Виталий Ерёмин
Щенки-медвежатники
Андрей перемахнул через палисадник и подобрался к окну заведующего. Старая замазка легко отколупливалась, а внутренняя створка форточки, похоже, вообще не закрывалась. Влезть – раз плюнуть. Андрей посветил фонариком и рассмотрел сейф. У него упало сердце. Е-мое, вот это махина! Неужели Геныч откроет?
Андрей решил на всякий случай понаблюдать и затаился неподалеку от входной двери. Все-таки гороно – учреждение, не может такого быть, чтобы его никто не охранял. И если не видно сторожа, то это не значит, что его нет вообще.
Он не зря проявил терпение. Около двух ночи послышались голоса, мужской и женский. То ли сторожиха пришла в сопровождении мужа, то ли сторож в сопровождении жены. Они проверили замок на наружной двери и ушли. Андрей проследил за ними. Оказывается, пожилая пара жила неподалеку.
Андрей пошел в больницу. У Кати было ночное дежурство. Она сидела возле тяжелобольного и читала книгу. Андрей поскреб по стеклу. Катя распахнула окно.
– Можно к тебе? – спросил Андрей.
– Нельзя, – строго сказала Катя. – Я на посту.
– А выйти можешь?
– Нельзя уходить с поста.
– Завтра похороны. Ты придешь?
– Конечно. А почему ты так одет?
– На рыбалку собрался.
– А где удочка?
Андрей почесал в затылке. Черт, забыл удочки возле гороно!
– У другана. Он ждет на берегу.
Катя смотрела с недоверием, но удачи пожелала.
– Меня к тебе тянет, – вырвалось у Андрея.
– Это пройдет, – отозвалась Катя.
– Ты хочешь, чтобы прошло?
– Я тебе уже говорила. Хочу.
– В самом деле?
– В самом деле.
– Ладно, – как можно равнодушней произнес Андрей.
Расстроенный и злой он вернулся к гороно, забрал удочки и двинул на Иртыш. Надо же предъявить Петру Палычу и Толяну хоть какой-нибудь улов. В знакомом месте накопал с фонариком червей, закинул удочки. Леска почти тотчас задергалась. А еще через минуту на берегу билась первая стерлядь. К утру кукан был полный. «Когда кругом не везет, а рыба ловится, то это уже кое-что», – подумал Андрей.
Андрей раньше не бывал у Костика. Он знал только, что родители его друга – пожилые люди. Но они оказались совсем старые. Хотя, вероятнее всего, их просто подкосило горе. Они сидели у гроба, как две печальные черные птицы. Рядом стояла женщина, тоже вся в черном, прижимая к губам белый носовой платок. Это была Ленка. Андрей не сразу узнал ее и поразился, как она изменилась.
Было душно, закрытые форточки не пропускали свежий воздух. Пахло валерьянкой, нашатырем и хвоей.
В половине первого слободские подняли гроб на плечи. Процессия тронулась. Пока шли по Слободке, зевак было немного. Основная масса людей собралась в Новостройке, возле школы. Там же стояли центровые. Их было совсем немного, человек двадцать, все русские.
Слободские опустили гроб на табуретки. Директор начал речь. Он говорил о Костике хорошие слова и опасливо косился на слободских. Сказал, что удивился, когда Костик перевелся в его школу после девятого класса. Джага поднял на Карпыча мутные глаза. Директор сбился и передал слово кому-то из спортивных деятелей. Деятель был посмелее. Он вопрошал пространство, куда смотрит милиция и когда кончатся эти странные убийства и самоубийства.
Слушая выступавших вполуха, Андрей наблюдал за слободскими и центровыми. Пытался понять, когда и где начнется разборка. Конечно, не сейчас. И, конечно, не на кладбище. Это было бы уже слишком.
Джага помаячил: подойди. Андрей протиснулся.
– Понесешь гроб? – спросил Джага.
Андрей молча кивнул.
– Тогда стой рядом.
Митинг закончился. Началось прощание с покойным. Мать обхватила голову Костика руками и громко запричитала:
– Деточка моя, кровиночка, сыночек мой ненаглядный, что же ты уходишь раньше нас, на кого нас покидаешь?
Она гладила его волосы, трогала восковые руки. Отец Костика стоял молча, у него все дрожало: губы, руки, все тело. Поникшую Ленку держали под руки Катя и еще какая-то девчонка.
Джага что-то сказал слободским, самым рослым. Те освободили Андрею место возле гроба. Вместе они подняли Костика. Гроб был тяжелый. После бессонной ночи Андрея качало.
Духовой оркестр заиграл «Школьный вальс». В толпе послышался негодующий ропот: «Сами убили – сами хоронят» и что-то еще в том же духе. Слободские делали вид, что не слышат.
Андрей боялся покойников. Но на кладбище заставил себя рассмотреть друга. Лицо восковое, губы синие, волосы редкие. «И я мог бы вот так же лежать», – подумал Андрей.
Он поднял глаза и увидел в толпе Толяна, а рядом с ним Петра Палыча. Майор стоял нахохлившись, в какой-то куцей курточке. «Его-то зачем сюда принесло? – подумал Андрей. – Надо же, все ему интересно».
Наступил момент прощания с покойным. Родственники целовали Костика в лоб, ребята просто склоняли головы.
Неожиданно толпа пришла в легкое движение. Кто-то протискивался к гробу. Люди расступились. Это был Адам. Он сказал, обращаясь к родителям Костика:
– Уважаемые, все мы знали Костика, все мы уважали его. Он был еще молод, но это был настоящий мужчина, настоящий воин. Его убили по-воровски, исподтишка. Прошу вас, не верьте, что к этому имеют отношение чечены. Это не так. Мы знаем, кто убил Костика и какие для этого были причины. Со всей ответственностью заявляю: кара настигнет этих шакалов.
Адам вручил родителям Костика пухлый конверт с деньгами. Джага и все слободские стояли с отрешенными лицами, глядя прямо перед собой. Адам обвел их ледяным взглядом и отступил в толпу. Гроб стали опускать в могилу. Оркестр снова заиграл «Школьный вальс».
Поминки проходили в ресторане. Слободских и центровых разделяли только массивные колонны. Ничто не мешало крутой разборке. Но милиционеры контролировали ситуацию. Фойе было забито кокардами. Несколько «воронков» стояло наготове у входа в ресторан.
Андрей, Димка, Толян и Генка сели отдельно от всех, за накрытый служебный столик. Все было ясно: что пить, чем закусывать. Но Любаша все же подлетела. Она оперлась рукой о стул, на котором сидел Андрей. Ее грудь чуть не вывалилась ему на тарелку.
– Мальчики, здравствуйте, меня зовут Люба. Может, еще чего принести?
Генка ответил тоном завсегдатая:
– Люба, если что понадобится, мы тебя позовем.
Димка шепнул Любаше, показывая глазами на Андрея:
– Ну как он тебе?
Любаша томно вздохнула. Андрей чувствовал, как наливается краской.
– Ей уже не нужны подарки, – шепнул Димка. – Она смотрит на тебя, как мужик на юную девственницу.
Любаша сказала Андрею:
– Если хочешь, можешь проводить меня. Мы сегодня закроемся раньше. В половине десятого подходи.
– Ладно, – буркнул Андрей.
Первые полчаса слободские вели себя так, как и подобает на поминках. Но потом забыли, для чего собрались. Стал слышен смех, мат, пьяные выкрики.
Центровые, как по команде, встали и вышли из ресторана.
– Нам тоже пора, – сказал Андрей.
Толян сказал, что Петр Палыч приглашал на стерляжью уху. Друзья пошли в Новостройку. Возле своего дома Андрей увидел младших братьев. Похоже, они его поджидали. Славик, захлебываясь от волнения, сообщил:
– Письмо пришло из Ленинграда. Мы открыли, а там вот что.
Он протянул фотографию. Андрей глянул и обомлел: Леночка! Сомнений быть не могло. Она как две капли воды была похожа на отца. Андрей поскреб в затылке. Ну и дела!
– У нас, оказывается, есть сестренка, – хихикнул Славик, переглядываясь с Валеркой. – А мы и не знали.
– Вообще-то распечатывать чужие письма нехорошо, – строго произнес Андрей.
Мальчишки виновато переглянулись.
– Что думаете делать?
– Мы у тебя хотели спросить, – сказал Славик.
– Заклейте конверт и бросьте в почтовый ящик.
Анна Сергеевна увидела Андрея в окно. Вышла из подъезда.
– Зайди, поешь.
– Я сыт, – отозвался Андрей.
– У нас Зинаида Гордеевна. В кинг играем. Может, составишь компанию?
– Нет, спасибо. Ты же знаешь, я не люблю карты.
– Отец хочет уладить отношения, – сказала мать. – Не отказывайся, это нехорошо.
– Пойдем домой, Андрей, – взмолился Славик.
И Валерка повис на руке.
– Пойдем!
В семье была традиция – весело проводить выходные дни. Отдыхать после трудовой недели на полную катушку. Мать еще со среды начинала что-то готовить, чтобы в субботу стол ломился. Судья Щукина приходила с бутылкой водки, которую ставила перед собой и сама же выпивала. Она сидела с багровым лицом и отвислыми щеками. Гладко зализанные жидкие волосы со следами перхоти сосульками свисали по вискам. Пепел с папиросы падал прямо в тарелку.
Похоже, отец нервничал не меньше Андрея. Подвинул ему портсигар.
– Кури.
«Что делается!» – подумал Андрей.
Он сбился со счету, сколько раз отец порол его за курение. И вот на тебе, амнистия.
– Спасибо. Ты же знаешь, я курю сигареты.
– Можешь взять портсигар. Дарю, – сказал отец.
Портсигар был серебряный, тяжелый. Таскать его в кармане было неудобно. К тому же сигареты в портсигаре не носят.
– В честь чего такая милость?
Отец насупился. Ему не понравилось, что сын кочевряжится.
– Надеемся, что все поймешь, – сказала мать.
– Что я должен понять?
– Что никто тут не желает тебе зла.
Андрей закурил сигарету. Подумал: как бы не поперхнуться. Образовавшуюся паузу заполнила судья Щукина. Спросила, глядя Андрею в переносицу:
– Небось был на похоронах Громова?
– Был.
– Ну и что ты об этом думаешь?
– О чем об этом?
– О его смерти. Помнишь, я тебе говорила – не связывайся с ним?
– Костик был нормальный парень, – мрачно бросил Андрей.
– Ну, это на твой взгляд. А у нас на него другая информация. Твой Костик по кличке Гром был такая же шпана, как и другие слободские.
– Но он же отшился от них, – возразил Андрей.
– Отшился, когда замаячил срок. Даже бокс бросил. А до этого что вытворял? Сколько от него пострадавших, знаешь? Перевелся в вашу школу, как агнец невинный. Мол, в старой школе ему мешали учиться плохие ребята. Он – хороший, остальные – плохие, слышали мы эту песню.
У судьи Щукиной был хриплый, прокуренный голос, желтые от табака зубы и злые глаза одинокой, никем не любимой женщины. В кино Андрей видел только красивых судей и не понимал, как могут держать такую мымру, как Щукина.
А родители, видно, попросили Зинаиду Гордеевну, как большого психолога, подействовать на их сына.
Щукина закурила очередную папиросу «Беломор» и продолжила воспитательный момент, глядя Андрею в переносицу:
– Ты ж из интеллигентной семьи. Разве не так?
«Себя ты тоже, наверно, интеллигенткой считаешь», – подумал Андрей. И с издевкой поддакнул:
– Так, конечно, так.
Отец мрачно посматривал на мать. Он жалел, что поддался ее уговорам. Не надо было звать этого паршивца, пусть бы еще пошатался, намотал на кулак соплей.
– Воспитание, Юрий Николаевич, – все равно что борьба с противником, – изрекла судьиха. – Нужны хитрость и дьявольское терпение. Иногда нужно и самолюбием поступиться.
Мать сказала с вздохом:
– Скорее бы ему в армию.
– Видать, понравилась бездомная жизнь, – вставил отец.
Андрей тихо ответил:
– Я хочу жить своей жизнью, понимаете?
Отец усмехнулся.
– То есть ни перед кем ни за что не отвечать?
Андрей встал из-за стола.
– Пойду я, пожалуй.
Отец сдвинул брови.
– Значит, теперь сам решаешь, когда прийти, когда уйти?
– Будем считать, что я и не приходил, – сказал Андрей.
– Н-да, – протянула судьиха. – Ну и гусь!
В дверь позвонили. Славик влетел в комнату:
– Там милиция. Андрей, тебя спрашивают.
Это был капитан Досанов. Он сказал родителям, что прокатится с Андреем до отделения.
– Зачем? – с тревогой спросила мать.
– Надо поговорить, – ответил капитан.
В прихожую вышла Щукина. Досанов не ожидал увидеть здесь судью. Сразу смягчил тон, пообещал привезти Андрея обратно.
– Первый раз в милиции? – спросил Досанов, когда зашли в его кабинет.
Андрей кивнул.
– Привыкай.
Капитан поставил стул напротив своего стола. Предложил Андрею сесть. Угостил сигаретой.
– Давай выкладывай.
– Что выкладывать? – не понял Андрей
– Когда и где чечены будут бить слободских?
– А я откуда знаю?
Досанов хитро прищурился.
– А если бы знал?
– Наверное, не вспомнил бы.
– Каждый сознательный гражданин считает своим долгом сотрудничать с органами, помогать бороться с преступностью, – назидательно произнес капитан.
Андрей пожал плечами.
– Значит, я несознательный.
– Ты уже усвоил, что стучать нехорошо, западло. А это уже криминальное, преступное поведение. Ты не с нами, а значит, против нас.
– Я вообще не хочу быть против кого-то или за кого-то, – ответил Андрей. – Я хочу жить спокойно и ни от кого не зависеть.
– Вот-вот, – подхватил Досанов. – Я же говорю: вы хотите, чтобы вас никто не трогал. И при этом не хотите помочь самим себе. Помочь милиции – это и есть помочь себе, понимаешь?
Андрей поморщился.
– Что-то вы меня путаете. Я ничего не знаю и мне нечего сказать.
– Ну ты совсем как слободской. – Досанов поморщился. Помолчав, добавил: – Ладно, сейчас тебя отвезут. Только о нашем разговоре – никому.
Андрей вскочил со стула.
– Не надо меня отвозить. Еще не хватало! Сам дойду.
– Иди, – махнул рукой Досанов.
В Слободке уличные фонари были наперечет. Но в эту ночь светила полная луна, круглая и белая, сама как фонарь. Лаяли собаки. Возле Дунькиного клуба слышались пьяные голоса пацанов и визг девок. Звучала песенка:
Как у нас, как у нас
Развалился унитаз,
Будем думать и гадать,
Где теперь мы будем срать.
Ладушки, ладушки, будем срать у бабушки.
Любаша занимала половину небольшой хибары рядом с клубом. Андрей ударился лбом о дверной проем и уперся головой в потолок. Огляделся. Небольшая комната была разделена пополам ширмой. Ни ванной, ни теплого туалета. Натуральная лачуга.
– Извини, но музыки у меня нет, – вполголоса сообщила Любаша. – И холодильника нет. Но поесть и выпить я принесла. Я заметила, ты ничего не ел. Ты всегда так пьешь – не закусывая?
Андрей замялся.
– Когда как.
Любаша перешла на полушепот:
– Извини за беспорядок. Не успеваю прибраться. Поэтому от меня и мужья уходят. Я им говорю: порядок в доме – враг жизни. Они не понимают. Думают, я шучу. А ты бы понял?
Андрей пожал плечами.
Любаша вынула из сумки припасы и мигом накрыла на стол. Потом скрылась за ширмой и вышла оттуда в цветастом халате. Она волновалась, но голос ее звучал покровительственно.
– Ты чего такой неразговорчивый? Почему вино не наливаешь? Поухаживай хоть немного.
Андрей трясущейся рукой налил в стаканы вино. Любаша нервно курила и с улыбкой за ним наблюдала.
– За что пьем? Давай за тебя. Чтобы тебе всегда везло. Чтобы от девок отбоя не было. Чтоб ты чего-нибудь сказал. Что у меня, к примеру, ноги не кривые. Они у меня ничего, правда? Я вообще еще ничего, ага?
Андрей согласно кивнул.
– Молодец, – сказала Любаша. – Правильно себя ведешь. Ждешь, когда добыча сама в руки к тебе прыгнет? Ладно уж, иди сюда.
Не дожидаясь, встала и подошла к Андрею вплотную. Ее грудь оказалась на уровне его губ.
– Ну что же ты? Снимай! Да не спереди, а сзади. Не бойся, не укушу. Вот так, смелее!
Андрей довольно быстро сообразил, как расстегивается лифчик, и справился с ним. Мама родная, сколько всего вывалилось. Андрей уткнулся в большие мягкие груши. Любаша задышала неровно.
– Тебе они нравятся?
Андрей закивал головой.
– Тогда целуй. Да не так, а как будто ешь. Только не надо зубами, откусишь.
Чем больше она распалялась, тем Андрей становился спокойней. Сердце колотилось все ровней. Любаша потянула его за ширму.
– Иди сюда.
Они упали в постель. Любаша одним движением стащила с Андрея брюки. А он не знал, что делать с ее корсетом. Она сама расстегнула свою сбрую. Ее тело поползло во все стороны, как тесто из кастрюли. Андрей успокоился еще больше. Хотя желание никуда не делось. Он только не знал, как попасть куда следует. Но ему не пришлось тыкаться на ощупь. Любаша взяла все в свои руки. Через какое-то время тело Андрея будто пронзило молнией. Он корчился в судорогах, познавая потрясающее из ощущений. Только радость открытия тут же сменилась слабостью и опустошением. Но Любаша не отпускала его, дразнила развитыми мышцами. И через минуту Андрей снова готов был пронзать ее до позвоночника. Скоро он потерял счет извержениям своего вулкана.
– У тебя будет много баб. Многих ты забудешь. Но меня будешь помнить всю жизнь, – сказала Любаша, когда они совсем упарились и решили передохнуть.
Андрей молчал.
– Ты когда-нибудь купишь мне цветы? – прошептала Любаша. – Все-таки я первая твоя женщина.
– Куплю, – пообещал Андрей, прикуривая сигарету.
Любаша махнула рукой.
– Врешь! Я у тебя на раз. Будешь домогаться своей немочки.
Андрей удивился, как тонко вычисляет его Любаша. Действительно, мстительное чувство к Кате испарилось. Лежа с горой теста, он мечтал сейчас о тонкой фигуре немочки.
– Дай затянуться, – буднично попросила Любаша. Потом сказала: – Мой тебе совет. Будь всегда такой, как сейчас: ленивый и неторопливый. Все бабы будут твои.
– А кто живет за стенкой? – повинуясь внезапной догадке, спросил Андрей.
– Зван с матерью, – спокойно отозвалась Любаша.
– Ты и у него была первой?
– Он меня кайфовочкой звал. А ты что, ревнуешь?
Андрей рассмеялся.
– Оказывается, мы почти родственники.
– А вы правда чем-то похожи, – сказала Любаша. – Только он по натуре начальник. В школе старостой класса был. В самодеятельности выступал, пел. У него ж отец – артист. Приехал сюда на гастроли, заделал его и укатил.
– Зван злится на отца?
– Не то слово. Зван понимает, что у него в каждом городе то ли брат, то ли сестра. Он своего папашку осеменителем зовет. Ну что мы все не о том? Гаси сигарету, иди сюда, – маняще прошептала она.
И вдруг замерла, насторожилась, вскочила с постели, подбежала к окну, посмотрела в щель между шторами и запричитала:
– Батюшки, что делается! Быстро одевайся!
Андрея как ветром сдуло с постели. Но он никак не мог найти свои штаны. Любаша нашла.
– Вот, надевай.
Они выскочили из дома и обомлели: перед Дунькиным клубом при свете фар шла битва. Слободские с матюгами и воплями отражали чей-то натиск. На рукавах у нападающих были белые повязки. В руках – метровые арматурины. Обычное оружие слободских теперь било по ним самим. Людей в повязках было не меньше сотни, в основном не пацаны, а взрослые мужики.
– Это чечены, – сдавленно проговорила Любаша. – Не выходи из темноты, – предупредила она Андрея.
Показалась белая «Волга». Машина остановилась рядом с домом, где жила Любаша. Из нее вышел Адам. Он что-то говорил своим по-чеченски. Потом вполголоса сказал по-русски:
– Они хотели войны – они ее получили. Война нам только в кайф. Облейте этот гадюшник бензином и сожгите, – приказал он кому-то.
Через несколько минут Дунькин клуб был объят пламенем.
– Давайте по машинам, – скомандовал Адам.
Центровые растворились в темноте. Стали слышны стоны и ругательства слободских. Кто-то вызвал «скорую помощь» и пожарных. Фары высветили место битвы. Одних только лежавших без движения было не меньше полусотни.
Любашу била нервная дрожь. Она сказала сквозь слезы:
– Хоть уезжай из города. Зван выйдет – знаешь что начнется?
Медвежатники
Была теплая июньская ночь. Ребята сидели у костра на берегу Иртыша и, отмахиваясь от комаров, жарили шашлыки из стерляди.
Со времени побоища в Слободке прошло почти два месяца, до вручения аттестатов зрелости оставались считанные дни, а Генка так и не раскрыл секрет сейфа. И теперь оправдывался:
– Я не могу делать одновременно два дела. Что нужнее: пушка или сейф?
Мишка вопросительно глянул на Андрея и выдохнул:
– Конечно, сейф.
– Тебя не спрашивают, – отрезал Генка.
– Сейф, – сказал Андрей, жалея Мишку.
– Сейф мне не по зубам, – признался Генка.
– А пушка? – спросил Андрей.
– Пушка – запростяк, – похвастал Генка. – На днях испытаем.
Андрей наелся и лег на спину. Земля была теплая. Где мало леса, всегда земля теплее. На небе желтела молодая луна, мерцали звезды. «Все-таки интересно, где живут существа, с которых все началось на Земле?» – думал Андрей. Он никак не мог смириться, что человек произошел от обезьяны. Родство с мартышкой оскорбляло его достоинство.
В последнее время он все реже думал о Кате. Он заставил себя забыть о ней и гордился этим. Отчасти в этом помогла Любаша. Она утоляла его постоянный голод. Андрей уже приходил к ней, как к себе домой. Слободские его не трогали. В городе вообще царило затишье. Так всегда бывало после убийства или большой кровавой драки. Зван, Жгучий и Волдырь до сих пор парились в СИЗО. Непонятно, на что надеялись следователи. Заставить слободских хоть в чем-то сознаться было невозможно. Все чаще поговаривали, что их выпустят.
После побоища в Слободке не осудили ни одного чеченца. Молва объясняла это тем, что они никого не забили насмерть. Гулял также слух, что чеченцы купили милицию или элементарно запугали следователей. Но говорили также, что чехам все сходит с рук до поры до времени. Рано или поздно эта лафа кончится, как это однажды уже было – то ли в Аркалыке, то ли еще где-то в Казахстане. Там возмущенные аборигены крепко отметелили чехов и выгнали в степь. С обеих сторон было много жертв.
Жизнь можно было бы назвать безоблачной, если бы не одна каждодневная неприятность. Отец устроил Андрея чертежником в производственный отдел. Работа непыльная. Хотя оказалось, циркуль и рейсфедер куда противнее лопаты и кувалды. Андрей сидел за кульманом, как раб на цепи. Но хуже всего было то, что мать отбирала в получку все деньги, а потом выдавала, как милостыню, строго на кино и сигареты.
Андрей поднялся, подбросил в огонь сушняка и спросил:
– Мишаня, чем думаешь заниматься?
– Когда отсижу срок? – равнодушно отозвался Мишка.
– Считаешь, нас посадят?
– Конечно. Не за это дело, так за другое, – спокойно ответил Мишка.
– Ты что, в натуре не боишься сесть? – спросил Генка.
– Какая разница: боишься – не боишься. Конечно, не хотелось бы.
– Может, наплюем на эту затею? – осторожно предложил Генка.
– Лично я уважать себя перестану, если откажемся, – твердо сказал Мишка.
– Сейф можно только взломать, – лениво процедил Генка.
– Что ж молчишь? – возмутился Мишка.
– Надо дрелью работать. Это знаешь какой шум? А если сторожа появятся? Убивать их, что ли, из-за ваших долбаных аттестатов? – сказал Генка.
Андрей поднялся.
– Ладно, пошли проверять донки.
Донок было девять, и на каждой била хвостом небольшая стерлядь.
– В тюрьме не порыбачишь, – заметил Андрей.
– Ну, бляха-муха, и ты туда же! – возмутился Генка. – Ну как с таким настроением на дело идти?
Неожиданно земля содрогнулась. Ребята с ужасом переглянулись. Елки-палки, неужели война? Мишка первый пришел в себя.
– Это испытания.
Он был прав. В 240 километрах находился Семипалатинский ядерный полигон.
– Если идти на дело, то завтра, – сказал после паузы Мишка.
– Почему завтра? – спросил Генка.
– Потому что через неделю будут аттестаты вручать. И потому что завтра получка. Может, не всем деньги выдадут, что-то в кассе останется.
Андрей посмотрел на Генку.
– Ты готов?
Генка развел руками. Жест означал: ему это дело не нравится, но ради дружбы он готов.
У Мишки заблестели глаза.
– У нас все получится. Я все продумал до мелочей.
Мимо гороно до полуночи шли люди. Потом тьма сгустилась, стало тихо. Но ребята выжидали. В два часа ночи пришли сторожа. Потрогали замок, осмотрели окна и ушли.
– Значит, так, – строго сказал Мишка. – Не курить! Не оставлять окурки и пепел. Не плевать! Слюна тоже может быть доказательством.
– А дышать можно? – ехидно спросил Генка.
– Не оставлять отпечатки пальцев! – предупредил Мишка.
Он заклеил себе кончики пальцев пластырем. То же самое сделали Андрей и Генка. Теперь можно было начинать.
– С богом, – сказал Андрей.
Он вынул из форточки стекло. Щуплый Мишка влез внутрь и открыл окно. Путь к сейфу был свободен. Андрей чувствовал, что у него подламываются колени. Генка улыбался. Это означало, что он тоже отчаянно дрейфит. Только Мишка был спокоен, как танк.
Генка начал работать дрелью. Мишка помогал. Андрей стоял возле палисадника, посматривая по сторонам и прислушиваясь к ночной тишине.
Прошел час – Генка и Мишка все еще сверлили. Андрей не выдержал, оставил пост. Теперь они мудрили в шесть рук и закончили работу только спустя часа два. А потом Генка еще не меньше часа терпеливо шерудил толстой проволокой в высверленных отверстиях. Он справился с сейфом, когда уже начало светать.
– Оппаньки! – прошептал главный медвежатник, открывая толстую дверцу.
Он осветил фонариком нутро сейфа и начал вынимать деньги, больше рублями. По большому счету, их было не так уж много. Всего около шести тысяч – десятимесячный заработок Андрея.
– Погоди, а где аттестаты? – спросил Андрей.
Генка выгреб из сейфа почетные грамоты, дипломы, еще какие-то бумаги. Аттестатов зрелости не было. Ни одного.
– Хрен с ними, рвем отсюда, – осевшим голосом проговорил Генка.
Мишка тоже не огорчился, что в сейфе не оказалось аттестатов.
– Ну и что? Зато теперь на нас не подумают. А главное, мы провернули это дело!
Неожиданно послышались шаркающие шаги и старческие голоса, мужской и женский. Сторож со сторожихой шли вдоль здания. Они остановились возле открытого окна со снятым стеклом, за которым притаились ребята. Андрей увидел совсем близко голову старика. Мелькнуло: «Что делать, если старик увидит, что стекла нет? Вдруг у него есть ружье? Вдруг он закричит?» Но старик поворочал по сторонам головой и пошел дальше. Пронесло…
Они пришли на берег Иртыша неподалеку от пляжа, посчитали деньги.
– Оденемся с ног до головы, и еще останется! – ликовал Мишка. – Геныч, ты настоящий медвежатник.
Генка молча улыбался. Он чувствовал себя героем.
У них был с собой рюкзак. Они извлекли из него донки и стали ловить рыбу. Поймали несколько плотвичек и уснули прямо у воды.
Андрею снился отец. Родитель возмущался, почему сын не пришел на работу. Андрей говорил, что у него есть дела поважнее. «Какие дела могут быть важнее работы?» – возмущался отец. «Тебе не понять», – отвечал Андрей.
Он проснулся от толчка. Над ним, щурясь от яркого солнца, возвышался Крюк.
– Много поймали?
– Не очень, – сказал Андрей, закуривая сигарету.
Крюк криво усмехнулся.
– Я тоже рыбачу. Только днем.
Шелуха центровых действительно «рыбачила». Воровала вещи у приезжих отдыхающих. Часы, драгоценности, кошельки с деньгами. То, что человек оставляет на берегу, когда идет в воду.
– Чего бы я ловил здесь рыбу? – насмешливо спросил Крюк.
– Извини, но в нашем районе Иртыш не течет, – тем же тоном ответил Андрей.
Крюк сел рядом на песок.
– Слушай, Корень, мы не любим, когда лезут в нашу песочницу. Благодари бога, что только я тебя вычислил.
– Значит, с нас причитается. Если хочешь, можно посидеть сегодня в кабаке, – предложил Андрей.
Крюк оценивающе посмотрел на него.
– У вас завелись бабки?
– Есть немного.
Крюк усмехнулся.
– А чего не посидеть?
Они заняли столик, который обслуживала Любаша. Генка был кишка – любил вкусно и сытно поесть. Он взял меню и стал заказывать всякую всячину. Выпендрежник, он не мог остановиться.
– Принеси ему слона в маринаде, – посоветовал Любаше Андрей.
В дверях показался Крюк. Он пришел не один – с ним были сестры Самохины. «Вот это да!» – изумился Андрей. Он не ожидал, что нагрянет такая компания.
Райка была не в духе. Едва выдавила улыбку, когда стали знакомиться. Зато Анжела вся светилась. Она обожала новые знакомства.
Крюк не глядел на Райку. Наверно, только что поссорились. Генка сказал Анжеле, что давно от нее без ума.
– За что пьем? – спросила Анжела.
– Каждый за свое, – сказал Крюк.
Он выпил не чокаясь.
Кажется, он был алкаш. Его развезло с двух рюмок водки и фужера пива. Он поманил Андрея и сказал на ухо:
– Сколько взяли, Корень?
Андрей скривился: мол, так мало, что не стоит называть сумму.
– Не понял, – недовольно сказал Крюк. – На кой хрен тогда полезли?
– Тренировка.
Крюк рассмеялся.
– За такую тренировку можно знаешь сколько схлопотать? Лет этак пять. – Его рябое лицо вдруг стало злым. – Вы, блин, тренируетесь, а нас таскают.
– Кто таскает? – спросил Андрей.
Крюк совсем обозлился.
– Что ты, Корень, придуриваешься?
– Извини, – сказал Андрей. – Больше в вашу песочницу мы не залезем.
Крюк отхлебнул из фужера и скривил губы.
– На хрен мне твои извинения?
На эстраду вышли музыканты. Сестры Самохины оживились. Они страсть как любили танцевать.
Сидя за пианино, Димка подмигнул Андрею. Он был рад за своего юного друга. Сидеть в такой компании – большая честь.
Но тут же отвернулся и дал знак лабухам. Оркестр заиграл лезгинку. В зал входил Адам, а рядом шла Катя.
Кровь прилила к лицу Андрея. Он чувствовал, что стал пунцовым. А потом увидел, что обалдел не он один: лицо Анжелы пошло пятнами, Райка даже выругалась:
– Твою мать!
Оркестр заиграл блюз. Анжела поднялась и потянула Андрея в танцевальный круг. Прижалась к нему всем телом, обвила, как змея. Тело у змеи было жаркое.
Анжела хотела показать Адаму, что она не остается в долгу, тоже наставляет ему рога. Но чеченец был невозмутим. Он пригласил Катю, и теперь обе пары танцевали рядом.
Анжела прижалась к Андрею щекой, прошептала на ухо:
– Ты чумовой парнишка.
«Я держу в руках бомбу», – подумал Андрей и чуть отстранился.
Анжела посмотрела в упор.
– Боишься?
– А ты?
– Я – нет, – храбрилась Анжела.
– И я – нет, – сказал Андрей. – Я просто не люблю, когда меня используют. Ты ведь специально его дразнишь.
– Ты не веришь, что нравишься мне? – удивилась Анжела.
– Адаму я не соперник
– У тебя все впереди, – сказала Анжела.
– Эй, пацан! – неожиданно окликнул Адам. – Как тебя? Корень? Нравится? – Он кивнул на Анжелу. – Бери! Дарю!
Анжела встала как вкопанная. Из глаз у нее брызнули слезы. Адам был доволен. Он дал денег музыкантам. Те поменяли мелодию на лезгинку. Адам взметнул правую руку вверх, левую прижал к подбородку и понесся по кругу. Его соплеменники обступили со всех сторон и хлопали в ладоши, подбадривая гортанными выкриками.
Андрей смотрел на Катю. Ее лицо выражало вежливое внимание. А глаза были грустными. Она думала о чем-то своем.
– Он и ее кому-нибудь подарит, – процедила Анжела.
Они вернулись к столику. Крюк докуривал папиросу с анашой. Он сказал Анжеле:
– Бросай этого чеха. Держись за Корня. Эти пиликаны, – он кивнул на музыкантов, – еще сыграют в его честь.
– Сегодня снова будет одна лезгинка. Не заклубиться ли нам? – предложила Райка.
Она хотела увести сестру. Крюк согласился. Его тоже раздражали чеченцы. После побоища в Слободке они вели себя все наглее, считая, что теперь им принадлежит весь город.
Клуб механического завода, где работал Генка, был, по сути, шалман, где собирались только свои. Там вовсю шел гудеж. Воздух был пропитан запахом анаши. Пьяная и обкуренная толпа колыхалась в такт мелодии. Слышались истерические выкрики и хохот.
Генка держался как завсегдатай, отвечал на приветствия. Андрей сделал вид, что его ничто не удивляет. На него посматривали настороженно, но без враждебности. Все видели, что он пришел с Крюком.
