Валерий Столыпин
Двое в тиши аллей
Хроники призрачных грёз
Превратила слёзы в инеи –
Перевыплакала – всё.
И от чувств, когда-то, сильных
Только холодом несёт
Не ищи со мною встречи,
Не заигрывай натужно.
Я любовью – не отвечу.
Мне тебя уже не нужно.
Аня Тет
Генка Салазкин – прыщавый шестнадцатилетний подросток, которого с некоторых пор одолевали странные фантазии, связанные с девчонками, в школе и в среде сверстников во дворе был обречён на обидное одиночество. Мальчишки считали его маменькиным сынком и плаксой, девочки сторонились по причине крайней застенчивости и чрезмерной робости.
Преодолеть болезненное стеснение самостоятельно Генка не мог. Отца у него никогда не было, а мама – особа неприкаянная, практически сирота, с плохим здоровьем и очень сложной судьбой, зациклена на единственной цели – выжить, во что бы то ни стало.
Единственной родственницей у неё была двоюродная тётка, живущая на краю земли в глухой деревушке. Помочь Глафира Терентьевна ничем не могла – сама жила одиноко натуральным хозяйством, но Генку на каникулы принимала с охотой, даже денег за питание не спрашивала.
В деревне было пять изб, в которых обитали старики да старухи. Только у одних соседей, четы Головановых, крепких ещё стариков, жила девочка Рената – поздний, неожиданно зачатый на склоне лет ребёнок.
Генка по привычке избегал и её, тем более что выглядела девочка не по возрасту зрелой – спелой ягодкой с оформившейся грудью и рельефной фигурой. Да и занята была Рената постоянно: воду носила, огород обихаживала, коров да овец на пастбище отгоняла. Забот у деревенских жителей невпроворот.
Юноша ещё в прошлый приезд заприметил соседку: наблюдал за ней, когда получалось проследить за Ренатой скрытно от всех: как грациозно девчонка несла коромысло с огромными вёдрами, как подоткнув за пояс юбку, полола сорную траву в грядках, как загорала в купальнике на крыше сеновала. Однажды застал её нагую в речном затоне.
Вполне естественно, что соседка произвела на юношу неизгладимое впечатление. С тех пор Салазкин только о Ренате и думал: представлял, как знакомится, как разговаривает. Много чего сочинил, а заговорить стеснялся.
Познакомиться помог случай. Генка совсем не умел плавать: научить было некому. День знойный, душный. Со стороны запада наползали чёрные кучевые облака, вдали грохотали раскаты грома. Для деревенского паренька приближающаяся гроза была бы сигналом гулять ближе к дому. Горожанин беспечно забрался на утлый плотик, поплыл к зарослям кувшинок и лилий. Ураганный ветер, следом ливневый дождь налетели внезапно, застав врасплох, когда берег уже был далеко. От неожиданности юноша выронил шест. Страх сковал мышцы. Генка лёг на брёвна, вцепился в металлические скобы, разревелся. Помощи ждать было неоткуда.
Рената видела, как сосед уходил, а обратно не вернулся. Интуиция, подсказавшая девочке, что соседский мальчишка мог попасть в беду, или любопытство, заставило надеть плащ и отправиться на реку. Бесстрашная девчонка вплавь отбуксировала незадачливого мальчишку к берегу, отвела в баню, высушила.
Уже на следующий день Генке казалось, что знает Ренату всю жизнь. Девочка учила его обходиться с домашней животиной, следить за огородом. Вдвоём справлялись с ежедневными обязанностями быстро. Времени на общение оставалось довольно.
Юноша сам не заметил, как в нём благодаря подруге поселилась уверенность. Оказалось, что общаться с девочкой совсем не страшно.
– Геночка, мне только шестнадцать, – застенчиво краснея, вяло отбивалась спустя месяц от неуверенной чувственной атаки возбуждённого близостью друга Рената, разомлевшая, полностью утратившая способность сопротивляться от сладких поцелуев на сеновале, – может, не торопиться, может, лучше подождать? Ты же и на следующий год приедешь. Я буду ждать. Мамочки, что я творю, глупая!
– Наверно лучше подождать, наверно торопимся, – затыкал её сахарный рот припухшими от горячих ласк губами юноша, вибрируя от нахлынувшего, не вполне осознанного, но очень сильного желания, впервые осмелившись прикоснуться к обнажённой коже ног выше коленок, под тонкой тканью сарафана, – конечно подождать. Я лишь дотронусь. Одним пальчиком. Вот здесь, – неуверенно исследовал он неожиданно влажное пространство, сокрытое малюсенькими трусиками. И провалился вглубь.
Рената оцепенела. Проникающая в каждую клеточку тела нежность обволакивала, разливалась искристым сиянием, сладко сводила судорогой бёдра; что-то немыслимое, странное происходило в голове, временами исчезала потребность дышать, видеть и слышать. Новые ощущения хлынули бурным потоком, затопили нежностью, лишая способности мыслить и двигаться.
Генке казалось, что в такт его дерзким движениям качается не только душистый сеновал и сумеречное, с мерцающими снежинками расцветающих на стремительно темнеющем небосводе звёзд, что весь мир постигла странная участь – изгибаться, искриться и кружить в резонансе с изумительно вкусными пульсирующими движениями очумевшего от вседозволенности и ощущения полёта в невесомости тела.
Лето снаружи и весна внутри благоухали свежими цветочными запахами и затухающими закатными красками, звенели перекличками цикад. Рената стонала, плотно сжав глаза и губы, вцепившись мёртвой хваткой в Генкину рубашку, от которой одна за другой отлетали пуговицы, словно боялась провалиться в неведомую бездну.
Настоящее интимное волшебство, мистический чувственный экстаз, длился считанные секунды, за которые тот и другой успели прожить не одну жизнь.
В самый ответственный момент Генка почувствовал себя почти взрослым, но всё равно дрожал, то ли от напряжения, то ли от страха за то, что нечаянно случилось, за что возможно даже придётся отвечать. Он крепко обнимал Ринату, расслабленно распростёртую теперь под ним в позе морской звезды, с задранной до самого подбородка юбкой, смотрел то на её испуганно-счастливое, с медленно набухающими слезинками лицо, то на удивительно звёздное небо, думая о том, что теперь они непременно поженятся.
Его возбуждала, радовала и одновременно страшила мысль о том, что этим, если конечно не пришибёт за подобное своевольство её папаня, можно будет заниматься сколько угодно, – хоть каждый день. Ничего, что они несовершеннолетние. Главное, что любят друг друга.
– Геночка, милый, – жалобно скулила Рината, – что же теперь будет, что мы натворили, какая же я глупая! Мамочки родные, а если тятька узнает, если ребёночек будет?
Мужчина дипломатично молчал, как и положено будущему главе семейства. К чему пустые обещания, завтра он придёт и твёрдо скажет Петру Евгеньевичу своё веское слово.
Не пришёл, не сказал. Сначала испугался, потом старательно убеждал себя, что сделает это завтра, тем более, что пришла телеграмма от мамы, что пора возвращаться. А это значит, что осталось лишь несколько дней, когда они могут быть счастливы.
Рената была такая родная, такая податливая, такая нежная. Ночи напролёт они любились на сеновале, теряя голову. Девочка просила Генку остаться, хоть ненадолго, всего на несколько дней, просила настойчиво, жалобно, как дети, когда просят новую игрушку или мороженое.
Билет на поезд уже был куплен, отсрочить отъезд было невозможно.
Рената уплывала в чувственной неге от мальчишеских ласк, хотя понимала – ненужно, нельзя поддаваться настроению. Возможно это последняя ночь, даже последняя встреча. Она была юная, но всё-таки женщина. Интуиция не давала повода для оптимизма, хотя верить в подобную глупость совсем не хотелось.
– Не бросай меня, Геночка, – ревела девочка в голос, позволяя любимому любые нескромные вольности, вспыхивая как порох от ненасытно бесстыдного влечения, забывая об осторожности, – я буду хорошей женой, я всё-всё умею. Переезжай к нам. Или меня к себе забери.
– Конечно, заберу. Мы обязательно поженимся, не сомневайся. Ведь я люблю тебя!
Он был уверен, что говорит искренне. Фейерверк иллюзий и слов, в которых неожиданно появилась семья, родились и выросли дети, наполненные любовью и согласием, был неиссякаем. Как можно ему не верить, как?
Генка готов был обожествить подругу. Важно было то, что она, первая и единственная женщина в его жизни, научившая любить жизнь, существует в самой настоящей реальности, а он, он готов её щедрые дары съесть целиком, без остатка.
Беда в том, что в формуле, уравнении или теореме (неважно, как назвать расчёты, планирующие судьбу, координаты счастья, алгоритмы взаимодействия людей, не созревших для взрослых отношений), изначально заложена фатальная ошибка. Обнаружить и устранить досадное недоразумение, когда капризным оркестром искушающей соблазнами судьбы дирижирует вездесущий гормон, когда в крови бурлит безразличный к будущему концентрат необузданной страсти, а в головах свистит сквозняком проносящийся ветер – почти невозможно.
Юноша неузнаваемо изменился, вернувшись в привычный мир. Это заметили одноклассники, увидели и почувствовали девочки. Новые отношения ошеломили, заставили замолчать совесть, стереть память о Ренате.
Яркие впечатления, романтические симпатии, самоуверенность, нежность, ловкость в обхождении, рождённые успехами у эмоциональных мечтательниц-подруг, позволили запросто знакомиться с девчонками, легко добиваться влюблённости, значит согласия на интимную близость.
Рената писала письма каждый день. Генка неуверенно, почти равнодушно отвечал на одно из десяти. Некогда было отвлекаться на деревенскую девчонку, живущую где-то там, в забытом глухом захолустье, когда совсем рядом приветливо улыбались и сладко чирикали игривые синички. Тем более, что самого неприятного не произошло: тётка обязательно написала бы, случись у Ренаты беременность.
Девочка, влюбившаяся впервые в жизни, не в силах была понять – почему её забыли, за что бросили. С некоторых пор она стала ненавидеть тишину, избегала одиночества, беседуя как с друзьями, жалуясь им на судьбу, с козами и телятами.
Потом случилось непоправимое несчастье: внезапно умерла мама Гены, сгорев в пламени раковой опухоли за несколько месяцев. Комиссия по делам несовершеннолетних настояла на опеке. Глафира Терентьевна согласилась, чтобы племянник не попал в приют, оформить попечительство до совершеннолетия, но переменить место жительства отказалась. Пришлось Генке переехать в деревню.
Смотреть в глаза Ренате, объясняться, знакомиться вновь, было невыносимо страшно.
Девочка пришла сама.
– Я ждала тебя, Гена! Почему ты не писал?
– Можно, я не стану отвечать?
– Можно. Тогда скажи, только честно – ты меня ещё любишь?
– Не хочу врать. Не знаю. Это было так давно. Предлагаю дружить.
– Спасибо, это без меня. Терпеть не могу предателей и обманщиков. Ты обещал, клялся, что не бросишь, А сам…
На следующий день Рената уехала в город – учиться на кулинара.
Генка загрустил, – зачем я так сказал, – причитал он, неожиданно ощутив, что ничего на самом деле не забыл, что скучает, что любит. Но было поздно. Девочка оказалась последовательно непреклонной, извинений не приняла. Салазкин ушёл в армию, сам напросился в горячую точку. Там и сгинул.
Через год Рената вышла замуж. Но Генку она любила по-настоящему, а супругу была благодарна за то, что стал хорошим отцом её детям, разделил судьбу и всегда был примерным мужем.
Генка по глупости испортил жизнь Ренате, она, по причине смертельной как тогда казалось обиды, и упрямства – ему. В результате несчастны оба.
С чистого листа, с новой строки
Не поздно,
не рано,
не рано, не поздно…
Не завтра, не после,
а ровно тогда,
когда станет всё для тебя несерьёзно,
и сам ты захочешь уехать туда.
Ольга Алёнкина
На крутом бережке в низовьях реки, недалеко от устья притаилась крохотная деревушка, гордо именуемая посёлком, под романтическим названием Лабожское. Северные географические объекты в этих суровых краях имеют красивые поэтические имена.
Пределы здесь тихие, обильные на промысел: хватает и зверя с птицей, и рыбы речной да озёрной, грибов, ягоды пропасть. Однако основное занятие аборигенов – животноводство. Не они так решили – государство.
Есть в посёлке свой сепараторный цех, маслобойка. Молоко перерабатывают в масло и хранят в ледниках до прихода баржи, на которой привозят всё необходимое для производства и немногочисленного населения.
Нужного много чего: солярка, комбикорма, техника, продукты, мануфактура, носильные вещи.
Приход судёнышка – для всей деревни праздник.
Своей школы в посёлке нет, лишь младшие классы обучает старенькая учительница, да и то, не в школе, а в избе-читальне, которая по совместительству является клубом, библиотекой и кинотеатром.
Местное население называет это заведение киносарай.
Начиная с пятого класса, все детишки отправляются в интернат. Это отдельная песня: порядки в том заведении хуже, чем в армии: дедовщина на всех уровнях. Девчонки и мальчишки с малолетства познают азы очень взрослой жизни, о которой до поры знать-то не положено.
Все об этом ведают, но делают вид, что такого явления не существует в природе. А девчонок между тем с тринадцати лет знакомят с прелестями свободной любви, коим обучают их облечённые силой и опытом старшеклассники, которые там верховодят. Но, то присказка, не о них разговор, просто к слову пришлось.
Природа вокруг деревеньки сказочно красивая – лесотунда.
Местность испещрена разнокалиберными блюдцами озёр, вьющимися лентами рек и речушек. Между ними обширные пространства болот, редкие клочки перелесков. Зимой все это пространство однообразно белое, весной же раскрашено всех оттенков цветущим разнотравьем красоты необыкновенной.
Мешают радоваться красотами лишь стаи кровожадных комаров да мошек, которые парят над землёй зудящими стаями-одеялами.
Неопытного пришельца мошкара запросто способна заесть до смерти, но обычно без мази и накомарников охотников погулять по тундре не встречается.
Зверья и рыбы в этих благодатных краях не сосчитать: чего только не встретишь, прогулявшись в любую сторону с полчаса. Легче перечислить, кого не увидишь.
Рыбу ловят в основном в ручьях и озерах, рыбалка на реке считается браконьерством и сурово карается властями в лице инспекторов рыболовохотнадзора.
Выловил одну сёмгу – добро пожаловать на правилку в сельсовет, где назначат безжалостно штраф в размере многомесячной зарплаты, чтобы неповадно было государеву рыбу жрать.
Но эта мера применяется исключительно к местному населению: государства и его ревностных слуг запрет не касается.
Ближе к устью реки каждую весну устанавливают перекрытие: сплошную, от берега до берега металлическую сеть-ловушку, в которую сотнями тонн заплывает идущая на нерест сёмга, где и заканчивает свой жизненный цикл.
Для племенной рыбы существует лишь узкий проход, который целиком и полностью контролируют ихтиологи, изучающие выдающихся особей, ведущие “научный” подсчёт, а по сути – распределяющие бонусы.
Они же мониторят качество и здоровье поголовья рыбы, то есть, вроде и не истребляют, а занимаются рациональным природопользованием. О, как!
Однако, несмотря на декларацию разумности, на деле получается самое настоящее уничтожение экосистемы.
Как её не оптимизируй, а край всё равно рано или поздно настанет.
Кажется, что от природы можно взять чего и сколько захочешь. Дудки! Всё намного сложнее, чем способен осмыслить примитивный человеческий мозг, обременённый к тому же авантюризмом, корыстью и алчностью.
Скудеет помалу край, причём много быстрее, чем хотелось бы. Но это тоже рассуждения походя, просто душа неспокойна: невежественность просматривается во всём. До чего человек дотронулся – следом оскудение. Потому что берут много больше, чем требуется для выживания. Каждому хочется всего и побольше, а в том авантюрном направлении приближается неминуемое банкротство.
Местное население о том осведомлено, но тоже подвержено вирусу неумеренного потребления, потому заготавливают на зиму много больше, чем могут использовать. Не свое – не жалко.
Всё кругом колхозное – значит ничьё.
Вот в таком ключе, в таком разрезе и живут мои земляки.
По совести сказать – скудно живут, несмотря на огромные природные ресурсы, запасы и заготовки.
Деревня, для неё всё в нашем отечестве в последнюю очередь. Отрез ткани и то по разнарядке, не говоря уже о тех товарах, которые и в глаза никогда здесь не видели. Остаются и живут в тех краях те, кому податься некуда и редкие энтузиасты, для которых природа – дом родной.
Но вторых – исчезающе мало.
Генка – слесарь и механик дизельной электростанции, которого за глаза звали Генка-механик, а официально и при встрече Геннадий Вениаминович. Причём каждый встречный и поперечный норовил перед ним шапку заломить да поклон пробить ниже пояса, несмотря на его молодые годы (Генке лишь недавно исполнилось двадцать пять), обжился в здешних краях крепко.
Для коренного населения его осёдлость в диковинку, поскольку никто из приезжих, тем более городских, дольше трёх положенных государством для отработки диплома лет, не задерживался.
Генка осел на северной земле намертво: прирос, приспособился, даже умудрился извлечь немалый набор выгод. Такой уж у мОлодца характер: уживчивый, изворотливый, изобретательный, волевой и весёлый.
Руки у парня золотые. Человек он дотошный, аккуратный, в работе сноровист. Кроме работы по основной специальности Генка по выходным крутил кино, помогал, при оказии, чинить гусеничный транспорт и сельскохозяйственную технику. А попутно освоил тихое, но довольно объёмное временами производство самогона.
Варил хмельное зелье только для своих, проверенных временем. Не для наживы – по крайней сельской нужде: свадьбы, поминки, проводы, общественные мероприятия. Ну и для негласной оплаты некоторых услуг. Например, сёмужки прикупить на зиму у промысловиков да инспекторов.
Хотя на перекрытии на каждого рыбака два с четвертью милиционера, не считая тех, кто пасёт самих контролёров, голь на выдумки хитра: всё до мелочей продумано – у местного населения засолка из лосося в подвалах бочками припасена.
Генка потребитель особый – оптовый. Чего за деньги не купишь, то можно за горячительную смесь выменять: на государевом промысле сухой закон, а он втихаря бутлегерством подрабатывал с достойным прибытком.
По воде рыбу не провезти – поймают, могут и в тюрягу определить.
Генка на лошадёнке непроторенными тундровыми тропами привозил старателям первосортный первачок, а обратно транспортировал свежатину. Сёмужки заготавливал на всю зиму.
Рыбу он прятал от червивого глаза соглядатаев при погонах в тайном леднике. Здесь же кругом вечная мерзлота, только закопаться глубже надобно.
Генка зарыл металлический схрон недалеко от электростанции. Варил погребушку втихаря, ночами. Двухконтурный кессон определил на вечное поселение в мёрзлую заполярную землю.
Хранил в нём рыбу, ягоды и мясо круглый год.
Предприимчивый поселенец ни в чём на скудной северной земле нужды не знал.
Жил Геннадий Вениаминович один в маленьком домишке на краю деревни, срубленном им же, сбоку от колхозного дизеля, лишь немного поодаль, чтобы соляркой в комнатах не воняло.
Жилище мастерил по собственным чертежам, практически без посторонней помощи, хотя прежде этого ремесла не знал.
Территориальная обособленность никогда не грозила ему одиночеством: всегда в его дому ночевали покладистые девчонки, которые заодно прибирались, стирали и готовили еду.
Провизия у Генки всегда водилась в избытке, не то, что у большинства аборигенов, часто и подолгу испытывающих нужду во всём, больше из-за природной лени, чем от вынужденных обстоятельств: кто праздность приветствовал, другой на стакане прочно сидел, у третьего сноровки не хватало, чтобы обустроить уютный и сытый быт.
Генка подобного баловства не понимал: привечал мужиков работящих, разворотливых, в меру общительных, но задарма способностями своими и запасами не разбрасывался. Поможет, бывало, тем, кто старается, но не может справиться сам, и ждёт ответной реакции.
Долг, считал он – платежом красен, а дураку да лентяю достаток без надобности.
Семью создавать Геннадий Вениаминович не желал категорически: зачем, если девчонки да бабы в его холостяцкую постель прыгают сами, едва не по записи, а ещё оттого, что он категорический противник эротического однообразия.
Любил механик во всём выдумку, новизну и изюминку.
Конечно, и старых подружек привечать не брезговал: где ж их свежих на каждый день отыскать, когда в деревне три десятка изб и бабы наперечёт?
Но, то зимой, когда временный женский контингент за сотни километров от зимовья, в городе обитает.
Относительно отношений с дамами у него пунктик был, обозначенный девизом или лозунгом – “Ни дня без секса”.
Пробовал Генка на зуб всех, но исключительно на добровольных началах, энтузиасток, так сказать, большого и малого секса.
Скаредностью Генка не отличался, на стол метал всё, чем располагал, потому от желающих пристроиться к его хлебосольному очагу отбоя не было.
Ещё механик был страстно влюблён в брюки, пиджаки, рубашки и носки белого цвета. Это в деревне-то, где грязи по колено и без резиновых сапог до пояса от дома до дома не добредёшь.
Носил белое с невиданным в тех краях шиком; одевал сразу, как закончит ту или иную грязную работу. Для этой цели на электростанции была построена белая раздевалка, где его романтические подружки чуть не ежедневно влажную уборку делали.
Генка и душевую состряпал. С горячей водой, чтобы в одежду белоснежную чистеньким влезать.
Душевая для здешних мест экзотика невиданная. У аборигенов в чести баня, раз в неделю, да и та у большинства семей по-чёрному топится: больше испачкаешься, чем вымоешься.
Механик всегда чистенький ходил, показательно сверкал белыми подштанниками.
В подсобке у Генки висели два выглаженных рабочих комбинезона. Один комплект спецовки для чистой работы, другой – для черновой и тяжёлой.
Подружки стирали его рабочую одежду через день.
Дизель свой механик каждую смену натирал ветошью да сухим мохом до блеска. Смазывал, перебирал, обслуживал, чуть не облизывал. Каждая вещь на работе и дома лежала у него на определённом раз и навсегда месте, строго по размеру, цвету и периодичности в практической надобности.
Такой уж он аккуратист, или педант. Нынче такое поведение называют перфекционизмом.
Костюмы свои, относив недели три-четыре, Геннадий Вениаминович определял на ветошь.
За праздничную самогонку он, как правило, требовал оплату белым сукном, а Варька, вдовица тридцати двух лет (её муж на маломерном судёнышке при штормовой погоде потонул), нашивала ему эту фестивальную амуницию в нужном ассортименте.
Варвара в городе на швею выучилась. И чего только в деревню попёрлась – непонятно. Любовь, говорит. Вот дура баба! Но сердцу не прикажешь. Знать бы, где упадёшь – соломки можно заранее подстелить. Все мы по большей части судьбе своей не хозяева: принимаем то, что само в руки идёт да ярким кажется. Кто скорбно и терпеливо переносит превратности, иные со злобой.
Говорила муженьку Варька в тот раз дома остаться, так нет, не послуша! Теперь вот одна кукует.
Перевернулся муженёк на малом дизельном суденышке вверх дном, здесь такие аварии оверкилем называют, а выбраться из чрева самоходки не сумел. Может, выпивши был, или заспал штормовую ситуацию: на волнах часто сон внезапно настигает.
Не он первый, не он последний. Судьба-злодейка.
Хорошо хоть Варвара нужным для здешних мест ремеслом владеет. Заказов на пошив у неё всегда достаточно.
Она и кулинарка отменная, наверно, лучшая в этом селе: пироги да кулебяки готовит знаменито, мясо и рыбу в десятках экзотических видов.
Любил Геннадий Вениаминович её удивительного вкуса стряпню. Ох, любил!
Генка частенько Варьку к себе зазывал. Та никогда не отказывала: любой бабе, даже самой негодящей, мужичок время от времени надобен. Чем она-то хуже!
Но Генка не только из похотливых побуждений Варвару ласкал, да подкармливал – в положение вдовье с огромным уважением входил, да за заслуженное рукодельное искусство благодарил. Взаимная так сказать доверительная симпатия в качестве частичной оплаты за доброту и безотказность.
Варенька тоже была довольна: ей нравились и плодотворное сотрудничество, позволяющее в глухой деревне жить так, словно по ночам летала за продуктами в городской магазин, и эпизодическое, но очень вкусное сожительство.
Возвысить вдовий социальный статус до звания супруги Геннадия Вениаминовича она не стремилась, хотя… иногда шальная мысль залетала-таки в её милую головку.
Генка очень щедро расплачивался с Варей продуктами, самогонкой и хозяйственными способностями: подправить чего, отремонтировать, построить. Машинку швейную, опять же, настраивал. Он и этому самостоятельно обучился.
Электростанцию Геннадий Вениаминович на полную мощность включал на утреннюю и вечернюю дойку, когда нужно было молоко сепарировать, маслобойку заводить и, конечно, когда в посёлке намечалось кино с последующими после него танцами.
Развлекательная программа шла отдельным общественным договором, правила которого сам Генка и обозначил.
Услуга эта значилась факультативной, оказывалась исключительно в нерабочее время, можно сказать альтруизм особого рода.
Механик привык всегда за всё платить, поэтому любил, чтобы и с ним тоже честь по чести рассчитывались. Потому личное свободное время оценивал индивидуально: исчислял бонус в молоденьких любительницах танцев, готовых послужить общему делу упругим телом и неуёмным желанием упражняться в полюбовном мастерстве.
Хотите удовольствий – милости просим на гостеприимный холостяцкий сексодром, со всеми вытекающими из этого согласия сопутствующими последствиями: поесть приготовить, постирать, в дому и на станции прибраться.
Сколько кому лет Генка у прелестниц никогда не выведывал – без разницы, главное, чтобы дамочка была прехорошенькая, и кувыркаться любила: милиции в тех краях нет, и никогда не было, преступлений, в том числе сексуального характера, подавно.
Места там тихие, девственные.
Да… случалось напороться на непорочную целомудренность в лице юных командировочных девочек, прибывающих для отдыха на летние каникулы. Что с того – по взаимному согласию можно.
Двери в дом местные хозяева подпирают метлой-голиком, чтобы обозначить случайно заглянувшему прохожему – нет в дому хозяев, отлучились по хозяйственным надобностям или по колхозному обременению.
Никто никогда в этой тихой местности на чужое не зарился: не принято.
Геннадию Вениаминовичу пригласить любую девицу на интимное свидание было просто, особенно, если молодица попадалась незнакомая, справная, и лицом свежая.
В киносарае Генка был и киномеханик, и диджей, и завклуб.
Пластинки, проигрыватель, динамики, цветомузыка – тоже им приобретены и в посёлок самолично доставлены. Да и в музыке лучше прочих Генка разбирался.
Талант у него был во всём знакомом и незнакомом ориентироваться, к чему интерес имеется.
В деревне говорили, что Генка-механик – настоящий самородок.
Отцы и матери наперебой своих девчонок ему сватали, он только улыбался и благодарил.
Много бабьего населения, почитай, почти все, перебывали в его дому постоялицами. Чем они там занимались – никому неведомо. Слухами земля полнится, а более никто ничего не знал.
Генка на личные темы никогда не распространялся.
Молодки, ночующие в его хоромах, тоже язык проглатывали. Сколько их там перебывало, причём, не таясь нисколечко, а ведь все позже замуж выходили. Генка на их свадьбы обычно несколько ведер первача варил, гулял вместе со всеми на той вечеринке, поздравительные тосты да зравницы кричал с превеликим энтузиазмом.
Без знатного подарка и щедрого провианта механик ни к одной невестушке не являлся, ни разу на скандал или драку не нарвался, и смотрели на него молодицы, не краснея, а женишки отношений не пытались выяснить.
Короче – волшебство какое-то.
Генка сколько лет всей деревне фокусы показывал, очень даже нескромные фортели интимного характера выкидывал, а ему – почёт да уважение. Чудеса!
– Геннадий Вениаминович, милости просим к нашему столу.
– Не откажите в чести выпить с вами за счастливых новобрачных.
И пил механик со всеми по кругу, а потом уводил с вечеринки в дом очередную подружку.
И так каждый раз.
В нынешнем году, как и прежде, прислали в колхоз на помощь по весне студентов из сельскохозяйственного техникума, целую бригаду.
Этих всегда к началу сенокоса шлют.
Толку от тех помощников немного, зато есть с кем потанцевать, с кем по бережку в обнимку пройтись, песни попеть.
Новости, опять же узнать, что где по зиме в городе произошло.
На этот раз девчонок прислали так себе – невзрачных. Мало того, что первокурсницы малолетние, так ни одной видной, с которой пройтись да потанцевать в удовольствие. Затюканные какие-то девицы, шугаются каждого шороха. Одним словом – маменькины дочки.
На танцы, однако, в первый же день явились полным составом. Встали рядком у стеночки – не шелохнутся. Музыку слушают.
Поглядел Генка на такую организацию досуга и заскучал. Пора, думает, закругляться. Для порядка объявил белый танец под Тухманова и окончание бала через десять минут.
Тут девчонки все до одной сразу ожили: приглашают друг дружку, кружатся, повизгивают.
Когда музыка стихла, начали шушукаться.
Одна из девиц – худющая, бледненькая, вся как есть в ярких конопушках, но с косой до колен, вызвалась в переговоры с организатором мероприятия вступить. Подошла к Генке и решительно попросила ещё чуточку-чуточку, просто капелюшечку… музыки.
Девочки, мол, только в себя пришли, только осваиваться с местными порядками начали. Он нехотя согласился, но с условием, – со мной танцевать пойдёшь.
– Только, чур, на ноги не наступать… и не прижиматься, – заявила пигалица.
– Какой же танец с девушкой, если до неё дотронуться нельзя?
– Отчего же нельзя… можно… за талию.
– Вот оно как! Если за руку возьму – мама ругать будет. Ладно, замётано… пусть будет талия, – и сходу примерился, за что получил по рукам.
– Мы ещё не танцуем. Валя. Меня Валя зовут. А фамилия моя – Родина. Я никогда с мужчиной не танцевала. Буду учиться.
– Этому я враз обучу. Геннадий Вениаминович… механик электростанции. Еще я киномеханик, завклуб, массовик-затейник и самый видный в здешних краях жених. Теперь, похоже, ещё и учитель танцев.
Генка обхватил аккуратненько девушку за талию и ощутил нечто, о чём прежде даже не догадывался.
Новое чувство напоминало слабый удар током, какой он получал, меняя на ходу на дизеле фазы, но тот агрегат отсюда далеко. Его звук отчетливо слышен, несмотря на громкую музыку.
Из динамиков звучала сентиментальная мелодия с песенкой о счастливой любви. Автор и исполнитель лелеяли мечту, что поймали жар-птицу если не навсегда, то надолго.
Генка размышлял, как подцепить девчонку, забыв о своём обещании не наступать на ноги.
