Владимир Александрович Андриенко
Шут императрицы: Ледяная свадьба
– Вы меня не знаете? Но я бываю при дворе.
– И что с того. Я там бываю не столь часто.
– Маркиз де ла Шетарди, – представился гость. – Посол его величества короля Франции.
– Рад видеть вас у себя, маркиз, хотя не могу понять цели вашего визита. Неужели и вы желаете строить дом?
– Вы в квартире один? – спросил Шетарди.
– Да. Мой слуга ушел и до вечера его не будет.
– Это хорошо. Ибо дело к вам имею тайное. Не нужно чтобы кто-нибудь про это узнал.
– Но что за тайны вы собираетесь обсуждать, маркиз?
– Готовится свадьба в ледяном дворце, господин Еропкин. И та свадьба может вашей карьере при дворе поспособствовать.
Еропкин понял, о чем говорит маркиз. Шетарди желает возвести на трон Елизавету Петровну и ищет союзников для того среди влиятельных персон при дворе. Он хочет через него подорбраться к Волынскому. И Шетарди слышал о том, что сам Еропкин и его друзья симпатии к Елизавете имеют.
– Маркиз, я не хочу говорить о заговорах государственных. И мне нет дела…
– Не стоит лгать, господин Еропкин! Вы ненавидите Бирона, и я знаю о том. И вы сами, как умный человек понимаете, что спасение России в возведении на престол цесаревны Елизаветы.
– Но вы знаете, маркиз, что принцесса Анна Леопольдовна беременна, и она может принести младенца мужеска пола?
– Если это так, то при этом младенце утвердится немецкая партия.
– Сейчас никто не посмеет поднять голову против Анны. Все запуганы тайной канцелярией. Вы говорите опасные вещи, маркиз. И ежели про сии слова кто-нибудь прознает, то меня ждут застенки пыточные, а вас только из России вышлют.
–Я и не предлагаю вам сейчас выступать против Анны. Императрица больна и скоро умрет. Я говорил с медиком Елизаветы, коий императрицу не раз осматривал. И Жано Листок не сомневается, что год 1740-й станет для Анны Ивановны последним.
–Но тогда что вы хотите? – спросил Еропкин.
–Есть возможность избавиться от Бирона уже сейчас! – сказал маркиз.
–От Бирона?
–Да! И Свадьба в Ледяном доме самое подходящее для того время!
Еропкин задумался. Шетарди понял, что попал по адресу…..
***
Год 1740, январь, 23-го дня. Санкт-Петербург.
Жан де ла Суда и придворный капельмейстер Франческо Арайя.
Сеньора Франческо Арайя не удивил визит де ла Суда. Он подумал, что кто-то через его посредничество желает его капеллу в свой дом залучить для выступления приватного. Такое случалось часто. И платили Арайя за концерты весьма щедро.
Но де ла Суда пришел с иным предложением.
– Я не касательно концертов к вам прибыл, сеньор Арайя. Моя цель в ином. Я желаю вам помочь.
– Помочь мне? – спросил Франческо. – Я многими милостями от императрицы обласкан и в помощи не нуждаюсь. Да и кто вы такой дабы помощь мне предлагать?
– Я состою переводчиком и одним из секретарей при кабинете-министров. Ежели вы моего имени не расслышали, то я Жан де ла Суда.
– И мне понадобиться ваша помощь? Не смешите меня.
– Так ли сие, сеньор Арайя? – улыбнулся де ла Суда. – Но шут придворный Адамка Педрилло вам немало крови испортил и еще испортит. Не так ли?
При упоминании имени Пьетро Мира Арайя побледнел.
– Вы зачем явились, сударь? Вы желаете меня оскорбить?
– Я не хотел вас обидеть, сеньор Арайя. Я пришел помочь! Ибо мне как истинному почитателю вашего великого таланта больно смотреть на то, как шут над вами потешается.
Арайя внимательно посмотрел в глаза де ла Суда. Не издевается ли? Но тот был совершенно серьезен.
– И что вы предлагаете мне, господин де ла Суда?
– Избавление от вашего врага.
– Избавление? Но вы разве не знаете, кто стоит за шутом Педрилло? Сам светлейший герцог Бирон.
– Но вы же сами не раз пытались с ним расправиться, сеньор Франческо. И Бирон не столь опасен. Если все устроить хитро, то Мира исчезнет, и никому за сие ничего угрожать не будет.
– Я готов вас выслушать, сеньор де ла Суда.
– Мы заманим с вашей помощью Адамку в ловушку. И сделаем сие через два дня. Сами понимаете, что 28 января у государыни день рождения, и никто им заниматься во время праздников не станет. И его покровителю герцогу будет не до него.
– Это так, но заманить Педрилло в ловушку не столь просто. Он хитер.
– Мы используем отличную приманку.
Арайя засмеялся. Он столько раз готовил ловушки для Мира и столько раз его планы проваливались. А сей хлыщ думает столь быстро шута Адамку поймать.
– И что это за ловушка, сеньор де ла Суда?
– Сеньора Мария Дорио, – ответил тот.
– Что? Вы изволите шутить?
– Нет. Вы меня просто выслушайте и сами все поймете. Дорио не раз встречалась с Адамкой тайно в некоем доме на Мойке. И сигналом для того перстень с пальца Дорио служил.
– Я ничего про сие не слышал, сеньор! – вскричал капельмейстер.
– И это не удивительно. Сеньор Пьетро Мира осторожен. И про сие мало кто вообще знает. Так вот сеньора Дорио передает через слуг это кольцо Пьетро Мира и сие знак – что она в доме на Мойке ждать его станет.
– И что нам делать? – ничего не понял Арайя.
– Вам надобно кольцо у сеньоры Дорио добыть.…
***
Год 1740, январь, 24-го дня. Санкт-Петербург.
В ледяной бане.
Шутам было приказано от государыни париться сей день в бане при доме ледяном. С ними Анна в баню загнала молодых фрейлин своих, коие в качестве болтушек при ней состояли.
Отказалась идти в баню лишь Буженинова, хотя сама императрица уговаривала её попариться и помыться.
– Ты бы куколка, грязь то с себя смыла. Свадьба твоя в скорости, – предложила камчадалке императрица.
– А для чего мне то, матушка. Я для моего жениха и такая хороша буду.
Анна засмеялась. Она представила себе чумазую Буженинову рядом с Голицыным-Квасником. Это будет новое унижение для её врага.
– Да и ты, матушка, не столь любишь в воде бултыхаться.
Это был намек на то, что сама Анна во время своей болезни мылась редко, флаконами на себя духи лила, перед приемами придворными, дабы густой запах пота тела царского отбить. Но подобные слова могла сказать ей лишь её любимица.
– Мне чай не под венец, куколка, – спокойно ответила императрица.
– А мне хоть и под венец, да в баню бесовскую сию не пойду. Хоть режь меня, матушка. А вот Новокшенову стоило бы в бадье с водой утопить.
Карлица Новокшенова хлопнула в ладоши и заговорила:
– Бу-бу-бу, сидит ворон на дубу!
– А я велю её помыть, куколка. Пусть Юшкова за ней в бане и проследит, – императрица снова засмеялась. – Позвать сюда лейб-стригунью!
Юшкова явилась сразу же. Она находилась рядом с покоями государыни. Императрица строго приказала ей Новокшенову помыть и в бане попарить изрядно. А коли не захочет дура, то и силком на неё воду лить….
***
Пьетро Мира сидел на верхнем полке рядом с Балакиревым. Они плавали в клубах ароматного пара.
– Ох, и жар в ледяной баньке! – проговорил Балакирев. – Такое токмо в России и увидишь, парень.
– Странно все сие! Лед и жар. Все вещи несовместимые. Ан вот у вас совместили!
– То ли еще увидишь на свадьбе шутовской. Она на 6 февраля назначена, после именин матушки-государыни. Смотри-ка, Новокшенову приволокли. Не желает карлица мыться. Ан матушка захотела!
Балакирев указал на то, как рослые гвардейцы втолкнули в баню разоблаченную и верещащую карлицу. Её затем Юшкова за волосы схватила и заорала:
– Будешь мыться, дура безмозглая! То матушка государыня велела.
Юшкова была грузна и её голые телеса вызвали у Пьетро отвращение. Карлица Новокшенова была еще уродливее Юшковой, но в ином роде. В платье она была не столь страшна. Худое морщинистое тело, исполосованные прожилками вен ноги, спутанные засаленные космы на голове.
Мира не мог понять как это русские мужчины и женщины моются вместе. И спросил об этом Балакирева. Тот, не спеша, посмотрел на Юшкову и Новокшенову, усмехнулся, и ответил:
– То издревле повелось. А ты вон на молодых девок нагих смотри, Адамка. Смори, какие статные да грудастые. Лакомые кусочки. В каком еще царстве-государстве в Европах твоих можно вот так голых придворных фрейлин государыни поглядеть. Сам подумай. Веселая она наша матушка-государыня.
Балакирев указал Пьетро на фрейлин что плескались внизу у чана с горячей водой.
–И самая лакомая из них Варька Дмитриева. Столь красива девка. И на тебя она все зыркает. Вишь? С чего бы сие?
Пьетро и вправду заметил, что красивая длинноволосая девица смотрит в его сторону. И ему даже показалось, что она сделал ему знак рукой.
– Она при Анне Леопольдовне состоит в камер-юнгферах, – шепнул ему Балакирев. – И потому не говори с ней нынче.
– Но она мне знак рукой сделала. Или нет?
– Тебе, тебе. Потому и говорю, что не подходи к ней.
– Отчего же так? Коли она зовет то и подойти надобно, – по-русски ответил Мира.
– А ли не слыхал, что я тебе сказал? Она при Анне Леопольдовне состоит.
– И что с того?
– А то, что она кабинет-министру Волынскому служит. А стало не герцогу Бирону, врагу его. Понимаешь про что я, Адамка?
– Не совсем.
– С чего это ей говорить с тобой, коли она Волынскому служит?
– Дак голая женщина в бане не думает про то кому служит, Иван. Она про иное мыслит. Пойду. Неудобно заставлять даму жать.
– Как знаешь, – спокойно ответил Балакирев. – Я не хочу зла тебе, Адамка. Хоть и не доброхот я герцогу твоему, но тебе посоветую беречься нынче крепко.
– Трудно понять тебя, Иван. То ты готов мне помочь, то нет.
– Всякое бывает, Адамка, и жук свистит и бык летает.
– Пойду я. Сиди здесь один, Иван.
И Пьетро, обернувшись простыней, быстро спустился вниз к девушкам. Дмитриева не прикрылась ничем. Она была красива и наоборот выставляла свои прелести на показ. Она отбросила копну своих длинных цвета воронового крыла волос, дабы не прикрывали они груди её.
– Сеньор Пьетро Мира? Не вас ли я вижу? – спросила она по-итальянски.
– Да это я. И рад что вы говорите на языке моей родины.
– Синьор Пьетро, вас ждут сегодня в известном вам доме на Мойке.
– Ждут? Но кто может меня ждать? – спросил он.
Пьетро вначале подумал, что сама Дмитриева желает его заполучить на свидание с собой. Но потом встрепенулся. Откуда она знает про дом на Мойке? Там они несколько раз встречались с Марией. И об этом никто не знал.
– Вы сомневаетесь? Вот вам знак от женщины, что помнит о вас, – прошептала Дмитриева и протянула Пьетро перстенек.
Это был знак от Марии Дорио! Они давно договорились, что Мария будет посылать ему это кольцо, когда они смогут встретиться в том доме на Мойке. Но отчего она послала знак через эту женщину?
– Сеньор! Вы не примете знака от Марии? – спросила Дмитриева.
– Приму, но я подумал, что это странное место для передачи кольца.
– Иного времени я не нашла. К вам трудно подобраться. И за мной следили. А я обещала передать сие так, дабы никто не видел. Но не стойте более возле меня. На нас кое-кто уже смотрит. Она ждет вас в шесть часов вечера….
***
После шутов в ледяной бане решила попариться сама императрица. Она пришла туда в сопровождении горбатой Биронши, врача Рибейро Санчеса и своих служанок. Слуги при доме ледяном вычистили баню так, что никаких следов пребывания там шутов обоего пола не осталось.
Императрица быстро впадала в гнев, и гнев её был ужасен. Болезнь совсем испортила её характер. И потому все старались ей угодить.
– Снова вчера мне тягостно было, – проговорила императрица, когда служанки стали её раздевать. – Слышь, лекарь?
– Я увеличу дозу лекарства, ваше величество, – проговорил Санчес. – Но русская баня средство чрезвычайно полезное. И от бани вам станет легче.
– Тягостно мне от бани твоей, лекарь. В сию ледяную пошла интересу токмо ради.
– Все проявляется на сразу, ваше величество. Но близиться день для вас столь знаменательный. И я боюсь, вы снова позволите себе вино и жирную пищу. Того вам нельзя категорически.
– Вот заладил! Нельзя да нельзя. Сам знаешь, лекарь, что не люблю я сего слова «нельзя»! И не говори мне его более!
Лекарь поклонился императрице. Спорить с Анной он не хотел. В конце концов он её предупредил и свой врачебный долг выполнил.
Анна посмотрела на Бенингну Бирон и спросила её:
– Вишь, как меня обложили со всех сторон, Бенингна. Они все смерти моей ждут. И не боюсь я сильно костлявой, подруга. Но я должна видеть, как наследник мой народится. Я должна знать, что трон Ивановым наследникам достанется, а не Петровым. И пусть дядюшка мой Петр во гробе своем с досады переворачивается.
– Ты никогда не поминаешь его добром, Анхен, когда мы одни.
– А чего мне его добром поминать. Это он меня девку молодую за пьяницу герцога Курляндского замуж отдал. Сколь я его тогда просила, да в ногах его валялась. Никого не жалел дядюшка император. Ну дак я ему сейчас удружу. Племянница моя, девка плодовитая, и много нарожает детей для продолжения корня царя Ивана. И младенца, коли мальчик народится, я Иваном нареку.
– Но он будет слишком мал, Анхен. И если ты уйдешь, то что с ним станет? Ты про то подумала?
– Постоянно думаю, Бенингна. И про Лизку распутную все время думаю. Уж больно её гвардейцы почитают. И за что только? Никак не могу понять?
– Она дочь императора Петра, Анхен. За то только и любят её. И надобен будет верный человек при младенце.
– Про то и я ведаю, Бенингна. И про Волынского думаю. Он сможет власть за младенцем утвердить. Он корня русского старого. И за ним многие русские в империи пойдут. Волынский еще при дядюшке моем служить начал.
Бенингна закусила губу от злости после таких слов. Но сейчас наседать на царицу не стоило. Анну переубедить не столь просто. На сие требовалось время…
Глава 9
Ловушка.
Год 1740, январь, 24-го дня. Санкт-Петербург.
Пьетро в ловушке.
Мира явился в шесть часов в дом на Мойке и постучался условным стуком в двери. Ему сразу открыли. Но вместо старого слуги он увидел незнакомого человека. Это был совсем молодой человек.
– Здравствуйте, барин, – приветствовал он его. – Прошу вас. Барышня заждалась вас.
– А Семен где? – Пьетро успокоил угодливый тон молодого человека.
– Вчарась домой отпросился. В деревне у него сестра заболела. Вот и отпустили его. А меня заместо Семена взяли. Дак мне это не впервой, барин. Будьте покойны. Я-то сию службу знаю. Да и чего сложного то? Двери отворяй, господ принимай, да комнаты топи.
Слуга захотел помочь Пьетро снять шубу. Тот повернулся спиной. И тот же момент на него сзади навились и быстро подмяли под себя три дюжих молодца, взявшихся неизвестно откуда.
– Попался шут! – заговорил кто-то.
– Теперь не вырвешься.
Итальянцу скрутили руки за спиной ремнями и повернули его лицом.
– Узнаешь? – Мира увидел перед собой широкую плоскую рожу.
– Николи такого мерзкого рыла ранее не видал, – сказал он.
Незнакомец его кулаком за те слова приложил. И под глазом шута появился синяк.
– Ты шутить-то поостерегись. А то мы тебя в Неве утопить можем. В тулуп овчинный закатаем да прорубь опустим. Тогда там карасей смешить станешь. А меня ты видал и ранее. Я хотел тебя палкой отходить, да не получилось тогда.
– У дома моего ты был с капельмейстером? Помню, помню. И теперь понимаю, кто послал тебя. Сеньор Арайя.
– Про это тебе говорить не станем. А сейчас лежи без движения ежели не желаешь, дабы мы рожу тебе разукрасили.
Пьетро замолчал. Сопротивляться ему было трудно, и он понял, что всецело в руках этих людей. Его отнесли в подвал и там посадили на цепь. Двери закрылись, и Мира остался в полной темноте…
***
Год 1740, январь, 24-го дня. Санкт-Петербург.
Сеньора Мария Дорио.
Мария проснулась, и увидела, что на её пальце нет заветного кольца. Он вспомнила тот бокал вина, который преподнес ей Франческо Арайя, который был в тот день необычно с ней любезен и щедр на обещания.
Сам Франческо сейчас стоял с ней рядом. Он улыбался.
– Вы что-то потеряли, сеньора? – спросил он.
– Где мое кольцо? – она вскочила на ноги. – Что это значит? Это подарок государыни императрицы Анны Ивановны! Как смели вы, сеньор, тронуть его! – вскричала Дорио.
– Не стоит вам так кричать, сеньора. Кольцо вам вернут. Я взял его временно.
– Вы взяли? И вы вот так признаетесь в воровстве?!
– Я не сказал, что я его украл, сеньора. Я сказал – взял. И взял на время. Дабы одну известную вам особу выманить.
– Что? – Мария села на стул, не в силах более стоять.
– Я ведь обещал и вам, и вашему любовнику шуту, что посчитаюсь с ним. И теперь ему никто более не поможет.
– Вы хотите этим кольцом заманить Пьетро в ловушку?!
– Вы догадливы, сеньора!
– Но Пьетро станут искать! Ведь скоро день рождения государыни! И я все скажу императрице после концерта! И герцог Бирон также все узнает! – бушевала Дорио.
– Если бы все было так, то разве стал бы я вам все рассказывать? Нет, сеньора, Мария. Вы никому и ничего не расскажете! И будете находиться под замком в этом доме до февраля.
– Но мне петь на концерте в день рождения императрицы!
– Я выписал из Италии новую певицу. Это молодая Леонора Висконти из Пармы. И она вас пока заменит. Я скажу государыне, что вы заболели горлом и выступать не можете.
Мария снова вскочила со стула и бросилась на капельмейстера. Она попыталась его ударить. Но Арайя грубо схватил её за руки.
– Не стоит вам брыкаться, сеньора! Не стоит!
– Вы не посмеете, – простонала Дорио. – Не посмеете. Герцог Бирон вам не простит. Не простит…..
– Я это переживу, сеньора.
После этого капельмейстер засмеялся и покинул комнату Марии. Её заперли на ключ. И выхода не было…..
***
Год 1740, январь, 28-го дня. Санкт-Петербург.
Во дворце. День рождения государыни императрицы.
28 января 1740 года в день рождения императрицы Анны в Петербурге был праздник великий. Во дворце состоялся маскарад с фейерверком. А для народа были организованы гуляния. Город был украшен празднично. Ни один день рождения Анны доселе не праздновался так торжественно и роскошно.
Герцог Бирон в этот раз стоял не рядом с императрицей, как, бывало, всегда. Он находился среди придворных вместе со своей женой. Рядом с государыней у самого трона – кабинет-министр Артемий Волынский.
Для придворных это был знак того, что восходило новое «светило». Анна слушала его и улыбалась.
К Бирону подошел обер-гофмаршал Рейнгольд фон Левенвольде.
– Ваша светлость, – обратился он к Бирону. – Мы все скорбим вместе с вами.
– Вы о том, что я не рядом с императрицей, Рейнгольд?
– Да, герцог. Мы хотим видеть там вас, а не Волынского! И я, и все курляндские дворяне при дворе. Да и не только курляндцы. Но и другие иностранцы за вас.
Бирон понимал, что усиление Волынского больно ударит по многим. Волынский ликвидирует немецкую партию. И он все больше и больше входил в силу. А что будет после свадьбы шутов в Ледяном доме? Его влияние еще больше усилится!
Бирон решил «подлить масла в огонь».
– Я собираюсь уехать из России, Рейнгольд. В Митаву. Сложу с себя должность обер-камергера русского двора и останусь только герцогом курляндским.
– Ваша светлость! – Левенвольде умоляюще посмотрел на Бирона.
– Но вы же со своим братом некогда желали отодвинуть меня от трона? Вот ваше желание и сбылось.
– Что было, то было, ваша светлость. Стоит ли нам ссориться далее? Не пришло ли для нас время объединиться? Всем немцам при дворе. Мы желаем, чтобы вы стали регентом!
Бирон улыбнулся и отошел от Левенвольде…
***
Конфиденты Волынского был счастливы. Все получалось так, как они желали. Кабинет-министр поднялся выше Бирона. Императрица подолгу с Артемием Петровичем беседовала и его совета стала спрашивать. В делах кабинетных без него уже обойтись не могли, и даже Остерман стал Волынского побаиваться.
Еропкин держал свое свидание с Шетарди в тайне от Волынского. Он рассказал о плане маркиза лишь де ла Суде. И то, потому токмо, что в помощнике нуждался. Ему надобно было Адамку устранить на время, и де ла Суда ему в этом помог.
Сейчас архитектор и де ла Суда переглянулись. Педрилло при дворе не было.
– Ты точно уверен, Жан, что Адамка из того места не вырвется? – тихо спросил Еропкин.
– Да. Люди его скрутили верные.
– Твои?
– Зачем мои? Я для того людьми капельмейстера сеньора Арайя воспользовался. Он мне их уступил с большим удовольствием. И продержат они его до 8 февраля.
– Этого достаточно, Жан.
– Но ты так и не сказал, зачем сие надобно? Что нам в сем шуте?
– Он не должен попасть на свадьбу в Ледяном доме, Жан. Пока с тебя этого хватит. А про остальное потом узнаешь. Но это нашему Артемию на пользу.
***
Все гости много пили вина в этот день. Анна не любила, когда кто-нибудь мало пил в её день рождения. На такого человека она смотрела с подозрением. И дабы выказать уважение к государыне – надобно было надраться до потери сознания. Вот и надиралась и князья именитые, древностью рода блиставшие, и новоиспеченные графы, и офицеры гвардейские, и даже невинные фрейлины не один раз к бокалу прикладывались.
Шуты в это день много резвились и дарились, желая императрице угодить. Лакоста, король самоедский, колотил Кульковского и Апраксина. Те в свою очередь набрасывались на Лакосту. Балакирев дергал Квасника и старого Волконского, но той веселой чехарды, что заладилась у Лакосты у него не получилось.
Буженинова как всегда сидела у ног императрицы с Новокшеновой и арапчатами. Авдотья Ивановна внимательно слушала, что говорил императрице Волынский.
– И после венчания в церкви, матушка-государыня, тех шутов мы в Манеж светлейшего герцога Бирона доставим. Там и будет пир свадебный раскинут. И молодые от стола пиршественного к дому ледяному отъедут. И там в спальне ледяной уединятся.
– В спальне? Ты в уме ли, Петрович? – Анна посмотрела на Волынского. – У моей Авдотьи в моем дворце и теплые покои имеются. Шутка ли пролежать на кровати изо льда да на подушках ледяных. Квасника я бы так с радостью уморила. Пусть дохнет семя Голицынское. Но куколку – нет.
– Но в том и все веселье, матушка, – настаивал Волынский. – Сама посуди, для чего дом сей строен. И для чего там и кровати, и подушки изо льда деланы? После свадьбы надлежит молодым в ледяной спальне ночь провести! А ежели Квасник там без супруги своей будет? Что в том за радость?
– Ох и шутник ты, Петрович. А еще говорят, что я сердцем жестока. А ты вот много опаснее меня. Так? – Анна засмеялась.
– Что ты, матушка-государыня, ты у нас ангел чистый. Кто тебя в жестокосердии упрекнет? А я шутов в Ледяной дом на ночь посылаю не от жестокости. Пусть они хлеб свой отрабатывают. Пусть потешат тебя как надобно.
– Ладно, Петрович! Там видно будет, кто и где заночует. Свадьба шутовская не нынче.
***
Буженинова сделала вид, что ничего не слышала. Она тихонько юркнула вниз по ступеням, ибо трон государыни стоял на возвышении. Поняла, что для нее и для Квасника уготовил Волынский. Да плохо кабинет-министр знал Авдотью Буженинову лейб-подъедалу императрицы всероссийской.
***
Анна продолжила болтать с кабинет министром своим.
– Остерман жаловался на тебя, Петрович. Говорит вице-канцлер, что проект твой о поправлении дел государственных, опасен для империи. Чего написал то там?
– Про то я намеревался вам, ваше величество, доложить особо, после праздников. Но ежели Остерман уже нажаловался. То я скажу. Мой проект названием имеет такое: «О поправлении дел государственных в империи Российской, для улучшения управления оной». И сей проект токмо пользу России принесть может.
– Чего разгорячился, Петрович? Не сердить. Я прочитаю твой проект и все с тобой про то обсудим. А на вице-канцлера не серчай. Знаю я, что не любите с ним друг друга. Я вас примирю.
– На милость, вашего величества, уповаю, – Волынский склонился и руку царице поцеловал.
– Шуты мои сегодня расходились, Петрович.
Волынский посмотрел на чехарду, устроенную Лакостой, и спросил у Анны:
– А что я не вижу здесь Педрилло, матушка-государыня?
– Дак здесь должно быть где-то. Адамка первый среди шутов моих. Али все серчаешь на него, что он тебя в покоях герцога Бирона от побоев пииты нашего Тредиаковского удержал? Брось, Петрович.
– Я не сержусь на шута, матушка. Но среди шутов его не вижу. Может, не пришел он во дворец на праздник твой?
– Того быть не может! Всем шутам должно было прийти! Надобно найти его среди гостей. Эй! Ванька!
Императрица позвала Балакирева.
Тот кубарем подкатился к трону и спросил, вскочив на ноги:
– Звала меня, матушка?
– Чего это я Адамку не вижу? Где он?
– Да и я его не видал сегодни, матушка. Не было его во дворце.
– Как не было? – Анна престала улыбаться. – Как смел он не явиться на службу!
– Дак, рази я сторож ему, матушка? – пожал плечами Балакирев.
Волынский про себя улыбнулся. Вот и отомстил он врагу своему среди шутовской кувыр коллегии. Не мог знать кабинет-министр, что это его друг Еропкин и его друг де ла Суда постарались.
Настроение императрицы сразу заметил герцог Бирон и приблизился к трону. Он низко поклонился Анне и произнес:
– Если, вашему величеству, угодно видеть шута своего Адамку, то сие невозможно. И не стоит вам, государыня, посылать гвардейцев в его дом. Я много раз уже и без вас то делал. Шута там нет.
– Тогда, где же он, Эрнест? – спросила Анна. – Как посмел не явиться во дворец в день торжества моего?!
– Я хорошо знаю Адамку, ваше величество. И он просто так не явиться не мог. Может, это господин Волынский тому поспособствовал? – герцог посмотрел на кабинет-министра.
– Что? – вскричал Волынский. – Что сие значит, герцог? Вы меня в чем-то обвиняете?
– Да! – громко бросил врагу Бирон. – Вы имели столкновение с ним в моей приемной, где позволили себе неслыханную дерзость под гербом моим моего человека побить! И сейчас изволите сего шута перед государыней чернить!
– Герцог! Вы оскорбляете меня перед государыней! Не пристало нам сориться в день праздника её величества!
– Эрнест! Прекрати! И ты, Петрович не кипятись! – вмешалась императрица в ссору. – Чай сегодня праздник мой и всем веселиться надобно. Бог с ним с шутом. Потом разберемся, где он был. А сейчас никаких скандалов!
Бирон смерил Волынского ненавидящим взглядом, поклонился Анне Иванове, и отошел от трона.
***
Буженинова между тем подкралась к архитектору Еропкину и за портьерой спряталась. Там архитектор имел разговор с некой персоной. И в персоне сей узнала шутиха самого маркиза де ла Шетарди, полномочного посла Франции в России.
Говорили она по-французски, и шутиха того языка не знала, но имя «Бирон» неоднократно слышала и поняла, что готовится что-то против герцога…
***
Обер-гофкомиссар ея императорского величества Лейба Либман был на празднике во дворце. Но его волновало одно – где шут Пьетро Мира. Сам он сбежать не мог, а значит, его кто-то похитил. Именно похитил, ибо тело шута найдено не было.
Либман осмотрелся и подумал, кто из шутов может знать о судьбе Адамки. Может Лакоста? Нет. Либман сразу отмел это предположение. Лакоста не тот человек, который может сие знать.
Волконский и Квасник вообще не фигуры в кувыр-коллегии.
Кульковский? Этот может знать! Верткий и пронырливый человек. Все подмечает. И до денег жаден. Такого можно купить.
Либман почувствовал, как его кто-то дернул за рукав. Он обернулся и увидел рядом камчадалку Буженинову, любимую шутиху государыни.
–Пока нас никто не видит, хочу говорить с тобой, – важно заявила шутиха.
Лиман кивнул в знак согласия и сказал, чтобы Буженинова шла к покоям герцога Бирона….
***
Год 1740, январь, 28-го дня. Санкт-Петербург.
Во дворце. Либман и Буженинова.
Авдотья Ивановна уселась в кресло и её маленькие и короткие ножки смешно по-детски свесились вниз. Либман сел рядом на стул и приготовился слушать шутиху. Банкир хорошо понимал, какую силу имеет при дворе эта женщина.
– Ты человек Бирона, жид. Я про то знаю, – начала Буженинова. – Никогда бы к тебе не пошла, да нужда заставила.
– Нужда? – усмехнулся Либман. – Да вас так любит царица, что разе могут быть у вас нужды?
– И что с того? Жалует царь, да не жалует псарь. Слыхал, как у нас говорят? Так вот, я помогу тебе, а ты поможешь мне.
– Готов на то, сударыня. Но чем могу я вам помочь?
Буженинова рассказала о затее Волынского, оставить их в Ледяном доме на ночь.
– Меня сие не устраивает. Я помирать не собираюсь. Я собираюсь стать княгиней Голицыной и не на едину ночь, а на годы. Но морозы стоят лютые и ту ночь нам не пережить. Помоги мне. А я за то помогу тебе и твоему герцогу свалить Волынского. Тем более, что отныне он враг мне по гроб мой!
– Вас оставят в Ледяном доме? Императрица пойдет на сие? – удивился Либман.
– Пойдет. Слишком матушка-государыня благоволит к Волынскому. И пойдет на то. Волынский постарается нас до смерти уморить в том доме.
– Я помогу вам выжить. То для меня не трудно, госпожа Буженинова. И я сделаю, так что ночь в ледяном доме вы переживете, и ничего с вами не станется. Но затем мы с вами возьмемся за Волынского.
– В том клянусь тебе, жид! Я помогу тебе довести кабинетного министра до плахи, где ему самое место. А пока, скажу тебе, что против твоего герцога наладили заговор.
– Заговор?
– Да. Волынский, затеял убрать Бирона. Его человек Еропкин с Шетарди болтал о чем-то. Я их квакания не разумею и потому сказать, про что они говорили, не могу. Но Бирон им мешает.
– Но что они задумали?
– Во время свадьбы моей с Квасником, они его убить попытаются. Лучше Ледяного дома для того дела места не найти. Разумеешь?
– Пожалуй, что сие так. Я бы на их месте так бы и поступил. Ну а вас я спасу. И вас и вашего мужа.
– Помни про свое обещание, жид, и я своего не позабуду.
Так Либман получил поддержку Бужениновой. А он хорошо понимал, кто фигура, а кто нет в придворной борьбе…
