Владимир Александрович Андриенко
Шут императрицы: Ледяная свадьба
– Работники для этого уже мною отобраны. Так что все будет в порядке, Артемий, ледяной дворец будет. И ледяной слон будет у дворца. И внутри он будет пуст и из хобота станет горящую нефть выбрасывать.
– А ведь верно! – обрадовался Волынский такому предложению. – Сие императрицу может немало порадовать.
– Ты сам Петрович о нефти понятие имеешь! Все это я уже изобразил на рисунках. Сможешь сам посмотреть, – ответил Еропкин.
–И стихи надобны, Артемий Петрович, – подсказал Татищев. – Стихи к шутовской свадьбе. То я сам могу написать.
– Стихи? – задумался Волынский. – И сие идея неплохая. Пусть к восторгам огневым и пиитические восторги добавятся. Но писать не ты, Василий Никитич, станешь. То Васька Тредиаковский сделает. Он ведь себя первым пиитом16 России почитает. Вот и пусть покажет, на что способен.
– Кстати, по Петербургу стихи некие ходят, Артемий, – сказал де ла Суда. – И в тех стихах Тредиаковский над тобою насмехается.
– Что? – Волынский посмотрел на де ла Суду. – Что за стихи такие? Я ничего про сие не слышал, Жан.
– Стихи сии тебя казнокрадом и мздоимцем рисуют. И Тредиаковский написал их в угоду врагам твоим, Артемий. Так что можно ли обращаться к Тредиаковскому за стихам к свадьбе шутов? Станет ли писать? Он сейчас спором с молодым пиитом Ломоносовым занят. Тот оду на взятие Хотнина русскими войсками написал слогом новым. Слог тот ямбом зовется. Тредиаковский же токмо хореею предпочтение отдает.
– Станет писать! – проговорил кабинет-министр. – Еще как станет. Я его заставлю те стихи написать к свадьбе шутовской. Хватит ему одами да пасквилями погаными баловаться.
– Осторожнее, Петрович! – предупредил Волынского Татищев. – Тредиаковский профессор Академии.
– И что с того? Что мне профессор? Коли он на князя Куракина работает и пасквили про меня писать осмеливается! Я его на место поставить сумею.
– Ох, и горяч ты, Артемий Петрович. То тебя до добра не доведет….
***
Год 1739, ноябрь, 14-го дня. Санкт-Петербург.
Во дворце. Волынский и Тредиаковский.
Кабинет министр Артемий Волынский в серебристом кафтане с орденской лентой через плечо, со многими орденами, среди коих портрет императрицы Анны в бриллиантах был, появился в приемной герцога Бирона неожиданно. В руках он трость с серебряным набалдашником держал.
Никто и предположить не мог, что кабинет-министр сюда заявиться.
В приемной у Бирона собралось человек десять просителей, что искали покровительства герцога Курляндского. И был среди них пиит российский Василий Тредиаковский.
Герцога Эрнеста на месте не было, и слуга попросил гостей обождать его светлость. Как только он вернется из манежа то всех примет. Бирон всегда помогал просителям и постоянно жертвовал определенные суммы денег. Например, Тредиаковский, почти ежемесячно клянчил ну него рублики. Имея годовое жаловании в Академии в 350 рублей он пришел просить у Бирона еще 300, надобных ему для публикации его труда противу Ломоносова.
Волынский, осмотревшись, сразу к пииту направился.
– Ты уже здесь, гнида затерялся? – грубо спросил он пиита. – Али думал не найду тебя?
Тредиаковский поднялся со своего стула и спросил:
– Вы сие ко мне говорить изволите, сударь?
– К тебе, гнида, к тебе. Тебе передали мой приказ явиться ко мне?
– Передали, но вы сударь, не мое начальство, и ваши приказы для меня ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской я писать не стану. Мой талант не для подобного писания. У меня высокий штить, сударь!
– А про меня пасквили мерзостные ты писать способен?! – Волынский вдруг замахнулся тростью и ударил пиита по плечу. – Вот тебе за то награда! Вот! Вот!
Удары посыпались на Тредиаковского градом.
– Ты станешь писать то, что я прикажу тебе писать! Станешь! Станешь!
Все были удивлены поведением кабинет-министра. Этого никто из посетителей приемной Бирона не ожидал. Нанести побои кому-то в покоях герцога Курляндского – значило оскорбить самого герцога.
В разгар расправы над пиитом, в приемной появился Пьетро Мира. Он увидел, как Волынский избивает кого-то, и схватил его за руку. Тот почувствовал железные пальцы на своем запястье.
–Кто посмел? – зарычал Волынский.
– Вы слишком увлеклись, сударь, – по-русски ответил Мира и отпустил руку кабинет-министра. – Это приемная светлевшего герцога Бирона, обер-камергера двора ея императорского величества.
– Я кабинет-министр!
– И это дает вам право на бесчинство? – совершенно спокойно спросил Пьетро.
– А ты как смеешь, шут, учить меня приличиям? Много возомнил о себе? Али по палке соскучился?
– Меня, сударь, палки не берут. Я на палки могу статью ответить. А сталь не переварит ваш сиятельный желудок! Так что не грозите мне, сударь. А за бесчинство свое вы перед его светлостью герцогом ответите.
Волынский не осмелился ударить шута. Педрилло вызывал страх у многих. На него поднять руку мог лишь тот, кто не знал кто он такой. Как было в случае с поручиком Булгаковым.
Кабинет-министр повернулся к Тредиаковскому и сказал строго:
– А ты чтобы сегодня же начал стихи слагать к свадьбе шутовской. То повеление государыни нашей. Али ты и государыню императрицу ни во что не ставишь? Так я как на доклад попаду, скажу ея величеству, что господин Тредиаковский не желает ея приказ выполнить. Слишком он великий пиит, для стихов тех.
– Я приказ государыни завсегда выполнить готов, – сказал Тредиакосвкий, поняв, что Волынский зовет его на «скользкую почву»…
***
Вскоре в свои покои, когда все просители оттуда разошлись, вернулся герцог Бирон. Ему уже рассказали о драке учиненной здесь Волынским.
Эрнест Иоганн был возмущен проступком кабинет-министра. Это был вызов лично ему. И вызов громкий похожий на оплеуху…
***
Год 1739, ноябрь, 14-го дня. Санкт-Петербург.
Во дворце. Волынский у императрицы.
Артемий Петрович Волынский понял, что погорячился, бросив вызов самому Бирону. Рано было выступать против герцога. Рано. Стоило еще подождать и укрепиться при дворе. Но что сделано, то сделано.
И теперь ему первому стоило донести обо всем государыне, пока враги не подали свою версию событий.
Анна приняла кабинет-министра сразу и спросила, как идут приготовления.
–Все в порядке, ваше величество. Ваш приказ выполняется, и все верные подданные стараются дабы волю государыни выполнить. Вот только пиит Васька Тредиаковский не сразу согласился вирши на свадьбу шутов писать. Ниже его заслуги сие поручение.
– Что? Как это ниже заслуг? Он что мой приказ осмеливается осуждать? – спросила Анна.
– Не прямо, государыня. Хитер Васька-то. Я за ним уже сколь раз посылал. Мол, государыне стихи надобны. А он и носу не кажет. И решил я сам до него пойти. И застал его в приемной у светлейшего герцога Бирона. Но он там предерзко мне ответил, что я, де, не его начальство, и мои приказы для него ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской он писать не станет.
– Вот негодяй! Али мои милости для него ничто? Мои указы ничто? Арестовать мерзавца!
– Матушка-государыня, я Тредиаковского уже наказал. Палкой его отходил как надобно. И стихи он станет слагать, а арестовывать его не надобно. Окромя него кто стихи сложит?
– Али один пиит в империи моей? – спросила Анна. – Можно и Якобу Штелину то поручить.
– Но Штелин немец, ваше величество, так как Тредиаковский не напишет русским языком.
– Ладно! Не нужно арестовывать пиита. Путь пишет стихи. Но ежели еще про его строптивость что услышу – не помилую!
– Однако, матушка государыня, я того пиитишку в покоях герцога побил палкой. И оттого его светлость Бирон может жаловаться на меня.
– Я твоя заступа, Петрович. Наказал нахала правильно! Пусть нос свой не задирает.
Волынский низко поклонился императрице и покинул её покои. Эту партию он выиграл. Можно было бы еще и Адамку Педрилло проучить, и на него жалобу за бесчестье подать, но Волынский знал, как императрица над его шуткой с переодеванием в лакея и похищением певицы Дорио хохотала. Не стоило шута пока задирать. Они потом сочтутся…..
Глава 8
В ледяной бане.
17 декабря года 1739-го был окончательно ратифицирован мирный договор между Российской и Османской империями. Обмен ратификационными актами состоялся в Константинополе.
В Петербурге были к этому приготовлены многочисленные развлечения, балы, фейерверки, народные гуляния, и, наконец, грандиозная свадьба шутов в Ледяном доме.
***
Год 1740, январь, 20-го дня. Санкт-Петербург.
Войска в столице империи.
В этот день состоялся торжественный вход в Петербург полков лейб-гвардии, которые в турецкой кампании участие принимали. Марш начался от Московской ямской заставы и прошел до императорского дворца.
Анна, имевшая чин полковника гвардии, стояла на балконе дворцовом, в платье роскошном и в шубе собольей. Её голову венчала аккуратная шапочка. Царица махала рукой войскам, что с барабанным боем и под знаменами развернутыми, стройными рядами мимо шли и «виват» государыне кричали.
Во главе гвардии шел брат фаворита императрицы, вернувшийся с войны Густав Бирон. Штаб и обер-офицеры шли с обнаженными шпагами, и у солдат были примкнуты штыки. У шляп гвардейцев, сверх бантов, за поля были заправлены кокарды из лаврового листа. Императрица так распорядилась, ибо в древние времена римляне, что с победой возвращались, входили в Рим с венцами лавровыми.
Затем императрица вместе с придворными опустилась в галерею, дабы милость офицерам гвардии, туда приглашенным, оказать. Рядом с Анной вышагивали герцог Бирон, вице-канцлер граф Остерман, фельдмаршал Миних, кабинет-министры Черкасский и Волынский, обер-гофмаршал Лефенвольде, посол Австрии маркиз Ботта, фельдмаршал Ласи, принц Гессенский.
– Рада видеть офицеров славной гвардии Российской! – заговорила императрица. – Рада приветствовать мою лейб-гвардию, что славой бессмертной себя покрыла в войне с турками и татарами. И все вы будете за службы свои мною отмечены, господа офицеры! А сейчас я хочу вас из своих рук венгерским вином потчевать!
И стала Анна у большой бочки с вином оделять каждого подошедшего офицера чашею вина. Они угощение принимали и руку императрицы целовали…
***
Андрей Хрущев стоял вдалеке от императрицы рядом с архитектором Еропкиным.
– Наш Артемий при самой императрице! Даже впереди Остермана.
– Входит в большой фавор. Может и выйдет из этого что-то. Не зря мои строители Ледяной дворец строили. Получился такой, что загляденье прямо. Будут помнить Еропкина.
– Скоро показывать его царице станут?
– Скоро. Вот последние скульптуры установим, разные мелочи завершим и все.
– Сегодня во дворце вечером торжественный прием. Государыня станет генералов награждать.
– Мне приглашение Артемий дал. А ты будешь ли во дворце?
– Буду. И мне приглашение Петрович выхлопотал….
***
Недалеко от Хрущова и Еропкина находился незаметный и вездесущий Лейба Либман. Он не пропустил ни слова из сказанного этими господами.
«В фавор мечтает войти Волынский в небывалый, – про себя думал Либман. – Он на место Бирона подле императрицы метит. И широко шагает этот русский ворюга. А после свадьбы в Ледяном дворце его положение может лишь упрочиться. Ведь Анне нужен регент, что положение Анны Леопольдовны укрепить сможет. А, если подумать, то лучше Волынского и не сыскать. А возвышение Волынского сие смерть для меня и еще для многих, кто у подножия трона ныне обретаются».
Либман понимал, что ему есть про что подумать…
***
Пьетро Мира высматривал среди толпы женщин Марию Дорио. И нашел её. На Марии была великолепная беличья шубка с серебряным позументом, и кокетливая шапочка, отороченная мехом черно-бурой лисы (в галерее было холодно). И рядом с ней, как всегда, стоял с гордым видом капельмейстер итальянской капеллы сеньор Франческо Арайя.
– Высмотрел свою милую? – спросил кто-то за спиной у Педрилло.
Пьетро обернулся и увидел рядом улыбавшуюся физиономию Кульковского.
– Ты снова здесь?
– А где мне быть? Коли я желаю тебе услугу оказать.
– Мне? – не понял Кульковского Мира.
– Ну не токмо тебе, но и твоему господину герцогу.
– А отчего ты такое время для своей услуги выбрал? Али во дворце ты меня не видишь? Вчера только виделись вечером.
– При дворе слишком много ушей и глаз. И они все слушают и все высматривают. Так вот слушай меня, Адамка, повторять не стану. Видишь нашего фельдмаршала, что от гордости так и раздувается?
– Которого из фельдмаршалов?
– Миниха естественно. Он ведь себя главной фигурой здесь мнит. И я могу тебе сказать, что ему от матушки-государыни просить угодно будет. Ведь императрица обещала его наградить, как он того попросит за взятие Хотина.
– И что же он попросит? Голову Бирона? – усмехнулся Пьетро.
– Корону герцога Украины.
– Но там разве есть герцоги?
– Миних желает быть первым. Передай это своему господину, Адамка. Пусть он знает, что Кульковский многое может для него разузнать. …
***
Бирон сказал Анне о намерении Миниха, сделать его герцогом. Императрица тому только рассмеялась. Немцу Миниху стать герцогом Украины?
– Дак в Малороссии и своего гетмана малороссы не слушают. А кто его там почитать станет? Он желает стать герцогом без герцогства?
– Ему нужна не корона Украины, Анхен, – сказал Бирон. – Ему нужно именоваться владетельным герцогом. Тогда он может претендовать на регентство. Ведь он не русский. И регентом может стать, будучи приближен к особам владетельным.
– Российской империи регентом? – спросила Анна уже сурово. – Но я еще жива, Эрнест!
– Но многие уже делят власть, Анхен. Многие считают, что не столь долговечна ты, государыня.
– Многие это кто?
– Миних жаждет власти при Анне Леопольдовне. И Волынский также!
– Снова ты про Волынского, Эрнест! И Остерман постоянно мне про него гадости говорит. Ты за драку в твоей приемной на него столь обижен?
– Я ему доверял, и я ему много раз помогал! Когда его судили за воровство, я за него перед тобой слово замолвил. Кто протолкнул его в кабинет-министры? Я! Либман мне сколь раз говорил, что Волынский вор, негодяй и предатель! Я ему не верил. Либман говорил, что Волынский рвется к власти. Я не верил! Но нынче вижу – прав был мой банкир Лейба.
– Эрнест, Волынский крут и горяч. То мне ведомо. Но он мне служит верно! А сколь мало преданных людей сам знаешь!
– Но он против меня пошел, Анхен! Или я более тебе не друг?
– Эрнест! Прекрати!
– Но он в моей приемной избил персону в России не последнюю. Не слугу и не холопа наказал он, а члена императорской Академии наук. И в присутствии слуг моих и просителей, что ко мне пришли за защитой и справедливостью. Хороша справедливость! И своих извинений он мне не принес!
– Но я сама его за Тредиаковского простила. Сей пиит слишком зарвался, и милостей моих не ценил.
– Но, Анхен…
– Нет, Энест! Хватит, не то я рассержусь! Ты лучше последний анекдот про шута Адамку послушай.
***
Год 1740, январь, 20-го дня. Санкт-Петербург.
Большой прием у государыни императрицы.
Анна Ивановна вечером на приеме придворном появилась в алом парчовом платье и с бриллиантовой короной в прическе. За ней пажи несли шлейф. Все приглашенные склонились в низком поклоне, после того как церемониймейстер провозгласил:
– Ея величество государыня, императрица всероссийская Анна Иоанновна!
Императрица села на трон. Рядом с ней как всегда пристроились Буженинова, Новокшенова, Юшкова, и два арапчонка, недавно подаренных султаном турецким.
Пришло время раздавать награды отличившимся на войне.
– Многим я обязана воинству российскому что чести и славы нашей не посрамили! И потому наградить достойных желаю. Пусть солдаты армии моей неделю гуляют за мой счет! Он всех тягот служебных на сии дни солдат и офицеров освободить! Двери кабаков для них распахнуть! Я сама за все выпитое и съеденное расплачусь!
Секретари записали волю императрицы.
–Высокородный герцог Курляндии и Семигалии! – произнесла потом Анна. – Приблизьтесь к трону!
Бирон был одет в серый камзол с серебром, на его кафтане сверкали ордена, и букли пышного седого парика опустились при поклоне, и с них посыпалась серебристая пудра.
– Герцог! За многие ваши советы полезные и за службу верную, жалую вам в благодарение сумму в 2 миллиона рублей!
Бирон низко поклонился. Он знал, что думают сейчас многие из придворных. Мол, Бирон ни капли крови не пролив, два миллиона от казны заработал.
– Прости, матушка-государыня, раба твоего! Не могу я столь много от тебя принять. Сие превыше заслуг моих скромных. Я ведь с турками не сражался. И потому лишь сто тысяч от щедрот твоих принять могу.
– Скоромность твоя, герцог известна. Пусть будет по-твоему! А ты, Андрей Иваныч, за услуги твои чего просишь?
Анна посмотрела на своего вице-канцлера.
– Я не достоин награды большой, матушка-государыня, – ответил Остерман, потупив взор свой.
– Но чего просишь для себя, вице-канцлер?
– Мне токмо служба твоя, матушка, дорога. То честь великая, и тем я уже тебе благодарен. А иной награды мне не надобно.
– Хорошо, Андрей Иваныч, жалую сына твоего кавалером ордена Александра Невского. Коли для себя ничего не желаешь, то пусть сын твой награду имеет.
Остерман низко поклонился императрице.
– Фельдмаршал!
Миних выступил вперед и поклонился. Этот честолюбец не собирался быть скромным.
– Ну, фельдмаршал, проси для себя награды! Хоть тебя награжу по царски, раз иные столь щепетильны.
– Прошу у тебя, матушка-государыня титула герцога Украинского! – выпалил Миних и бухнулся на колени.
Анна посмотрела на Бирона. Все знал её Эрнест!
– Бога побойся, фельдмаршал. Не собиралась я империю свою на куски рвать. Али шутки надо мной шутишь? Денег тебе не надобно ли?
– Что деньги, матушка?
– Жалую тебе 150 тысяч рублей и чин подполковника лейб-гвардии полка Преображенского, в коем в полковниках я сама состою!
Тон императрицы был такой, что Миних понял, отказываться от подарка нельзя, хотя он рассчитывал на большее.
Затем императрица пожаловала фельдмаршала Ласи, многих генералов и полковников, отличившихся на войне. Получили свои награды и братья фаворита Карл и Гутав Бироны. И начался праздник. По столице разъезжали герольды в роскошных убранствах и указ о мире с турками читали гражданам империи. Была пушечная пальба, и взмывали в небо фейерверки разноцветные. Народ на улицах бесплатно угощали водкою и закусками разными….
***
Посол Франции маркиз де ла Шетарди крутился возле цесаревны Елизаветы Петровны.
– Ваше высочество, сегодня обворожительны.
– Вы столь любезный кавалер, милый маркиз, – улыбнулась цесаревна.
– Ваше место не на задворках сего дворца, ваше высочество. Франция на вашей стороне, – голос Шетарди снизился до шепота.
– Что вы, маркиз. Такие слова произносить опасно.
– Но гвардия вернулась в Петербург, ваше высочество. И скоро вам придется действовать. И действовать решительно. Помните о том, что я всегда смогу вам помочь.
– Я буду помнить о вас, маркиз. …
***
Кабинет-министр Артемий Волынский приблизился к герцогу Бирону. Он склонил голову и произнес:
– Герцог, я бы хотел извиниться перед вами, за то, что наказал в вашей приемной пиита Тредиаковского. То было не по злому умыслу.
– Вы хитрый человек, господин Волынский. И неблагодарный к тому же.
– Мне удручает тот, что, ваша светлость, держит на меня обиду. Право же я не хочу быть вашим врагом.
– Не хитрите, Волынский. Вы не просто так явились в мою приемную. и побили Тредиаковского. Что я вам сделал?
– Мне? Мне ничего, герцог. Но вы вредите России.
– России? Но чем я могу вредить России, Волынский? Неужели вы мните себя спасителем России?
– Я русский, ваша светлость. И мне интересы России дороги.
Волынский не стал больше продолжать сей разговор и, поклонившись, Бирону, отошел от него…
***
Сеньор Франческо Арайя дернул Марию Дорио за руку и прошипел:
– Ищете своего шута?
– Ах, как вы надоели мне своей ревностью, сеньор!
– Но вы совсем недавно сбежали с ним из моего дома, как последняя шлюха.
– Не я бежала, сеньор! Меня похитили. И я узнала, что еду не во дворец, а в дом сеньора Мира, только по пути в его дом. Он обманул и вас, и ваших слуг, и меня.
– Но вы, узнав, что вас похитил Мира, не сильно сопротивлялись. Не так ли, сеньора?
Мария Дорио вздохнула. Как он ей надоел.
– Нет, я не сопротивлялась, сеньор. А с чего мне было сопротивляться? Да и зачем? Мира меня в доме не запирал как холопку…
***
Пьетро Мира решил сегодня же решить вопрос с Марией в свою пользу. Хватит ему делить её с капельмейстером. Он подошел к Балакиреву и попросил его принять участие в новой шутке.
– Об этом будут много говорить. Мы сыграем с ним такую шутку, что многие потом помрут от смеха.
– Не хитри, Адамка. Ох, не хитри. Девку задумал похитить?
– Задумал!
– То дело доброе. И в том я тебе помогу. В последний раз ты ловко её умыкнул. Императрица много над тем смеялась…
***
Бирон отыскал среди гостей Либмана и заявил ему:
– Лейба, я ошибся в Волынском! Теперь я понял что это враг, и враг который меня не пощадит если возьмет верх. Как он говорил со мной только что.
– Понял, наконец. Я давно говорил тебе это, Эрнест. И положение Волынского теперь крепко при дворе. Если это понял даже Остерман, то дело плохо.
–Думаешь, он станет искать со мной союза против Волынского? – спросил Бирон.
–Уверен в этом. И он, и Левенвольде, и даже Миних. Хотя насчет последнего не уверен. Он сильно обижен на императрицу. Считает, что его не наградили по заслугам.….
***
Волынский представил императрице рисунки фигур ледяных, что станут нефтью горящей фонтанировать. Анна была в восторге от того.
– А не врешь, Петрович? А то мне кое-кто говорит, что ты и половины того чего обещал мне, не сделаешь.
– Я матушка-государыня сделаю больше, чем обещал. Шествие всех народов империи будет, матушка. И поедут они кто на лошадях, кто на собаках в упряжи собранных, кто на оленях, кто на верблюдах.
– И оные людишки уже в Петербурге собраны? – спросила императрица кабинет министра.
– А вот взгляни матушка на список, – Волынский вытащил из кармана свого кафтана лист бумаги. – Я зачту его. Собраны по твоему повелению, государыня, хохлы, малороссами именуемые, молдаване, татары, иргизы, чуваши, абхазцы, якуты, калмыки, чухонцы, самоеды, мордва, черемисы, башкиры….
– Ой, хватит, Петрович! Вижу и так усердие твое. Не утомляй меня списком своим.
– Такоже животных большое количество привезено для того шествия матушка. И особливо проблемы большие со слоном у нас были, на коем согласно проекту поедут «молодые» наши шут и шутиха. Один слон издох в дороге. А второго с трудами великими доставили сюда. Сама понимаешь, матушка, слон существо нежное до наших морозов не привычное.
– Вижу, что врут твои враги, Петрович. Наговаривают на тебя. Но ты на меня крепкую надежу имей. Не выдам! Но про фонтаны огненные соврал ведь? Признайся. Где, то видано, дабы лед и пламя соединялись.
– А для того жидкость именуемая нефть использована будет, матушка. Она по трубам внутри полых фигур ледяных станет подаваться и фонтаны огненные будут!
– Кто же придумал сию хитрость, Петрович?
– Да я сам, матушка. Давно нефтью интересовался еще когда в Персию ездил и там кавказскую нефть видел. Мне тогда государь Петр Алексеевич повелел составить о нефти «Доношение» и я его составил, в коем природу нефти описал. Друг мой врач Джон д'Антермони в том мне помог. И архитектор Еропкин, дворца ледяного строитель, мне в том помощь такоже оказывал. Скажу тебе больше, государыня, и в ледяной бане париться можно будет по настоящему. В ледяном камине дрова ледяные гореть станут, нефтью облитые, по настоящему.
– Ай, потешил меня, Артемий Петрович. Такого даже при дворе французском не встретишь. Удивлен будет этот павлин версальский Шетарди. А то он все к Лизке ездит да комплименты ей говорит. Про чудеса версальские сказывает.
– Будут у нас свои чудеса, матушка.
Волынский поцеловал руку Анне и окинул взором придворных. Он их всех еще скрутит в бараний рог….
***
Балакирев кабинет-министру Волынскому сочувствовал. Как русский русскому. Возвышению последнего радовался. И потому Жана де ла Суду внимательно выслушал.
– Ты готовишь шутку новую, так я тебя понял? – спросил тихо де ла Суда у шута.
– И что с того? Глазастый ты стал, Жано.
– Я видел, как Адамка тебя просил ему помочь. И даже понял, что вы с ним задумали.
– Шутка получится отменная. Над капельмейстером все потешаться станут.
– У меня просьба к тебе. Не помогай Адамке, Иван. Ты ведь не желаешь зла Артемию Петровичу?
– Дак не у него я девицу краду, Жано. Это Мария Дорио. Девка капельмейстерова.
– Оная девка Иван, нам надобна там, где она есть. Понял ли?
– Стало быть, не надобно шутки? Жаль! Но Артемию Петровичу вредить не стану. Не похитит Адамка девку.
– Слово?
– Слово хоть и шутом дадено, но в надеже будь. И тем, кто послал тебя, такоже скажи…
***
Пьетро все подготовил, но шут Балакирев ему, вдруг, помогать отказался. Уперся и посоветовал Мире затею ту пока оставить.
Пьетро понял, что ничего не выйдет. Надобно было просить не Балакирева, а Кульковского….
***
Год 1740, январь, 22-го дня. Санкт-Петербург.
Ледяной дом.
Архитектор Еропкин в положенный срок завершил возведение Ледяного дома. И дивились сему строению и русские и многие иностранцы, ибо никогда подбного не видели.
Построили Дворец ледяной на льду Невы между Адмиралтейством и дворцом императрицы.
Чистый лед на большие плиты квадратные резали, затем одну на другую клали и каждый ряд водою поливали. Вода быстро на морозе замерзала и крепче любого цемента была. Льдины те, дабы они смотрелись лучше, немного синькою подкрашивали, и архитектурными украшениями убирали. И потому в лучах солнца, особливо на закате, сверкал дворец подобно сказочному драгоценному замку.
Профессор Георг Вольфганг Крафт писал по Ледяной дом:
«В короткое время выстроен дом, который был длиною 8 сажен, или 56 лондонских футов, шириною в 2 сажени с половиной, а вышиною, вместе с кровлею, в 3 сажени; и гораздо великолепнее казался, нежели когда бы он из самого лучшего мрамора был построен, для того, что казался сделан быть будто бы из единого куска, а для ледяной прозрачности и синего его отцвету на гораздо дражайший камень, нежели мрамор походил».
Архитектура дома была изящной. Вокруг крыши тянулась сквозная галерея, украшенная столбами и статуями. Каждая комната дома имела пять окон со стеклами из тончайшего льда изготовленных. Оконные и дверные косяки были выкрашены краской под мрамор.
Возле дома выстроена из ледяных бревен баня, в которой даже париться можно было, как и обещал императрице Волынский.
Перед Ледяным домом поставлены шесть ледяных пушек и две мортиры, из коих даже стрелять можно было. У ледяных ворот дома красовались две статуи – ледяные дельфины. И оные дельфины из пастей открытых струи огня выбрасывать могли. Нефть подавалась особыми насосами, и Волынский сам был тем, кто сие спроектировал.
По правую строну Ледяного дома был сооружен из льда в натуральную величину слон. На нем сидел ледяной персиянин и еще два ледяных истукана стояли по бокам слона….
***
Императрица Анна Ивановна была восхищена увиденным. Особенно её поразило внутреннее убранство дома. Там были лавки, столы, скамеечки, стулья, камины, зеркала. И все это было изготовлено из льда. И в ледяных каминах, горели настоящим огнем ледяные дрова.
В клетках сидели ледяные птицы, на стенах были ледяные картины. На столах стояли ледяные канделябры.
Императрица подошла к статуе голого Адама и тронула его рукой.
– Неужто ледяной? – спросила она.
– В сем доме все изо льда делано, матушка, – ответил Волынский. – Даже у кровати стоящие ночные туфли и ночной колпак из льда изготовлены.
– Но статуи мужика голого и девки голой словно живые, Петрович. Дивно сие.
– Сии статуи ледяные были красками по моему приказу раскрашены. Изображают они Адама и Еву перед грехопадением, матушка. А не изволишь ли в баньке ледяной испариться? Уже все готово.
– Не шутишь? – императрица посмотрела на Волынского.
– Как можно, ваше величество. Сия потеха будет доступна всего несколько месяцев пока морозы держаться, государыня.
– Люба мне затея твоя, Петрович. Такого для меня еще никто не делал. Потому жалую я тебя. Можешь на доклады ко мне лично приходить, когда вздумается тебе. И прожекты твои об обустройстве империи моей посмотрю.
– Государыня, – Волынский пал на колени и приложился к пухлой руке царицы. – Я раб твой недостойный столь милостями твоими обласканный.
– Я жалую тех, кто служит верно! А нынче же веди в баню. Желаю в ледяной испариться.
Но далее предбанника Анна не пошла в тот день. Ей боязно стало в ледяной баньке париться. Зато императрица заставила своих болтушек ту баню опробовать. И с ними, пару поддавать, царица жениха будущего Квасника отправила. В те времена мужики и бабы на Руси вместе парились, и отдельных помещений предусмотрено не было….
Триумф Волынского был очевиден. Императрица была к нему особенно милостива. Это всполошило немецкую партию при дворе. Ежели императрица его проекты примет по переустройству империи то им места при дворе более не останется.
Но перепугало возвышение Волынского и многих русских, втайне мечтавших о том, чтобы Елизавету Петровну на трон возвести. Усиление Волынского усилит и партию Анны Леопольдовны.
Вот они коньюктуры придворные…
***
Год 1740, январь, 23-го дня. Санкт-Петербург.
На квартире архитектора Еропкина.
Петр Михайлович Еропкин обучался в Италии и потому ни одному европейскому архитектору не уступил бы в мастерстве строительном. С 1737 года он был главным архитектором утвержденной по высочайшему повелению Комиссии о Санкт-Петербургском строении. И теперь Анна Ивановна его своей милостью не обошла. Уж очень ей дом понравился, им изо льда строенный. Ему было пожаловано за то 5 тысяч рублей.
И думал нынче архитектор, что прав был Волынский, когда отговорил их от прямого участия в государственном перевороте в пользу Елизаветы. Может они и так власти добьются и Россию по-своему переустроят. Стоит много думать, прежде чем на решительные действия идти. Волынский в большой фавор входит и скоро регентом стать может и при нем Еропкин свой план по архитектурному переустройству столицы осуществить сможет.
Но прошлое не желало его отпускать, и толкало к эшафоту.
23 января 1740 года к нему на квартиру явился некий господин, который швейцару не представился, но сказал, что большую надобность до господина архитектора имеет.
Швейцар господина пустил, и рубль серебром за то получил. Многие теперь до господина Еропкина попасть желают. Как же! Самой императрице угодил.
Господин в передней сбросил шубу и меховую шапку. На нем был изящный малинового цвета кафтан, сшитый по последней парижской моде. Он заговорил с архитектором по-французски.
– Господин Еропкин?
– Да. С кем имею честь? – спросил архитектор на том же языке.
