Валерия Василевская
Просроченная клевета
Глава 6. Я всех выслушиваю, но никому не верю
Сколько лет практикую, а так и не научился отстраненному общению с женщинами. Знаю, что должен быть сдержан и объективен. Подобно Эркюлю Пуаро, безразличен к влиянию эмоций, отключающих «серые клеточки».
Не то, чтобы я влюблялся, пламенно и навеки. И не то, чтоб на фоне влюбленности забывал, с какой стати мы встретились, и что от меня ей нужно. Мысли движутся неуклонно в заданном направлении, отрабатывают гонорар, желания не выходят за границы наивного платонизма. Никто не упрекнет детектива в посягательстве на честь и свободное время доверившихся мне дам.
Но я очаровываюсь. Я стараюсь понять человека, который пришел к юристу (ну не ко мне же лично!) со своими большими проблемами. И вдруг понимаю, что любуюсь ею. Наитие затягивает, я все меньше сопротивляюсь, я как будто плыву в магнетизме ее слов, ее шарма, ее плоти…
Увлечение неизбежно. Я знаю, что маневрирую на лезвии принудительной вежливости. Уверен, что только конкретные, официальные отношения, которые я себе позволяю, не позволяют ей видеть большее, задумываться о большем или отвергать большее.
И все-таки, не могу отказаться от новой влюбленности. Общение с этой женщиной приносит мне наслаждение.
– Добрый день, Арсений Петрович!
Я рада вас видеть. Занимайте любое кресло, располагайтесь поудобнее. Чай, кофе, коньяк, виски? Вода со льдом?
Беркутов прошел в гостиную, выполненную в стиле Людовика ХIV. Голубые обои с золотыми виньетками, тяжелая парча штор, изощренная мебель из красного дерева на изогнутых ножках, и манящие перси юной толстушки на темном фоне испещренного патиной полотна.
– Чай со льдом и немного печенья, если можно. Хотя, в подобном интерьере было б куда уместнее откушать запеченного фазана, начиненного рябчиками и фруктами.
Клава едва улыбнулась:
– С дичью в стране напряженка, а печенье и фрукты могу принести. На случай, если наша встреча затянется, на кухне еще много продуктов.
И вышла в означенное хранилище, оставив по себе едва уловимый аромат парижских роз. Детектив вытянул ноги. Не женщина, а загадка! Красавицей не назовешь, а, заманивает, затягивает. Ну скажите, кого может привлечь строгий синий костюм, скрывающий тонкие колени, стянутые на затылке волосы, бледное, чуть подкрашенное лицо, освещаемое неоном неправдоподобных глаз? И тонкие пальцы в кольцах, теребящие край жакета? И пугливый лихорадочный румянец, пробивающийся на скулах? Ходит, будто получила аристократическое воспитание – линейкой по спине. Великолепная посадка головы, спутница непомерной гордыни. И мимолетная жалобная улыбка, будто умоляющая не судить строго, понять и помочь.
– Клавдия Васильевна, вы решили мне что-то рассказать?
– Да. Решилась. – Девушка поставила недопитый кофе на стол, сгорбилась в кресле, обхватила колени ладонями. – Недавно, вы нанесли мне удар, Арсений Петрович. Прошло два дня, я многое передумала, переболела своей трусостью и поняла, что у меня хватит сил узнать правду. Более того, я обязана узнать правду именно сейчас. Потому что встретила вас. Вы сумеете объяснить, что я не понимаю в своей жизни.
Выигрывает тот, кто на вещи смотрит реально.
Мой выигрыш будет в избавлении от преследования. В том, что больше никто, никогда, не станет монтировать мои снимки. И я наконец избавлюсь от комплекса вины, от комплекса стыда, которые постоянно навязывает мне кто-то со стороны! Этот человек должен быть наказан!
– Наказание не по моей части, Клавдия Васильевна. Я адвокат и сыщик, а не палач.
– Я не желаю никого убивать. Неужели в законе не найдется параграфа с наказанием за оскорбление женщины? Неужели подонка, кто меня преследует годы, нельзя будет привлечь к суду?.
– Параграфы-то найдутся. А вы когда-нибудь слышали о подобных процессах? До девятнадцатого века мужчины дрались на шпагах за честь любимых, позже ограничивались пощечинами. В наше развратное время…
– Одни мирятся с опытностью жены, другие выдумывают ей грехи, делают совместную жизнь нестерпимой. Я хотела бы оказаться в третьей группе, Арсений Петрович, в компании с безукоризненными женами. Вы беретесь за это дело?
«После недавней ночи, когда давали интервью, сидя за одним столиком с известным женолюбом Ропшильдом? А потом укатили с ним в одной машине? Интересные у вас взгляды на безупречность».
– Безусловно, берусь. Пора переходить к фактам. Разрешите, я включу магнитофон. Насколько я понял, Клавдия Васильевна, со смертью фотографа история с монтажом не показалась вам завершенной. Вы уверены, что она может повториться, может иметь иное неприятное продолжение. Таким образом, мне следует найти заказчика и выяснить его дальнейшие намерения.
– Вы поняли меня с полуслова.
«Слов, положим, было достаточно».
– Вы подозреваете кого-то конкретно? Кто-то вас шантажировал подобными снимками раньше?
– Никто никогда ничего у меня почему-то не требовал. Эти картинки появляются через годы, чтобы испортить мне жизнь, и всякий раз добиваются успеха. Кому и зачем это надо – представления не имею. Но я уверена, что Кнедыш убит не по приказу моего мужа. Владимир на такое не способен!
– Я тоже так думаю. Иначе, люди Белозерского изъяли бы документы, компрометирующие его супругу, до нашего прихода. Как видите, это оказалось не сложно, и времени было достаточно.
Клавдия Васильевна, может быть, вы расскажете все по порядку? Когда странные фотографии появились в первый раз?
– Расскажу. Я решилась. Вот видите, принесла мой старый семейный альбом из Снегирева и снимки, добытые вами во вторник.
– Кнедыш тоже родом из Снегирева. Его мать уехала в Москву со вторым мужем, когда Кирилл был уже женат.
– Но мы учились в разных школах и никогда не были знакомы!
– Тем не менее, что-то вас связывает. Или кто-то, общий знакомый. Возможно, моя задача сведется к тому, чтобы его вычислить.
– Начнем вычисления. Вот мои папа и мама, совсем молодые. Эта единственная фотография отца, которую я храню. Потому что на ней он держит маленькую девочку, которую очень любит. Раннюю отцовскую любовь я чувствую до сих пор. Позже этот человек спился, девочку бил по голове и ненавидел весь мир. Дочка отвечала взаимностью, но драться не научилась. С тех пор, если на меня кричат или несправедливо обвиняют, я трушу, закрываю глаза в ожидании удара, задыхаюсь и не могу за себя постоять. Не способна даже убежать. Такие подробности следствию интересны?
– Мы никогда не знаем, какие подробности выведут нас на след. Расскажите мне все, что считаете нужным. Если потребуется что-то уточнить, я задам вопросы. А мать? Разве она не заступалась за ребенка?
– Моя мама Альбина Дмитриевна – еще более испуганный человек. Она прожила в уверенности, что для воспитания детей отец необходим, и трусливыми убеждениями испоганила себе жизнь, а нам детство и юность. Бывают такие люди – не способные к сопротивлению. Мать каждый день страдала, но инертность и трусость не позволяли ей потребовать развода, взять меня и сбежать из дома.
Через семь лет в нашей семье появилась сестренка Людмилочка, вот она, посмотрите. Девочка, а не мальчик, что взбесило отца еще больше. Позже, мама мне говорила, что надеялась рождением второго ребенка смягчить норов мужа, отвлечь его от бутылки. Поступила очень жестоко: использовала ребенка для решения семейных проблем, подставила малышку под кулаки. Но не мне ее осуждать. Как я убедилась позже, тысячи русских женщин поступают в точности также.
Людмилочка росла запуганной, болезненной. Она даже говорила с заиканием, но училась всегда на отлично. Целеустремленной характер… Простите, Арсений Петрович… Года не прошло, как она умерла… Когда вспоминаю сестренку, всегда плачу…
В детский садик я не ходила – не было мест, провела босоногое детство на улице. Училась в восьмой школе на улице Кораблестроителей. Вот фотографии моих друзей. Здесь мы снимались всем классом, здесь – в пионерских лагерях в разные годы. Я вчера до рези в глазах сравнивала их со снимками из коробок Кнедыша – ни одного совпадения. Кстати, Кнедыш учился в двенадцатой школе, а жил на улице Героев, как явствует из ваших записей. Пятнадцать остановок на автобусе – это для Москвы небольшое расстояние. А для районного города – достаточно далеко. Я никогда не ходила по тем улицам, не заводила в том районе подруг. Проще говоря, росла консервативной в общении, такой и осталась.
Вот здесь выпускной бал, девяносто второй год. Все мы смотримся Золушками в ожидании Прекрасного Принца. Дурацкие локоны…
– Они вам очень идут.
– Если снимок по пояс. На фоне одноклассников, я выглядела каланчей. Со мной никто не хотел танцевать – мода на высоких и бестелесных появилась позднее.
– А разве не вы здесь танцуете? И парень весьма привлекательный.
– Заезжий блондин, сын нашей директрисы, Игорь Особчук. В девяносто втором он учился на третьем курсе юридического института в Москве. После бала мы встречались еще пару дней и даже целовались. А потом он уехал.
– Разбив сердце Золушки?
– Правильнее будет сказать: и я тут же о нем забыла. Может быть, мелкотравчатое чувство, которое я тогда испытала, можно назвать первым несерьезным увлечением, но уж никак не любовью.
– «От пылкого взора в ней страсти не вспыхнут пожаром»?
– Ни в коем случае. Парень был, конечно, шикарный, но уж очень в нем чувствовалась… чуждая мне потребность. Для юности три года разницы – огромный срок жизненного опыта, тем более – жизни в столице. Я не торопилась взрослеть, не мыслила дальше погодков. Наше социалистическое целомудрие тогда еще было в ходу, по крайней мере, в Снегиреве. Знаете, почему так и не поступила в институт?
– Растерялась на экзамене?
– Хуже. Сказать стыдно – испугалась подать документы.
– Такое я слышу впервые.
– Угу. Приехала в Волгоград, сошла с автобуса, и вдруг встала, шаг сделать не могу. Как будто в родном городе мало высоких домов или гудящих машин. Села на тот же автобус и вернулась назад. Второй попытки не предпринимала. Теперь вижу: это во мне проснулась мамочка, потрясающая рохля.
– Вы не пробовали бороться?
– С мамой? Она довела свою трусость до практической философии и очень довольна ею. Других учит жить.
– Поздно спорить с пожилым человеком. Я бы, на вашем месте, боролся с собой.
– Арсений Петрович, вся моя жизнь с тех пор, когда я ушла из дома – борьба с собой, выправление согнутого позвоночника. Вы не знаете, какого нервного напряжения мне стоит эта борьба. Сегодня я откровенна с вами, голая до неприличия. Мне это совсем не свойственно и дается с большим трудом.
– Клавдия Васильевна, я ценю ваше доверие и сделаю все, чтобы оно пошла вам на пользу.
«Умением расшаркиваться женщину не обидишь».
– Я знаю, вам будет трудно меня понять. Но постарайтесь, подходим к самому главному. В-общем, я не уехала в Волгоград, не поступила в институт, не поселилась в общежитии и не избавилась от несносной домашней обстановки. Вместо побега и освобождения, подала документы в Снегиревское училище с «заманчивой» перспективой воспитательницы в детском саду. Кстати, вот фотография нашей группы, на обратной стороне все подписаны. Когда встречала школьных учителей, те ахали: с отличным аттестатом пошла детям попы подтирать! Но, в отличии от Людмилы, я не страдала честолюбием, не вникала в их осуждения. Наивно была уверена: в нашей стране любой труд почетен.
Однако, за «почетный труд» матери вскоре перестали платить, а отца выгнали с работы. Страна вступила в жестокий период перестройки. Девочки пошли в торговки и в путаны, мальчики в солдаты и в рэкетиры. Юность моего поколения была расстреляна и испохаблена ради смутной безыдейности капитализма.
Я училище бросила, работала в двух-трех местах одновременно. Государственные организации платили раз в несколько месяцев, частники – каждый день. Стояла на рынке и мыла полы, ухаживала за детьми и за стариками. Плохо ли, хорошо ли, кормила мать и сестру. Отец в еде не нуждался – он выносил и пропивал вещи из дома. Однажды толкнул на базаре большую китайскую розу, в грунт которой я зарывала целлофановый пакетик со смешными накопленьями. Чтоб не подохнуть с голоду, мне пришлось занимать под бешеные проценты. Рубль падал каждый день, цены на продукты росли. Как мы пережили это… Сколько людей погибло, свято веря дикторам телевизоров, обещавшим завершение перестройки в самом ближайшем будущем…
В восемнадцать лет я познакомилась с парнем. Вот он – Алеша Варламов. Вернее, он со мной познакомился. Долго ходил кругами, пока не предложил, как это теперь называется, строить отношения. Теперь я могу сказать: мы, в самом деле, любили друг друга. А тогда, по старинной моде, долго проверяли свои чувства. Через год, в девяносто четвертом, подали заявление в ЗАГС.
Знаете, что сказала мне мама, узнав об этом событии, вместо поздравлений и благословлений? «Сохрани невинность до первой брачной ночи. Если уступишь хотя бы днем раньше, навсегда останешься б….ю в глазах мужа. Так и будет всю жизнь называть». Наивность мамы не знает пределов. Подобные наставления девушки давно уже попускали мимо ушей, даже в самом глухом захолустье. Разумеется, я ей не поверила, Алеша был «не такой». Только моя неискоренимая трусость не позволила переступить начертанных мамой границ. И вот, что из этого вышло.
Представьте себе картину: поздний вечер, белое платье, подаренное родителями жениха, висит на стене на плечиках. Мама с сестренкой наглаживают свои скромные наряды. Невеста вся на нервах, просит отца не приходить на свадьбу, не портить людям праздник. Вдруг резко хлопает дверь, влетает жених. С размаху, бьет девушку по щекам, кричит что-то гадкое, бросает в лицо фотографии. Больше мы не встречались – я не посмела оправдываться.
Вот эти снимки, Арсений Петрович. Брошенные мне в лицо я, конечно, сожгла, но как оказалось, таких фотографий множество. Они ходили по городу, передавались из рук в руки. Как видите, у Кнедыша сохранились. А может, не у него одного. Простите, я испытываю вашу брезгливость…
– Клавдия Васильевна, я знаю, что это монтаж. У сыщика, как у врача. В ваших интересах быть предельно откровенной.
– Все равно противно смотреть. Я вчера рассортировала снимки из пакета Кнедыша по годам, и вот что у меня получилось. Девяносто четвертый год, за две недели до свадьбы. Мы с Алешей гуляем вечерами по улицам, целуемся стоя на пионерском расстоянии друг от друга, а вот здесь плещемся в озере. Плаваем в купальных костюмах, а потом загораем, и все! Иначе, здесь были бы более пикантные картинки… Угораздило же меня… Уехали в лес, за десять километров от города, как не заметили слежки?
Эти фотографии вы называете исходным материалом. Смотрите, Алеша никогда не позволял себе вольностей, его рука могла лечь мне на плечи или на талию. А здесь что?.. Я не знаю этих парней.
– С точки зрения наших современников, снимки – сама невинность. Пылкими объятиями на улице и даже на пляже сегодня никого не удивишь.
– Прочтите надпись на обороте. Мое имя, мой адрес, мое приглашение встретиться, плата за пикантные услуги. Почерк, правда, не мой, но кто об этом задумался? Мама плакала, отец избил несостоявшуюся невесту до синяков. Людмилка визжала, забившись в угол. Алеша был оскорблен, его родители тоже, при встрече мне выговаривали.
И никто, включая мать родную, не спросил: а правда ли это? Все мгновенно поверили… Никто не сочувствовал моей боли, никто не пытался утешить… Извините, я пойду умоюсь, Арсений Петрович… А потом подогрею в микроволновке пирожки. Надеюсь, вы не откажетесь?
– Не откажусь, теперь с горячим чаем. В чай можно плеснуть молока, на а́нглицкий манер.
Клава вернулась минут через десять, ее утренний макияж был смыт, руки слегка подрагивали. Что не отразилось на изящной сервировке подноса. Пирожки были чудесными и разнообразными, но, вероятно, не принято хвалить банкиршу за хороший выбор кухарки?
– Клавдия Васильевна, как вы считаете, Кирилл Дышло сам задумал расстроить вашу свадьбу, или уже тогда действовал в чужих интересах?
– Насколько я себя помню, я никогда не встречала этого парня, никогда не давала ему повода ни для любви, ни для мести.
– Может быть, родители жениха желали сыну другую невесту?
– Только не они. Я с Татьяной Геннадьевной и Евгением Семеновичем сразу сошлась. Леша в ЗАГС меня не позвал, а они уже уговаривали, намекали, будто бы в шутку. Мы с Татьяной Геннадьевной напару в то лето кучу банок законсервировали. Хорошие люди, добрые.
– Возможно, Алексей до знакомства с вами встречался с другой девушкой? Может быть, таким жестоким способом она вернула парня вышла замуж?
– До меня у Леши была девушка, он не скрывал. Но она вышла замуж за другого, за полгода до нашей встречи. А Алексей женился следующей весной, невесту себе нашел довольно далеко от Снегирева. Явно, она тут ни при чем.
– А вы сами? Никогда не отказывали мстительному поклоннику?
– До Алексея поклонников у меня не было. А после… появились искатели совсем иного рода. Я представления не имела, сколько в нашем городе озабоченных говнюков. Незнакомые мужики всех возрастов, пьяные и трезвые, подходили ко мне на улице, хватали за руку, лезли щупаться, требовали повиновения… Я краснела, вырывалась и объясняла, что обращение не по адресу… Слова звучали неубедительно. Меня оскорбляли, громко, совали в лицо фотографии… Иногда приходили домой. Пьяный отец не заступался за дочь, кричал: «Выходи, сука, к тебе ….. пришел!»
Иной раз, наглого типчика было не выгнать, даже делала вид, что вызываешь милицию. Какому-то алкашу побрызгала в глаза дихлофосом. Он ушел завывая, а на другой день ждал меня за углом с товарищем, еле сбежала. Вряд ли кто-то из этих «поклонников» через одиннадцать лет купил Кнедышу компьютер и потребовал продолжить травлю в масштабе всей столицы.
– В самом деле, маловероятно. Заказчик должен быть обеспеченным человеком и преследовать определенную цель, издеваясь над беззащитной девушкой. А я цели пока не вижу. Что можно было получить с вас в те годы?
– Ничего, кроме сладкого осознания чужой испорченной жизни. Вряд ли что-нибудь прояснит продолжение этой истории. Прошло несколько месяцев, наступила зима, лучше не стало. Фотографии, а с ними число моих заочных «искателей», множились. Однажды, к прилавку на рынке, где я работала, подошел парень. Вроде, не отличается от других, а глаза беспощадные, волчьи. Руки в варежках, специально мне показал, с намеком на спрятанный нож. Громко и конкретно объяснил, что ежели я и впредь желаю зарабатывать фигурой, обязана половину отстегивать ему, с каждой встречи. Иначе – изуродует. Я слова вымолвить не могла, торговки вокруг окаменели. Парень плюнул на прилавок и ушел не торопясь, пара шестерок присоединись к боссу на выходе.
– Вы не сообщили в милицию?
– Какая милиция, Арсений Петрович? В те годы рэкетиры открыто собирали дань с прилавков и делились с охраной рынка. Скорее всего, сутенер имел покровителя в форме, иначе не угрожал бы открыто. Я впала в истерику и кричала так громко, что с другой стороны рынка прибежала Венера – хозяйка товара. Надо сказать, торговки со всех сторон пытались меня успокоить, советовали прекратить беспутную жизнь. Не то, чтобы мнение «коллектива» стало для меня новостью – бабы и раньше не стеснялись в выражениях, но в тот миг я вдруг поняла всю бесполезность борьбы. Взять себя в руки было уже невозможно, я кричала все громче и обещала повеситься.
Так и решила. И успокоилась. Представила покой и одиночества гроба, и тут же стало полегче. Не откладывая дела в долгий ящик, отвязала веревку, на которой висели шмотки, сложила в сумку и направилась в сторону дома.
Думаете, нарочно у всех на глазах продемонстрировала намерение суицида, чтобы меня пожалели, чтобы пытались остановить? Ничуть не бывало. Никто меня никогда не жалел, ни на что я рассчитывать не могла. В те минуты, я уже никого не видела, ни в чьем мнении не нуждалась. Как будто задуманное свершилось, словно блаженство избавления уже снизошло с небес… Арсений Петрович, вы, вероятно, никогда не слышали ничего более отвратительного?
– По долгу службы, я знаю многое. Однажды слушал исповедь маньяка. К счастью, он был уже за решеткой.
– Чужой опыт переживается легче… Может быть, еще чаю?
– Не откажусь.
– В тот день, Арсений Петрович, Венера крикнула женщинам, чтоб собрали ее товар, и побежала за мной. Благодаря мужеству этой женщины, я до сих пор хожу по земле. Далеко на каждый человек возьмет на себя ответственность за чужую испорченную девятнадцатилетнюю девчонку, склонную к суициду. И уж, тем более, никто не доверит ей своих детей. Венера сделала и то, и другое. Как-то незаметно, отобрала у меня сумку и выбросила веревку, грозившую превратиться из хозяйственной вещи в орудие убийства. Пришла в наш старенький дом, переговорила с родителями. Не отпускала меня ни на шаг, собрала мои вещи, а потом увела, как козу, в другое стойло, теплое и безопасное.
Увезла в Волгоград, одним словом. Там, в большой квартире на окраине города, проживала ее семья – пятеро детей, школьного и детсадовского возраста, и шестая, замужняя дочь, на последнем месяце беременности. Тамара была вынуждена нянчиться с братьями-сестрами, к вящему недовольству супруга. Мое появление стало для них манной небесной. Муж и жена тотчас сгребли чемоданы и отбыли в собственную квартиру, оставив новоявленную няньку со всеми проблемами детского и подросткового возраста. Надо сказать, я с проблемами я справлялась. В основном, конечно же, потому, что дети были привязчивы, хорошо воспитаны и не чурались домашней работы.
Венера велела мне зваться Анной и всем говорить, что я с Горок. Есть такой поселок, километрах в пятидесяти от Снегирева. Это было спасительное решение. Кому какое дело до моей биографии? С новым именем, в новом образе, я как будто бы потихоньку становилась другим человеком, безразличным к проблемам и бедам неудачницы Клавы Лебедевой.
Так пролетело два года, в трудах, в хлопотливых заботах. Ничто не напоминало о прошлом, постепенно я выздоравливала. Излечилась и от любви к Алексею, и от страха быть узнанной снегиревцами. Никто не оскорблял девушку, чья репутация была безупречной. Никто не знал, где я спряталась, даже родная мать. Изредка я посылала домой весточку через Венеру, без обратного адреса.
На третий год, в девяносто седьмом, случилось несчастье – я полюбила. (Молодость, что тут поделаешь). Хуже того, любовь оказалась взаимной. Он жил в соседней квартире, вернулся из армии. В противоположность осторожному Алеше, Вадик не желал долго ждать. Уже через пару месяцев, он приказал отцу с матерью ехать свататься в Горки. Представляете ситуацию? Всеми правдами и неправдами, я отговорила соседей от традиционного мероприятия. Венера принарядила маму и сама привезла ее в город, сама сидела за столом, ловко маневрируя между естественным любопытством сватов, желающих узнать о будущей родне как можно больше, и простотой Альбины Дмитриевны, которая, как известно, иной раз хуже воровства. Не то, чтобы мы с Венерой сговорились обманом войти в чужую семью, но и правду сказать, согласитесь, было невозможно. К тому же, я слишком боялась потерять Вадика. Думала, второй раз не переживу.
Пережила. Какого позора, каких слез мне это стоило, лучше не говорить. Прошло несколько дней после сговора, и соседи уже получили толстый конверт с изысканными фотоработами. Красивые тела, дорогие интерьеры, продуманные позы. И мои лица, не очень естественно вывернутые к зрителю. В пакетике Кнедыша осталось несколько образцов. Я не знаток порносайтов, Арсений Петрович, но ведь не сложно понять – фуфель чистой воды.
– Легко понять каждому, кто не ослеплен любовью и обидой.
– А Вадик был ослеплен. Он рвался в дверь и орал, что зарежет меня. Адочка кричала от испуга, соседи сверху вызвали милицию. Мой любимый получил шесть месяцев за сопротивление властям, а отсидел восемь лет – на зоне регулярно попадал в переделки. Вышел на свободу в феврале этого года.
– Откуда у вас эти сведения?
– Мне Венера недавно сказала. Мы перезваниваемся с ней до сих пор.
– Вот это уже интересно. Значит, вышел полгода назад. А его место пребывания вам не известно?
Клава поспешно взяла телефон:
–– Алло, Венера! Здравствуй, моя дорогая! Прости, мне сейчас некогда. Скажи, Вадик остался в городе или уехал?.. Спасибо, моя дорогая, перезвоню вечером… Арсений Петрович, он исчез из города в марте, нарушив подписку о невыезде. Никто не знает, где он сейчас находится.
– Фамилия Вадима, адрес родителей, его фотографии?
– Групповой снимок есть, здесь мы все вместе, за праздничным столом. А фамилия Грачев. Но он явно не причастен к первым двум случаям.
– Но вполне может быть причастным к третьему. Вышел парень из тюрьмы, узнал о благополучии бывшей невесты, из-за которой жизнь под откос пошла. Разозлился, решил отомстить старым проверенным способом. Заодно о себе напомнить.
– Он не мог знать о Кнедыше из Снегирева.
– Поверьте, Клавдия Васильевна, земля слухом полнится. Узнать, откуда вы родом при желании совсем не трудно. И, конечно, не очень трудно найти в Снегиреве пьяницу-фотографа, хвастающего своим монтажем в пивных заведениях перед друзьями и посторонними людьми.
– Откуда вы знаете, что Кнедыш хвастался в Снегиреве?
– Потому, что трепался в Москве. Мы ищем фотоаппарат и соучастников, которые позировали в парке и у гостиниц, многое о характере и привычках Кнедыша уже знаем.
– Кирилл уехал из Снегирева до Нового года, а Вадим освободился в феврале!
– Грачев мог узнать адрес матери Кирилла от соседей и найти его таким образом. В качестве рабочей гипотезы, можно допустить, Клавдия Васильевна, что бывший жених причастен к смерти Владимира Белозерского, вот что самое главное. И мог заранее убрать Кнедыша, как основного свидетеля своей мести. Возможно, на этом его план не исчерпан. Кто знает, что на уме у человека, проведшего в нечеловеческих условиях восемь лет? Я бы посоветовал вам срочно передать эту фотографию в милицию и уехать с детьми за границу. Туда ему не добраться.
Словно снежная королева в знаменитом мультфильме, Клавдия медленно поднимаясь, вцепившись пальцами в ручки кресла:
– Вы полагаете… Вадик способен убить детей?
– Вадика, который любил вас, больше нет. Он однажды умер на нарах. На что способен его преемник, «перевоспитанный» на зоне, мы не знаем. Но обязаны это выяснить, как можно скорее.
Клавдия уже действовала. Сыщик с удивлением наблюдал преображения, происходящие в, минуты назад, такой трогательной и растерянной, несправедливо обиженной девушке.
– Я должна срочно позвонить Купченко, – произнесла она жестким, решительным голосом. – Он ищет убийцу Владимира, взаимодействует с милицией и со службой безопасности Ропшильда. Я уверена, бойцы Купченко схватят Вадима быстрее официальных властей.
–– Алло, Василий Брониславович, вы очень заняты? Я хотела бы знать, у вас появились сведения насчет заказчика убийства? Уверены? Ну, если сам Абрам Самуилович так считает…. Значит, мы обязаны перепроверить самого Абрама Самуиловича.
Кроме того: у меня есть фотография Грачева Вадима Михайловича, возможно, он виновен в смерти Владимира Павловича. Сейчас вышлю факсом, ловите. Известен адрес родителей, все сведенья о Вадиме в ОВД города Волгограда. Освободился в феврале, в марте сбежал из города, нарушив подписку о невыезде. Статью не назову, но имеет все основания, чтобы мне отомстить. Возможно, на его совести смерть еще одного человека в Москве. Подробности придут на том же листочке… Не спрашивайте, откуда у меня эти сведения! Если бы вы работали более результативно, они бы были у вас. Грачева надо срочно найти и проверить.
– Арсений Петрович, вы умеете управляться с этой штукой? Сделайте несколько увеличенных фотографий Вадима и раздайте своим помощникам. И пошлите по этому факсу. Ниже напишите основные сведенья по Грачеву и Кнедышу. Не надо ворошить мое темное прошлое, Купченко разворошит его сам. Если речь о жизни детей, мне уже не до гордости. Когда появятся более поздние снимки Грачева, вы их тоже получите. Если выйдете на Вадима – не пытайтесь его задержать специалисты сделают это быстро и безопасно. Извините, еще пара звонков.
– Добрый день, Игорь. Ты подготовил бумаги для Женевы? Улетаешь сегодня. Часа через полтора приезжай на Никольскую, я просмотрю. Отсюда захватишь Мишку и Машку, Алиса согласилась их сопровождать. Проездные документы и инструкции я передала ей раньше… Да, Игорь, уверяю тебя, это необходимо. Попроси Купченко выделить самых толковых парней, со знанием языков. Поедете до аэропорта в бронированном автомобиле.
– Алиса, милая, все-таки придется уехать… Ничего не бойся, Игорь полетит с вами. Привези детей на Никольскую, я хочу попрощаться. Игорь заедет сюда часа через полтора. Вели шоферу подготовить бронированный джип и отнести багаж… Дети в порядке? Спят? Замечательно, не будите, уложите на заднее сиденье… Алиса, я очень прошу, не надо заезжать к маме, это может быть очень опасно… Разумеется, я обещала, я не оставлю твоих, помощь будут получать регулярно. В Европе вас встретят и пересадят на частный самолет. Охрана останется с вами, до самого возвращения. Брониславович выделит лучших бойцов, со знанием языков и законов, их специально готовили для выездов за рубеж… Алисочка, дети привыкли к тебе, а не к телохранителям, Бойко и Серегин усилят охрану Владислава…. Я уже объясняла, ты не должна заранее знать, кто вас спрячет и где. Владимира Павловича с нами нет, но остались его друзья, они-то нам и помогут. Этого знать достаточно.
Клавдия мягко положила трубку и застыла, не прислоняясь к спинке высокого кресла, глядя в стену за спиной Беркутова. Что-то думала сосредоточенно.... Арсений выждал несколько минут, вежливо кашлянул
– Клавдия Васильевна, могу я спросить, почему вы не отправили детей раньше?
– Раньше? – Девушка вынырнула из омута забот и предчувствий и вдруг улыбнулась. – Раньше я полагала, что со мной борются силы неодолимые. Куда от них спрячешься? Разорить меня они могут в любой момент, я и сама все отдам, если потребуют. А убивать обедневшую женщину с малышами вряд ли сочтут необходимым.
– А если сочтут?
– Значит, найдут даже в горах Тибета. Вадим Грачев – более легкий вариант. Детей я спрячу, а сама остаюсь в Москве, на виду. Даже если погибну, его поймают, рано или поздно. Детей усыновят друзья Владимира, их Вадим не найдет, никогда. Как говорит Василий Брониславович, не тот размах, не то финансовое обеспечение.
Арсению беспричинная жертвенность Клавдии – зачем оставаться в Москве? – показалась совсем не логичной. Мысленно, он поставил диагноз: «Фальшь» и перевел разговор на другую тему.
