Валерий Столыпин
Сольфеджио любви
Грань, между былью и небылью
Беременность. Ненужная. Некстати.
– Ведь я одна, и при такой зарплате!
– Ах, девочка!
Но как бы ты любила,
Когда бы мама и тебя убила?
Андрей Олегович
– Мама, мамочка, – Ася, розовощёкая с мороза, вбежала в мамину комнату в слезах. Кинулась было сразу к ней, уже сбросила прямо на пол пальто и шапку, но увидев, как та страдает, остановилась, вытерла тыльной стороной руки следы своего горя.
Виктория Леонидовна вот уже полгода прикована к постели. Сначала у неё было давление, потом заболели почки. Она почти совсем перестала есть.
Теперь мама стала безучастная, постоянно лежит с закрытыми глазами или смотрит в окно на несколько чудом уцелевших на клёне листьев.
– Это ты, девочка моя! Как я рада тебя видеть. Но слёзы… с Колей поссорились?
– Извини, мамочка, наверно я дура. Нет, хуже. С Колькой всё нормально, он меня любит, только…
погоди, мамуля, я руки горячей водой погрею и к тебе. Чаю принести?
– Не торопись, успеем поговорить. Мне вспомнилось, как ты пила чай с малиновым вареньем, когда болела. Только что умирала, а как варенье увидишь, выздоравливала разом. Бежала к столу, хватала самую большую ложку. Сейчас мне даже представить тебя сложно маленькой. Вон какая ладная, пригожая девушка. Ну-ка покрутись, дай полюбуюсь.
Анастасия устыдилась слёз, тех, которые были вначале. Теперь набежали совсем другие.
Девушка принялась хлопотать, принесла чай в большой чашке, розетку с вареньем, подоткнула маме подушку под спину, усадила удобно, принялась прибираться.
По молодости лет она представить не могла последствия необратимых, трагических событий, которые разворачивались на её глазах.
– Не суетись, Асенька, рассказывай, солнышко, что случилось.
– Случилось… да-да, мамочка, случилось, ещё как случилось. Можешь меня поздравить, я беременная. Через два месяца свадьба, экзамены на носу, ты болеешь, а я…
– Коля знает?
– Да он повесится, когда узнает. Последний курс, шутка ли. Нет, мамочка, нельзя мне рожать, никак нельзя.
Виктория Леонидовна побледнела, трясущимися руками отставила чашку, уставилась на трепещущие за окном на ветру кленовые листья, которые вот уже половину зимы не могли поверить, что жизнь бренна.
Вот так заканчивается век всего сущего. Так, так, только так…
По маминому лицу тихо потекли слезинки, она легла, укрылась пледом до самого подбородка и замолкла.
Всю жизнь человек бежит за своим счастьем, а догнать не может. Кажется, вот оно: молодость, здоровье, любовь. Отчего тогда постоянно что-то мешает, ставит подножки, хихикает и свистит вслед?
Как понять неприкаянное состояние в самые радостные моменты, когда жизнь похожа на огненный танец? Почему мы не в силах осознать, что кажущиеся проблемы, почти всегда оборачиваются реальным шансом начать новую жизнь?
Счастье, оно требует сосредоточенности и внимания. Его нужно разглядеть, помочь проявиться. Отчего большую часть жизни мы пребываем в иллюзиях и грёзах, не замечаем самое главное?
Ася посмотрела на бледное мамино лицо, повернулась и на цыпочках попыталась выйти.
– Не уходи, девочка, я не сплю, просто задумалась. Эхо воспоминаний, предчувствие надежд на лучшее. Счастливая ты у меня, только понять этого не хочешь… или не можешь по молодости.
– Смеёшься. А мне не до смеха. Какие же мужики сволочи. Ему-то что…
– Знаешь, я молодость свою вспомнила. Тогда мы совсем не так жили. Поесть и то всласть не могли. Но я не о том. Любовь, она во все времена одинакова. Нахлынет, вывернет наизнанку мозг и душу. Это мы после страдаем, а когда влюбляемся, забываем обо всём на свете. Думаешь, ты одна такая, в ком плод страсти корни пустил?
– Мамочка, милая, ты же понимаешь, что ребёнок в моём положении, это настоящая катастрофа, крушение всего. Ну, рожу, и что! Про образование можно сразу забыть: пелёнки-распашонки. А я ещё молодая. И Колька. Думаешь, я нужна ему буду… такая!
– Какая такая, девочка? Глупенькая моя. Мужчины больше нас переживают, если не могут после себя потомство оставить. Лучше послушай мою историю, тогда решение примешь.
– Мамуль, мне удавиться хочется, а ты со своими рассказами. Да я каждый из них по сто раз слышала. Только не плачь, мне без того тошно.
– Эту историю ты не слышала. Я даже себе её рассказывать боялась. Теперь вот решилась, а у самой мурашки по всему телу. Мне тогда чуть больше было, чем тебе, только жить было негде. Снимала я угол в комнате у родной тётки, Алевтины Ивановны, ты должна её помнить.
– У которой шесть детей было?
– У неё. Бедно жили, голодно. Я училище заканчивала, а тут любовь. Первая. Не представляешь, как меня тогда накрыло. Случилось то, что должно было произойти, когда молодые мужчина и женщина теряют над собой контроль.
У меня уже к тому времени плод зашевелился, ножками сучить начал, когда правду узнала. Недомогание было, но я его на голод списывала, а так, нигде ничего. Может только вес немного прибавила, но и это объяснить можно было: на заводе нас в столовой подкармливали.
Виктория Леонидовна сжалась, закрыла рот ладонями, а глаза, в глазах был ужас.
– Любимый мой тоже учился. Жил в общежитии. Как узнал про беременность, испугался, начал меня во всём винить. Тогда мне небо с овчинку показалось. Что со мной происходило, толком не упомню. Туман в голове. Единственная, кому призналась, была подружка по училищу, Анечка Пухова. Она меня и надоумила аборт делать. Тогда это было незаконно, но сама знаешь, если есть спрос, значит и исполнители найдутся.
– Ну вот, а меня отговариваешь.
– Дослушай, девонька, не перебивай мать. Чувствую, недолго мне осталось небо коптить. Это очень важно. Познакомила меня Анечка с тёткой. Та осмотрела, ощупала, дала указания, как готовиться. Сказала, организует всё так, что никто знать не будет. Время назначила.
Руки и губы у мамы задрожали, голос сел. Казалось, что сейчас мама потеряет сознание.
– Ночью мне кошмары снились, один страшнее другого. Я убегала, меня догоняли, хотели убить. Было страшно. В руках я держала девочку. Представляешь, я её отчётливо видела, как тебя сейчас. Так до утра мы с ней и бегали, хотя точно знали, непонятно откуда, что обречены на смерть. Не представляешь, как у меня сердце сжималось, глядя на неё.
– Успокойся мама. Я уже разговаривала с девчонками. Многие женщины пережили такое. Было и быльём поросло. Понимаю, что больно, страшно, но лучше так, чем навсегда испортить судьбу. Я тебя не осуждаю, и ты не суди. Это моя жизнь, правда?
– Именно так, Асенька, именно так. Только ничего не было. Не пошла я к повитухе-то, не пошла милая. Родила. Тогда и Григорий ко мне вернулся. Молодой был, испугался, но от любви отказаться не сумел. Вот как, Анастасия.
– Григорий, папа… так это я в животике была!
– Кто же ещё, миленькая! Одна ты у меня. Так случилось, что больше мне забеременеть не довелось. Откажись я от тебя, не представляю, что бы со мной было. А ты говоришь, удавиться, судьба. Радоваться нужно. Может, и я выкарабкаюсь, глядя на твоё счастье. Больно уж на Сонечку посмотреть хочется, потискать, в руках подержать.
– Почему на Сонечку, мама?
– Не поверишь, сон я сегодня видела. Тебя и девочку. Я и подумала, раз приснилась, значит, назовём Соня.
– Сознайся, мамка, что придумала всё.
– Побожиться могу. Так всё и было.
Женщины, молодая и старая, сидели, обнявшись, и плакали. Кажется, это были слёзы счастья.
Вместо спеленьких вишенок губ…
Всё, что ещё неведомо – сядь, отведай
Всё, что с земли не видно – исследуй над.
Это твоя последняя юность в конкретно этой
Непростой системе координат.
Вера Полозкова
Ухаживал Лёнька, не сказать чтобы красиво – необычно, не как все другие мальчишки.
Мудрствовал, философию разводил о мирах, вселенных и духовных ценностях, декламировал строчки из стихов, которых знал множество, постоянно интересовался семьёй, подругами, школой.
У Леночки и прежде кавалеры были, она девочка симпатичная, общительная.
Кавалеры в кино приглашали, на танцы, цветы дарили, конфеты, только те мальчики больше собой были заняты.
Подарят на первом свидании цветочный веник весом в килограмм, умиляясь благородством и щедростью, исполнят некий первобытный ритуал демонстрации симпатии, и считают, что дело сделано, дальше можно общаться без романтики.
Возьмёт такой воздыхатель под ручку, и гулять, а ты с этим грузом как хочешь: изображать должна благодарность, смотреть на него оленьими глазами, чувственно и нежно засовывать напудренный носик в ароматное чрево букета, вдыхать как можно более искренне, изображая позитивную перемену в настроении и небывалый восторг.
Мальчишка же с любовью к тебе, как не ответить взаимностью?
Нет, чтобы самому букет понести – подарил и забыл.
Задача у таких ухажёров – показать себя любимого: вот, мол, какой я молодец – не поскупился, потому, что люблю. А что такое любовь и с чем её едят, не понимают.
Мальчишки, одним словом. Для них свидание с девочкой – забава, развлечение, повод для хвастовства перед друзьями.
Лёнька цветы тоже дарил, но потом забирал обратно, говоря, что это всего лишь знак уважения, не больше того, и гулять с ним, если действительно предполагаем этим заняться, очень неудобно, особенно сейчас, в апреле, когда сыро и руки мёрзнут.
Он передаривал букет без сожаления проходящей мимо любой женщине или девушке, не забыв сказать, что букет счастливый, гарантированно приносит удачу, чем вызывал у случайной прохожей счастливую улыбку и хорошее настроение.
У него была странная манера из любой простой вещи делать некие романтические символы и талисманы.
– Считай, мы с тобой зарядили букет позитивным настроением, передали свой оптимизм и общую жизнерадостность эстафетой. Честно-честно. Вот увидишь – это состояние к нам ещё сегодня удачей вернётся.
А цветок я тебе позже подарю. Особенный. Высушишь его и в любимую книжку положишь на долгую память. Мы ведь быстро обо всём забываем, а если у тебя талисман есть, который способен вызвать через определённые ассоциации приятные воспоминания, ты о тех событиях никогда не забудешь. А сейчас я тебе стихи буду читать. Про любовь. Любишь стихи?
– Ещё как люблю!
– Пора любви, пора стихов, не одновременно приходят… зажжётся стих – молчит любовь, придёт любовь – стихи уходят. Зачем, когда моя мечта любимый образ представляла, молчали мёртвые уста и память рифм не открывала?
– Отчего стихи-то уходят?
– Это же не про нас с тобой, про влюблённого поэта. Про то, что невозможно одновременно любить и описывать чувства. Настроение влюблённости и страсти можно передать лишь тогда, когда осмыслил происходившее, когда чувства простыли, но только не в процессе самого эмоционального подъёма. Чувства абсолютно не поддаются контролю. Они или есть, тогда сознание и разум нам неподвластны, или их нет. Когда человек любит – мозг отключается. А если ты способен анализировать происходящее, значит одно из двух: или ты не влюблён, или не поэт.
– А ты поэт?
– Не знаю, во всяком случае, не сейчас. С тобой я зачарованный влюблённый.
– Прочти что-нибудь своё. Пожалуйста.
– Я о тебе ничего ещё не успел сочинить. Да если бы и написал – не смог бы прочитать тебе. Это же чувства, интимные переживания. Нельзя никому открывать заветные тайны, даже любимому человеку. Это табу. Слова материальны. Каждая фраза – кусочек внутреннего мира. Представь себе, что целуешь любимого, при этом рассказываешь ему каждую деталь, каждый оттенок чувств, тонкости и подробности переживаний.
Закрой глаза. Только, чур, не открывать, пока не скажу.
Лёня целует подругу в губы, облизывает их кончиком языка, раздвигает горячим его телом, проникает внутрь рта.
Мне становится щекотно, губы раскрываются сами собой, впуская в себя это сладостное нечто. Конечно, и до него я целовалась, выходит, что неправильно. Только баловалась.
С Лёней иначе.
Кажется, я улетаю. Голова кружится.
– Теперь можно открыть глаза. Ау! Ты здесь? Ну, рассказывай, что чувствовала?
– Как рассказывать, о чём?
– Вот и поэт об этом – как! Что, не получается, или просто стесняешься? Может, пытаешься скрыть свои ощущения, или они не особенно приятны, или совсем ничего не почувствовала? То-то и оно. Передать остроту переживаний в реальном времени невозможно. Вот когда придёшь домой, останешься одна, дашь волю фантазиям, отпустишь воспалённые эмоции, осмыслишь ещё раз все события, прокрутишь каждое на вкус и цвет много раз, испробуешь, меняя глубину и последовательность эмоциональных волнений, переживёшь много-много раз, накручивая накал страсти – тогда только поймёшь, что происходило с тобой на самом деле. Тогда и стихи писать можно. Но и это иллюзии. Если бы можно было все чувства записать, допустим, на плёнку, ты бы их не узнала: возбуждённую реальность невозможно воспроизвести и запомнить. А уж повторить и подавно. Она уникальна как отпечатки пальцев или рисунок сетчатки глаза.
– Ну, ты и наговорил. Ничегошеньки не поняла. Значит, чувствуешь чего-то, но не понимаешь, что именно. А если пытаешься понять, обязательно врёшь, сочиняешь?
– Именно так.
– Но ведь я не малохольная, я всё-всё помню, каждую щекоточку… где горячо было, как сладко ныло, отчего голова закружилась.
– От чего же?
– Ну… когда я глаза закрыла, то… потом ты меня поцеловал… мне щекотно стало… всё, дальше не помню. Погоди, сейчас. Так… ты языком губы раздвинул, а у меня… ерунда какая-то. Давай ещё раз попробуем.
Закрываю глаза. Лёнька прижимает сильными руками, целует.
Стараюсь изо всех сил осмыслить, запомнить ощущения.
Лицо и грудь окутывает волной жара, начинаю дрожать всем телом, приникаю к нему теснее, открываю как рыба рот, пытаюсь нащупать его язык своим.
Дальше ничего не помню, хоть убей.
Хорошо было, даже слишком. Но как именно, не знаю.
Мистика.
– А вот как может описать поэт: Неповторимо любое мгновенье. И поцелуи с прикосновеньем. Неразделимо с порывами чудо… Чувство берётся всегда ниоткуда. Море эмоций… и капелька счастья… губы к губам – опалённые страстью… Таинственно, правда? Красиво, эмоционально, но, к сожалению, тоже ничего не объясняет. Напротив, усложняет восприятие. Капелька счастья… Я боялся, что ты меня ударить можешь за своевольство, но рискнул поцеловать всерьёз.
Ты сладкая. Нежная. Красивая. Даже прекрасная. Кожа у тебя абрикосом спелым пахнет, и свежескошенным сеном.
Была когда-нибудь на сенокосе? Запах такой насыщенный, пряный, что голова кружится. Марево от перегретой земли, жара, море солнца, свежая трава в прокосе, разгорячённые работой женщины в цветастых ситцевых платьишках, сгребающие кошенину, стрёкот кузнечиков, пение птиц.
Представляю нас с тобой, Леночка, на сенокосе.
Мы вдвоём. И больше ни-ко-го.
Нет, не так… нас четверо… под огромным раскидистым деревом. Пусть это будет ива. Или дуб. Да, точно, дуб. Конечно дуб. Так вот, под этим раскидистым дубом на покрывале играют детишки. Мальчик и девочка.
Наш мальчик, и наша девочка.
А мы с тобой делом заняты: я кошу, ты сгребаешь.
Потом приносишь кринку холодного молока, даёшь напиться. И сама пьешь.
По твоим спелым губам стекают белоснежные молочные капельки. Оленьи глаза светятся радостью, возбуждением и безмерного размера счастьем.
Я слизываю эти сладкие капельки с твоих губ, целую веснушки под глазами, обнимаю.
– Лёнь, это ты мне сон рассказываешь?
– Да нет же, Леночка. Это я наше будущее увидел. Я ведь тебя по-настоящему люблю!
– А как, как ты меня любишь?
– Не знаю. Сильно. Разве возможно это объяснить? Когда я с тобой рядом – жизнь наполнена смыслом, а когда тебя нет – тоскую, переживаю. Мне становится одиноко, неуютно, хотя кругом люди и мама с папой. И брат. А без тебя мир становится пустым. Даже в какой-то мере пустынным… и ничего не хочется. Только тебя видеть.
Мы с Лёней идём по аллее в сторону леса. Беседуем ни о чём. Вопрос – ответ.
Слова нанизываются как бусинки на нитку ожерелья, образуя осмысленный силуэт из отдельных, казалось бы, ничего в отдельности не значащих реплик. Каждая следующая поясняет или дополняет предыдущую фразу, отвлечённую по смыслу и вроде о пустяках, но волнующих и важных.
– Ты деревья любишь?
– Я всё живое люблю. Женщина не может быть равнодушна к одушевлённому, живому. Природа дала нам возможность носить в себе новую жизнь, значит мы немножечко волшебники. Честно говоря, не могу себе до конца представить таинство появления живого практически из ничего.
– Почему из ничего? Папина клетка плюс мамина, ещё любовь – разве этого недостаточно? Природе без разницы – человек ты или дерево, она всему живому даёт возможность воспроизводить свои копии бесконечно. Моё любимое дерево – рябина. А твоё?
– Наверно береза. Я не думала, но на ум сразу пришла она. И рябина. А весной яблоня. Жду не дождусь, когда трава поднимется и всё зацветёт.
– А для меня рядом с тобой всегда весна. Ты мой самый главный цветочек. Мой колокольчик. У тебя глаза колокольчиковые. А губы вишнёвые. Улыбнись. Я хочу, чтобы ты всегда имела повод для радости. Даже когда будет тяжело.
– Ой, смотри, что это, надо же! Это котятки маленькие пищат, мамку зовут. Неужели выбросили? Вот негодяи! Ведь еще холодно и снег лежит. Они же замёрзнут. Какие злые, безжалостные люди. А если бы их вот так выбросили, когда они только родились. Что делать-то будем? Нужно спасать малюток.
– Да они еще совсем крохи. Четыре. Этот, черепаховый, самый красивый. Давай отнесём их к магазину, будем хорошим людям предлагать. Если повезёт – всех разберут. Должно повезти. Мы же своё позитивное настроение по цепочке с букетом запустили, должно обратно вернуться.
– Интересно, это мальчики или девочки? Такие малютки – не разобрать. А ты умеешь различать? Я – нет.
– Этот, самый красивый и шустрый, наверно котик. Его точно заберут. Значит, мы его вначале предлагать не будем. Оставим «на закуску». Если что, забёрём себе. Нужно же нашим с тобой детишкам с кем-то играть… Ну, не смотри на меня так… я же любя. Рано нам, конечно, о семье думать. Сначала выучиться нужно, а тогда… ты меня любишь?
– Конечно, люблю. Ты самый лучший. Добрый. Как мой папа. Даже лучше.
– Постараюсь оправдать доверие.
Коробку с котятами мы поставили у входа в магазин.
Покупатели входили, выходили, смотрели на котят, многие сюсюкали, просили погладить, брали на руки…
Серьёзных предложений не поступало долго.
Первого забрала пожилая женщина.
– Продаёте?
– Дарим. Только не даром. Говорят, если копеечку не дать – не приживётся, нужно что-нибудь взамен живой души оставить.
– Это уж как водится. Порядок знаем. Копеечками не богата. Вот вам пятьсот рублей. В самый раз будет. Мне котика.
– Мы не разбираемся. Выбирайте любого. Ой, он вас сам выбрал.
– Надо же, котик. Мурзиком назову. У меня все коты всегда Мурзики. И у мамы моей тоже всех так называли. Спасибо вам. Мой-то котейка помер, старый совсем был, а одной жить невозможно. Будем вместе век коротать.
Потом забрали кошечку, оставив взамен коробку шоколадных конфет, и ещё одного котёнка за сто рублей.
Остался только черепаховый котёнок неизвестного пола. Его отдавать было жалко. Он пригрелся у Лёни за пазухой и потешно мурлыкал.
Переглянувшись, всё же решили отдать и его. Котёнок понравился худой голенастой девочке с большим рюкзаком за плечами и горящими добротой глазами.
– А я-то ещё думала, как без котёнка в квартиру заселяться. В новый дом нужно сначала живность впустить, только не знаю почему. А, не важно. Будем теперь вдвоём жить. Я детдомовская, время пришло жить самостоятельно. Комнату мне выделили. Иду обживать. Меня Катя зовут. Катя Найдёнова. Странная фамилия, да? Это потому, что меня подбросили. И никто не знает моих родителей. Не представляю, что буду рассказывать своим детям. Немножко обидно, только я уже свыклась с этим фактом. Справлюсь. Это котик или кошечка?
– Честно говоря – не знаем. Думаем котик.
– А как его звать?
– Пока никак. Просто котик.
– Меня Лёня зовут, а её Лена.
– Значит, котейка будет Лёлек. Я такой мультик смотрела – Болек и Лёлек. Потешные ребята. Он тоже потешный. Лёлек и Катя Найденова, уже семья. Здорово.
– Тогда Лелек тоже Найдёнов. Мы же его нашли.
– А кормить его чем?
– Как и всех котят – молоком.
– Понятно. Жаль только, денег у меня нет – пособие ещё не получила. Ладно, что-нибудь придумаю.
– Не нужно ничего придумывать. Лёлек хоть и безродный, но с приданым. Да, Леночка? Мы за ним шестьсот рублей даём. Только нам обязательно нужно что-то взамен оставить.
– Я даже знаю что.
Катя сняла с плеч рюкзак, раскрыла его и достала обувную коробку, а в ней цветущая орхидея.
Красивая. Мы пытались отказаться от такого щедрого дара, но Катя настояла.
Настроение было просто замечательное, только времени уже много.
Лёня проводил меня до подъезда, возле которого опять целовались.
Долго, с чувством.
Я пыталась запомнить всё, чтобы дома разложить ощущения по полочкам и попробовать записать.
Писать пришлось много, но всё равно так, как происходило на самом деле, не выходило. Однако в мыслях и фантазиях я была с любимым.
И ещё летала.
Мне было очень хорошо, только грустно без Лёни…
После школьных экзаменов Лёню забрали в армию. Я провожала его и ревела белугой, он целовал и успокаивал.
Когда прощались совсем – слизнул с моих глаз слёзы. Сказал, что запомнит этот вкус на всю жизнь, что никогда больше не позволит мне плакать.
Если только от радости, или когда грустно.
Первое письмо я написала ему в тот же день. Второе и третье ночью.
Когда Лёня сообщит свой адрес, вышлю все письма разом. Придётся ему прочесть целую повесть, составленную из эмоций и чувств, которые я пытаюсь осмыслить.
А ещё я стала писать стихи.
Но ему не пошлю. Пусть у меня полежат пока из армии не вернётся.
“ Мы с тобою встретились во сне, После наяву. И теперь деревья, небо, свет – всё, чем я живу, всё наполнено тобою – милые черты. Лето, зной, мы на покосе: только я и ты. Полдень. Отворю все окна, марево впущу. Я дождусь, ты должен верить. Просто я грущу. Не сердись, я часто плачу, помня о тебе: в благодарность проведенью и своей судьбе”.
Теперь вечерами и ночами я думаю только о нём. Помню каждую секунду наших встреч, мельчайшие подробности чувств и ощущений, многократно пережитых мной в видениях и грёзах.
И плачу.
Часто, продолжительно, но слёзы мои отчего-то не солёные, а сладкие.
Когда наплачусь – начинаю улыбаться. Расчувствовавшись, на эмоциях, пишу стихи или письма.
Всё-таки хорошо, что мы с Лёней встретились.
Да и плачу я не от горя и безнадёги, скорее от радости и грусти, как Лёня говорил.
Но ему об этом в письмах, ни слова, ни строчки не сообщаю.
Часто вижу во сне наш сенокос и детишек маленьких.
Они уже где-то во мне. Только папкиной клеточки для комплекта не хватает.
Сначала, Лёня, мы родим девочку, Иришку. И не спорь, пожалуйста. Должен же мне кто-то помогать поднимать и воспитывать Коленьку нашего.
Лёня мне тоже письма пишет.
Часто-часто.
Как только выдастся у него свободная минутка, сочиняет. Вон уже целая коробка с его корреспонденцией накопилась.
И стихи: Гимнастёрка, пилотка и берцы, вместо взгляда так милого сердцу. И муштра, и старлей душегуб, вместо спеленьких вишенок губ. Автомат у меня за спиной, я полночи любуюсь луной. Вспоминаю тебя, сенокос, запах кожи и чистых волос. Помню вкус поцелуев и слёз, и котят под корнями берёз, конопушки у миленьких глаз, разговор из несказанных фраз…
