Валерий Столыпин
Сольфеджио любви
Выпей – полегчает
зима отшлифует тревоги наросты
забудешь как больно
из почвы бесплодной, в которую врос ты,
вытаскивать корни
Мирослава Бессонова
Мила – девочка послушная, так её воспитали.
Родители всегда говорили, что в семье, женщина – голова, но жизненно важные вопросы должен принимать мужчина.
Она не сопротивлялась, только смотрела на своего Вадьку жалобно, надеясь, что он передумает.
Он не был для неё случайным человеком. Вот уже год, как они вместе.
Не убереглась, забеременела.
Знала, что нельзя потакать минутной слабости, но в ответственный момент уступила просьбе любимого, не стала предохраняться. Он так просил, хотел более сильных впечатлений от интимного соприкосновения.
Как она могла отказать самому родному человеку, как!
Надеялась на график овуляции, посчитала, что должно быть безопасно.
У них же серьезные отношения. Сколько раз говорили о замужестве.
Вадька, когда начинал мечтать, расписывал интерьер дома, обстановку, отдельные детали быта.
Милке приятно слушать его выдумки, которые напрямую касаются их общего будущего.
Она любит своего вихрастого Вадика, млеет от его деятельного участия в своей жизни, от неизбывной, особенной какой-то, нежности, от сладких поцелуев.
Но случилось непредвиденное. Беременность, настоящая, совсем не виртуальная.
Вадька, услышав такую новость, на мгновение сдулся, округлил глаза. Потом начал убедительно излагать суть проблемы. Рождение ребёнка в корне меняло социальный статус, материальное положение, повседневные обязанности, возможность иметь свободное время и многое другое.
Ребенок – это моментальное перемещение в иную плоскость бытия, связанную с круглосуточными заботами и бдениями, со снижением уровня жизни, с отказом от большинства досягаемых пока целей.
– Нет, я не готов стать отцом. Этот вопрос нужно решать иначе.
– Как, Вадичка!
– Аборт. Другого выхода у нас нет.
У Милки закружилась голова, подкосились ноги. Она осела кулем на пол, не получив при этом поддержки.
Неясные размытые мысли носились роем, безжалостно кусая и жаля в самые уязвимые места.
По её лицу беззвучно катились горошины слёз.
В воздухе повисло трагическое, раскалённое молчание.
Вадька отворачивал голову в сторону, напряжённо вглядывался в пол позади безвольно опущенных плеч любимой.
Он даже не попытался поднять Милку с пола, всем видом показывая, что этот вопрос на данном этапе его не касается. Думать нужно было!
Милке же хотелось встретиться с ним умоляющим взглядом.
– Сходишь на аборт и всё будет, как прежде. Никаких тебе проблем. Жизнь прекрасна, такой и должна оставаться, пока не встанем на ноги, пока не повзрослеем. Зачем в нашем цветущем возрасте отказываться от хорошего в пользу непосильных, не очень приятных обязанностей! Сама подумай, разве нам плохо вдвоём, зачем раньше времени лишать себя лёгкости бытия? Расслабься, Милка! Это же на самом деле сущая ерунда. Все девчонки так делают, и ни о чём не жалеют. Чик и решены все проблемы.
Он мужчина, думала девочка. Кому, как не ему принимать решение?
Вадька вытер ей слезы, под ручку проводил до дома, ласково чмокнул в щёку, и бодро побежал на тренировку.
Милка, не раздеваясь, в обуви и верхней одежде, улеглась на постель.
Ей знобило. Дрожь колошматила внутренности в ритме отбойного молотка, превращая их в студень.
Хотелось исчезнуть, раствориться, перестать быть. Только бы не думать ни о чем.
Чем сильнее девочка хотела забыться, тем настойчивее представляла, ощущая физически, образ не рождённого ребёнка который сейчас пока находился в ней.
Это было абстрактное, совсем не конкретное чувство, которое боролось с реально существующей любовью, которая давно и прочно стала сутью её жизни.
Милка пуще всего на свете боялась одиночества, к которому Вадька не позволял даже приблизиться.
Это был её мужчина, плоть от плоти. Они давно сроднились, приклеились телами и душами. Отказаться от него было невозможно вдвойне.
Девочка не понимала, зачем ей именно сейчас, когда принять решение попросту невозможно, дано право выбора.
– Это нелепо, нечестно, неправильно!
Две недели Милка ходила мрачная, как нависшая, готовая разразиться неистовым дождём туча. Мысли крутились в зловещем вихре, не позволяя ни на чем конкретном сосредоточиться.
Вадька почти не приближался к ней всё это время. Ждал, делал вид, что поглощён делами и заботами.
Деньги на операцию, не поленился – узнал, что почём, молчком положил на прикроватную тумбочку и исчез.
Милка, то решалась на аборт, то думала о ребёнке, о том, что он уже есть. Ей казалось порой, что видит его, только не маленького, а уже подросшего мальчугана.
Перспектива стать матерью-одиночкой, без средств с одновременной потерей любимого, пугала сильнее, чем избавление от того, чего, в сущности, ещё нет.
За несколько дней она превратилась в мрачную тень самой себя.
В назначенный женской консультацией день Милка пришла в клинику. Тошнота и слабость выворачивали тело наизнанку, чувство досады на себя, ощущение вины, угрызения совести, давили убийственными приступами. Сознание собственной порочности терзало и мучило.
В клинике мрачные женщины, нахохлившиеся, зажатые, обозлённые на весь мир и на себя, сидели, словно приговорённые к расстрелу.
Персонал обращался с теми, кого вызывали, предельно равнодушно, даже грубо, презрительно ухмыляясь. Люди в белых халатах высокомерно отказывали клиенткам в порядочности, хотя сами были соучастниками преступлений.
В кабинеты заходили и выходили молча. Туда шли с широко раскрытыми от ужаса глазами, обратно возвращались с потупленным взором, мертвенной бледностью и гримасой невыносимой боли.
Впереди Милки было семь или восемь абортниц, а она уже стучала зубами и задыхалась. Девочка всегда была чересчур впечатлительной.
Очередную клинентку вывезли из операционной на каталке. Причина её беспамятства была не важна, решающим оказался сам факт.
– Что я делаю. что делаю, что, – закричала она и сорвалась с места.
Милка до самого вечера бесцельно бродила по маленьким улочкам, не разбирая дороги. Думать ни о чём не хотелось. В голове стоял белый шум, заглушающий как мысли, так и желания.
Выхода девочка не видела, обратного пути тоже. Теперь только рожать.
Будь, что будет.
В квартиру, которую они с Вадькой снимали на двоих, идти всё же пришлось.
Парень, услышав скрежет ключа в замке, прибежал навстречу. Обнял, расцеловал.
Милка ничего не понимала, не слышала, не чувствовала. Ей казалось, что смерть уже забрала её грешную душу.
Она даже не попыталась встретиться с любимым взглядом.
Обеденный стол был накрыт блюдами из ресторана, словно на праздник.
Вадька зажег свечи, откупорил бутылку вина.
– За нас, родная, я же говорил – всё будет хорошо. Поживем как люди годика два-три, накопим деньжат, продвинемся в карьере. Я тебя так люблю – не представляешь!
Юноша радостно поднял бокал. Ответа не последовало.
Милка прошла в спальню, легла в одежде под одеяло, и отвернулась.
– Ну, чего ты в самом деле, подумаешь, беда! Перемелется, мука будет. Я тебе за храбрость кольцо золотое куплю, и цепочку. Выпей – полегчает. Впредь осторожнее будем.
– Не будем, Вадька. Даже очень осторожно уже не будем, – еле слышным, потерянным голосом прошептала Милка, – я, конечно, ужасная трусиха, но храбрости не стать убийцей собственного ребёнка у меня всё же хватило.
– Ты всерьез… ну и дура!
– В этом я с тобой соглашусь. Конечно, дура. Никого ты, Вадька, не любишь, кроме себя. Извини, устала, посплю немного и уйду, только не трогай меня. Чужие мы с тобой, совсем чужие.
– Тоже мне. Напугала ежа голой жопой. Я и сам здесь не останусь. Меня Ирка к себе жить звала. Она не такая идиотка, как ты.
– Не такая. Но это ненадолго. Пока не забеременеет. Оставь меня, пожалуйста. Мне плохо.
Дитя порока
На чёрно-белых снимках сцены детства
Мелькают, как вагоны на вокзале,
В нас не стреляли «при попытке к бегству»,
Мы сами за собой мосты сжигали.
Лилия Скляр
В тот момент я был холост, точнее разведён, имел на попечении двоих детей, которых воспитывал один, работал водителем такси.
Мне было сорок семь лет. Рост, вес, фигура, внешний облик и психологический портрет в данном случае не имели существенного значения.
Интересен сам факт.
Как-то раз я вёз девочку. Это был заказ по телефону, видимо совсем неслучайный, хотя могу ошибаться. Во всяком случае, позже выяснил, что заказывали конкретно меня.
В нашем такси такое практиковалось. Многие водители имели постоянных клиентов, а за звонки на личные телефоны безжалостно увольняли.
Я подъехал по указанному в заявке адресу. Пассажирка вышла минут через пять.
Только открыв входную дверь, девочка расплылась в улыбке, приветственно помахала рукой как старому знакомому, чему я совсем не удивился: современные молодёжные нравы довольно свободны, общительность и темперамент у всех разный.
Я в ответ боднул головой.
Одета пассажирка была довольно ярко: дорого, модно, откровенно, но не вульгарно.
Впрочем, никакого желания детально её разглядывать не было. Смена началась часов шесть назад, я успел порядком устать.
Чувство умеренности и вкуса у неё было отменное, это я сразу отметил по привычке оценивать пассажиров, что в этой профессии довольно важно: если у таксиста не развита интуиция, он довольно часто попадает в сложные, даже опасные ситуации.
На вид пассажирке было лет семнадцать, возможно больше или меньше. Определить точнее возраст нынешних девочек довольно сложно: акселерация, сглаживание у подростков гендерных различий в одежде, манерах поведения и причёсках не дают возможности дать более точную оценку.
Несколько метров до машины девочка преодолела вприпрыжку, как это свойственно беззаботным детям в пору познавания мира.
Я решил не выходить из машины, чтобы встретить.
Пассажирка манерно уселась. Мне показалось, что она намеренно кривляется.
Приготовился к сложному рейсу. Подобные девочки, как правило, дети состоятельных родителей, доставляют немало неприятных хлопот. К ним довольно сложно найти нужный подход по причине уверенности, что деньги решают всё.
Девушка улыбнулась, сняла солнечные очки, опустила светозащитный козырёк, с обратной стороны которого было зеркало.
Посмотрелась, провела тонюсеньким пальчиком с ярко-жёлтыми коготками по губам, намазанным блеском. Несколько характерных мимических движений, какими женщины проверяют, нет ли изъянов в наложенной косметике.
– Можно трогаться, – сказала она, вытянула ножки, поправила подол юбочки, подняв его чуть не до трусиков.
– Я ведь красивая, – с улыбкой спросила юная кокетка, – сознайся, я тебе нравлюсь.
– Несомненно, – наивно ответил я, – юность по определению прекрасна. Увы, красота, привлекательность… и невинность в том числе – лишь приятные бонусы от капризной судьбы. Сей подарочек выдают на весьма короткий срок, можно сказать в аренду. На несколько коротеньких лет. Берегите юную свежесть, леди, берегите очарование.
Разговор с пассажиром – отдельная тема. Он необходим для настройки отношений. Если контакт найден, значит, рейс будет лёгкой и приятной поездкой.
Зачем я обмолвился о невинности и свежести – ума не приложу. С языка сорвалось. Возможно, очарование юности настроило лирический лад. Юностью не сложно восхититься.
– Скажи честно, ты ведь страдаешь от тоски и одиночества?
Пассажирка непринуждённо сказала “ты” мне, мужчине раза в три старше, имеющего дочку её возраста и невинно посмотрела мне прямо в глаза.
В юном взоре плескалось море синевы, плясали озорные чертенята, лукаво на что-то намекающие.
Молодость беспечна, она не признаёт авторитет возраста.
– Почему вы так решили, – сделал я акцент на уважительном обращении.
– Всё просто, дядя. У тебя рубашка мятая, щетина на щеках и уныние во взгляде.
– У меня двое детей, сложная работа и ни минуты свободного времени. Хотя, насчёт одиночества вы, леди, угадали. Есть такая буква в алфавите. Но ведь мы не на Поле чудес, к чему играть в угадайку и ребусы. Давайте поговорим о том, чем интересуется ваше беспокойное поколение, например, о музыке.
– Меня Ирочка зовут. Мне восемнадцать лет… между прочим. А тебя как зовут?
– Извините, девушка, близкое знакомство с пассажирами не входит в мои обязанности, хотя я рад услышать прекрасное имя. Посмотрите на лобовое стекло. На визитной карточке обозначены реквизиты организации, телефон диспетчерской службы, фамилия, имя и отчество водителя.
– Действительно. Какая я невнимательная, Антон Петрович. Антошка! Прикольно. Можно я тебя так буду называть? А ты ничего – симпатичный. И совсем не старый. Мне нравятся крепкие взрослые мужчины со шрамами. С таким не пропадёшь.
– Давайте, леди, без панибратства. Вы пассажир, я – водитель. Моё дело не девочек обслуживать, а баранку крутить. Поговорить можно… если сменить тему. Договорились?
Девочка неопределённо кивнула, закрыла лицо ладонями и тяжко вздохнула.
Я внимательно посмотрел на пассажирку. С чего бы ей вести подобный диалог?
– Я тоже одинокая. Совсем-совсем. Не могу найти с предками общий язык… и вообще. Жизнь – такая гадость! Можно я закурю?
– Я некурящий. Лет семнадцать как бросил. И вам советую. Зависимость появится, сложно будет отвыкать. Никотин коварен. По себе знаю. Лучше не начинать.
– Ну и хорошо… что плохо. Не хочу долго жить.
На её глаза наворачивались слёзы.
Ирина замахала кистями рук, как делают, когда очень больно, принялась часто-часто моргать в попытке остановить поток солёной влаги.
Этими действиями девчушка быстро восстановила обычное состояние, придирчиво посмотрелась в зеркальце, поправила что-то и снова стала прежней.
– Ты же не откажешься, Антон, если я предложу… себя? Да, я согласна стать твоей женщиной. Единственной.
– Мы почти приехали, леди. Осталось совсем немного. Потерпите, милая. Это пройдёт. Поверьте, в жизни каждого бывают моменты, когда хочется выть на Луну, когда кажется, что нет смысла жить дальше. Это мимолётные эмоции, рефлексия. Человек не может страдать долго.
– Зачем ты меня уговариваешь, я всё решила. Да или нет? Мне много не нужно. Ем я мало, одеваюсь, как видишь, довольно скромно. Мои родители совсем не богачи. Эту одежду подарила сестра. И ещё… я ничем таким не болею. Можешь проверить. И мужчины у меня ещё не было. Неужели тебе неинтересно! Почему я должна тебя уговаривать!
– Какие глупости, ну, о чём ты говоришь, девочка! Предлагаешь мне заняться растлением малолетнего ребёнка? Моя дочка, между прочим, лет на десять старше тебя. Вот видишь, я начинаю нервничать. На “ты” перешёл. Что мне с тобой сделать, что? Приласкать, по заднице нахлопать, к родителям за ухо отволочь, что! Поставь себя на моё место, вообрази, что я – это ты. Тебе сорок семь, мне шестнадцать.
– Восемнадцать.
– Не имеет значения. Но тебе явно нет восемнадцати.
Я начал закипать, остановил машину.
Нервы расшалились, начало трясти.
Девчонка упала мне на грудь, разрыдалась, обхватила за шею.
Такого паршивого душевного и физического состояния я не испытывал даже тогда, когда случайно узнал про измену жены.
Шок не позволял двигаться.
Девчонка говорила и говорила: о том, как чудесно мы заживём, как она будет мне верна, как научится любить, готовить, стирать.
– У нас будут маленькие…
– У тебя будут. Обязательно будут. Но не сейчас и не со мной.
В голове поселился густой липкий морок, всё вокруг расплывалось.
Скажу честно, на мгновение душа дрогнула, взыграло ретивое. Бархатная кожа, миниатюрные пальчики, развитая грудь, слёзы, запах созревающей женщины.
Да, она невыносимо резко пахла желанием!
На секундочку представил… представил такое… мне захотелось…
Чего же мне захотелось, чёрт возьми, чего!!!
Как поступил бы другой мужчина на моём месте?
Что если девочка повторит глупую попытку с кем-либо другим?
Что можно предпринять в такой ситуации!
Голова разболелась, затряслись руки. Я буквально вывалился из действительности, не в силах сообразить, что делать, какое принять решение.
Пришлось закрыть смену.
Мы сидели с Ириной в машине часа два.
Сначала говорил я: долго, коряво, сбивчиво.
Рассказывал о свое первой, драматической, но прекрасной любви, про ошибки молодости, про сложности общения с сыном и дочкой, про разлад с женой, про миллион проблем, от которых сбегать не имею права.
Я не педагог, не психолог. Моя профессия в данную минуту – водитель такси.
Естественно, в пафосной речи были поучения, чего никто не любит.
Девочка спорила, доказывала, рыдала, несколько раз порывалась убежать.
Я лихорадочно соображал, чем могу помочь. Выхода не видел.
Когда Ира немного успокоилась, начала рассказывать о своей жизни.
Оказалось, все проблемы скорее надуманы, чем действительно трагичны.
Любой подросток проходит через подобные вехи.
Мы разбирали с ней эпизод за эпизодом.
Девочка нервничала, иногда кричала.
Был момент, когда она чуть не вцепилась своими жёлтыми коготками в моё лицо.
Единственно, чего Ирина хотела на самом деле – чтобы её выслушали и поняли.
Родителям было банально некогда, только и всего. А она приняла их бытовую и профессиональную загруженность за нелюбовь, за чёрствость.
Решение созрело само собой.
Я отвёз девочку к себе домой, оставил её с сыном и дочкой, поставил машину на стоянку, вызвал такси, купил две бутылки водки – этакий коммуникационный ключ к любому русскому мужчине и отправился к её отцу.
Визит оказался удачным. Но двух бутылок не хватило.
А с девочкой и её родителями мы потом подружились.
На свадьбе Ирины я был почётным гостем.
Незабудки на память
Уже почти не помню тех, других.
Как будто не мужчины, а фантомы
скользили в декорациях картонных.
(И пьеса сыграна от сих до сих).
Светлана Гольдман
На диване, застеленном тёмно-коричневым покрывалом, занавешенной наглухо плотными шторами из того же самого материала, что и накидка на диване, сидела с потерянным бледным лицом женщина.
В её глазах блестели искорки проступающих слезинок. Повлажневшие, они смотрят на экран телевизора, где идёт кинофильм “Большая перемена” и ничего не видят.
Кто ошибётся, кто угадает – разное счастье нам выпадает. Часто простое кажется вздорным, чёрное – белым, белое – чёрным. Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает! Я за тобою следую тенью, я привыкаю к несовпаденью. Я привыкаю, я тебе рада! Ты не узнаешь, да и не надо! Ты не узнаешь и не поможешь, что не сложилось – вместе не сложишь! Счастье – такая трудная штука: то дальнозорко, то близоруко. Часто простое кажется вздорным, чёрное – белым, белое – чёрным.
Она сентиментальна и очень чувствительна. Слова и мелодия песни пробудили в памяти вихрь воспоминаний.
Картинка в телевизоре расплывается, сквозь неё неясными контурами проступают силуэты танцующей пары… она и Павлик – смешной, несуразный, рыжий… совсем рыжий. Смешной. И совсем неинтересный.
Во всяком случае, тогда это виделось именно так.
Сколько же лет прошло!
И было-то всё это лишь мимолётным эпизодом: маленьким незначительным событием, не затронувшим казалось бы ни одной душевной струны.
Подошёл мальчишка, пригласил танцевать.
Робел, откровенно стеснялся, боялся даже руку на плечо положить. Отводил взгляд в сторону, стоило только Яне на него посмотреть, и краснел.
Представляете, красное от смущения лицо на рыжем фоне?
Он выглядел ошпаренным.
Это было очень смешно, но трогательно.
Девушка едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
Тогда отчего эти несколько картинок раз за разом всплывают в памяти, когда ей становится плохо: одиноко, тоскливо, тревожно или грустно?
Танцевальный зал городского клуба. Возбуждённая молодёжь толпилась и переговаривалась полушёпотом, стоя возле стен.
Разноцветные девочки в кримпленовых и шёлковых платьишках, закрывающих коленки, с бантиками и косами, (короткие волосы считались неприличными), стояли тихо, неприметными стайками, стараясь не привлекать внимания.
Мальчишки в это время прихорашивались в туалете, причёсываясь всей командой одной расчёской, пили из горлышка “Агдам” и “Кавказ”. Для храбрости, чтобы не робеть при виде весьма недурных ровесниц, ждущих, когда их пригласят на медленный танец.
Шейк и твист тогда танцевали все. Прыгали, обливаясь потом, кривлялись, кто как умел, подражая самым активным выдумщикам, потому, что весело и можно слегка хулиганить, извиваясь, крича и прыгая вразнобой, чувствуя свободу. На то и танцы.
Квалификация танцующего, его умение, не имели значения. Главное эпатаж, способность привлечь внимание противоположной стороны ловкими движениями.
Все с нетерпением ждали медленный танец, дающий возможность и шанс прижаться, ощутить живое тело партнёра в танце, слиться с ним в едином дыхании, ощутить прилив энергии и чего-то ещё, наполняющего эмоциями.
Не имеет значения, вальс это, танго или нечто иное. Главное, чтобы была возможность потоптаться, обхватив партёра, прижаться к нему как можно теснее, войти в разговорный контакт.
Непременно хочется чувствовать его тепло, пульсацию разгорячённой крови и некое единение, способное вскружить голову.
В танце можно вести себя относительно вольно, например, поцеловать в щёчку. Это допустимо – все так делают.
Зазвучала очередная мелодия, приглашающая к парному танцу. Мальчишки зашевелились, спешили пригласить приглянувшихся девочек.
Отказывали редко, по большей части с удовольствием соглашались. Не так много возможностей в те годы было развлечься и отдохнуть.
“Оглянись, незнакомый прохожий, Мне твой взгляд неподкупный знаком. Может я это, только моложе, Не всегда мы себя узнаём. Ничто на земле не проходит бесследно, И юность ушедшая всё же бессмертна. Как молоды мы были, Как молоды мы были, Как искренне любили, как верили в себя… “ – прочувствованно пел Александр Градский.
Рука партнёра уже не на плече, другая прижимает к себе, по-хозяйски устроившись чуть ниже спины, вспотевшими от вожделения руками.
Сопротивления нет, зато есть некие неосознанные желания, не вполне оформленные, но яркие.
У мальчишек мечты. Размытые, неосознанные.
Девчонки тоже грезят, но в несколько ином направлении. Им хочется любви и галантного обхождения.
– Генка дурак, взял и поцеловал, я его просила, – заливается слезами Света, – давайте уйдём отсюда,
– Мальчишки совсем совесть потеряли. Не дай им отпор – на глазах у всех под блузку полезут, – вторит ей Верочка.
– Да будет вам, девочки. Не нравится – не танцуёте.
Яна стояла в сторонке, выделяясь невесомостью силуэта и необычным покроем платья – объёмного, расклешённого, украшенного вытачками и сборками. Она сшила его сама.
Кажется, начни она сейчас кружиться, и платье взлетит бабочкой.
Лицо девочки откровенно светилось счастьем.
Яна стоит неподвижно, однако создавалось впечатление, будто девочка порхает. Две длиннющие толстые косы – одна сзади, другую она теребит то и дело, покусывая за кончики волос. Причёску её дополняет огромного размера бант из того же материала, что и платье. Не девочка – куколка.
Мальчишки, кучкуюшиеся неподалёку от стайки девочек, показывали на неё пальцами, но никто не решался подойти и пригласить.
Яне всего пятнадцать лет. Она ещё не может похвастаться рельефными формами и очарованием зрелости. Пришла посмотреть, а не принимать участие в шумном мероприятии. На внимание к своей персоне она не рассчитывает.
Не так много интересного в малюсеньком провинциальном городишке, чтобы отказаться от возможности побывать в центре весёлого шумного сборища.
Как же здесь весело. И подружки, они тоже рядом. Стоят, сбившись в тесный круг, шепчутся, смотрят во все глаза, мечтая, что их тоже пригласят и обнимут. Ведь и они скоро станут взрослыми.
Очень уж хочется поторопить долгожданное событие.
Отчего их никто не замечает!
Яночку пригласили. Неприметный стеснительный мальчишка, немного старше и выше её, рыжий, конопатый.
Правда у него удивительно яркие, почти синие глаза, но бледная кожа и совсем нет ресниц. Во всяком случае, их не видно. Веснушки танцуют по всему лицу, особенно под глазами. Фигура вполне спортивная: мышцы на руках и шее отчётливо бугрятся. И движения ловкие.
Танцует мальчишка легко. Не просто топчется – кружит по периметру зала.
У Яночки дух захватило от его темперамента. Платье её развевается, взлетает до самой талии, обнажая коленки и стройные ножки.
Двигается мальчишка усердно, но смешно закидывает назад ногу, словно прыгает на скакалке. Яне смешно и неловко в паре с таким шустрым кавалером. Она то и дело придерживает подол, чтобы зрителям не удавалось узреть трусики. Увы, других парней, желающих её развлекать, не было.
На самом деле подружки ей завидовали. У них и таких кавалеров не было, а если кто и приглашал, прилипали похотливо и сопели, топчась на месте – не танцевали, а ощупывали и оглаживали дрожащими потными руками.
Павлик, так мальчик представился, не отпускал Яну весь вечер и вызвался её провожать. Более того, у подъезда, когда пришло время расставаться, вдруг обрёл уверенность и заговорил.
– Яночка, я завтра ухожу в армию. Дождись меня, пожалуйста.
– Я же не знаю тебя совсем. Зачем мне тебя ждать? Да и рано ещё о таком думать.
– Это неважно. Ты мне очень нравишься. Только я раньше подойти к тебе, стеснялся. А завтра в армию ухожу. Времени уже нет знакомиться. Что мне делать? Мне кажется – это любовь, слышишь, как стучит моё сердце?
– Мне пятнадцать лет. С чего ты решил, что я, школьница, буду тебя ждать! Ты мне неинтересен. Во всяком случае, не сейчас. Мне об учёбе думать нужно. Какая любовь после пары танцев? И вообще, у меня есть парень. Да-да! Красивый, сильный. Между прочим, он музыкант. И любит меня, по-настоящему.
– Зачем ты тогда со мной танцевала, отчего, не отказала? Я бы не надеялся. Дождись, прошу тебя! Я терпеливый. Буду ждать, пока не подрастёшь. Яночка, милая, не говори ничего такого. Ты ещё маленькая, я понимаю. Когда я приду из армии, тебе будет семнадцать. Во всяком случае, будешь способна принимать решения. Осталось-то всего ничего. Только помни обо мне. Можно, я письма писать буду, можно?
– Кто тебе не даёт, пиши.
– А ты, ты мне напишешь?
– Откуда я знаю. Свалился как снег на голову и вопросы всякие задаёшь.
– Приходи провожать меня в армию.
– Ну, уж, нет, ещё подумают чего-нибудь дурное.
– А насчёт любимого, правду сказала или пошутила?
– И да, и нет. Женился любимый мой. Сдулся, словно воздушный шарик, который иголочкой укололи. Только ты ничего не подумай. Мы даже не целовались. Просто он за мной два года ухаживал. Жениться обещал. Тоже рассказывал, что подождёт, пока вырасту. Он намного старше меня. Не пойму, чего это я тебе исповедуюсь, ты что, священник? Так я в бога не верю. Сказки всё это. Собрался служить, ну и пожалуйста, чего тебе от меня нужно?
– Спасибо, обнадёжила. Теперь я спокоен. Жди меня. Я тебя люблю! Честно-честно.
Прошло два долгих года.
Сколько всего произошло – не упомнить. Яночка выросла. Теперь это не та воздушная девочка-подросток.
У неё замечательная стройная фигурка, осиная талия, рельефный бюст. Вместо кос модная причёска. Движения и жесты обрели женственность и плавность, граничащие с кокетством. Взгляд, излучает уверенность.
Десятый класс. Вот уже и последний звонок отзвучал, опечалив и обрадовав одновременно. Осталось только выпускные экзамены сдать и свобода. Яночка уже подала документы в медицинское училище.
Неожиданный звонок в дверь и на пороге он, Павлик.
– Я вернулся, любимая! А ты повзрослела. Красивая, стройная. Настоящая фея.
– Вижу, что вернулся. И чего тебе!
– Мы же договорились, что ты будешь ждать. Я ещё у родителей не был, сразу к тебе. Не представляешь, как рад тебя видеть!
– Три года пропадал, вдруг вспомнил, вернулся. Ну, здравствуй! И прощай. Некогда мне. К экзаменам готовлюсь. Сдам, тогда приходи. Будет настроение, поговорим. А обещаний я не давала.
– У тебя кто-то есть… я имею в виду юноша, друг.
– Мне подружек достаточно. Мальчишки – все-все предатели.
– Ты ошибаешься. Я однолюб. Кроме тебя мне никто не нужен. Вот с документами вопросы решу и в Москву поеду, деньги на свадьбу зарабатывать. У меня там друзья, сослуживцы. Они помогут устроиться. Если хочешь, бросай всё и давай со мной. Я справлюсь, вот увидишь.
– Жениться-то на ком собрался?
– На тебе, Яночка, на тебе. Ты мой единственный цветочек. А это тебе на память. Именно такой я тебя представлял все эти годы. Только тем и выжил, – Павлик протянул малюсенький букетик незабудок.
Девушка машинально протянула руку, засунула в букетик нос. Аромат весны вызвал приятные ассоциации. Яна улыбнулась, но следом изобразила серьёзность.
Разговор не клеился. Вскореони расстались.
Яна села за учебник, но никак не могла сосредоточиться. Она долго не выпускала из рук незабудки, затем засунула их в томик стихов Фета, захлопнула книжку и поставила её на полку.
– На память, ну-ну!
Через несколько дней, после сданного удачно очередного экзамена, мальчишка пришёл, пригласил Яну на озёра, загорать и купаться.
Июнь начался по-настоящему летним зноем. Дома было душно и неуютно. Девушка согласилась, приоделась, сделала причёсуц. На всякий случай. Женщина всегда должна быть во всеоружии. Это не обсуждается. Так нужно.
Павлик ждал на такси с полной сумкой съестных припасов.
Место он отыскал уединённое, желая обсудить совместное будущее, о котором он мечтал. Обещал любить и обеспечить всем-всем. Сказал, что будет очень стараться.
Увы, Яна не разделяла его фантазий. Она так ему и сказала.
Девушка была с Павликом довольно груба и категорична.
Парень вёл себя серьёзно, очень корректно. Ужасно расстроился её холодности. Однако надежды не потерял. Сказал, что устроится в Москве и приедет за ней.
Потом они разделись и побежали купаться.
Юноша предстал перед девушкой стройным, атлетически сложенным, с набухшими на руках венами и узловатыми, налитыми силой мышцами. Только совсем белокожим. Девушка засмотрелась.
– А он ничего… и улыбка…
Первым в воду вошёл Павлик. Вся его спина была испещрена прыщами. Яночку передёрнуло от созерцания неприглядного зрелища. Она остановилась как вкопанная, секунду подумала и пошла одеваться.
– Ты чего, Яночка? Вода совсем тёплая.
– Расхотелось что-то. Купайся, и поехали обратно.
– Такси только через четыре часа вернётся.
– Значит, пойдём пешком. Я устала.
В Москве Павел устроился основательно. Сослуживцы не обманули, помогли с работой и с жильём.
Немного погодя, накопив денег, юноша приехал за Яной. Она уже училась в областном центре на фельдшера.
Отыскал её, засыпал подарками, звал с собой.
Тщетно. Презенты Яна не приняла, от предложения отказалась. За заказанные в кафе кушанья заплатила сама и ушла, оставив ему на память лишь лёгкий запах духов и пустоту равнодушия.
Даже не обернулась, чтобы посмотреть на реакцию Павла.
А он плакал.
Сильный мужчина, два года смотревший в глаза смерти на войне в Анголе, куда занесли его обстоятельства, вынужденный выживать и выживший вопреки всему, потому, что мечтал о ней, своей Яночке.
