Валерий Столыпин
Сольфеджио любви
Воробышек
Ночь пуста. Это норма. К чему ей казаться полной?
Небеса холодны, как и кровь, как вода в колодце.
В эту странную ночь я хотел бы писать как Бродский
О любви. Но на деле выходит сплошное порно.
Саша Бест
Вьюга бесновалась, не затихая, то и дело с силой кидая с разных сторон порции снежной каши в окна автомобиля.
Марат осторожно вёл машину по тёмному обледеневшему шоссе, на котором абсолютно не было видно разметки. Снеговые заряды в свете фар выписывали затейливые кружева, рывком вздымались ввысь, рассыпались, накрывая цепким слоем лобовое стекло.
Скорее бы добраться до дома.
До дома, где его, увы, никто не ждёт.
Дети выросли, упорхнули, кто куда, в поисках смысла жизни и всякого рода желанных ценностей, которые манили иллюзией доступности, как и он когда-то в далёкой молодости. Жена уехала помочь с только что появившимся на свет первенцем к старшему сыну в Питер, где у него и невестки был, как теперь принято выражаться, маленький доходный бизнес.
Марат понимал и принимал решение Дамиры помочь детям: наверно это правильно. Вот только привыкать в сорок пять к одиночеству, ломать за много лет устоявшийся быт, занятие не особо приятное.
Чтобы легче было справиться с удручающим дискомфортом вообще и отчаянным воплем организма, привыкшего к консервативной функциональной стабильности, требующим выдачи кулинарных и интимных плюшек по устоявшемуся графику, Марат без меры загрузил себя служебными обязанностями, благо на их сверхурочную реализацию никто из коллег не покушался.
Дорога была пустынной. Хоть это радовало. По радио удручающе скучала пронзительная мелодия. Кому взбрело в столь поздний час поставить в эфире трек навевающий тоску?
“Стакан чая с лимоном и спать, спать. Завтра столько дел. Мирочке с утра позвоню. Как она там без меня? Ха! Да ей вспомнить некогда – пелёнки, распашонки. Это ты… ты, старый развратник, жизни не представляешь без объятий.”
Марат напрягся, физически ощутив прикосновение к обнажённой груди жены, сделал глубокий вдох, чтобы снизить внезапно пронзившее, зашевелившееся во всю мощь либидо.
Так и до самоудовлетворения недолго докатиться.
Мужчина резко нажал на акселератор, рывком ушёл в вираж.
Сердце едва не покинуло пределы тела. Противная дрожь манипулировала сознанием.
“Стоп машина! Нелепое поведение, детское. Не навсегда же она уехала. Говорят, скучать полезно. Чай отменяется. Коньяк. Две рюмки. Нет, три. Позвоню сразу, как приеду. Ничего, если разбужу. К чёрту аристократическую манерность. Так и скажу – приезжай, или…”
За резким поворотом (нашла, где припарковаться!) свет фар выхватил из темноты тщедушную припорошенную снегом женскую фигурку, стоящую вполоборота (видимо от непогоды отбивалась).
Марат, помня о недавнем лихачестве даже притормаживать не стал: стоит и стоит, дело хозяйское! Может, ждёт кого. Или себя продаёт.
Действительно так подумал или потом сочинил, пожалел или о греховном подумал – не суть важно. Дал задний ход.
Девчонка (разглядеть детально не было возможности, но на женщину хлипкая фигурка явно не тянула) даже головы не повернула: то ли застыла на ветру, то ли отчаялась вконец в человеческом сострадании.
Тонюсенькая курточка даже застёгнута не была, словно глупое дитя намеренно пыталась превратиться в ледяное изваяние. Из-под капюшона сосульками свисали заиндевевшие пряди волос. Беспомощное оцепенение сковывало её каменное лицо. Плечи были подняты до предела, руки, втянутые в рукава, тесно прижаты к неспособному двигаться телу.
– Давно мёрзнешь?
Ответа не последовало, лишь невнятное шевеление губ и равнодушно безучастное движение потухших глаз свидетельствовали о том, что она не привидение.
– Садись. Другого ковра-самолёта в обозримом будущем вряд ли дождёшься. Приличные люди (произнеся эту фразу, Марат стыдливо поёжился) давно спят. Автостопом путешествуешь или бизнес раскручиваешь? Да ладно, пошутил. На путану не тянешь. У тех всё по-взрослому: губы там, колготки в сеточку. Воробышек, блин. Свалилась проблемка на мою глупую голову. Куда тебе?
– В город.
– Понятно, что не в степь к волкам. Адрес, какой?
– Не знаю. Можно на вокзал.
– Ментам на съедение? Забавно. Какая нужда занесла тебя в чисто поле, где твой дом, девонька?
Магнитола, словно по заказу, затянула, – ты куда меня кличешь, послухай, завяруха мятёт завяруха. На дворе не машин не людей…
– Долго думать будешь? Мне ведь вставать рано. За честь девичью переживаешь? Так я не маньяк: детей не насилую. Прыгай. У меня тепло. Что же мне делать с тобой?
– Спасибо! Можно я помолчу?
– До города минут сорок. Прикорни. Только… свет ненадолго включу. Разглядеть хоть, кого в гости позвал.
– В гости, – обречённо пропищала пигалица.
– Это так, фигура речи. Я в машине больше времени провожу, чем в иных помещениях. Работа такая. Куда скажешь – туда и отвезу. Добрый я сегодня. Поверни личико-то, Гюльчатай. Надо же, глазищи какие, как в сказке про царя Салтана. “Ядра – чистый изумруд; Вот что чудом-то зовут“. Лет-то тебе сколько – отважная незнакомка?
Казалось, её распахнутые глазищи позволяли запросто заглянуть в глубину целомудренно-бесхитростной души. Или настроение у Марата было такое: кто знает, кто знает.
– Уже можно, – вполне уверенно, даже заносчиво произнесла девчонка, – девятнадцать. Но это совсем не значит, что я такая.
– Я не по этой части. У меня дочке старше тебя. И внуки… между прочим… целых два. Расскажешь, какого лешего тебя в ночь на пустырь понесло за полсотни километров от города?
– Автостопом ехала. Мамка у меня… телеграмма… инфаркт. Похоронили без меня. Даже не знаю где. У нас ведь и квартиры нет. Жила маманя, где придётся, по съёмным углам скиталась. Всё, что заработает, мне отсылала, на образование. Чтобы из нищеты выбралась. Не успела.
После долгой паузы, – он приставать начал. Молнию на куртке порвал. Я его железякой по башке бахнула, и в поле убежала. Дождалась, пока уедет. Светло ещё было.
– Да, уж! Не брешешь? Больно складно поёшь. Ладно, деваться некуда: у меня переночуешь, там видно будет. Я один пока живу, да и тырить у меня нечего. Покемарь, я пока подумаю.
– Не ломайте голову, дяденька, я взрослая, самостоятельная. Справлюсь.
– Ато. Жить-то хочется. Помолчи чуток. Или поплачь. Быстрее согреешься.
– Меня Алёна зовут, – положив холодную ладонь поверх руки, лежащей на ручке переключения передач, с теплом в голосе прошептала пассажирка, – спасибо!
Дурманящее марево морозной свежести со сладковатым арбузным оттенком окутывало оттаивающую фигурку юного существа, доверившегося Марату, который вздрогнул от прикосновения, словно от ожога.
Промысел всемогущего провидения непостижимым образом за доли секунды настроил мысли водителя на непристойно хмельную тему, тем более, что мысли о грешном ещё не успели рассеяться в пространстве и времени.
Рядом сидела невольная соблазнительница, случайно направившая размышления зрелого мужчины в то опасное русло, где ни возраст, ни степень знакомства, ни этические нормы поведения не имели значения, где деликатность, воспитание и застенчивость становились не более чем помехой для основного инстинкта.
Пикантная фантазия мелькнула, и спряталась стыдливо. Выжидала, когда осядет муть с души, когда можно будет напомнить: это воображаемое приключение, сокровенная тайна, не требующая покаяния, огласки, которого нет нужды стесняться, как и приводить в исполнение.
Волнительная иллюзия – не более того.
Успокоенная или слегка придушенная совесть задышала часто-часто.
Алёна дремала.
Марат почувствовал нарастающее возбуждение, непреодолимую потребность немедленно, прямо сейчас целоваться, касаться руками и губами, прижимать, поглаживать, где попало, живую трепещущую плоть, чувствовать каждой клеточкой тела всё-всё, даже её сокровенные желания.
Алёна муркнула что-то во сне, повернулась к нему, опустила голову на плечо, положила ногу на ногу, руку забросила на его колени, передавая щекотливо волнительные вибрации в самый центр мужского сладострастия, заблокировав переключение передач и что-то ещё внутри головы, ещё более опасное на дороге.
Пришлось тормозить, не переключая передачу, съезжать на обочину, что весьма опасно в ночи на стылой дороге.
– Ой, – отпрянула пассажирка, рука которой покоилась между ног водителя, – простите, Марат. Развезло, отключилась. Мы уже приехали?
Взбудораженный нечаянным вторжением в слишком личное интимное пространство мужчина никак не мог отдышаться, – скоро, очень скоро. Поспи ещё чуток.
– Больше не хочу. Расскажи… те про себя.
– Уж лучше вы, мадемуазель Алёна. Как так получилось, что у родителей нет квартиры?
– Проза жизни. Папочка, я его никогда не видела, взял квартиру в ипотеку на маму. Брак они не успели оформить. Понял, что не справляется. Тут ещё я без спроса случилась. Мама отказалась избавляться от плода. Папенька собрал барахло в рюкзачок, и был таков. Маму за долги по кредиту переселили в ветхий жилой фонд. Потом и комнату отжали.
– Защита материнства почему не сработала? Родители, родственники где были?
– Спросите что-нибудь полегче. Я в этих вопросах ни бум-бум. Сирота она, как и я теперь.
– Сколько же лет маменьке?
– Весной тридцать семь… должно было исполниться. Не судьба. Про меня вы теперь всё знаете.
– Согрелась?
– Чаю бы… с ватрушкой. И спать.
– Ватрушку не обещаю. Могу предложить пельмени и шпротный паштет.
– Обожаю пельмени!
– Вот и чудненько.
Дома естественным для номинального холостяка образом царил творческий беспорядок.
– Можно, я приберусь?
– Нет, нельзя! Живо в горячий душ. Я приготовлю ужин. Подумай, куда тебя утром отвезти.
– Никуда. Можно я здесь побуду?
– То есть как здесь?
– Страшно одной. Привыкнуть надо, что мамы нет. Можно полотенце?
– Любое бери. Ты что больше любишь – икру кабачковую или кильку в томате? У меня особо не разгуляешься. Могу предложить стопку коньяка.
– Если можно, батон… с икрой, сливочное масло и какао со сгущёнкой.
– У меня подруга в институте была, кроме зелёного горошка и чёрного хлеба ничего не ела.
– Это ваша жена?
– Вовсе нет. Я сказал, подруга. Мы к экзаменам вместе готовились.
– Хотите сказать, что у вас с ней ничего такого не было, вас она чем угощала?
– Детка, – краснея, как рак, отбивался Марат, – у тебя крайне испорченный характер. Мы занимались экономикой… и бухгалтерским учётом.
– Я просто спросила. Вы так смотрите, что я подумала… коньяк вы ей тоже предлагали?
– Это, ни в какие рамки не лезет. С ней мы пили чай… с лимоном. Спать будешь в детской.
Две стопки коньяка взбодрили, третья заставила вспомнить, что после ванны девочке нужно что-то на себя накинуть. Предлагать халат жены было не с руки, могла что-то не то подумать. У Мирочки шестидесятый размер, у Алёны – максимум сорок четвёртый. Ей лучше подойдёт мужская рубашка.
Марат представил, как девушка накидывает на распаренное тело белоснежную распашонку, сквозь тончайшую ткань которой (он привёз эту модную модель из Гамбурба) просвечивает девственная грудь-яблочко нулевого или первого размера с малюсенькими восставшими вишенками.
Он любил ласкать упругую грудь Дамиры, но ностальгически вспоминал о том блаженном времени, когда её нежные перси целиком помещались в ладони.
– Алёнушка, дитятко, – приоткрыв дверь в ванную комнату, едва не утратив самообладание, произнёс хозяин квартиры, – этот наряд должен быть тебе впору. Какао закипело.
– Спасибо, дядя Марат.
Обращение “дядя” кольнуло. Коньяк предвещал нечто большее, чем светская беседа, хотя предпосылок к изменению статуса не было, но любой путь начинается с первого шага. Она ведь сама на что-то порочное постоянно намекает.
“А не испить ли нам коньячку, графиня? Я готов принять у вас самый важный экзамен. Назовите хотя бы одну причину не хотеть вас. Интересно, что дама на это ответит? Я бы наверно не смог отказать… если бы был женщиной… девушкой”
Алёна вышла к столу распаренная, девственно сдобная, полыхая призывно губами и щеками. Четвёртая рюмка коньяка оказала поистине магическое действие, но…
Девочка зевнула, аппетитно потянулась, нескромно обнажив аппетитный зад. Самую малость, краешек. У Марата перехватило дух“
Мечта сбывается. Это ли не призыв, это ли не демонстрация беспредельного доверия?
– Я спать. Утром поем. Можно?
Марата словно ледяным душем окатили: бежал навстречу мечте с распростёртыми объятиями, практически слился, а она… неблагодарная!
– Да-да, Алёнушка, конечно спать, как же иначе!
“Не насиловать же её! Столько всего наобещала, а сама, – сокрушался Марат, – теперь не усну”
Ночь полосовала стены танцующими бликами. Мерцающие тени резвились, словно в театре теней, где опытные актёры могли изобразить любое действие.
Марат вживую видел Алёну, себя, толи над ней, то ли под ней. Её летящие руки давали волю неуёмной фантазии, манили, позволяли игривые эксперименты: плавно расправлялись и опадали узкие плечи, ритмично вздымался над неподвижным телом девственный торс с рельефными колокольчиками, вверх-вниз и в стороны разлетались пряди волос.
– Марат, – позвала Алёна, – мне страшно. Давайте поговорим.
– Конечно, дитя. О чём?
Кровь его бурлила, требовала решительности, настойчивой предприимчивости, безрассудства.
“Девятнадцать лет. Дамира в этом возрасте родила Мансура, через два года Алсу. Она сама сказала, что уже можно, значит, пора. Почему не я? Вразуми меня, Создатель: что мне делать, как быть!“
– Расскажите про любовь. Как познакомились с женой. Мне всё интересно.
– Не помню. Наваждение было, морок. Мы долго-долго играли в дружбу, потом поцелуй, сладкий-сладкий. С него всё началось. После… словно свет погас. Очнулся на свадьбе. Весело было. Мансур родился.
– Вы её любите, жену?
– Почему ты спрашиваешь? Я и тебя сейчас люблю. Неужели не видишь?
– Вижу. Но нам нельзя.
– Почему?
– Меня мучить будешь, себя ненавидеть. Ты же никогда не уйдёшь от жены. Если это не так – я твоя.
– Так, не так, какая разница! Ты женщина, я мужчина. Неужто мир перевернётся, если мы станем немного ближе? Мы сами возводим границы, сами себя в них охраняем. Позволь!
– Включи свет. Я хочу всё видеть, всё чувствовать, что и ты. Дай руку, положи сюда. Поцелуй. Слышишь мой пульс?
– Ты не девственница часом?
– Какое это имеет значение. Я всё решила. Дело за тобой. Сможешь после этого жить как прежде? Не торопись, подумай! Сломать свою и мою жизнь так просто.
– Наверно ты права. Возможно, права! Зря я пил коньяк. Моя жизнь уже ничего не стоит… а твоя… твоя только начинается. Прости, Воробышек! Чай будешь? Что-то расслабился я, раскис. Представил сейчас, что ты – это моя Алсу, а я – грязный старик из подворотни. Утром позвоню жене – пусть приезжает. Так и до беды недалеко. Супруги должны всегда быть вместе. А дети… пусть сами справляются. Так будет честнее, правильней. Спокойной ночи.
– Спасибо, Марат. Можно я тебя обниму, крепко-крепко? Ты – настоящий, я это сразу почувствовала.
Доверие – иллюзия или реальность…
Большим бушующим огнём
Горит костёр безумной страсти,
И время потеряло ход
В лучах мерцающего счастья!..
Юлия Альт
Я ехал в маршрутке, за рулём которой сидел дистрофичного вида лихой бородач. Он явно куда-то спешил: то закладывал виражи, то резко тормозил, выказывая недовольство на непонятном гортанном языке, и неистово жестикулировал.
Пассажиров мотало из стороны в сторону. Кто-то вскрикивал от боли, боднув очередной раз соседа, другие утыкались в более жёсткие преграды.
Публика благоразумно помалкивала: никому не хотелось нарваться на неприятность в попытке образумить хулигана. Судя по поведению, водитель был в ярости, или под наркотическим дурманом.
Все хотели одного – быстрее бы дитя гор доскакало до ближайшей остановки.
Выскакивали из салона столь стремительно и дружно, что на выходе образовалась давка.
Меня опрокинула навзничь девчонка ростом с напёрсток.
Я успел-таки сгруппироваться, приземлился довольно мягко на ладони. Дюймовочке повезло меньше: малышка обхватила меня за шею, но серьёзно повредила нос, ударившись о мой тренированный затылок.
Кровь хлынула мгновенно (прощай любимый спортивный костюм – подарок некогда сильно любимой женщины). Девчонка обеими ладонями зажала нос, наклонилась вперёд, но и её наряд был безнадёжно испорчен.
Джигит за рулём, высадив последнего пассажира, рванул с места в карьер, чтобы не попасть под раздачу: толика благоразумия в его кудрявой башке всё же сохранилась.
Народ вокруг суетился: кто-то предлагал кровоостанавливающий карандаш, кто-то влажные салфетки. Один из наиболее бдительных зрителей успел вызвать наряд стражей порядка, объяснив, что здоровенный детина (то есть я), избил школьницу на глазах у толпы.
Патруль прибыл через пару минут.
Никто ни в чём не желал разбираться. Меня сграбастали, хлопнули несколько раз по почкам демократизатором, надели наручники и как куль с опилками затолкали в патрульную машину.
Девчонка заверещала, пыталась чего-то объяснять. Тщетно. Караульным необходима статистика задержаний и протоколов, упускать “счастливый” случай выслужиться было с их точки зрения глупо.
Тогда она пошла в наступление, требуя чтобы и её поместили в воронок, измазав для убедительности кровью форму самого агрессивного полисмена, по всей видимости, старшего наряда – хозяина той самой дубинки, которой прошлись по моей спине.
Школьницу (позднее оказалось, что мы ровесники) грубо затолкали ко мне, в заднюю часть автозака, предназначенную для нарушителей порядка, чтобы не испортила ненароком стерильной чистоты ментовского кабриолета.
– Меня Дина зовут, – подала для знакомства ладонь девочка, – они у меня попляшут! У меня папа – капитан милиции. Сейчас ему позвоню. Говори скорее фамилию.
– Эй, вы, в какое отделение нас везёте? Папка, пап, тут такое! Меня в патрульную машину затолкали на Караваева… прямо с автобусной остановки. Я и Дёмин Игорь Павлович. Он ни в чём не виноват, честное слово. Детали потом. Выручай!
О том, что происходило в отделении, рассказывать нет смысла. С грубой силой наших карательных органов сталкивались многие, все прочие видели бравых ментов в кино.
Папа-капитан не шумел, но в глазах у провинившихся стражей застыло уныние, разбавленное подобострастием.
– Сколько мы вам должны за костюм, – спросил папа.
– Это был форс-мажор. Дина тоже пострадала.
– К сожалению, не могу доставить вас домой, юноша, служба, но такси за мой счёт. И не спорьте со старшими. Надеюсь, мы ещё увидимся.
– Я тоже надеюсь, – застенчиво играя миниатюрными плечиками, неуверенно прошептала Дина, но мгновенно сосредоточилась, – дай смартфон… на минуточку.
Так в моём телефоне появилась запись с пометкой Дина Мухина.
Нажатие клавиши и на её аппарате высветился мой номер.
– Я обязательно позвоню, Игорь. Обязательно.
Странно, я её почти не запомнил. Только скромный, целомудренный, по сути, запах волос и пытливый, заинтересованный взгляд.
Конечно, в этот день я везде опоздал. Правда, успел сдать костюм в химчистку.
Вечером мне позвонила Алина, девушка, некогда подарившая его мне.
Не помню, любовь у нас была или наваждение. Сто дней или около того беспредельного счастья.
Алина – девочка жутко аппетитная, сексуально раскрепощённая, сладкая-сладкая, но слегка распущенная и влюбчивая. Потому мы и расстались: одного меня любимой было мало.
И вот звонит. Странно!
– Гарик, любимый, узнал! Не представляешь, как я соскучилась. Давай встретимся.
– Алина, ты ничего не путаешь? Мы разбежались. Прошло столько времени.
– Ха! Думаешь, не знаю – ты меня до сих пор любишь. Я тебя – тоже. Стандартная ситуация. Должна же я попробовать варианты. Жизнь – мгновение между прошлым и будущим. Лови момент. Такие девочки как я на дороге не валяются. Ну же, смелее, мой рыцарь. Обещаю… фейерверк романтического позитива.
– Почему я?
– Ты лучший. Закрою глаза и вижу… остальное при встрече. Кафе “Кувырок Луны” на Островского. Столик заказан. Живая музыка, танцы. Ты и я.
Не знаю, почему согласился. Всплыло в душе нечто приятное, тёплое, волнующее. Лучше чем с Алиной мне никогда ни с кем не было. Возможно, магическим образом подействовал интригующий подтекст, обещание чего-то до жути соблазнительного, о чём столько мечтал, и вот…
Сознание останавливало, подавало сигнал дискомфорта, но нечто боле могущественное требовательно толкало на свидание. Анализировать, включать логику, выстраивать линейные алгоритмы, не было ни сил, ни желания. Вдруг это джекпот, неожиданное везение?
По натуре я не игрок, азарт – не моя стихия. Наверно что-то напутала внутренняя химия, приняв мимолётное возбуждение за серьёзный повод поверить в серьёзность предложения.
На секундочку поставил рядом Алину и Дину.
Если рассматривать экстерьер, эстетические, так сказать, декорации, Дина в конкурсном забеге выбывала сразу. Но отчего я про девчонку вообще в подобном контексте подумал, вот в чём вопрос.
Сомнения грызли всю дорогу, но стоило увидеть Алину, как частота романтических колебаний душевного маятника резко вошла в резонанс с её интимными излучениями. Наверно я невероятно соскучился. Она была бесподобна, соблазнительна.
Как было не поплыть, видя на расстоянии прикосновения такое роскошное угощение!
Нечто ретивое взыграло, пустилось в пляс.
Голова шла кругом, мышцы задеревенели, представляя восхитительно трепетное интимное напряжение. Её плотоядный взгляд, соблазнительная спелость выпуклых форм, генетическая память тела, бесстыдно влекущий к блаженству женственный аромат – все доводы в пользу Алины, которая была бесподобна, прекрасна.
– Так и знала, Гарик, так и знала, что произведу на тебя впечатление!
Я хотел немедленно, прямо сейчас, обнимать, целовать.
– Торопыга, – прошептала она, останавливая меня жестом, – всё будет, иначе, зачем встречаться. Возмужал, заматерел. Дай насмотреться вдоволь. Сколько мы с тобой не виделись?
Я был ошеломлён.
– Выпьем по чуть-чуть, самую малость, для разогрева, – спросила Алина, усаживаясь напротив.
– Может, сначала потанцуем?
– Как ты предсказуем, Дёмин. Ничуть не изменился. Могу поспорить на что угодно, сейчас начнёшь нюхать волосы, прижмёшь так, что косточки хрустнут, потом я почувствую животом нечто пульсирующее, горячее. Не заводись, у нас полно времени.
– Тогда пересяду к тебе.
– Это можно.
Я уселся рядом, плечо к плечу, заказал пару крепких коктейлей для начала, фруктовые салаты и бутылку красного мартини.
– Помнишь, любимый.
Алина потёрлась щекой о мою щёку, – расскажи о себе. Вспоминал? Только честно. Или проклинал?
– Зачем ворошить прошлое.
– Считаешь, у нас есть настоящее… ты один… работаешь?
– И учусь. Не хочу плестись позади прогресса. У меня неплохой послужной список, есть шанс получить свою лабораторию. А на личном фронте… не сложилось. Впрочем, не пытался. Ты меня здорово осадила. Как удивительно пахнут твои волосы! Не могу поверить, что мы вместе… что можем, наверно, снова стать парой.
– Ну, прости, Гарик! Я неправа. Ничего, наверстаем. С процентами отдам всё, чего ты лишился по моей вине. Любимый!
Алина положила руку на моё колено. Я вздрогнул. Это извинение, провокация, игра – что? Как себя вести?
Притянув девушку к себе, целомудренно поцеловал в шею. Бархатистая кожа возбуждала фантазии, манила возможностью немедленно окунуться в забытый со временем, но такой волнующий океан наслаждений.
– И всё-таки танец. Хочу прикоснуться к тебе всем телом, ощутить предельную близость. Знаешь, я научился видеть с закрытыми глазами… тебя видеть… осязать, обонять, взаимодействовать, чувствовать. Я понял главное – всё плохое, всё хорошее… между двумя людьми… начинается с того, что один другому поверил. Просто так, потому что иначе не может.
Мысли путались в голове. Алина держала меня на дистанции, словно приглядывалась, словно боялась ошибиться, довериться. Так казалось. То же происходило со мной, но воображение настойчиво дорисовывало позитивный образ, исключая иные варианты. Два раза снаряд в одну воронку не падает. Так говорят.
Мне стало невыносимо жарко. Дышать стало нечем.
– Давай отсюда уйдём, – предложил я, не в силах сдержать желание впиться в её изумительные губы поцелуем.
Алина опять положила ладонь на моё колено, сместила её к центру и вниз, невесомо дотронулась до самого интимного.
– Ого, мой мустанг бьёт копытом. Похвально. Давай ещё посидим, здесь так мило, так уютно. Я тоже тебя хочу, просто умираю от желания, но… мы же не дети. Нужно уметь ждать, уметь усмирять желания. Нагуляем аппетит и тогда…
О чём она говорила, я не понимал. Моей руке было дозволено нырнуть под блузку, губам – нахально исследовать шею, ухо, обнажённое плечо.
– Щёкотно, Гарик, с ухом осторожней, не хочешь же ты, чтобы я прямо здесь, прямо сейчас… ты же понимаешь, о чём я… это самая чувствительная интимная точка! Ты такой славный, такой трогательный. Как я соскучилась!
Моя рука настойчиво исследовала тугой животик, добралась до застёжки бюстгальтера, которая почему-то оказалась спереди, расстегнула.
Что творилось со мной, не описать словами. Я был на грани фола. Почувствовав напряжённую вишенку соска, мгновенно провалился в нирвану. Это был нокаут. Как спортсмен, я знал – чтобы продолжить поединок не получив поражение у поверженного бойца есть только девять секунд.
Именно их не хватило. Я задохнулся.
– Дисквалифицирован, Гарик! Прекрати, на нас смотрят.
– Тебе приятно?
– Тешишь мужское эго, развратник! Не скрою, ты меня всегда возбуждал, а теперь, после продолжительного тайм-аута, просто сатанею. Зачем мы пошли в кафе? Нужно было начать с главного, а заново знакомиться потом, когда сбросим напряжение. Ладно, в следующий раз так и сделаем. Расплачивайся, поехали к тебе.
– В следующий раз?
– Неудачная фигура речи. Мы же не собираемся расставаться ещё раз, так?
Такси как назло не было. Погода промозглая, ветреная. Мы обнялись, чтобы согреться.
На этот раз меня затрясло основательно.
Таких вкусных губ я не пробовал… с того памятного дня, когда Алина сказала, что всерьёз влюбилась в другого, что пора расставаться.
Почему я про это вспомнил?
Ах, да! В самый сладкий момент раздался звонок на её телефоне.
– Не отвечай, – просил я, но Алина не послушала.
– Что-что… когда, говоришь… уже приехал? Но, ты же говорил… неужели нельзя было предупредить! Ладно, поняла. Не кричи… уже еду, любимый. Вина купи… Мартини. Целую!
– Извини, Гарик, не срослось, – смотрела моя девушка глазами наивной очарованной школьницы, – прости, я же не знала, я думала, что он ушёл… насовсем. А оно вон как вышло. Не огорчайся. Хочешь, я тебе денег на такси дам?
– Хочешь, чтобы опять расстались друзьями, про запас оставить, на всякий случай, когда одиноко, а новых впечатлений не предвидится? Хочу не видеть тебя никогда больше, чтобы забыть навсегда, стереть из памяти, как ошибку в черновике. Интересно – это который экземпляр по счёту? Ладно, о чём это я, живи счастливо!
Мне было больно, так больно, что ноги отказывались совершать привычные движения. Сколько времени я просидел без движения на остановке – неважно. Из небытия выдернул звонок.
Я не глядя нажал отбой: не было желания с кем-либо взаимодействовать. Хотелось раствориться без остатка в пространстве и времени, стать подобием гомеопатического средства, которое необходимо принимать каждому безнадёжно влюблённому в качестве успокоительного.
Звонок повторился, потом ещё.
Какого чёрта, не до вас! Жизнь кувырком, как та луна из названия кафе.
– Игорь, извини, наверно слишком поздно для свидания, это Дина.
– Дина, та самая пионерка, что спасла меня из когтей кровожадных копов? Как я рад тебя слышать, особенно сейчас. Я совершенно свободен. Ты сказала про свидание, не ослышался?
– Мне так одиноко, так хочется с тобой поговорить. И вовсе я не школьница. Если хочешь знать – мне двадцать три года… и ты мне понравился. Очень. Где ты сейчас?
– Улица Островского, а ты?
– Я на Семашко, двадцать третий дом, третий подъезд, седьмой этаж. С лифтом. Мама в санатории, папа на сутках. Приезжай. Мне так много нужно тебе сказать. Могу чего-нибудь вкусненькое приготовить.
– Считаешь, это нормально – приглашать в гости на ночь глядя незнакомого мужчину?
– Папа одобрил твою кандидатуру, если ты об этом. У него интуиция и опыт. Сказал, что ты надёжный.
– Тогда так поступим: одевайся, буду ждать внизу. Подъеду – позвоню.
– Куда пойдём?
– Не всё ли равно, где знакомиться? Одевайся теплее. Как же вовремя ты позвонила.
