснения Каупервуда, думая о том, как это повлияет на интересы Республиканской партии и на его собственные контракты. Ему нравился Каупервуд, но сейчас тот завел речь о неприятных вещах и хотел многого. Батлер медленно думал и неспешно действовал, но когда он думал и действовал, то делал это хорошо. У него имелись значительные суммы, вложенные в акции трамвайной системы Филадельфии, вероятно, не менее восьмисот тысяч долларов. У Молинауэра, наверное, было раза в два больше. Он не знал, сколько акций было у сенатора Симпсона. В прошлом Каупервуд говорил ему, что, по его мнению, сенатор крупно вложился в эти бумаги. Как и у Каупервуда, большинство этих акций находилось в кредитном залоге в различных банках, а полученные заемные средства инвестировались в другие проекты. Срочное погашение этих займов представлялось неразумным или неудобным, хотя положение любого из членов триумвирата было далеко не таким плачевным, как у Каупервуда. Они без особого труда могли избавиться от этих активов, хотя и не без потерь, если не поспешат предпринять защитные меры.
Он не стал бы особенно беспокоиться, если бы Каупервуд сказал, что участие Стинера ограничивается суммой от семидесяти пяти до ста тысяч долларов. Это можно уладить. Но пятьсот тысяч!
– Это целая куча денег, – проворчал Батлер, думая о поразительном безрассудстве Стинера, но еще не увязывая это обстоятельство с хитроумными махинациями Каупервуда. – Здесь есть о чем подумать, но если утром начнется паника, то нельзя терять время. Если мы поддержим рынок, насколько это улучшит ваше положение?
– Намного, – ответил Каупервуд, – хотя, разумеется, мне придется привлекать деньги из других источников. У меня находится ваш депозит на сто тысяч долларов. Вы захотите сразу же вернуть эти деньги?
– Вполне вероятно, – сказал Батлер.
– Не менее вероятно, что я буду испытывать острую нужду в деньгах и не смогу вернуть такую сумму без большого ущерба для себя, – добавил Каупервуд. – Это лишь одно из многих обстоятельств. Если вы сможете объединиться с сенатором Симпсоном и мистером Молинауэром как крупнейшие акционеры трамвайных компаний и побеседуете с мистером Дрекселем и мистером Куком о поддержке рынка, то положение существенно облегчится. У меня все будет в порядке, если мои кредиты не будут востребованы к погашению, а они не будут востребованы, если рынок не просядет слишком глубоко. В противном случае мои ценные бумаги обесценятся, и я не смогу устоять.
Батлер поднялся из-за стола.
– Это серьезное дело, – сказал он. – Лучше бы вы со Стинером не заходили так далеко. С какой стороны ни посмотри, это выглядит неприглядно. Скверное дело, очень скверное, – строго добавил он. – Тем не менее я сделаю все возможное. Не могу обещать многого, но вы всегда нравились мне, и я не стану давить на вас, если не буду вынужден это сделать. Но мне это очень не нравится, и я не единственный, кто решает дела в этом городе.
В то же время Батлер считал, что со стороны Каупервуда было достойно предупредить его о состоянии дел и об исходе городских выборов, даже если при этом он спасал собственную шею.
– Как думаете, вы сможете на день-другой придержать в секрете вопрос о Стинере и городской казне, пока я не поправлю свои дела? – озабоченно спросил Каупервуд.
– Не могу этого обещать, – отозвался Батлер. – Я сделаю все, что смогу, можете рассчитывать на это. Излишняя огласка только повредит всем.
Он думал, как можно будет смягчить последствия преступления Стинера в том случае, если Каупервуд станет банкротом. Подойдя к двери, он распахнул ее и позвал:
– Оуэн!
– Да, отец?
– Пусть Дэн заложит для меня легкую коляску и подаст ее к дверям. Надень пальто и шляпу; мне нужно, чтобы ты поехал со мной.
– Хорошо, отец.
Батлер вернулся в комнату.
– Настоящая буря в стакане, не так ли? Чикаго в огне, а мне приходится суетиться здесь, в Филадельфии. Ну, что же… – Тем временем Каупервуд встал и направился к выходу. – А вы куда?
– Домой. Ко мне приедут несколько человек, с которыми нужно поговорить. Но я вернусь позже, если смогу.
– Ладно, – отозвался Батлер. – Так или иначе, я буду здесь к полуночи. Полагаю, тогда мы встретимся, и я расскажу вам, что удалось предпринять. Всего доброго.
Он прошел в кабинет, собираясь что-то забрать, и Каупервуд один спустился по лестнице. В холле Эйлин, стоявшая за портьерой, жестом попросила его подойти.
– Надеюсь, ничего серьезного, милый? – сочувственно поинтересовалась она, столкнувшись с его суровым взглядом.
Но сейчас было неподходящее время для любовных откровений.
– Нет, – почти холодно ответил он. – Думаю, нет.
– Пожалуйста, Фрэнк, не забывай обо мне надолго из-за своих дел. Ты не забудешь, правда? Я так люблю тебя.
– Нет, не забуду! – Его ответ был искренним и быстрым, но довольно рассеянным. – Неужели ты думаешь, что я могу тебя забыть?
Он начал целовать ее, но шум наверху встревожил его.
– Ш-ш-ш!
Он пошел к двери, а она проводила его пылким и сочувственным взглядом.
Что, если что-то случится с ее Фрэнком? Что она тогда будет делать? Это тревожило ее. Что она может, что должна сделать, чтобы помочь ему? Он выглядел таким бледным и напряженным!
