Валерия Василевская
Просроченная клевета
– Вы посещали Грачева в КПЗ? Присутствовали на суде? Обещали дождаться?
Белозерская нахмурилась, заметно нервничая, и опять отвела взгляд в сторону, демонстрируя точеный профиль. Если б в ее тонких пальцах появилась сейчас сигарета, сложился б стандартный образ рекламной бизнесвумен: стервозной, худой, деловитой. Но Клавдия не курила.
– Нет, нет и нет. Когда следователь показал мне фотографии, обнаруженные в кармане Вадима, и попросил прокомментировать ситуацию, я расплакалась и ответила, что перед нами подделка, к моему образу жизни никакого отношения не имеющая. Вы сами видите, Кнедыш не был великим мастером. Следователь согласился и больше о снимках не спрашивал. Источник самодельного порно не вызвал у него интереса. Я в этом не сомневалась и не просила людей, в чьи должностные обязанности, вроде бы, входит меня защищать, защитить меня в самом деле. Историю моей травли я рассказываю впервые.
– В девяносто седьмом году вы писали заявление об угрозе убийства?
– Нет, конечно. Вадима судили за драку с милицией с применением холодного оружия, а не за угрозы в мой адрес. Учли стрессовое состояние, в котором он находился, иначе дали бы больше.
– Вы не выступали на суде в качестве свидетеля, не просили оправдать парня?
– Не выступала и не просила, хотя получила повестку в суд. Знаю, поступила плохо. Но что-то во мне сломалось. Я разлюбила Вадима в ту же минуту, когда он поверил в эту гадость. И вдруг поняла, что презираю русских мужиков, всех, поголовно. Способных ради удовлетворения похотливого самолюбия унижать незнакомую девушку, доводить ее до суицида. Чья любовь, самая искренняя и благонамеренная, превращается в пыль без борьбы, едва прикоснувшись к грязи жизни. Они оба, Алеша и Вадик, предали меня, поверив и не простив. Значит, готовы были предать, готовы были поверить в любой оговор. Может быть, в душе были рады унизить недоступную невесту.
Я вижу, Арсений Петрович, вы со мной не согласны. Не смею настаивать. У каждого свой опыт, каждый делает свои выводы.
Каждый решает сам, как ему поступать в опасной ситуации. Знаете, даже в уголовном кодексе есть такое понятие: необходимая самооборона. Это означает, что Иванов имеет право убить Сидорова на законном основании, и ничего ему за это не будет, если Сидоров вот-вот прикончит Иванова, или его семью, или беззащитного Петрова. Правильно я трактую?
– В принципе, правильно.
– Еще бы! Я это закон прочувствовала на собственной шкуре, когда сосновая дверь трещала под могучими ударами берцев бывшего десантника. Воображение рисовало привезенный любимым из армии обоюдоострый кортик, сантиметров двадцать в длину. Я сжимала в руке тупой кухонный нож, за спиной кричала семилетняя Адочка. И никак не могла решиться выпрыгнуть с нею из окна четвертого этажа. И все жалела его – милицию так и не вызвала. Вы думаете, после этого случая я не имела права на самооборону?
Арсений кивнул: безусловно. А Клавдия продолжала, распалялась все более, более. Как будто, опять искала оправдания своим поступкам в отзвучавшем нескладном прошлом. И опять, опять убеждалась: другого выхода не было.
– Мое самооборона заключалась в том, чтобы избавиться от этого парня (как объяснил следователь – контуженного, не всегда способного управлять своими поступками и эмоциями), раз и навсегда. Чтоб он понял – я рву с ним без жалости и сомнений. Что возврат к прошлому невозможен. Короткий срок заключения, который могли ему дать, был мне необходим, чтобы ноги унести подобру-поздорову.
Венера одобрила мои планы. Рассказала несколько историй, о которых судачили на рынке, когда вернувшиеся с войны парни колотили не только друзей-собутыльников, но даже мать и отца, невесту или жену. Иной раз, семейные побоища заканчивались инвалидностью беззащитных родных, случались даже убийства.
Конечно, контуженных жалко. До состояния нестабильного рассудка они дошли не по собственной воле. Взяли хороших советских мальчиков, воспитанных на заповедях социалистического гуманизма и нерушимой дружбы всех народов одной великой страны, и вдруг заставили, ни с того, ни с сего, стрелять друг в друга. Настоящими патронами. До смерти. Он в глаза тебе смотрит, молоко на губах не обсохло. Если ты его не убьешь, он прикончит тебя.
Неокрепшая психика пацанов дала глубокие трещины, произошло смещение понятий о возможных и невозможных поступках, о зле и добре. Крыша поехала, одним словом. У кого более, у кого менее. Не каждый способен управлять покосившейся крышей на гражданке, без жесткого контроля командиров. Кто-то угодил в дурдом, кто-то в тюрьму, кто-то запил или начал колоться.
Маменькины сынки, которые принесли в военкомат липовые справки, оказались правее всех. Они, хотя бы, создали нормальную семью и произвели на свет здоровое потомство. И никого не убили.
Если бы убивать людей заставили меня, спятила бы мгновенно. А еще лучше – встала бы на колени и позволила пули пронзить мое сердце, не принимая греха на душу.
Но приносить себя в жертву выжившим жертвам внутренних войн, мне, почему-то, не захотелось. Сработал инстинкт самосохранения. Венера давно мечтала переехать в Адлер, поближе к родителям, на берег Черного моря. Недолго думая, она отправила меня к своим старикам с наказом подобрать подходящий вариант для обмена или покупки, а сама принялась искать покупателей на квартиру в Волгограде.
В полгода мы убрались. Земля под ногами горела, и любовь, и ненависть вернувшегося из тюрьмы Вадика казались мне одинаково опасны.
Но все утряслось. Как писали знакомые, Вадик задержался под опекой министерства внутренних еще на четыре года – драчливый характер подвел. Представьте себе, меня это известие даже обрадовало. Я похвалила себя за здравое решение, без увязания в гнилой тюремной романтике. А потом я о нем забыла.
Но картинки на глянцевой бумаге невозможно было забыть. Вероятно, я уже подчинилась их фатальному появлению накануне свадьбы в любой точке земного шара, потому отвергала любые отношения с мужчинами. Даже Венера ворчала о безвозвратно уходящих годах и блекнущей девичьей красоте, заставляла меня официально сменить фамилию, имя, отчество.
Я не сделала ничего. Смена имени предполагала дальнейшую борьбу за отрыв, возможно, тайный отъезд с Черноморского побережья. Разве могла я их бросить? Руслан, Ада, Нелли, Лейсан, Муслим. Пятеро детей, с малолетства лишившиеся отца, ставшие моими братьями и сестрами. Они часто мне звонят, присылают фотографии. Руслан и Нелли уже растят собственных дочерей. Я выслала каждой по серебряной ложечке на первый зубик…
Клава вдруг улыбнулась нежной улыбкой женщины-матери, посмотрела Беркутову в глаза:
– Вроде, моя болтовня больше не несет полезной информации? Каким образом появились картинки в третий раз, вы уже знаете.
– Значит, перед свадьбой с Владимиром Павловичем ничего подобного не наблюдалось?
– Не наблюдалось и настоящей свадьбы. Хотите знать, как мы познакомились?
– Хочу. Для представления общей картины.
На самом деле, сыщику было любопытно, история его заинтересовала.
– По недоразумению. Это случилось летом двухтысячного года, двадцать четвертого июня, около восемнадцати тридцати. Мы с ребятишками возвращались с моря. Знаете, какой вид приобретает нянечка после денька безделья под раскаленным солнцем? Ленивая походка, длинные выгоревшие волосы, помятый короткий халатик. И толпа галдящих, скачущих ребятишек, теребящих ее за руки и за полы одежки. Вряд ли кому из встречных парней придет в голову вздорная идея познакомиться с этой девушкой, старшей из целого выводка. Но оригинальный человек оригинален во всем.
Уже потом, после свадьбы, Владимир меня уверял, что вдруг увидал прекрасную загорелую нимфу, подплывающую к нему на фоне бескрайнего голубого простора. Детей, старшему из которых уже стукнуло шестнадцать, он принял за «гномов и эльфов, ее веселых служителей». Уверяю, цитата дословная. Должно быть, уходящее в море солнышко совсем его ослепило.
Я же, не ослепленная, прикидывала с какой стороны обойти группу мужчин в неестественно строгих костюмах. Они только что вышли из джипов, снабженных кондиционерами, и стояли в раздумье у нашего, как обычно, закрытого почтового отделения.
– Девушка, – обратился ко мне один из них, невысокий и плотный, когда мы поравнялись, – вы не подскажете, почему закрыто это богоугодное заведение при графике работы до семи?
– Всех сократили, начальница почты после обеда разносит письма.
– А где еще можно послать телеграмму?
– На улице Жемчужной. Но нет никакой гарантии, что отделение открыто.
– Ясненько-понятненько. В небольших городках все друг с другом знакомы. Может быть, вы знаете, где живет начальница?
– Знаю. Но не думаю, что после рабочего дня она вам чем-то обязана.
– Я уверен, вот это нескромное вознаграждение заставит кого угодно пересмотреть свои планы на вечер. А эту купюру я подарю вам. Она порадует ребятишек и вдохновит сбегать за почтальонкой.
– Спасибо, мои дети не служат на побегушках.
Я развернулась и хотела уйти, испытывая острейшие угрызения совести. Вряд ли Антонина Семеновна, поднимающая одна троих сыновей, обрадуется, узнав, что я отказалась от долларов, способные с лихвой заменить пару ей рублевых зарплат. И вряд ли активно лысеющий господин имел намерение нас унизить.
В другой ситуации, я все поняла бы правильно: проезжающим бизнесменам необходимо послать срочную телеграмму, потому они хорошо оплачивают услуги. Кого в начале третьего тысячелетия оскорбляли овальные портреты в оливковом исполнении? Вероятно, только меня.
Потому что напротив, не принимая участия в разговоре, стоял худощавый брюнет лет сорока. Его взгляд впивался в лицо, заставлял тело плавиться, а рот произносить глупости. Разве это есть хорошо, подавать детям пример пренебрежительного отношения к чужой просьбе? И разве педагогично учить отвергать возможности честного заработка?
– Простите, милая девушка, если мой друг невольно обидел вас.
Даже не поворачиваясь, я поняла: это сказал он! Какой чарующий, глубокий баритон! И какое чудесное обращение: милая девушка! Как будто в волшебной сказке…
– Поверьте, для нас очень важно, чтоб телеграмма была послана как можно скорее.
Я уже повернулась к нему и невольно сделала шаг вперед, улыбаясь, как майская роза. Сколько ни презирай мужчин отечественного происхождения, но когда наступает момент, мы влюбляемся, спонтанно и безоговорочно. Должно быть, со стороны это выглядело преглупо. Но охрана равнодушно пялилась по сторонам, а Жданов (неужели он что-то прочувствовал?), тактично отвернулся и подмигнул детям. Ада, Нелли, Муслим и Лейсан прыснули от неожиданного поворота событий и бросились наперегонки к тете Тоне. Руслан остался стоять с серьезным лицом и не скрываясь прислушивался к беседе. Как старший мужчина в доме, ответственный за честь и безопасность каждой из женщин.
– Разве нельзя позвонить по сотовому телефону? – не понимала сама, зачем я это сказала. Ясное дело, нельзя. Зачем бы тогда огород городить?
– К сожалению, милая девушка…
– Меня зовут Клава… Клавдия Величко. – Впервые после многих лет, я сбросила маску, я уже ему доверяла…
– А меня Владимир Белозерский.
Он вдруг наклонился и поцеловал мою руку, сухую, горячую и соленую… Мне стало неловко…
Одним словом, мы немножко поговорили, телеграмма с пропечатанной копией и уведомлением о доставке была благополучно отправлена, а столичный брюнет добился от «загорелой нимфы» обещания встретится через пять дней, когда будет возвращаться в Москву. На прощанье, достал из кармана сотовый и протянул его мне, чтоб мы больше не потерялись…
Голос Клавы прервался. С минуту она вытирала глаза платочком:
– Простите, Арсений Петрович… Разве можно такое вспомнить без слез…
Пять дней разговоров по сотовой связи заменили нам долгие сроки ухаживаний. Точно в назначенный час, тридцатого июня, кортеж украшенных иномарок выстроился перед нашими окнами. В них было все: шикарное платье невесты, мои первые бриллианты, подарки Венере и детям, изобилие холодных блюд и хороших вин для дворового застолья, и даже парихмахер из Сочи. Фотографа местного разлива Владимир нанял по телефону, через загс, этот парень снимал каждый наш шаг. Вот, отдельный альбом, есть еще видео… Я… не могу смотреть… В тот же день мы расписались, а ночью сели в самолет и улетели в Италию… Две недели свадебного путешествия – Венеция, Рим, Париж… Больше Володя не смог себе позволить…
Адвокат с интересом просматривал страницы:
– Вас умыкнули, словно Ассоль, решительно и романтично. В начале третьего тысячелетия, белый «Кадиллак» с успехом заменяет алые паруса.
– Но наша любовь никогда не была заменителем.
– Значит, на сей раз, Кнедыш не успел?
– Не успел. Или уже тогда задумал нанести удар позже. Полгода я тайком истерила, ждала появления толстого конверта. У меня появилась привычка при каждом приходе мужа смотреть ему на руки в ожидании пощечины. Не знаю, каким образом выслеживали меня раньше, но в те дни мне упорно казалось, что враг ходит рядом, что я постоянно чувствую на затылке его сверлящий недоброжелательный взгляд.
Но снимки так и не появились, и я постепенно успокоилась. Растворилась в любви к мужу и детям, полугодовалой Настеньке и двухлетнему Стасу. Первая жена Володи, Ванда Полянская, едва окрепнув от родов, сбежала в Америку с модным кутюрье Антуаном Лежье. Может быть, вы слышали эту историю?
– Что-то припоминаю. Газеты писали, и фотографию видел, чрезвычайно эффектная блондиночка. Вроде, она вышла замуж за Белозерского в конце девяностых, после победы на конкурсе «Мисс Мира» в Голливуде. Из-за бугра обвиняла мужа в жестоком обращении и требовала пожизненного содержания.
– Вот-вот, своего пожизненного содержания. Но ни разу, хотя бы ради имиджа страдающей матери, не потребовала передачи детей.
Постепенно, я освоилась в огромном пространстве усадьбы, среди хороших, доброжелательных людей. Одна Магдалина Никитишна чего стоила! Постоянно ходила за мной, выспрашивала хозяйских указаний по всем вопросам, которые раньше прекрасно решала сама! Сначала, ее поведение удивляло и настораживало, но позже я поняла: милейшая домоправительница помогает мне освоиться в новой роли, воспитывает хозяйственную жену для Владимира Павловича! А домашних приучает во всем прислушиваться к моему мнению. Представляете?
Работников прессы и московскую элиту характеризовать прилагательным «доброжелательный» язык не повернется. Владимир Павлович пустил в ход свое влияние и деньги. В результате, меня встретили хорошо. Вскоре, в журналах и газетах появились статьи о скромной провинциальной Золушке, покорившей удачливого бизнесмена с первого взгляда. Меня научили выгодно лгать, и я лгала, давая короткие интервью о своем детстве и юности.
– У вас сохранились статьи?
– Конечно! Не здесь, в Сахарово, я вам передам, если надо. Я храню газеты не из тщеславия, а боясь попасться на противоречии – перед каждым новым интервью читаю предыдущие. Володя часто подтрунивал над моими страхами. Уверял: наши люди прекрасно знают, что все им врут. Еще раз обнаруженная ложь их уже не огорчает, а радует, заставляет верить в собственную проницательность. А газеты покупают ради развлечения, но уж никак не ради поисков истины.
Вот эта фраза, Арсений Петрович, звучала не раз, не два, заставляла меня задумываться. Почему, Владимир Павлович сам не желал искать истину? Почему не заинтересовался досье своей законной жены, мачехи своих маленьких детишек? Почему меня не расспрашивал? Почему не послал человека в Снегирев? Зачем женился так скоро? Неужели приобрел временную наложницу для домашнего развлечения? Или, другой вариант: ради создания видимости полноценной семьи, чтоб на Западе захлопнули рты и не потребовали передачи детей блудной матери? Ответы на эти вопросы я могла б не найти до сих пор. Если б всем сердцем не верила его искреннюю любовь.
– Клавдия Васильевна, а вы уверены, что Владимир Павлович ничего не знал? Вариант с частным сыщиком кажется мне вполне целесообразным и оправданным.
– Не знал. Иначе, картинки из интернета не застали б его врасплох. Как это ни печально, проницательный банкир вглядывался в них не внимательнее, чем Алексей или Вадик. Все эти годы он был счастлив, без ревности и сомнений. А когда появись сомнения – не смог притворяться, потребовал сохранить брак на фиктивном уровне. Владимир Павлович всегда был честен со мной.
Мы были счастливы вместе пять лет, ничто не омрачало наши отношения. Свойство забывать прошлое не раз помогало мне выжить. Трусость, конечно, симптом африканского страуса, но я не могла ему ничего рассказать, не могла рисковать нашим будущим… И мне сразу, с первых минут встречи у почты, захотелось родить от него ребенка! – Клавдия вдруг запнулась, осознав неуместную интимность последней фразы.
Арсений смущенно опустил глаза – все-таки, он был молод. Пылкая речь этой женщины, его ровесницы, обволакивала, расслабляла, лучистые глаза завораживали… Адвокат переводил взгляд, пытаясь освободиться от их волнующего напора, и видел бледные подрагивающие пальцы в сверкающих перстеньках, тонкие колени, легкое изящество лодыжек…
Потом он придет домой, закурит долгожданную сигарету, прослушает запись еще раз, еще и еще. И поймет, где она солгала. Как говорил Эркюль Пуаро: «Я всех выслушиваю, но никому не верю. Рано или поздно, преступник выдаст себя сам. Я поймаю его на противоречиях»
Мелодичная трель сотового нарушила размышления.
– Простите, Арсений Петрович, это Алиса, надо ответить… Какая сыпь?.. Дыхание ровное?.. Лобики горячие? Вы далеко? Я вызову Чибисова, поторопи шофера!
– Андрей Андреевич, у нас несчастье! Первый раз вывезла детей в Москву, и вдруг они покрылись мелкой красной сыпью! Алиса говорит, очень похоже на краснуху… Говорит, не задыхаются… И контактов с другими детьми не было, не знаю, на что и подумать! Минут через двадцать, они будут у нас на Никольской. Я могу им что-нибудь дать?.. Хорошо, хорошо, дождемся вас.
Белозерская опять изменилась. Лучистый неоновый взгляд больше не слал бесконтрольную энергию обольщения, в нем метались боль и тревога, уголки губ страдальчески загнулись вниз.
– Что с ними случилось? Они никогда, ни разу не болели!
– Может быть, что-нибудь скушали? Легкая аллергия? У моих приятелей такое постоянно. Примет ребенок половинку супрастина – и опять все в порядке.
– У моих детей нет аллергии! Простите, Арсений Петрович, видимо нам пора закругляться, сейчас здесь будет толпа народа.
– Несколько минут еще есть. Могу я отобрать несколько фотографий из альбомов? Снимки Кнедыша и его окружения тоже заберу – в Снегирев мне придется послать помощника. Сладкую парочку из интернета найдем через контакты фотографа в Москве. К тому же, займусь…
Резкий звонок в дверь прервал его рассуждения. Сыщик резко выпрямился, захлопнул дипломат.
– Клавдия Васильевна, никто не должен видеть нас с вами вместе!
– Прячьтесь в спальне, вторая дверь налево, туда никто не зайдет. Умоляю, сидите тихо!
– Умоляю, не позабудьте, что я здесь сижу!
– Поверните вертушек, закройтесь изнутри!
Быстрым движением, Клава собрала на поднос остатки угощений и понесла на кухню. Беркутов сгреб альбомы, бесшумно преодолел расстояние до спальни, но прижимать дверь не стал, нарочно оставил щелочку. Окинул взглядом комнату, снял со стены зеркало, поставил в кресло, развернул к двери. Сам уселся напротив. Теперь он четко просматривал узкую полоску гостиной, оставаясь никем незамеченным.
– Добрый день, Клавочка. Как самочувствие? С поминок ты уезжала бледнее смерти. – Донесся до слуха сыщика заботливый мужской баритон. Высокий эффектный блондин пересек полосу обозрения и исчез в направлении кресла, которое пару минут назад занимал гость.
– Спасибо, Игорек, гораздо лучше, я отлежалась. Хочешь кофе? Пирожки с курагой и с фаршем, – ответ звучал тускло.
– Спасибо, недавно обедал. Я принес документы для «Он-Рич», тебе остается их подписать.
– Не успею. С минуты на минуту здесь будут Алиса с детьми и Андрей Андреевич.
– А доктор зачем? Ты считаешь, перед поездкой детей необходимо осмотреть?
– Игорь, ты сядь, мне эта мысль даже в голову не пришла. Привыкла, что Мишка и Машка растут без проблем, а тут…
– Что тут, Клава? – голос невидимого Игоря зазвучал с неподдельной тревогой.
– С ними что-то случилось, покрылись сыпью. Никуда их не вывозила, от детских болезней берегла – и вот результат. Уже подцепили инфекцию…
Раздалась трель звонка, спины собеседников мелькнули в сторону прихожей. Оттуда послышались приветствия, и через минуту сразу несколько человек миновали зону просмотра: Клава и Игорь с малышами на руках, молоденькая девушка, очевидно, няня (Арсений успел отметить по детски округлое личико, припухлые губы и густые каштановые локоны, спадающие на плечи), седовласый мужчина с чемоданчиком – конечно же доктор, и двое парней в униформе, охрана. Клава сразу отправила их на кухню: «Пожуйте там что-нибудь».
– С утра все хорошо было, Клавдия Васильевна. – Голос девушки срывался на всхлип: – Завтракали, гуляли, обедали, заснули спокойно. А в машину их положили – разревелись. Я и так, и эдак старалась – не засыпают опять! С середины дороги начали сыпью покрываться, все больше и больше! Мне страшно стало, я вам позвонила.
– Ничего страшного я не вижу, Лисочка. Разденьте ребят, проверю… Веселые, активные, не кашляют, не сопливятся. Что ж вы панику навели, Клавдию Васильевну с Игорем Олеговичем перепугали? На краснуху не похоже, температуры нет, лимфоузлы в прядке, горлышки здоровые. Рвоты, поноса не наблюдали? Значит, легкая аллергия. Что-то новое ввели в рацион?
– Андрей Андреевич, я за рационом слежу! Ашот каждое новое блюдо со мной обсуждает! – Алиса даже возмутилась от обиды. – У детей никогда не было аллергии!
– Была, Лисочка, помнишь, один раз, в прошлом году, когда я земляники наелась? Я с тех пор всем приказала: с земляникой или клубникой близко не подходить!
– Значит, на сей раз другая причина, – авторитетно заключил доктор. – Принесите немного воды, скормим малышам по полтаблетки. В принципе, не только пища, но и любые новые ароматы могут вызвать аллергическую реакцию. Запах бензина, кожаных сидений, одеколон водителя, воздух Москвы, содержащий всю таблицу Менделеева, мало ли что… Чтоб выявить причину, надо провести исследования… Откроем ротик, сделаем ам! Ах ты лапуленька! И Мишенька ротик откроет, мняку скушает! Вот и молодец! Запьем водичкой…
Дети слегка покапризничали, недовольные «мнякой», но звание молодцов оправдали.
– Андрей Андреевич, я хотела отправить их за границу.
– Не советую. Вообще не советую никуда вывозить из Сахарово. Оставьте детей в здоровой, привычной обстановке. Сами видите: реакция достаточно быстрая. Причину надо выяснять и лечить, пока симптом ограничивается только кожными высыпаниями.
– Андрей Андреевич, но ведь это не опасно? У многих детей, говорят…
– Аллергия коварна, Клавдия Васильевна. Даже легкие проявления могут перерасти в тяжелые и опасные. Это вопрос времени. Хронический насморк, крапивница, астма, ревматизмы, колиты, отек Квинке могут настигнуть аллергика в среднем или пожилом возрасте, а могут развиться и в детстве, практически мгновенно. Я гарантирую вам полное и скорейшее излечение, если дети вернутся в Сахарово. Какие аллергены будут воздействовать на малышей за рубежом, каким образом отреагирует их организм, я не знаю. Конечно, там прекрасная медицина, но аллергия развивается даже на медикаменты.
– Боже мой! – Клава дважды прошла через «зону», ее лицо выражало полную растерянность. – Игорь, а ты что скажешь?
– Я оставлю Машутку здесь.
– Это опасно!
– Думаю, ты преувеличиваешь. Усадьба расположена на холме, со стороны не простреливается – твой покойный супруг был чрезвычайно предусмотрительным человеком. Клавдия, я перестаю тебя понимать. Если два человека личной охраны тебе кажется мало, поставь к детям еще двоих – это более, чем достаточно. Кругом камеры, кругом бойцы, с тех пор, когда ввели особый режим, даже я не могу навестить собственную дочь!
– Игорь, сейчас речь не об этом. Андрей Андреевич, какой срок вам понадобится, чтоб определить аллерген?
– Не менее десяти дней. Но лечить придется несколько месяцев.
– Как я понимаю, у меня выбора нет… Вроде, кожа уже очищается.
– Хорошая реакция на препарат. Я бы вам посоветовал заехать в клинику, сдать кровь на анализ, а потом сразу домой.
– Хорошо. Вечером я приеду в усадьбу.
Клавдия расцеловала детей, помогла их собрать, шествие удалилось в обратном направлении.
Сыщик не мог отделаться от мысли, что стал свидетелем хорошо продуманной театральной постановки.
Добрый домашний доктор Андрей Андреевич Чибисов тяжело опустился за руль «Рено». Малышей он оставил в России, Белозерская будет платить. Разве он поступился интересами своих маленьких пациентов, разве подставил их под удар? Какой там злодей-Бармалей? Вечно матерям что-то мерещится… Выезд за границу не отваженных от мамкиного молока грудничков сам по себе нежелателен, это же очевидно…
Милая, заботливая нянечка Алиса Звонарева ехала в клинику в бронированном джипе и мысленно плакала. Сегодня она впервые предала интересы Мишки и Машки. Ради собственных интересов. Поступила спонтанно, не обдуманно, но разве она могла поступить по-другому? О гадком поступке можно сокрушаться сколько угодно, но раскаиваться не хочется и признаваться ни в чем нельзя…
Еще минут двадцать Клавдия читала документы Игоря, уточняла фразы и юридические понятия. Наконец, она поставила подписи и печати, заставила адвоката скопировать все листы, чтоб еще раз просмотреть их на досуге, после чего отпустила зятя, поцеловав его на прощание в щеку. Этот дружеский поцелуй не заставил бы сыщика смутиться, но Игорь вдруг взял руки девушки, поднес к горячим губам…
– Клава, себя береги, – молвил проникновенно. – Я не за Машу боюсь, она не наследует миллионы. Я боюсь за тебя. Ты знаешь мое отношение…
Развернулся и вышел, так не сумев облечь признание в более конкретную форму. Или, быть может, вспомнив, что вдове, только что вернувшейся с кладбища, вроде, несвоевременно раскрывать тайны пылкого сердца.
Девушка невольно обернулась в сторону спальни. Судя по удивлению, застывшему на лице, она ничего не знала.
Молниеносным движением, сыщик вернул зеркало в исходное положение, двинул кресло к стене. Когда минуты через три Клава вошла в комнату, он якобы так увлекся просмотром альбомов, что будто бы не заметил ее появления.
– Ну вот, – огорченно произнесла девушка, присаживаясь на край кровати, – детей не отправила. До сих пор не могу понять, правильно я поступила или нет?
– Не отправили? Почему?
Вопрос был задан не токмо из вежливости. (Далеко не каждый способен произнести с милой беспардонностью сказочного короля: «Я все знаю, дочка, я подслушивал».) Адвокату вдруг захотелось еще раз услышать эту историю в интерпретации Клавдии, проникнуться ее отношеньями с людьми, которых только что наблюдал. Каждый из них был по-своему близок с семьей Белозерских, каждый мог иметь интерес в тайной игре, каждый мог вести свою партию.
– Клавдия Васильевна, у меня появилась идея…
Девушка слушала и улыбалась, откинувшись на вытянутых за спиной руках, задумка ей нравилось. Теперь он ее видел девочкой на черноморском песочке, озорной и забавной, смакующей удовольствие от предстоящего приключения на пару с приезжим мальчишкой, с которым только что познакомилась. Теперь она доверялась ему, озорному, отчаянному, находчивому…
Новый звонок телефона разрушил иллюзии.
– Абрам Самуилович! Какая приятная неожиданность!.. – Клавдия резко встала и отвернулась к окну, скрывая лицо, голос журчал кокетливо и капризно. – Всего через полчаса? Мой милый, хороший Абрам Самуилович, так не бывает! Женщина не умеет собираться за полчаса!.. Ну, если загримируют… И причешут? А вы это точно знаете? А какое платье надеть? У меня есть длинное черное, будет смотреться эффектно с красными камнями!
Клава уже бегала по квартире, раскрывая шкафы и ящики. На секунду прикрыв микрофон пальчиком, извинилась перед сыщиком, тот направился в сторону двери.
– Рубины нескромно? – доносилось из дальних комнат. – А что вы посоветуете? Абрам Самуилович, я так волнуюсь! Я так хочу вам понравиться!
«О, женщины, коварство ваше имя!» Минуя телохранителя за дверью и охранника дома в будке, сыщик вышел на улицу, наслаждаясь горячим июньским воздухом. Сел в машину, завел мотор… Мотор выключил. Ему вдруг мучительно захотелось поглядеть на нее еще раз.
Минут через двадцать к воротам подъехал бесконечно растянутый лимузин, слепящий небесной лазурью. Из машины извлекся столь же бесконечный секьюрити и встал перпендикуляром у пассажирской двери. Клавдия вышла не сразу, в строгом черном платье, с новым хитрым узлом на затылке, украшенным крупной серебряной заколкой. Аристократическая походка, высокая грация шеи и нежная улыбка женщины, утомленной разлукой. Геннадий проводил свою королеву до дверцы машины, помог присесть, поддерживая под локоток. В белоснежном салоне мелькнуло лицо старика, целующего надушенную ладошку…
И ему тоже, до боли в деснах, захотелось поцеловать ее…
А пришлось ехать в офис, созывать команду, одних отправлять в Снегирев, других в Волгоград. Прошли те времена, когда Беркутов работал в одиночку. Теперь при необходимости он привлекал к расследованиям сыскарей из агентства «Твое право», где заправлял отец Петр Ильич Беркутов, полковник милиции в отставке.
Выслушал отчет парней, пасущих квартиру Кнедыша, вызывал досаду.
На похороны фотографа «модели» не приходили, никто из опрошенных соседей не замечал, чтоб Кнедыш общался с черноволосым парнем в красной рубахе и высокой стройной девушкой. Работники гостиниц, на крылечках которых проходили «фотосессии», уверяли, что молодые парочки разнообразных мастей и габаритов снимают у них номера постоянно, но конкретного парня в красном и девушку в строгих темных костюмах они не припоминают.
Дело заходило в тупик. Не спасал его и тот факт, что силами служителей правопорядка был задержан убийца Кнедыша – некто Балабанов, не пропускающий ни одной попойки, ни одной поножовщины. После арест,а буян мог бы оказаться не доступным для группы Беркутова, если б не связи отца. После нескольких звонков и презентов, полковник получил домашний адрес Балабанова, фотографию и копии допросов, из коих неоспоримо следовало, что убийство произошло случайно, заказчик фотомонтажа исполнителя не убирал.
Новых событий вокруг Белозерских не происходило, а старые ниточки обрывались, стоило за них потянуть.
