Валерий Столыпин
Сольфеджио любви
Давайте я спою
Там, где ломались другие, мы жили и ждали.
Ухали филины, выла болотная выпь.
Я из крапивы вязала защитные шали,
я понимала, что прошлое нужно забыть.
Женя Казазиди
Вика любила закаты и рассветы, обожала смотреть на их качающееся отражение в воде сидя на берегу озерка и мечтать.
Особенно манили и очаровывали её яркие вечерние зори, окрашивающие горизонт, за который скрывается утомлённое за день солнце.
Девушке нравилось дивное место в глубине затона, надёжно скрытое от постороннего взгляда куполообразными зарослями шаровидной ракиты.
Вереница дерев полукругом обрамляла берег с цветущим разнотравьем, охраняя тишину небольшой поляны, на краю которой у самого берега обитала старая-старая плакучая ива, ветви которой живописно спускались к срезу воды.
Ещё одно дерево росло прямо в озере. Оно было похоже на купающегося лешего.
В детстве Вику часто приводил сюда папа.
Это он научил девочку видеть и чувствовать красоту, он сколотил под густой кроной ветлы удобную скамейку, с которой открывался чарующей пейзаж, особенно на закате, который с этой уютной точки выглядел волшебно.
Папы теперь не было.
Не было с ней.
Так вышло, что он ушёл из семьи и жил теперь в другом городе.
В этот укромный уголок редко кто забредал. Наверно удобнее было отдыхать на открытом берегу, где можно искупаться и забросить удочку.
Последнее время Вика приходила сюда не мечтать, а грустить.
Девушка очень-очень-очень сильно хотела счастья, наверно, как все люди на Земле, но Вселенная отчего-то отказывала ей в везении.
Ощущение себя неудачницей имело эмоциональный окрас, вызванный драматическим образом завершёнными недавно отношениями с любимым.
Они были очень близки, фактически состояли в гражданском браке, только жили отдельно, и вдруг…
Ничего не предвещало такого развития событий. Любимый просто не встретил её однажды с работы, не ответил на звонок. Дома тоже не появился.
Девушка расспрашивала его друзей, но они ничего не знали, ходила к Егору на работу. Оказалось, что он рассчитался, куда-то, вроде, уехал.
Вика отрешённо смотрела на закат, смаковала слово любимый, тесно связанное с именем человека, который её бросил, и беззвучно проливала слёзы.
Она задавала себе и ему вопросы, сама на них отвечала, неизменно замыкая круг виртуального диалога новой счастливой встречей.
Приблизительно через месяц Вика получила от Егора письмо, в котором он извинялся за внезапный отъезд.
“Я не мог, не хотел видеть, как ты страдаешь, думал так лучше. Извини. Я обязательно вернусь, только не знаю когда. Пишу без адреса, потому, что работа связана с непрерывными командировками. Как только освобожусь – дам знать”.
Дальше Егор долго и нудно с массой ошибок в тексте описывал, как сильно соскучился, клялся в любви.
Вика верила, ждала, каждый день по несколько раз перечитывала письмо, хотя знала его наизусть, каждый вечер готовилась к долгожданной встрече, представляла, как она должна произойти, в деталях.
Любимый вернулся почти через год.
Выглядел Егор потрясающе: одет с иголочки, гладко выбрит, надушен и горд собой.
В его роскошном облике сквозили аристократическая элегантность, ухоженность и намёк на достаток, граничащий по представлениям Вики с настоящим богатством.
В шикарном ресторане, куда он её пригласил, неожиданно выяснилось, когда пришло время рассчитаться, что он забыл дома кошелёк.
Девушка заплатила, хотя для неё такие траты были чрезмерными. Главное, что Егор вернулся.
Её Егор.
Любимый поселился в её комнате, потому, что свою квартиру якобы сдал до конца года, постоянно пропадал на несколько дней, просил денег, объясняя, что на днях на карточку должен поступить перевод из загадочного “оттуда”.
Ему постоянно было некогда.
Утром Егор куда-то спешил, вечером приходил так поздно, что у Вики не хватало сил дождаться.
И всё же девушка была рада его возвращению. В те редкие минуты, когда удавалось побыть вместе, Вика была беспредельно счастлива.
Егор был галантен, предупредителен, ласков, постоянно говорил о любви, не жалел комплиментов.
Вот только деньги никак не поступали на его карточку. Но это такая мелочь.
Потом был звонок на телефон, когда Егор отправился в душ.
Вика нечаянно бросила взгляд на загоревшийся вдруг экран с фотографией улыбающейся женщины, протягивающей вульгарно накрашенные губы, словно для поцелуя, с голым бюстом, который она держала в раскрытых ладонях так, словно предлагала себя, и надписью “Любимая”.
Было ужасно стыдно поднимать трубку, но снимок и название контакта ошеломили Вику настолько, что она ответила.
– Сколько можно мотаться по командировкам, Егорушка, я устала тебя ждать, любимый, деньги получил?
– Вы кто, – спросила Вика.
– Как кто – жена, Лариса Кулагина. А ты кто, откуда у тебя этот телефон?
– Я Вика, невеста Егора. Он вам обо мне не рассказывал?
– Не болтай, дура, язык выдерну. Дай трубку этому кобелю. Так вот в какие командировки муженёк постоянно мотается. То-то, думаю, работает, работает, а денег нет.
– Давно вы женаты?
– Скоро год.
– Извините, я не знала.
Вика позвала Егора, – жена звонит, ответь.
Любимый нисколько не смутился, – о, привет! Завтра домой еду, жди, – спокойно беседовал Егор в костюме первобытного Адама с готовым к любовной игре аргументом желания, – да кому ты веришь, это помощница прикалывается, они здесь все юмористы… какая кобыла, сотрудница. Всё, кладу трубку, у меня важные переговоры.
– Да меня вроде не пришлось долго уговаривать, – сказала Вика, едва сдерживая слёзы, когда разговор закончился, – будем считать, что командировка завершилась провалом супер агента. Ты уволен. Счёт за постой и бытовое обслуживание по какому адресу выслать?
– Вика, я всё объясню. Это недоразумение. Хочешь, покажу паспорт. Нет у меня никого.
– Верю. Но не уважаю. Я была о тебе лучшего мнения. Десять минут на сборы и адью. Ты мне противен.
– Я её брошу, ей бо! Да не нужна она мне, я тебя люблю.
– Вот и люби дальше. А ещё Ларису люби и всех-всех, к кому в командировки мотаешься. Скверная у тебя служба, Егорушка, мерзкая, гадкая, грязная. Слава богу, что правда открылась. Погорюю и забуду. Вот ты значит какой, северный олень…
Вика болела.
Вирус любви крепко вцепился в её нежную сущность, заставлял страдать, проваливаться в пессимизм и меланхолию. Она не спала ночами. Когда удавалось заснуть, воспалённое сознание начинало крутить в мозгу кошмарные видения.
Девушка понимала, что это не любовь – зависимость, но ничего не могла с собой поделать. Спасти её мог только он, Егор.
Закат сегодня был на редкость восхитительным, ярким, но нисколько не радовал. Вика даже закрыла глаза, чтобы красота не мешала галлюцинациям.
Она представила, как держит Егора за руки, как смотрит в его удивительного оттенка тёмно-коричневые глаза, как прижимается к его горячей груди, как кладёт голову на плечо… и забылась.
Вике мерещился запах любимого, жар прикосновений, вкус поцелуя. Она почувствовала его присутствие внутри себя.
Сколько времени продолжались грёзы, девушка не знала. Очнулась с головной болью, когда совсем стемнело.
На неподвижной глади озёрной воды отражалась лунная дорожка. Где-то невдалеке жутковато ухал филин. Кто-то или что-то хрустело в кустах.
Вика напряглась, ей стало страшно, хотя робкой и пугливой её сложно было назвать.
Нужно возвращаться домой.
В темноте захрустело ещё сильнее.
Девушка вскочила, спряталась за ракитовый ствол, но ничего не увидела, пока ей не посветили прямо в глаза фонариком.
– Что вы здесь делаете в такое время, – спросил поджарый юноша, скидывая на землю рюкзак.
– Любуюсь Луной, разве непонятно.
– Как бы… неожиданно, странно. В этот жуткий час…
– Засиделась, задумалась.
– Нет, не спорю – Луна великолепна, погода что надо, звёзды, но время… Вам что, совсем не страшно?
– А вам?
– Я привык. Постоянно, знаете ли хожу на вечернюю зорьку.
– Тоже по командировка, значит? А жена дома ждёт не дождётся. Понимаю. Мой тоже так врал.
– Поэтому вы здесь? Дайте угадаю… несчастная любовь, подлость, коварство. Понимаю, даже сочувствую. Нет, я никогда не был женат, и меня никто не ждёт. Я волк-одиночка. Мне комфортно в палатке, у костра, в пути. Люблю, знаете ли, преодолевать лишения, трудности, заключать с судьбой пари, встречать неизвестное.
– Вы авантюрист… мечтатель, романтик? Собираетесь всю жизнь искать и метаться, а смысл? Хотите отличаться от толпы, найти философский камень, преодолеть комплекс неполноценности, познать предел прочности духа и тела? А когда вдруг найдёте, поймёте, что искали не там, или раскроете страшную тайну, что на самом деле ничего такого искать не надо, что счастье в простом, что оно всегда рядом с нами, чем будете восхищать и вдохновлять своё эго?
– Так далеко не заглядывал. Думаю, смысл жизни в самой жизни. Нужно что-то делать, к чему-то стремиться. Люди утомляют. Им всегда плохо, даже когда очень хорошо, им всего мало. Мне же достаточно быть в гармонии со своим внутренним собеседником.
– Так не бывает.
– А вы проверьте. Забудьте о том, что вам плохо, поговорите с собой, со мной. Уверен – вам есть, чего рассказать, и вы знаете, чего именно хотите услышать. Давайте, я вам спою. У меня гитара с собой. Музыка пробуждает воображение, успокаивает. Разожжём костёр, вскипятим чайник. Увидите, это совсем не скучно. Вместе встретим рассвет. А утром я вас провожу, куда скажете.
– Соблазняете… а если вы маньяк?
– Ну, знаете! Как хотите, уговаривать не стану. В таком случае придётся отвести вас домой прямо сейчас.
– Можно я подумаю?
– Мне некуда торопиться. У вас фонарик есть? У меня только один. Нужно валежника собрать, костёр разжечь, воды принести, палатку поставить.
– Вы что, всё уже за меня решили? Тогда несите скорее дрова, кипятите чай… замёрзла совсем. Я Виктория, а вы?
– Оденьте вот эту куртку, завернитесь в плед, я быстро. Я Глеб. Глеб Егорович Кретов. Мне двадцать семь лет, я биолог, руковожу маленькой исследовательской лабораторией, живу один, люблю путешествовать, охотиться, ловить рыбу. Немного играю, сочиняю стихи и песни. Кажется всё. О себе позже расскажете, когда устроимся. Я правильно понял, вы остаётесь?
– Заинтриговали вы меня, то есть ты. Надеюсь? до утра доживу. Удивительно, но с тобой интересно. Я даже забыла о самой главной проблеме своей жизни.
– Потом, Виктория. Не будь торопыгой. Сначала костёр. Это ритуал, сакральное действо. Вглядишься в огонь, объяснишь ему причину своей боли. Я научу, как предают огню негативное прошлое. Мне помогает.
– Значит и у тебя…
– Не без этого. Жизнь – не фестиваль, не праздник. Проблемы, это то, что делает нас живыми.
Сидя у костра с кружкой горячего чая, вслушиваясь в лирические аккорды, в приятно расслабляющий голос Глеба, Вика почти задремала.
– Удивительно, думала она, – я его совсем не знаю, а мне с ним хорошо. Какую струну души задел этот странный мужчина, чего от меня хочет, зачем старается понравиться… неужели я им увлеклась?
Так они и просидели до самого утра. Смотрели в огонь, на звёзды, молчали о чём-то очень важном. Под утро залезли в палатку, укрылись мягким пуховым спальником, обнялись, чтобы быстрее согреться.
Проснулась Вика от нежного прикосновения к щеке.
– Извини, Виктория, мы не успели договориться. Не хочу, чтобы ты обиделась, что не разбудил на рассвете. Чай вскипел, уха из карасей готова. Можно приступать к главному блюду – встречать начало нового дня. Или ещё поспишь?
– Ну, уж, нет! Хочу рассвет. А ещё хочу сказать большое спасибо. Ты меня к жизни вернул.
– Неужели не просто так сюда пришла, действительно собиралась… из-за состояния, которое по ошибке приняла за любовь? Я же говорил, что живой огонь поглощает боль. Это был катарсис, Ты почти здорова. Пора начинать новую жизнь.
– Кажется… нет, наверно точно, я готова. Скажи, Глеб, как ты смотришь на то, чтобы преодолевать трудности вдвоём?
– Я почему-то тоже об этом думал.
Девушка и стекло
Будет осень и будет мокро
Ранки старые отболят
Время – лучший на свете доктор
Не дающий напрасных клятв
Андрей Пшенко
Поздняя осень хозяйничала как на улице, так и в душе.
Угрюмые холодные дни с нудной ледяной моросью, колючий промозглый ветер, голые ветви безжизненных дерев – всё заставляло зябнуть.
Асфальт в бесформенных дырах от замороженных луж давил на нервы. Стремительно улетающие куда-то вдаль облака намекали на невозвратность. Смутно ноющая, невыразительная какая-то, сентиментально-плаксивая грусть, вгоняла в уныние, которое как ядро фурункула, невозможно выковырнуть.
Всё однажды кончается. Всё!
Обиднее всего, что Светлана убеждена, что это была любовь. Настоящая большая любовь.
Вот именно – была. Тогда почему, почему он ушёл, громко хлопнув дверью!
Расстались довольно давно: два месяца, десять дней и четырнадцать часов назад. Можно сказать, что с тех пор прошла целая вечность, наполненная немилосердными корчами души, наркотической ломкой в каждой клеточке безвольно размякшего тела.
Душа безжизненна, возможно, уже мертва.
Сложно осознавать реальность, которую не принимаешь.
До сих пор Светлана болезненно прощалась с иллюзиями, пыталась вымарать, затушевать в памяти всё, что связано с разрушенными отношениями. Вернее – старалась расстаться с Димой и его образом, что удавалось не сказать, чтобы очень.
Его проекция, точнее предельно реалистичный прототип внутри головы, не давал покоя. Любимый в своём прежнем обличии приходил, когда вздумается, издевательски шутил, напрягал возбуждающими ласками, искушал, насмехался, дразнил.
Света сходила с ума от его такого родного, манящего запаха, который никак не выветривался из памяти. Стоило дотронуться до любого связанного с Димой предмета, бросить взгляд на пейзаж, где вдвоём бродили, обнимались, смеялись, как мгновенно включалась цепочка живых ассоциаций. В мозгу начинала безжалостно крутиться молотилка, перемалывающая мысли исключительно о нём. Света то и дело забывала, где находится, вступала в безумные диалоги с ним и с собой.
Почему, зачем, если он навсегда закрыл дверь души, оборвал связующую нить! Он есть, но его точно нет, и никогда больше не будет рядом.
Танцующая на промозглом ветру опавшая листва, которой можно было позавидовать – выглядела вызывающе шикарно.
О чём она загадочно шуршит? Наверняка сплетничают о её неприкаянности.
Разве её вина, что Дима ушёл! Им было так хорошо вдвоём и вдруг счастье, ощущение благополучия и блаженства разом закончилось.
– Хватит, хватит, – пронзительно шептала Света, – я устала ждать, что ты передумаешь, вернёшься! Отпусти, дай возможность заснуть, разреши про тебя не думать.
Нужно было в самом начале, когда скворец в душе весну прославлял, романтики нахлебаться досыта, пока горячо, влажно и сладко, пока дрожь в коленках и дурман в голове, да и разбежаться, не успев прорасти, друг в друга.
Так ведь нет – корни пустил в теле души, а крону безжалостно отрезал.
– Что я имею в сухом остатке, – размышляла Света, – учёба недоучена, работа недоделана, судьба исковеркана состоянием гнетущей пустоты.
Жизнь была перекроена под любовь. Так и не проявленные до логического завершения чувства словно завернули в грязную тряпочку и отправили в мусорный бак. Это жизнь, это будущее!
Эх, все-таки не удержалась, опять начала себя жалеть.
Обещала же себе – не буду про него думать. Прогуливаться, туда-сюда буду, просто так, развлекаться, петь, шутить и смеяться, когда особенно плохо.
Возьму и махну куда-нибудь на край самого крайнего Севера, где только айсберги и белые медведи кругом, а из мужчин, смотритель семидесяти лет от роду, тишина, и ни одного напоминания о нём, о том, что отныне я в этом мире абсолютно одна.
Как же ей было лихо!
Девушка зашла в кафе, заказала горячего чая с лимоном, но так и не притронулась к нему, потому, что прикоснувшись к чашке, почувствовала уютное тепло. Его тепло: родное, манящее, влажное.
Света забылась на миг, уселась в кресло, как дома, с ногами, обняв колени руками, закрыла глаза и принялась вспоминать: улыбку, движения, голос.
–Девушка, извините, это кафе – не вокзал. Вы спите почти час. Будете ещё что-нибудь заказывать?
Дима причинил страдания, боль – увесистая причина ненавидеть, а она любила. Теперь уже непонятно – его самого или память, в которую от избытка невостребованных чувств, от прилива неуправляемых эмоций, вливались нескончаемые потоки творческой энергии.
Был ли её любимый таким, кого она выдумала? Теперь сложно сказать.
Захотелось пойти туда, где много людей. В толпе легко затеряться, можно придумать легенду, вообразить себя счастливой. Наивное, но спасительное желание – согреться в иллюзорном сиянии придуманной нежности.
Торговый центр походил на огромный аквариум. Дима не любил магазины.
Здесь можно ни о чём не думать, тем более о нём.
Яркие, озабоченные люди-рыбки сновали туда-сюда, не замечая никого, кроме себя. Создавалась иллюзия движения, как бы настоящая жизнь, разноцветная суета, но, увы, судорожное вращение света, эскалаторов и людей не успокаивало – раздражало. В нём не было ни смысла, ни цели.
Сложно представить, но одиночество в толпе куда более осязаемо, неотвратимо и безжалостно, чем наедине с собой. В скоплении снующих во все стороны разом людей мысли принимают отчётливо негативный оттенок, появляется предощущение страха.
Вот и слёзы навернулись.
Светлана зашла в отдел, где бойко торговали шёлковыми и кашемировыми Павлово-Посадскими платками, нашла уютный уголок, но и он был прозрачен.
Убежать из этого мира невозможно, даже отгородившись стеной. Успокаивало одно – её не замечали, не видели, потому что окружающие были заняты исключительно собой, а она могла не спеша наблюдать за всеми. Просто так.
Создавалось впечатление, что никто никому не нужен. Оживлённая бессмысленная суета.
Неужели так живут все? Значит, она всё придумала. Любовь, если вдуматься, лицемерный эгоизм, ловкий психологический трюк, позволяющий практически даром получить гораздо больше, чем хочется.
Относительно любви непонятно, но равнодушны как оказалось, не все. Кое-кто увлечённо за ней наблюдал.
Света не замечала, что стоит, прислонившись к прозрачной стеклянной перегородке как человек, который кого-то ищет, держась обеими ладонями за стекло, словно боится сквозь него провалиться в иное измерение, в агрессивное отражение реальности, в котором всё не так как на самом деле.
Видно в напряжённом выражении её лица, в неподвижно-застывшей позе, в болезненно скованной мимике, в чём-то ещё – был избыток негативной информации, некий безмолвный посыл, вроде сигнала бедствия, а мужчина оказался не в меру любопытным, к тому же восприимчивым к потоку эмоционального излучения, и крайне впечатлительным.
Девушка не заметила, как он подошёл с обратной стороны стекла, как накрыл её ладони своими руками, большими и сильными, как улыбнулся сочувственно, и постучался взглядом в закрытую дверь души.
Его глаза обладали удивительным магнетизмом.
Светлана вздрогнула, стремительно отдёрнула руки, лицо её выразило недоумение, испуг.
На мгновение.
Удивительно, но так захотелось прикоснуться к зыбкой надежде ещё раз, просто дотронуться до его ладоней.
Несмотря на то, что стекло холодное, Светлана почувствовала прилив тепла.
Мужчина за перегородкой улыбнулся ещё раз, послал удивительно солнечный воздушный поцелуй, откланялся, и пошёл своей дорогой.
Сердце девушки сжалось от предчувствия неизбежной потери. Ещё одной.
Мысли метались, рвались вырваться наружу.
Совсем другие мысли: логичные, жизнерадостные, живые.
Дмитрия в них больше не было.
Жди, когда появятся звёзды
Но если шальная осечка
Вернёт на тропу бытия…
Надену серёжки, колечко,
Вздохну и забуду тебя.
Нина Максимова
Душа Витьки Забродина томилась в трепетно-сладком восторге, когда бродил с Дашенькой – самой юной, самой дорогой и любимой девочкой во Вселенной по изумительно уютной приморской набережной, чувственно держа её за кукольную ладошку: отпустить невозможно. Такое блаженство по всему телу растекается – словно она по душе босиком прошлась.
Два месяца счастья в романтическом поединке пролетели как один день. Не без пользы, но неспешно, хотя усердия и выдержки у Витьки хватало.
Как же она прекрасна! И не сказать что недотрога: целуется так, что сознание разноцветным туманом перед глазами расплывается.
Но мужчина всегда остаётся мужчиной: мимоходом с не меньшим наслаждением юноша сканировал любопытным взором доступные для контрабанды впечатлений изысканные, объёмные и забавные дамские тайны, опрометчиво или намеренно выставленные хозяйками впечатляющих эффектов напоказ.
Активный поиск пикантных соблазнов для мужчины, опалённого влюбчивостью – процесс непрерывный: вокруг столько изумительных, вдохновляющих позитивные творческие порывы ходячих реликвий – глаза разбегаются.
Впечатлительное воображение, вызвавшее так не ко времени клокочущую в горячей крови бурю эмоций, буквально захлёбывалось от немого восторга.
Витька хотел бы познакомиться и с той, и с этой. А какая вон у той цыпочки аппетитная грудь!
Немыслимый поток галлюцинаций заставлялся сознание юного Ромео разлетаться на осколки, словно хрустальное стекло, в которое угодил твёрдый предмет.
Как же не ко времени появилась столь впечатляющая россыпь отвлекающих факторов. Хотя, вся эта дивная красота динамична: уходят одни – им на смену появятся другие, ещё слаще. Вон за тем пирсом будет аллейка направо, за ней тенистый парк, ряд кафетериев, за которыми скамеечки, затенённые цветущими кустами, где можно сколько угодно целоваться.
Может быть, сегодня удастся сдвинуть тактильное общение на шажок вперёд.
Витька представил, как с наслаждением тискает самую загадочную в мире грудь: Даша ни разу не позволила подобной вольности.
От одной мысли о недоступной нежности у него затряслись поджилки, напрягся живот, вместо настроения поднимая нечто иное, чему не положено до поры иметь своё мнение.
Часа полтора парочка дышала носами, поскольку губы были заняты альтернативными действиями. Практиковались в обмене целебными соками они довольно давно, но никак не могли насытиться. Наверно это невозможно: каждое новое движение языка вызывало мощные импульсы божественного восторга, заставляя искать иные способы слияния.
Даша готова была уступить, почти; сама мечтала испытать нечто новое, пусть даже недозволенное, но в данную минуту не решалась преподнести любимому столь щедрый подарок. Червячок сомнения, ни на чём не основанный, разве что смутные ощущения: казалось, по глупости наверно, что Витька раздевает глазами каждую встречную. Но он такой…
Была, конечно, причина. Витька был не только первый – единственный, кому она позволила приблизиться на опасное для невинности расстояние.
Даша ничегошеньки не знала о любви. Что, если это совсем не она – нечто другое. Девчонки рассказывали…
Много чего рассказывали.
Про измены, про нежелательную беременность. Про то, что нельзя делиться единственной девичьей ценностью с первым попавшимся. Сначала нужно попробовать, пусть не всё. Будет хотя бы с чем сравнивать.
В этот момент мимо проходила девочка напрочь лишённая комплексов: трусы-верёвочки, заплатки на месте сосков, белоснежная упругая кожа, откровенно порочная стойка соблазнительно выпуклых форм внизу и вверху, и прожигающий то ли похотью, то ли озорством иронично насмешливый взгляд.
Витька затаил дыхание, напрягся, слегка сместил вперёд корпус, чтобы не терять из вида пикантное зрелище.
Даша отстранилась, вытерла губы, но встретиться с Витькой взглядом не решилась.
Настроение было безбожно испорчено.
Девушка заторопилась домой, выдумав на ходу десяток причин. Витька, не моргнув, вспомнил вдруг про кучу неотложных дел, сказал, что завтра на работу, надо выспаться.
До остановки автобуса шагали молча, рук не отпускали.
Каждый думал о своём.
Прощальный поцелуй всё же состоялся.
– До завтра. Как всегда в шесть? Уже скучаю.
– Я тоже, – неуверенно или равнодушно ответила Даша.
Витька долго махал руками, прыгал, подставляя ладони к окну, посылал воздушные поцелуи.
Девочка, проехав одну остановку, сошла, не понимая почему, зачем.
Некомфортно на душе, слабость какая-то, словно отравилась чем. Захотелось прогуляться. Просто так.
На мгновение Даша задумалась. Мысли улетели далеко-далеко. Удивительным было то, что они кружили в пустоте, словно кругом лежал снег, которого она никогда в жизни не видела, который был и сверху, и снизу – везде. Но холодно не было: непривычно, одиноко, тоскливо – да.
Отчего-то ни с кем не хотелось разговаривать, видеться, – улягусь прямо здесь, – подумала она, буду ждать, когда появятся звёзды.
В сознание вернул велосипедист, наехавший на неё колесом.
Даша очнулась, принялась оглядываться. Задумалась-то всего на минуточку. Как умудрилась оказаться здесь, на набережной? Цветущие кустики. Скамейки. Вон на той они целовались.
Надо же, опять её успели занять, тоже целуются, да как увлечённо.
А Витька как сюда попал?
Даша выпучила глаза, напрягла зрение: Витька. И она – та, без комплексов, с ироничным взглядом и трусами верёвочкой.
