Виталий Ерёмин
Щенки-медвежатники
– Не надо больше, – сказал Андрей.
– Гордый, – презрительно процедил Жгучий. – Интеллигенция.
– Интеллигенция, – согласился Алмаз и спросил камарилью: – А нам нужны интеллигенты?
Все озадаченно молчали.
– На хрен они нужны, – выругался Жгучий.
– Ну кто в магазин залезал, понятно… – сказал Алмаз, насмешливо глядя на Мишку. – А кто арматуру пилил?
Ребята переглянулись и промолчали.
– А пушку кто сделал? – совсем весело спросил Алмаз.
Этот вопрос также остался без ответа.
– Они верят только друг другу, – объяснил Зван.
– И правильно делают! – поддержал Алмаз. – Садитесь, огольцы, в ногах правды нет. Чувствуйте себя как дома. Пейте, кушайте все, что на вас глядит.
Алмаз выглядел простым и добродушным. Но Андрей видел, что это всего лишь маска. Он также понимал, что так просто стать своим в этом обществе ему не удастся. Кажется, это понимали и ребята. Генка вяло ел. Мишка не притрагивался к еде. Но они пока что были просто расстроены, что пришлось расстаться с украденным. Все их планы летели к чертовой матери.
Алмаз сказал что-то на ухо Джаге. Тот взял сумку с драгоценностями и вынес из комнаты. Жорик проводил его странным взглядом и вопросительно посмотрел на Жгучего. Тот едва заметно пожал плечами. Андрей начал понимать, что они хотели сказать друг другу. Жорик сдал его не просто так. Он почти наверняка оговорил себе вознаграждение. Может, даже какую-то часть от украденного в ювелирном. И Жгучий пообещал. Жгучий что угодно мог пообещать, лишь бы напакостить Андрею. На самом деле это было не в его власти – вознаграждать стукача.
И вот теперь Жорик стоял с таким выражением лица, будто его только что накормили дерьмом. Он мешал Любаше носить угощения. Официанта шикнула на него, и он стерся, исчез за дверью.
Алмаз
Андрей жадно рассматривал блатных. Многие годились ему в отцы. Или просто выглядели старше своих лет. Сказывались долгие годы, проведенные за решеткой, тюремная жеванина, карцеры, голодовки, наркотики.
Блатные сидели, не сняв кепочек с короткими козырьками. Разрисованные татуировками руки резко выделялись на фоне белоснежной скатерти. Они чувствовали себя не в своей тарелке. Любаша постаралась: стол был накрыт по высшему разряду. Нужно было красиво есть и пить. А они не были этому обучены.
Зван легонько толкнул Андрея плечом.
– Ты хоть понимаешь, с какими людьми сидишь?
Жгучий, который сидел рядом и ловил каждое слово, тут же отреагировал:
– Хрена бы он понимал. У него чехи – кенты. Нас не было – он с ними взасос жил. Для всех хочет быть хорошим.
Зван отпил из бокала пиво, облизнул с губ пену и с удивлением посмотрел на Жгучего.
– Откуда такие сведения?
– А по чьей натырке Ленчику эшафот устроили? – спросил Жгучий.
Зван ответил спокойно:
– По-моему, Корень тут особо ни при чем. Чехи давно не доверяли Крюку.
– «По-моему!» – передразнил Жгучий, и прямо-таки взвился: – Как это ни при чем? А кто Ленчика в Иртыш кидал? Спроси Прыща, он своими глазами видел.
Блатные недовольно переглядывались. Им не хотелось говорить на эту тему. Сысоич сказал:
– Жгучий, Крюк был падла, это все знают. И ты знаешь. Пей, закусывай. Тебе надо отъедаться.
Жгучий запальчиво ответил:
– Ленчик отказался идти с чехами бить Слободку. И других центровых русаков не дал впутать в это дело. Вот чехи и соорудили вокруг него обвинение.
Зван презрительно скривился.
– Еще бы он пошел резать Слободку. А что ты там про обвинение? Ты что имеешь в виду?
– Что имею, то и введу, – грубо ответил Жгучий. – Ты будто не знаешь, что шили Ленчику.
– Будто он работал на Досанова? Считаешь, этого не было? – спросил Зван.
Это был коварный вопрос. Если бы Жгучий ответил утвердительно, он бы взял посмертную репутацию Крюка под свою защиту. И мог потерять на этом собственную репутацию.
– Я не могу дать сто процентов, было или не было, – буркнул Жгучий. – Просто не верю этому фраерюге.
– Давайте послушаем Корня, – предложил Алмаз. – Поясни нам, Корень, по порядку, как все было.
– Я не буду при всех говорить, – сказал Андрей.
Блатные переглянулись. Жгучий сделал жест: мол, я же говорил, что Корень – наглый фраер.
Алмаз мягко посмотрел на Андрея.
– Давай по порядку.
Андрей не стал рассказывать всего, что связывало его с Крюком. Вспомнил только два случая. Как по натырке Крюка выкрали деньги из продмага. Как центровые русаки во главе с Фуриком чуть не раздели их. И как потом эти два случая странным образом стали известны капитану Досанову. Про гороно Андрей умолчал.
Жгучий вскочил.
– Братва, что он нам втирает? Как Ленчик мог сдать этих фраеров? А если бы они в ответ сдали его?
Зван перебил Жгучего:
– Значит, Ленчик был в них уверен. Или ему было по хрену, сдадут они его или не сдадут. Знал, что Досанов его отмажет. Фурик сейчас в СИЗО. С ними говорили люди. Он подтвердил, Ленчик действительно велел раздеть пацанов. А потом велел пришить Корня прямо в больничке. Чего ради он так преследовал Корня? И кто, в конце концов, Корня порезал? Сам Крюк!
– Откуда это тебе известно? – спросил Жгучий.
– От Прыща. Я сам с ним говорил.
Жгучему нечем было крыть. На него смотрели, как на клоуна. Он это почувствовал.
– Братва, кому вы верите? Мне вас жаль.
В повисшей паузе веско прозвучал негромкий голос Алмаза:
– Не тебе, дружок, делать выводы, кому верить, кому не верить. То, что Крюк терся у лампасов, это факт. За что и получил свое. Нельзя кому-то не верить только потому, что он фраер. Корень и его кенты как раз хорошо себя показали. А за Ленчика нам всем должно быть стыдно. Это не чехи, это мы должны были вырвать ему жало. Он давно не заслуживал жизни.
– Получается, я не имею права кому-то не верить? – дерзко спросил Жгучий.
Сысоич прикрикнул на него:
– Ты угомонишься сегодня?!
Алмаз сделал успокаивающий знак рукой:
– Молодежь может обращаться за разъяснениями. А мы обязаны пояснять. Каждый имеет право кому-то не верить. Но зачем шуметь? Жгучий, держи свое недоверие при себе. Не порти людям аппетита.
Все рассмеялись. Жгучий побагровел.
– Я все же испорчу вам аппетит. Пусть фраер скажет, где он жил с апреля, когда ушел из дома. И кто его вытащил из СИЗО.
У Андрея внутри все оборвалось. Он предчувствовал, что дружба с Петром Палычем рано или поздно выйдет ему боком. Но не мог предположить, что это произойдет при таких обстоятельствах.
– Договаривай, – сказал Алмаз Жгучему.
– Корень жил в одной квартире с мусором, – объявил Жгучий.
Кто-то из блатных присвистнул, кто-то многозначительно кашлянул. Над столом повисло напряжение.
– Это он? – спросил Алмаз, глядя в глаза Андрею.
– Он, – сказал Андрей.
Все поняли, что Алмаз знает, о каком мусоре идет речь, и замерли, ожидая продолжения разговора.
– Интересно, – задумчиво произнес Алмаз. – А сейчас где живешь?
– Дома.
– А чего раньше не жилось?
– С отцом поругался.
– А сейчас как отношения?
– Пока трудно сказать.
– Майор в больнице?
Андрей кивнул.
– Как он?
– По-моему, лучше.
– Давай-ка вместе его проведаем, – предложил Алмаз.
Андрей пожал плечами: мол, как скажете.
Напряжение спало. Зван попросил присутствующих наполнить рюмки, поднялся и сказал:
– Братва, раньше я смотрел на мусора и думал: перегрызть бы тебе глотку. А теперь гляжу и прикидываю: за сколько тебя, легавого, можно купить? Это я к тому, что времена меняются. Нужно прямо сказать, в этом деле чехи нас опередили. Они показали, что купить можно кого хочешь. Вопрос только в цене вопроса. А если кого нельзя купить, то можно запугать. Страх сильнее жажды денег. Если кто согласен со мной, прошу за это выпить.
Сысоич заметил со смешком:
– Ты ж объявил в Слободке сухой закон.
– Объявил, – невозмутимо ответил Зван. – И наркоту запретил. Много на этой почве беспредела, ненужных напрягов с мусорами. Жизнь у нас и без того непростая, зачем лишние хлопоты? Но нам-то по случаю такой встречи нарушить можно?
Все смотрели на Алмаза, ждали его слова.
Алмаз сказал коротко:
– Расслабляемся.
С каждой минутой застолье становилось все более шумным. На ребят перестали обращать внимание. Теперь они могли поесть и потихоньку выяснить отношения.
Генка зашипел на Андрея:
– Ну ты, мля, даешь! У них были доказательства? Они приперли тебя к стенке? Они тебя пытали?
Андрей поморщился.
– Ты бы не сказал?
– Никогда в жизни!
– Тебе жалко денег? Да тьфу на них! – Андрей сплюнул.
– А мне не тьфу, – сказал Генка. – Как я теперь дерну из страны? Я снова нищий.
Мишка молчал, никак не показывая, на чьей он стороне. Потом поднял на Генку выпуклые глаза и горячо зашептал:
– Знаешь, Геныч, мне тоже жалко. Мы могли бы хорошо пожить. Но ты поставь себя на место Алмаза. Ты готовил операцию, а в последний момент кто-то уводит у тебя добычу из-под носа. Как бы ты поступил с Андрюхой, если бы тот не признался?
Генка молчал. Кажется, помаленьку втыкался.
– Если бы Андрюха не признался, его бы точно начали пытать, – продолжал Мишка. – И нас с тобой заодно. Я сейчас знаете о чем думаю? Милиция на ушах будет стоять, пока не найдет. Рано или поздно кто-нибудь с этими кольцами-браслетами спалится. Поэтому давайте договоримся, как будем себя вести, если нас снова возьмут за одно место.
– У мусоров нет против нас ничего. Ничего, понимаешь? – нервно проговорил Генка.
– Есть. На сумке и коробочках остались отпечатки наших пальцев, – сказал Мишка.
– Ничего там не осталось, – сказал Андрей. – Когда вы ушли, я все протер влажной тряпкой.
Мишка просиял.
– Ну, Андрюха, ты молоток. Тогда нам на все плевать.
– Да нет, не на все, – сказал Андрей. – Ты забыл про Жорика. Теперь я уверен: если бы не Жорик, Костик был бы жив. Это то, что мы знаем. А чего не знаем? Интересно, куда исчез стукачок.
Андрей хотел еще что-то сказать, но его отвлек Алмаз. Блатной дал знак, что пора ехать.
Джага в считанные минуты домчал их до больницы. Дежурила Катя. Андрей спросил, нет ли кого у Петра Палыча. Девушка сказала, что майор один, с недоумением посмотрела на Алмаза, но пропустила его без вопросов.
Петр Палыч сидел над шахматной доской, разбирал партию. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он даже не прекратил своего занятия.
– Никогда не знаешь, что принесет поздний вечер, – театрально произнес Алмаз, выглядывая в открытое окно и делая знак Джаге: мол, все в порядке. – Как здоровье, начальник?
– Не знаю даже, чем тебя порадовать, – буркнул майор, двигая фигурой.
– Не можешь и не надо, – бросил Алмаз. – Живи на здоровье. Думаешь, мне для тебя жизни жалко? Умирать надо только в крайнем случае.
– Ты, я смотрю, философом стал, – проворчал майор.
– Скорее, моралистом, – поправил Алмаз. – Можешь не верить, но во мне растет отвращение к пороку.
Майор усмехнулся.
– На фоне потребности в пороке?
Алмаз смерил его холодным взглядом.
– У меня никогда не было этой потребности. Ты это придумал. Для оправдания своей ненависти мы всегда что-нибудь надумываем.
Петр Палыч посмотрел на него как-то странно, будто узнавал заново, и ничего не сказал.
– Ну и что дает тебе эта игра в шашки с самим собой? – спросил Алмаз.
– Пытаюсь понять, что у тебя в голове, – ответил Петр Палыч, отвлекаясь от шахматной доски.
– Знаешь, – сказал Алмаз, опираясь на подоконник, – я ведь к тебе не ругаться пришел. Можем же мы хоть раз по-человечески поговорить.
Петр Палыч удивленно поднял брови.
– Мама дорогая! Что с тобой, Алмаз? Мусор, он ведь и на пенсии мусор. Как можно с ним по-человечески?
Алмаз пожал плечами:
– Не хочешь – я могу уйти.
– Зачем? Коли потянуло, давай поговорим, – сказал Петр Палыч, отодвигая от себя шахматную доску. – Я тебе, кажется, задал вопрос: над чем сейчас работает твоя криминальная мысль? Как сбыть золотишко и не залететь? Угадал?
Алмаз ядовито рассмеялся.
– Ну что за манеры, начальник? Ты ведь не на допросе. Почему ты уверен, что у меня в голове одни криминальные мысли? А может, на меня воспоминания нахлынули?
Майор хмыкнул.
– Знакомая песня. Я был чистый оголец, ангельская душа, нечаянно угодил в тюрьму, и проклятые тюремщики меня испортили.
Андрей стоял, прислонившись к стене, и пытался понять, что, собственно, происходит: для чего этот разговор и чем он может кончиться?
Алмаз открыл пачку «Казбека», взял папиросу, угостил Андрея, подумал и протянул пачку майору. Тот покачал головой.
– Спасибо, у меня свои.
Он достал из кармана пижамы «Приму».
Алмаз прикурил папиросу, сделал затяжку и укоризненно произнес:
– Служил ты власти верой-правдой, и как же она тебя отблагодарила? Куришь копеечную отраву… – Вздохнув, продолжал: – А ведь у меня и правда душа была чистая. Помню, не мог воровать, даже когда из детдома сбежал, когда жрать было нечего. Ходил, просил хлеба. Где-то подавали, а где-то говорили: «Пусть тебе Сталин подаст». Как в воду глядели. Хороший закон придумал великий вождь: велел судить с двенадцати лет. Тогда-то мы с тобой и встретились.
– Мы встретились, когда тебе было четырнадцать лет, – поправил майор.
Алмаз прошелся по палате, припадая на левую ногу, и продолжал:
– Как сейчас вижу, пришел наш этап, а ты ходишь перед нами гоголем и вкручиваешь: мол, держите меня в курсе всех наших дел, в этом ваше исправление. Мы заржали, а ты скрипнул зубами и с того дня начал закручивать гаечки по самые гланды. За что только не били нас твои псы-активисты! За плохо пришитую пуговицу, за дырку в робе, за плохо начищенные сапоги, за курение в неположенном месте. Делали «московский телефон» – били ладонями сразу по обоим ушам. Видишь, каким ухом я к тебе все время стою? Другое не слышит. Хоть сейчас скажи, чего ты добивался? Чтобы мы твоих псов резали и получали новые сроки? Если так, то ты своего добился – раскрутил меня…
Алмаз стряхнул пепел и спросил:
– А через сколько лет мы снова встретились, помнишь? Через пять?
– Через четыре года, – уточнил Петр Палыч. – Ты был уже законником, карьеру сделал. И пришел на штрафняк «Чум».
– Точно, – согласился Алмаз. – Но и ты карьеру сделал. Ты был на «Чуме» главным кумом. Прямо с этапа по старому знакомству отправил меня в трюм. Хотел, чтобы я работал. А мне закон не позволял. И ты начал меня гнуть, морил голодом и холодом. Ты хоть помнишь, сколько меня гнул?
– Помню, что мало, – со смешком отозвался майор.
– Ты держал меня в трюме два года. Это был рекорд. Но так ничего и не добился. И выпустил на зону, решил другим вариантом взять. К тому времени ты придумал разложенческую работу. Слово-то какое! Помнишь, ты сказал мне при людях: «Что-то давно ко мне не заходишь, Алмаз, заглядывай, чайку попьем». Бить тебя было себе дороже, припаяли бы еще как минимум червонец. Поэтому я просто плюнул тебе в глаза. И ты еще два года морил меня в трюме. Думал, я там сдохну от тэбэцэ. Но я тебя обманул. Я сказал, что пойду в тайгу. И ты обрадовался. Ты думал, я возьму в руки топор. И я действительно взял. Только не для того, чтобы рубить лес и выполнять для тебя план. Я отрубил себе половину ступни, и меня определили в отряд для инвалидов. Так я выжил и даже освободился по звонку. Ведь ты не дал бы мне освободиться, ты бы что-нибудь придумал, правда?
Петр Палыч развел руками.
– А что делать? Это в Америке директор тюрьмы может продлить срок заключенному, если видит, что тот не исправился. А у нас такого закона, к сожалению, нет.
Алмаз поднял указательный палец.
– Скажу тебе как на духу: не сманивал я Вилена, не настраивал против тебя. Вот те крест, – Алмаз перекрестился, – не было этого. Вилен сам до всего дошел. Даже твой сын понял, что ты вытворял с людьми. А то, что со мной уехал, когда у меня срок кончился… Ему просто надо было за кого-то зацепиться. Он видел, что со мной не пропадет. Я спас его от тебя. И тебя – от него. А ты меня грохнуть хочешь.
Петр Палыч процедил:
– А скольких ты приговорил? Наверно, со счета сбился. А скольких молодых ребят по твоему слову опустили? Кто вообще придумал это опускание? Ты!
Алмаз отцедил в ответ:
– Ты вербовал себе агентов. Я их вычислял. Это было не так уж трудно. Ты выдавал им премиальные: чай, теофедрин, анашу. Даже поощряя своих псов, ты нарушал закон. Ты вообще с годами переставал понимать, что такое низость.
– А ты появляешься в жизни пацанов, кому не повезло с отцами, как черт из табакерки, – парировал майор.
Алмаз скорчил презрительную гримасу.
– Да ладно тебе. Я разговариваю с пацанами по-простому, ничего из себя не корчу, учу правильно жить. И ничего не навязываю. Если Корень скажет мне, что у него другой путь, я ему отвечу: бог тебе навстречу. И больше он меня не увидит.
– Врешь, – тихо сказал Петр Палыч. – Но пацана оставь в покое, или я тебя точно грохну.
Алмаз смерил майора холодным взглядом.
– Нечем тебе грохать.
Алмаз направился к дверям. У порога обернулся и вопросительно посмотрел на Андрея: мол, ты со мной или остаешься? На лице майора был написан тот же немой вопрос.
– Поправляйтесь, Петр Палыч, – сказал Андрей.
– Может, на прощанье партийку? – спросил майор.
Андрей взглянул на Алмаза. Тот благодушно усмехнулся.
Расставили фигуры, разыграли цвета, Андрею достались черные, пустили часы. Петр Палыч даже не закурил. Не хотел отвлекаться, терять на затяжках доли секунд. Но и Андрей собрался в кулак. Он тоже никак не мог проиграть.
Алмаз наблюдал с интересом, не проронив ни слова. Спустя десять минут все было кончено. Петр Палыч остановил часы. На доске был мат. Мат белым.
Алмаз рассмеялся.
– Что-то тебе, начальник, последнее время не везет. А у меня наоборот – пруха. Ха-ха!
Катя проводила их до дверей.
– Это она? – спросил Алмаз, когда вышли во двор.
– Она, – сказал Андрей.
– Жаль, не тому досталась. Это надо исправить. Что ей больше всего надо?
Андрей ответил после короткого раздумья:
– Она хотела поступить в медицинский в Семипалатинске.
– Что-то помешало?
– Недобрала один балл.
– Странно, – сказал Алмаз. – Если медсестрой работает, значит, закончила медучилище. Таких в первую очередь принимают. Ладно, Витька Крюгер разберется, семипалатинский смотрящий. Поможет ей, как немец немке. Но тогда она уедет. Тебе это надо?
Андрей пожал плечами.
– Пусть едет.
– Она будет жить в другом городе, Андрей.
– Пусть живет.
– Вообще-то ей должен был Адам помочь, – сказал Алмаз. – Он кого хочешь купит. Но ему, как видно, надо, чтобы она здесь жила, а не где-то. Так, Андрей? Я буду звать тебя не Корнем, а по имени, Андреем. Ты не против?
– Зовите, – равнодушно отозвался Андрей.
Алмаз поморщился.
– Опять выкаешь. Ну что, на брудершафт с тобой пить, что ли?
– А почему у вас все на «ты»? – спросил Андрей.
– Потому что мы все – братва, то есть братья.
– Жгучий мне не брат. И Волдырь не брат, – сказал Андрей.
Они подошли к машине, где сидел Джага.
– Джага будет тебе братом. – Алмаз круто поменял тему разговора. Сказал то, что было на уме: – Надо бы тебе встретиться с Адамом. Попытайся понять, что они готовят, какой у них настрой. Воздух надо понюхать, понимаешь?
– Ясно, – кивнул Андрей.
– Справишься?
– Постараюсь
Невозмутимый Джага улыбался глазами. Ему нравился Андрей.
– Через неделю твоя немочка будет в Семипалатинске, – пообещал Алмаз. – А ты не хочешь прокатиться? На море? Со своими ребятами?
– Мишаня не сможет. У него мать при смерти, – сказал Андрей.
– Похороним, и поедете, – сказал Алмаз.
– Страшно кое-кого оставлять, – осторожно проговорил Андрей. – Жгучий и Волдырь беспредельничают.
– За кого боишься?
Чувствовалось по тону, что Алмаз задал этот вопрос больше для того, чтобы скрыть, что он и сам знает, за кого боится Андрей.
– За братьев и за одну девчонку. Поеду или не поеду, но если эти твари хоть пальцем их тронут, им не жить, – твердо произнес Андрей.
– Пока я здесь – не тронут, – сказал Алмаз. – Но когда вернетесь, мне придется уехать. Вот тогда Жгучий с Волдырем могут распоясаться. Они даже Звана не празднуют. Но если я узнаю, что ты не выполнил свою угрозу, то очень меня разочаруешь.
Андрей твердо ответил:
– Я вас… тебя не разочарую.
– Почему не спрашиваешь: куда ехать, что делать?
– Куда надо, туда и поедем. Что надо, то и сделаем.
– То есть без вопросов?
– Есть вопрос, – подумав, сказал Андрей. – Кто будет знать, куда мы едем?
– Вот, Джага. И больше никто. А кого ты опасаешься?
Андрей сказал в двух словах, что он думает о Жорике. Выслушав, Алмаз неожиданно встревожился и велел Джаге наддать газу.
Жгучий и Волдырь встретили их возле Дунькиного клуба. Они едва стояли на ногах. Алмаз брезгливо поморщился.
– А где ваш Жорик?
– Домой поскакал, – икнул Жгучий.
– Давно?
– Давно.
Алмаз вошел в комнату, где сидели блатные, и сказал, что с минуты на минуту может нагрянуть милиция.
Началась легкая паника. Никому не хотелось сбрасывать наркотики и ножи. Те, у кого были стволы, занервничали особенно сильно.
Алмаз выглянул в окно, посмотрел по сторонам и приказал:
– Уходим кто куда! – Повернулся к Андрею: – Бери своих ребят и сквозите отсюда. Только огородами. Огородами! Быстро!
Подходя к Новостройке, ребята увидели, как в сторону Слободки пронеслись несколько легавок. В одной из них мелькнуло лицо капитана Досанова.
Андрей не ошибся в своих догадках. Жорик не просто так сдал их блатным. Жгучий пообещал ему за информацию долю с драгоценностей, а потом послал подальше. Тогда разобиженный Жорик побежал звонить Досанову. Капитан отреагировал молниеносно. Но его опять ждала неудача. Блатные ушли вместе с драгоценностями из-под самого носа.
Надо было выполнять поручение Алмаза. На следующий день Андрей выбрал момент и как бы случайно столкнулся возле юридического с Русланом. Школьный товарищ обрадовался Андрею, но, вопреки обыкновению, был чем-то озабочен и неожиданно предложил пройтись до Гусинки.
Они подошли к дому Куцуевых.
Еще издали стал слышен странный гул, похожий на воркованье сотен голубей.
– Залезь на дерево, глянь, – сказал Руслан.
Андрей забрался на старую развесистую иву. И прибалдел. По большому двору Куцуевых носились по кругу в затылок друг другу десятки молодых чеченцев, а пожилые, в папахах, ритмично хлопали в ладоши.
– Никогда не видел? – спросил Руслан, глаза его горели. – Это зикр, ритуальный танец. Танцующие впадают в транс и после этого не знают жалости, не чувствуют боли, не боятся смерти. Один может драться против десятерых. А знаешь, сколько в городе чеченских дворов, где тоже танцуют зикр? Прошлой ночью проводили пробный боевой сбор. Пришло больше тысячи молодых мужчин. Для них война – естественное состояние. А кого бросят в бой блатные? Совсем молодых парней. Мне их жаль. Их будут резать, как баранов.
– Зачем ты привел меня сюда? – спросил Андрей. Зикр произвел на него сильное впечатление.
– Зачем? – повторил Руслан. – Говорят, ты сейчас возле блатных трешься. Ты им подскажи: еще одна провокация с их стороны – и в городе начнется настоящая война. Под горячую руку попадут невинные люди. Надо все-таки хоть немного о последствиях думать. Ведь это уже политика.
– Я могу, конечно, сказать. Только кто меня послушает? – пробормотал Андрей.
– Твое дело сказать. Пусть шевелят мозгами, – с заметным раздражением сказал Руслан. Он переживал за своих.
Хотя главное они уже обсудили, Руслан продолжал разглагольствовать. Было видно, что он просто повторяет речи взрослых.
– Мы вас, русских, не понимаем. У вас такая культура, а через слово мат. Вы можете полаяться и разойтись, не подравшись. Или взять блатных. Разрисовались, как дикари, и думают, что это красиво. А ты видел хоть одного чеченца с татуировкой? Нам нравится быть выше вас. Все равно в чем. Превосходство над другими у нас вообще в крови. С этим рождаемся, с этим и умираем. А вы указываете, как нам жить. За это вы всегда будете перед нами виноваты.
Андрей передал разговор с Русланом слово в слово. Алмаз выслушал спокойно, почти равнодушно. На самом деле внутри у него бушевала буря. Он хотел взять чехов на испуг, думал, на этот раз прогнутся. Десант блатных был всего лишь эффектной демонстрацией силы. Но, как видно, номер не прошел. Алмаз понимал, что его подвело долгое сидение под замком. Оторвался от реальной жизни. Сказалась и привычка блефовать, играя в карты. Нужно было давать событиям обратный ход. Но как сделать это, не теряя лица?
– Может быть, вам… тебе еще раз встретиться с Адамом? – осторожно спросил Андрей. – Руслан может свести.
– Договаривайся, – как бы нехотя согласился Алмаз.
Выслушав Андрея, Адам выдвинул свое условие. Не надо никакой встречи. Пусть Алмаз подарит ему пистолет. Это будет означать, что примирение состоялось.
По сути, чеченец предлагал блатному самоубийство. Вместе со стволом Алмаз терял все: репутацию, положение в уголовном мире и даже жизнь. Свои же, блатные, не простили бы ему этой слабости.
– Что ж, будем поднимать город, – решил Алмаз. – Мы им устроим второй Аркалык. Чему быть, того не миновать.
Андрей озадаченно молчал. Перед его мысленным взором пронеслись чеченцы, танцевавшие зикр. Вспоминалась бойня в Слободке. Нет, нужно было что-то придумать. Иначе – труба. Он слышал, что в Аркалыке было много жертв с обеих сторон. Здесь будет не меньше. Нужно было придумать что-то такое, что не задевало бы самолюбие Алмаза.
– Что еще говорили чехи? – допытывался Алмаз.
Наверно, он тоже, несмотря на всю свою решительность, искал мирный выход из положения
– Руслан сказал, что им, если пострадают невинные люди, могут пришить политику. Это значит, первыми они не начнут. Но ведь политику могут приписать и тебе.
Дослушав Андрея, Алмаз хмыкнул.
– Политика нам ни к чему.
На другой день братва собралась за городом, в небольшом лесочке. Вокруг на все четыре стороны простиралась степь. Никто не мог подойти незамеченным. И все же блатные сложили свои ножи подальше от места заседания. Этого требовала не только осторожность, но и обычай. В сходке должны участвовать только безоружные. Мало ли как накалятся страсти.
Жгучему и Волдырю разрешили присутствовать. Они были стремящиеся. Разрешили и Андрею. В нем видели стремящегося. Это был как бы расширенный пленум.
Алмаз начал с главного. Он сказал, что чехи хотят перевести конфликт в область политики. Мол, Берия со Сталиным вывезли их из Чечни, а блатные хотят выжить из города. Поэтому они будут вынуждены защищаться и не гарантируют, что не пострадают невинные люди.
– Нам могут пришить политику, – сказал Алмаз. – Можем мы пойти на это?
Вопрос отдавал лукавством. Все блатные знали, что их закон не разрешает им быть осужденными по политической статье.
Постановили ответить на хитрость хитростью. Ответственным за разработку дальнейших действий назначили Звана. Никто не переживал, что кровавая разборка откладывалась на неопределенное время. Зачем лишние неприятности?
Только Зван выглядел расстроенным. В случае замирения «Ударник» оставался в руках центровых, считай чеченцев. А вместе с кинотеатром – ресторан. Единственной надеждой была стремительно растущая Новостройка и система поборов, уже опробованная на Слободке.
Начиная со второго пункта повестки дня, сходка напоминала семинар по обмену опытом. Алмаз предоставил слово Звану. И тот начал с конкретного примера:
– Тут присутствует Корень. Его не допустили к экзаменам в десятом классе. Считай, оставили на второй год. Если бы Корень был с нами, все было по-другому. Мы бы пришли к директору и предупредили: если ты так сделаешь, то очень об этом пожалеешь. А если бы наша система распространялась на Новостройку, у директора даже мысли бы не возникло серьезно наказать кого-то без нашего ведома.
Зван оглядел присутствующих, пытаясь уяснить, поняли ли они что-нибудь. Увидев, что не поняли, продолжал, играя четками:
– Как известно, одни пацаны могут позволить себе хорошо одеваться, иметь карманные деньги. Другие этого лишены. Это справедливо? Нет, это не справедливо. Как это исправить? Очень просто. Каждый пацан ежемесячно делает взносы в общую кассу. Если он с нами мотается, участвует в общих делах, он получает на одежку, на карманные расходы. Он ни в чем не нуждается. Если его порезали, ему идет помощь. Если посадили, идут передачи. Если серьезно пострадал, помощь получают родители.
Наша система действует уже год. За это время никто не сел. За что садиться? Ведь никто не ворует. Зачем воровать, если без этого есть деньги? Не так много, но есть. Пацанам на жизнь хватает. Естественно, кому-то больше перепадает бабок, кому-то меньше. Кто-то вообще ничего не имеет. Мы говорим каждому прямо: все зависит от тебя самого. Хочешь что-то иметь – будь с нами. Не хочешь – будешь своими взносами только откупаться. Ты платишь, мы закрываем глаза на то, что ты не с нами.
– Девки тоже платят? – спросил кто-то из блатных.
– Платят все, начиная с первого класса, – пояснил Зван. – А в седьмом классе телочке говорят: теперь можешь и не платить. Можно по-другому участвовать в нашей жизни. Небось уже чешется? Вот и хорошо. Нашим пацанам тоже невтерпеж. Короче, давай к нам. От этого опять-таки только польза. Пацаны шкурку не гоняют, здоровье берегут.
Блатные заржали. Алмаз не поддержал общего оживления. Он бросил Звану:
– Давай о главном.
– Сейчас все больше появляется людей с нетрудовыми доходами. Так их в газетах называют. Но мы-то можем прямо сказать: это люди, которые втихаря воруют у других. Обвешивают, обсчитывают и так далее. Справедливо это? Нет. А кто должен бороться с этой несправедливостью?
– Мы! – весело выкрикнул Волдырь.
Зван продолжал:
– Правильно, мы приходим к такому бобру и говорим: вот, на тебя есть такие-то сведения. Либо нам начинаешь отстегивать, либо здесь работать не будешь. Выбирай.
Те, кто помоложе, слушали с интересом. Те, кто постарше, смотрели осуждающе.
– Система интересная, не исключено, что у нее большое будущее, – сухо произнес Алмаз. – Но в ней сокрыта скверна. Мы все пешком ходим, а ты, как король, на машине катаешься. А вдруг в нее кто-нибудь врежется? Вдруг сам аварию совершишь? Придется давать показания. То ли на других, то ли на себя. А давать показания – значит, сотрудничать с органами. И как быть с растущими аппетитами? Сегодня у тебя «москвич», а завтра тебе захочется «Волгу». А послезавтра заведешь себе сберкнижку.
Зван слушал, опустив глаза. Он ждал подобных претензий. И отвечал, как по писаному:
– Братва, не мне вам говорить! С одной стороны, мусора борзеют. Сидеть стало тяжело. С другой стороны, в стране начинается коррозия. Главным в жизни становятся не идеи, а деньги. Жирные коты воруют миллионы, и это сходит им с рук. А мы должны садиться за копейки? Лично я считаю, нужно идти в ногу с жизнью. Нельзя отставать.
Слово попросил Сысоич:
– У нас были понятия. Обмани, но не насилуй. Отними, но не убивай. И так далее. Мы гордились своим благородством. А тут что будет? Вы отдайте нам ваши деньги, мы будем на них красиво жить. Не отдадите, будем вас мучить. А где же квалификация? Я ж себя уважал за то, что умел украсть. Бывало, потерпевший у меня даже не щекотнется. Душа от восторга замирала, когда в карман лез. А иногда замирала и от страха: ведь годами свободной жизни рисковал. А тут какой риск? Обложили данью первоклассников, и они несут свои копейки. Нет у тебя, девочка, копеек, плати натурой. Тьфу! Ты, Алмаз, как знаешь, а я не хочу больше слушать.
