Владимир Павлович Винник
Бессрочная осень
«Верно говорят в народе: «Как бедному жениться, так и ночь коротка», – думал он про свое непростое положение.
3
Первый обход для него начался со следующего утра. К нему вошли сразу три женщины. Одна из них, самая молоденькая, была ему уже знакома, это мед. сестра Марина, устраивавшая его вчера в палату.
– Здравствуйте! Как вы тут устроились? – начала разговор самая старшая, которой было наверно чуть больше сорока лет, но выглядела на все пятьдесят. Постоянные операции и дежурства сделали свое дело, наверно!?
– Спасибо, хорошо! – поблагодарил за заботу Сергей Николаевич.
– Я заведующая хирургическим отделением Надежда Ивановна, – представилась она, – а это моя коллега Любовь Ананьевна, будет вашим лечащим врачом, – обратила его внимание на молодую, среднего роста красивую женщину, лет тридцати.
– Здравствуйте! – приветливо на представление отозвалась та.
– Так что прошу, как говорится, любить и жаловать, – продолжила общение Надежда Ивановна, – а мы со своей стороны постараемся обеспечить вам максимум внимания, чтобы поправить ваше здоровье. Ну а с Мариночкой вы уже явно знакомы, прошу не обижать прелестное создание, – та мило улыбнулась Сергею Николаевичу. – С сегодняшнего дня и займемся вашим здоровьем. Начнем с общей терапии и анализов, ну а дальше все по плану, – обратилась она уже к своей коллеге Любовь Ананьевне. Та согласно кивнула головой. – Покажем вас и нашей профессуре в свое время, посмотрят все «узкие» специалисты, одним словом, постараемся вас по максимуму оздоровить. Засим спасибо за внимание, молодой человек!
– Спасибо вам, – он встал со стула, и врачебная чета вышла из палаты.
В обращении с больными у Надежды Ивановны было столько простоты и доброты, одним словом труженицей была еще той. Вторая назначенная ему лечащим врачом Любовь Ананьевна не отставала и старалась подражать первой во всем в обращении с больными.
Надежду Ивановну и Любовь Ананьевну больные очень уважали и их так меж собой и называли: наша Надежда и Любовь, обе кандидаты медицинских наук.
4
Сергей Николаевич был из тех самоорганизованных молодых людей, в которых деловитость и порядочность подчеркивалась во всем, и он всегда понимал то положение, в котором невольно оказывался, но сейчас попал в такую жизненную ситуацию, что ему трудно было обрести уверенность в себе, что дальше будет, и он как никогда нуждался в чьей-то помощи и сочувствии. Озабоченный мыслями о своем непростом положении, вышел из палаты и не без крайнего любопытства к неведомому житию-бытию своей жизни, которая ждет его здесь впереди и к которой надо привыкать, пошел по коридору. Двери у палат были приоткрыты, и он невольно бросал свой взгляд на находящихся в палатах. Не во всех были заполнены места. Всегда одно, а то и два места, судя по заправке, из четырех имеющихся пустовали. Дойдя до остекленной перегородки следующего блока отделения уже было повернул обратно, но тут через открытую дверь услышал знакомый голос тети Дуси, вышедшей из какой-то комнаты со своим орудием труда:
– Ну-ка, быстро в палату.
Он увидел, как на ее окрик во весь дух пролетел впереди знакомый, как ему показалось, мальчуган Марат, скрывшийся за какой-то дверью.
– Где оно там, у черта, больное, – на его прыткость ворчала себе под нос тетя Дуся, заходя в очередную палату.
Пройдя по коридору к двери, куда так стремительно занесся ретировавшийся ребенок, он увидел Марата, уже лежавшего на заправленной постели и перед девочкой проделывавшего причудливые чудеса ловкости и степени реакции, ловя подбросанные в воздух пилюли ртом.
Девочка при этом заливалась смехом:
– Марат, они ведь горькие.
Она первая увидела Сергея Николаевича, стоящего по ту сторону приоткрытой двери.
Оторвавшись от созерцания очаровательных проделок Марата взглядом указала ему на дверь.
– Дядя Сережа, проходите! – вскочив с кровати, он бросил свое занятие.
– Здравствуйте! Видишь, Маратик, как и обещал, принимайте гостя. А ты, стало быть, Оля, – обратился он к девочке, – неплохо вы здесь обустроились, уютно!
Широкие раскрытые блестящие голубые глаза Оли смотрели на Сергея Николаевича, та беспокойно окидывала углы палаты. Вялая, несколько желтоватая кожа девочки обтягивала худые очертания лица, прямой пробор разделял ее русые волосы на две половины. Губы были сухи, а под глазами тени. Лицо, в общем, выражало усталость от привычного постоянного недомогания. Им овладело неудержимое желание бежать куда попало, чтобы только не видишь эти болезненные глаза, при одной мысли, что из-за «недостаточности» какой-то там сердечной мышцы эти глаза могут угаснуть навсегда. Она глядела во все большие глаза на него и пыталась улыбаться. Мысль о страдании этого невинного существа с русыми косичками и большими голубыми глазами вдруг ужаснула его:
«Господи! Кто будет любить… »
С этого дня они стали посещать его уже вдвоем, и он ублажал их разными причудливыми рассказами и из использованных систем – трубочек делал им всякие поделки. Всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви он перенес на этих двух детей, и этого не могли не заметить женщины из соседней с Сергеем Николаевичем палаты, которые были знакомы с этими детьми еще раньше.
– Здравствуйте! – появилась в дверях его палаты молодая женщина, голос и смех которой он чаще всего и слышал из соседней палаты.
– Оля, Марат, вы и тут уже успели быстро перезнакомиться, – обратилась она к детям.
– Мы у вас здесь по соседству, я Мария, – обратилась она к Сергею Николаевичу.
– Я понял. Сергей Николаевич, здравствуйте! – ответил он.
– Сергею Николаевичу, может, отдохнуть надо немного, пойдемте, детки, я вас провожу.
– Мы пойдем, дядя Серёжа, – ответил за обоих Марат.
– Ну давайте, потом договорим.
Мария увела детей.
« А она приятная во всех отношениях женщина», – подумал он про Марию.
Высокая, красивая, стройная женщина из какой-то деревни. Если бы не ее часто употребляемый в разговоре фольклорный говор вперемешку с русским и хохлацким, который он слышал по соседству, спокойно могла сойти за интеллигентную женщину, которой можно было увлечься.
«Чего это я так разболтался и болезненно размечтался?» – подумал он.
5
Лечение началось, как прежде, с уколов и капельниц.
– Вас надо сначала подкормить, прежде чем определиться с операцией, – говорила ему лечащий врач. Приятная во всех отношениях молодая женщина. Она нравилась всем больным прежде всего своим спокойствием, рассудительностью и лишенной, как им казалось, всякой строгости, лицо ее всегда было приветливо.
За первую неделю пребывания в клинике Сергея Николаевича посмотрели также все «узкие» специалисты – таков порядок, и каждый вроде не выказывал никаких особых опасений по своей части. Затем его долго держали в рентген кабинете. Врачи смотрели и иногда тихо о чем-то говорили, употребляя латинские слова, которых он не понимал. Шел уже к концу сентябрь, но по-прежнему стояло тепло, как летом, и в палатах весь день окна держали все еще открытыми.
С улицы бился о шторы ветерок, шелестя листьями клена и тополя. В палату доносится слабый шумок где-то носившихся по городу машин…
– У вас есть спички? – находясь у окна, услышал Сергей Николаевич голос Любовь Ананьевны, стоявшей в дверях в четверть оборота.
– Нет! Я не курю.
– О, господи! Пока спустишься вниз, – раздраженно произнесла она…
– А вы проходите. Курите здесь у меня в палате, окно ведь открыто. А спички я вам сейчас организую.
Он мигом выскочил из палаты, а она молча, не думая, прошла к открытому окну. На подоконнике стояла пепельница, поскольку, видимо, в силу важности пребываемых в этой палате пациентов, разрешилось здесь курить.
– Вот, пожалуйста, – воротясь, зажег спичку и дал ей прикурить.
– Спасибо!
С минуту молчали. Затем он улыбнулся, вспомнив что-то, по-видимому, забавное.
– Был как-то по туристической путевке в Югославии, – начал он, – так там Гид нас предупредил, чтобы не просили у местных жителей прикурить спичку. У них это слово означает, одним словом, ругательское слово.
Она мило улыбнулась, посмотрев на него.
– Я от кого-то это уже слышала.
– Ваш муж тоже здесь работает? – как можно тактичнее спросил он про ее замужество.
– Нет, – ответила она, – у меня нет мужа, живем вдвоем с дочерью, дошкольницей.
– Простите! – он виновато опустил глаза
Она глубоко затянулась сигаретой и, выпустив клуб дыма, продолжила:
– Бывший муж тоже хирург, учились на одном курсе, у них в семье это наследственное. Это у меня мама продавщица, а отец шофер, – не без иронии сказала она. – После нашей женитьбы, против которой естественно была свекровь, относящая себя к «голубой» крови в пятом поколении, свекра вскоре перевели в Москву. Он военный хирург – полковник и потащил за собой сыночка, – моего благоверного, устроив ему там теплое местечко, – она опять глубоко затянулась сигаретой и, выдохнув, продолжила. – По два – три месяца не виделись в первый год отъезда, а затем и вовсе забыл про нас с дочерью, прислав нам развод. Вот такая банальная история.
– Я вас никогда не бросил бы, – вырвалось у него непроизвольно, и он смущённо отвел от нее взгляд.
– Простите, я что-то разоткровенничалась, – почувствовав в его словах что-то интимное, неловко улыбнулась.
– Ну что вы! Я вас понимаю. Надо же кому-то излить свою пережитую когда-то боль души. Сам когда-то был обманут близким человеком.
– Да-а, было в пору мне тогда не только закурить, но и спиться, благо спирта в отделении немерено, – она через силу улыбнулась, затушив сигарету. – Спасибо за компанию и сочувствие.
– Заходите, Любовь Ананьевна, «покурить», – бросил он ей вслед. Она не оборачиваясь махнула рукой.
«Судьба бывает так причудлива, но, к сожалению, не ко всем благосклонна», – подумал он, глядя ей вслед.
6
Шел уже октябрь месяц.
Раз в неделю обход делал профессор Петр Андреевич со своими ассистентами и лечащими врачами. Он в сопровождении своего ассистента Владимира Викторовича, молодого хирурга, зав. отделением Надежды Ивановны и лечащего врача Любови Ананьевны первый раз посетили палату Сергея Николаевича. Петр Андреевич, на вид совсем еще был не старый, но правда за пятьдесят, и чувствовалась в нем какая-то озабоченность и усталость. Он нравился всем больным больше всех врачей, потому как вызывал у них чувство знающего свое дело человека.
– Ну-с, что тут у нас, здравствуйте! – подойдя к Сергею Николаевичу, обратился он не к нему, а к зав. отделением.
– Сейчас процедуры, анализы, результаты исследований будут чуть позже, – заученным языком отрапортовала Надежда Ивановна.
– Хорошо. Продолжайте наблюдение. Настроение как? – обратился он, наконец, к Сергею Николаевичу. – Как процедуры переносите, что-нибудь беспокоит или не устраивает?
– Да нет, все хорошо. Грех жаловаться.
– Ну вот и прекрасно. Немного еще понаблюдаем за динамикой изменения процессов в организме от действия лекарств и потом уже пойдем дальше.
Они вышли.
Проводив профессора, Надежда Ивановна, возвращаясь в ординаторскую и проходя по коридору своего отделения, из-за приоткрытой двери услышала женский смех и, не удержавшись, заглянула туда.
– Здравствуйте, девочки. Я слышу ваши жизнерадостные нотки выздоровления, это хорошо!
– Надежда Ивановна, – начала Мария, едва та переступила порог, – ну шо у нас за медицинское обслуживание в советском государстве?
– А что случилось, что такое? – удивилась она.
– Ну як шо. Вот полюбуйтесь, – она ей продемонстрировала в руке пустой маленький пузырек с узким горлышком, граммов на сто, – принесла сестричка, шоб ей пусто було, говорит, сдайте мочу на анализы. Я шо вам шнайпер (снайпер). Вы уж там скажите девчонкам.
– Хорошо, не волнуйтесь, я разберусь.
– Да уж будьте так добры.
– Нестерова, к телефону, Маша! – заглянула в дверь санитарка тетя Дуся.
– Надежда Ивановна, так я пойду?
– Идите!…
Минут через десять Мария вернулась в палату.
– Ну как там дома, Маша? Все в порядке, как там дети? – спросила одна из женщин, видя удрученный ее вид.
– В порядке, в таком порядке…от дав Бог мужика, – присев на кровать, начала она, – ага, звонить, спрашивает, Маша, куда быка девать, в череду-то уже перестали скотину гонять. До соседа, кажу, отведи, в сарай постав, вин тоби еще спасибо скажить.
Морозы уже по ночам, а он скотину не знает куда определить, о господи! Дети, спрашиваю, в школу ходят. Та говорит, ходят куда-то. Так ты ж, бисова душа, поинтересуйся, в школу зайди, в дневники хоть раз к детям загляни, а то выучатся детки, як их батька: ни положить, ни поставить. Наступило в палате недолгое молчание.
– Сама выбирала мужика-то, – наконец отозвалась та же женщина.
– Выбирала, – Мария усмехнулась, вспомнив прошлое, – як только после школы в руки аттестаты взяли, мы с ним у вечери за село в канаву побежали, та и бракосочетались, вот и весь выбор.
– Зато сама говорила, не пьющий мужик, на работе передовик, деньги все до копеечки приносит домой, не то что некоторые, – выговорилась другая женщина.
– Шо правда, девчата, то правда, так ничего мужик, но все делается из-под палки. Пока не скажешь пару «ласковых» слов, дело с места не сдвинется. За день другой раз так вымотаешься, шо уже ничего не надо и билый свет не нужен. К вечеру упадешь на кровать, и все уже – ничего не хочется. А это мурло тут як тут, под бочек моститься, – по ее лицу пробежала легкая улыбка, и она, потянувшись, прилегла, продолжив. – А як потом ножки раздвинешь, та то шо вам, тетка, было непотребно, тут в самый раз!
– Маша! Вот скаженная, – отозвалась одна из женщин.
По палате прокатился смех
7
У Сергея Николаевича стала все чаще появляться Любовь Ананьевна и каждый раз, пройдя в палату, вынимая из кармана сигареты, кокетливо роняла:
– У вас есть спички, – и сразу же иронично, – ах да, я все забываю, что вы не курите.
– Скажу друзьям, чтобы следующий раз принесли блок сигарет и спички, – благосклонно отреагировал он на ее иронию.
Он заметил, что возбуждает у нее некоторое живое любопытство. Оба с минуту молчали, он, сидя на стуле, она с сигаретой у окна.
– Послушайте! – вздохнула она. Отчего вы так сегодня грустны? Отчего так не разговорчивы? Дама все же посетила вас, или вы не польщены, раз все молчите!
– Странная вы женщина, Любовь Ананьевна! В моем-то положении устраивать какие-то интрижки, если вы об этом, – и чтобы не обидеть ее, тут же продолжил. – Впрочем, я подумаю. Соберу все силы моей души в один комок и может тогда…Однако, я не совсем здоров, Любовь Ананьевна!
– Да-а! – протяжно, как бы вспомнив зачем пришла. – Ваши обследования уже идут к концу. Кровь у вас в порядке, хватает и белка и кальция. Предстоит не сегодня-завтра последняя консультация у профессора, – она сочувственно посмотрела ему в глаза и, отвернувшись к окну, тихо проронила:
– Скорее всего, операции не избежать.
– Спасибо за откровение и заботу, Любовь Ананьевна.
– Чего уж там, – опять глянула ему в глаза. – «Может быть, ценою счастья я спасу этого человека», – подумала она и тут же прямо:
– «Спасибо» не отделаетесь, дорогой!
– А что еще, – несмотря на мрачную перспективу, которую она обрисовала, улыбнулся. По ней было видно, что хочет что-то еще сказать, но колеблется. Но вот, затушив сигарету, обидчиво проговорила:
– Ну и мужики пошли. Не знают что нужно…
– Люба, дорогая! – Ты что серьезно? – он впервые обратился к ней на «ты».
– Уже дорогая! Вы делаете успехи молодой человек, – опять не без иронии сказала она, и сверкнув на него глазами, направилась к выходу.
«Этого мне еще недоставало, – подумал он, – а может, и правда того… Кто его знает, чем закончится мое здесь пребывание».
8
Как всегда с наступлением очередного дня наступают и очередные больничные будни.
Все обитатели палат разбрелись после завтрака по своим углам в ожидании обхода лечащими врачами и консультантами. Обход в «профессорский день» возглавлял на этот раз не сам профессор, а его ассистент Владимир Викторович с лечащими врачами…
Они вошли в палату Сергея Николаевича. В отличие от Петра Андреевича с приятным выражением лица, Владимир Викторович всегда был с сухим, ничего не выражавшим лицом, прикрытым большими линзами очков. Он также сухо поздоровался, и как бы невзначай Сергей Николаевич у него поинтересовался:
Долго еще будут меня мучить-исследовать?
Вы сколько уже находитесь здесь? – спросил тот.
Больше трех недель, – ответила за него лечащий врач.
Ну, – он пожал плечами, – исследование и подготовка двадцать- двадцать пять дней. Стало быть, уже скоро окончательные результаты к операции, – проговорился он.
«Операция все-таки», – промелькнуло в голове Сергея Николаевича в подтверждение Любиных слов.
Да вы не волнуйтесь, такая операция, как предстоит вам, уже делалась сотню раз, и все успешно!? – поспешил успокоить его, глядя на его несколько растерянный вид.
Спасибо за надежду, – проронил Сергей Николаевич.
Все будет хорошо, – на его сухом лице появилась гримаса слабой улыбки.
Они вышли, оставив ему надежду на выздоровление. Зашли в соседнюю палату.
– Доброе утро, – начал Владимир Викторович, войдя со всей свитой в женскую палату, – как себя чувствуем, – обратился он ко всем разом…
– Эх, доктор! – облегченно вздохнув, Мария присела на угол кровати, – как ваш обход, сердечко так и клокочет, так и клокочет, ну нету ему, бедному, места у груди, – она распахнула халат.
– Мы сделаем вам еще раз кардиограмму, сказал он, смущенно отводя взгляд от ее обнаженной груди.
– Кардиограмма, это хорошо, – продолжила Мария, – но тут, понимаете, нужен особый индивидуальный подход и методы лечения неординарные, поскольку особый случай, хотя, – она слегка махнула рукой, – всем давно известные.
– Маша! – одернула ее одна из женщин по палате.
– Будем думать, – скромно ответил ассистент на розыгрыш Марии.
– Думайте, на то вы и доктор, – вздохнув, трогательно искоса посмотрела ему в глаза. Он в сопровождении коллег направился к выходу, и, только взялся за ручку двери, за спиной послышался тонкий напевающий голос Марии.
– Отцвели уж давно, – затем уже с участием всех женщин палаты за закрытой дверью прогремело, – хризантемы в саду…
Послышался многозначный женский смех.
– А вы делаете поразительные успехи у женщин, молодой человек, – с некоторой иронией сказала Надежда Ивановна. Он ехидно улыбнулся.
9
То что Сергей Николаевич был добрым, умным и искренним человеком, это Любовь Ананьевна сразу поняла и охотно видела их приятные отношения. Она любила бывать у него, опрометчиво бросаясь к окну покурить. Любила его философию, когда рассуждал о смысле жизни. Должно быть, полюбила и его самого? Но в этой любви было что-то неудобное, – неудобным была, наверное, его болезнь. Она тоже чрезвычайно нравилась ему, и всегда при виде ее он рисовал в своём воображении в своих объятьях эту красивую женщину.
«Жизнь скоротечна, непредсказуема и в чем-то даже страшна, – думал он, глядя на нее, стоящую у окна, – так что надо бесцеремонно брать от нее все, что можно».
Он молча подошел к ней, обнял и стал целовать ее брови, виски, шею…
– Я прокляну тебя, если останусь одна в эту ночь, – сказала она перед тем как уступить ему губы. Ее слова были сердиты, но глаза были полны самой нежной, страстной любви.
Сергея Николаевича томило очаровательное чувство. Разве он мог знать, что будет обнимать, целовать, прижиматься к ее роскошному телу. Ему стало немного даже страшно от своего блаженного состояния – случайного счастья. Давно они уже не переживали таких восторгов. В их обоюдной любви не было никаких разговоров об их общем будущем.
– Вот мы дали волю чувствам, – начал он философствовать, – открыли ворота каждый к своему сердцу, а сердце – это ведь не проходной двор. Но может случиться так, что одно из них перестанет биться, не станет его. Останется в другом только память – память любящего сердца. Мы живем, а зачем живем, зачем любим, чтобы в одно время уподобиться просто животному и пропасть, – он замолчал, задумался. Она смотрела пристально на его задумчивое лицо, и он, уловив на себе ее взгляд, посмотрел ей в глаза. Глаза у него были грустные, искренние и немного испуганные, как будто он уже чувствовал, что ждет впереди его страшное-непредвиденное. Он смотрел ей в глаза и продолжил своим умоляющим голосом:
– А, может, любовь для того и дана, чтобы что-то осталось после человека.
– Останется! Философ ты мой, – и стала целовать его в щеки, в лоб, и он почувствовал слезы на ее ресницах…
Часа в три ночи они проснулись. Она оделась, поцеловав его, собралась уходить. Он стоял в дверях, пока она не скрылась в конце коридора.
« Бог всегда дает тому штаны, у кого нет зада», – иронически подумал он про их отношения.
10
Утром перед обходом в тот день в палату к Сергею Николаевичу вошла Любовь Ананьевна одна. Он подумал сразу, что так зашла, по-приятельски «покурить», но она, сочувственно посмотрев на него, тихо проронила:
– Собирайся, дорогой, пойдем на беседу к профессору. Результаты исследований готовы, – она держала в руках всю его подноготную болезни и лечения. Они пошли в другой корпус по переходу и вошли в кабинет профессора Петра Андреевича…
– Что же, дела наши сложны, Сергей Николаевич, – начал профессор, просмотрев результаты лечения, принесённые лечащим врачом. – Не хочу от вас скрывать, операция предстоит сложная, сердце все-таки! Но оперировать необходимо, и сделать это надо как можно скорее.
– Ну, если другого выхода нет, – ошеломленный откровенным высказыванием профессора сказал он, – то я на операцию согласен.
– Вот и славно. Вы человек мужественный и сильный, все будет хорошо.
– А когда? – спросил Сергей Николаевич.
– Сегодня у нас что, среда? – он посмотрел график плановых операций. – Я думаю, в следующий вторник. Готовьте все, – обратился он уже к своей коллеге.
– Хорошо, Петр Андреевич! – ответила та.
Они вышли.
Оставим их одних на эти дни. Дела любовные свершатся и без нас…
В понедельник накануне операции вечером пришел анестезиолог и принес таблетку.
– Выпейте на ночь. Будете лучше спать, вам надо хорошо выспаться, отвлечься от всего…
Он уснул быстро, приняв таблетку, и когда проснулся утром, в палате уже стояла каталка. Спросонья сразу ничего еще не понял, но был совершенно спокоен.
Затем вошли в палату мед.сестра из операционной и анестезиолог. Сняв больничное обмундирование по просьбе прибывших, забрался сам на каталку. Его прикрыли простыней и повезли к операционному блоку.
В операционной уже были знакомые ему Петр Андреевич и Владимир Викторович и еще несколько их коллег, все в повязках на лице и в перчатках. Его переложили на стол под огромный серебряный колпак. Анестезиолог подсоединил что-то к руке, надели ему маску…Стал куда-то проваливаться. Что было дальше, он уже не знал – началась работа.
– Можно начинать, спит больной?
– Спит.
Последовали команды одна за другой:
– Скальпель!
– Микуличи!
– Ножницы!
– Пилу!
– Билль роты!
– Томпон!
Сергей Николаевич ничего этого уже не слышал – ничего больше и не было для него на этом свете…
11
Вечером палата Сергея Николаевича опустела, и дети еще не знали о случившемся горе. А утром следующего дня в женской палате тихо говорили между собой, скорбя о случившемся.
– А наша-то Любаша, лица на ней нет, хотя сама хирург, вроде не привыкать ей, – причитали женщины, зная историю их взаимоотношений.
В палату к ним заглянули дети, Марат и Оля.
– А где дядя Сережа?
Его палата была закрыта. Женщины переглянулись, шепотом между собой что-то говорили, затем одна из них Мария, взяв у женщин две шерстяные кофты, подошла к детям.
– Пойдемте, деточки, – она облачила их в эти кофты, и они не спеша пошли по коридору до лифта…
Утро было особенно прекрасно, было достаточно еще тепло. Деревья и кустарники уже оголились, и газоны с дорожками сплошным ковром застилала опавшая багровая листва. К моргу, особняком стоящему в больничном дворе, окруженном целым лесом кустарника, подъехал небольшой автобус, из которого вышло трое молодых мужчин.
Это одноэтажное здание из красного кирпича имело той особый унылый вид, какой обычно бывает только у больничных построек. Передним фасадом обращен он в больничный забор. От этого помещения с тыльной стороны здания шла узкая тропинка прямо к входу одной из боковых дверей большого многоэтажного корпуса больницы. Один из мужчин вошел вовнутрь и скоро вышел, подойдя к автобусу. Двое других выставили из автобуса гроб и понесли вовнутрь, а первый понес в руках прикрытую тканью одежду на плечиках.
Стеклянные окна здания изнутри до половины закрашены белой краской. В коридоре освещенного большой лампой воздух был удушливый, тяжелый и прохладный. Все замерло и казалось погруженным в покой.
В равнодушии санитаров, с которым они приняли от них гроб и одежду для покойного, лежал какой-то отталкивающий ужас.
Может, только родным и близким, забиравшим своих умерших, казались они такими равнодушными?
Наверное, факты и логика убеждали их, что все смертны. Если взглянуть на эту проблему логично, то нет ничего в этом странного работать здесь и их совесть спокойна. А если они начнут рассуждать, то будут вызывать в себе мучительное состояние тревоги.
Мужчины вышли опять из здания, двое присели в автобус, а тот, что отдавал одежду, нервно затягиваясь сигаретой, прохаживался недалеко от входа. Он увидел, как какая-то высокая женщина в сером больничном халате зачем-то вела к моргу обряженных во взрослую одежду двух детей…
– Вы за Сергеем Николаевичем! Здравствуйте!
– Да! Здравствуйте! – ответил он.
– О господи! Такое горе, детишки так сдружились с ним за это время. Маратик, Оленька, пойдемте, деточки, присядем. Вы скажите когда будет готово, чтобы они попрощались.
– Да конечно.
Мария с детьми присела на лавку у входа.
Минут через десять в дверях показался санитар и кивком головы дал понять, что все уже готово.
Гроб-домовину, обтянутый красным кумачом, вынесли из подсобного помещения и поставили на пол посередине коридора. А в нем уже с восковым лицом Сергей Николаевич. Рядом уже стояла Любовь Ананьевна, Мария потихоньку вошла с детьми, и все стали у раскрытого гроба.
– Вот, деточки, прощайтесь с дядей Сережей, – тихо сказала Мария.
По ту сторону гроба стояло трое мужчин. Дети ничего не чувствовали, кроме растерянности и недоумения. Затем закрыли крышку гроба и вынесли, погрузив его в автобус…
И вот его увезли, а им еще после этого понадобится время, чтобы пережить свой новый душевный недуг.
12
Прошло тридцать лет.
Время летнее. На загородной даче в окружении пышно разросшихся хризантем, в кресле-качалке под солнечным зонтом и с книгой в руках сидела пожилая женщина. На лице под глазами и у оснований губ глубокие уже морщины. Но все это не омрачило ее лица из-за голубых жизнерадостных глаз. Кроме нее на даче еще была молодая пара и с ними ребёнок-дошкольник. Они собирались уже обратно к выезду домой, в город, побыв здесь выходные дни.
– Мама! Мы готовы, уезжаем!
– Хорошо, сынок.
– Вы отдыхайте, Любовь Ананьевна, не надрывайтесь тут на грядках, разве что со своими цветами позабавьтесь, – сказала сноха.
– Ладно, Наташенька. Коля, сынок, поезжайте!
– Сереж, где ты, Сергей Николаевич! – обратилась мать к ребенку. – Иди, попрощайся с бабушкой.
Она всегда при свекрови обращалась к сыну «Сергей Николаевич», зная историю появления на свет своего мужа.
– Бабуль, пока! Ты не скучай без меня. Я тебя люблю.
– И я тебя тоже. Сереженька Николаевич, – поцеловались с внуком, – будь здоров. Пока!
«Уехали! Сережа Николаевич» – в ее памяти возникло то ощущение теплоты и счастья, которое испытывает по-настоящему любящая женщина.
_______
Нет она не одинока в своем одиночестве, с ней всегда память о нем – память любящего сердца.
Стерва
Я сразу же узнал ее, когда она шла мне навстречу по безлюдному тротуару майским полднем. «Она мало изменилась, – подумалось мне, – разве что немного стала плотнее, но глаза все те же заискивающе-загадочные в своей голубизне».
Увидев, тоже узнав меня, сдержанно любезно улыбнулась, слегка качнув головой.
– Кажется, мы с вами были когда-то знакомы, хотя боюсь ошибиться, – сказал я, когда поравнялись.
– Да-да, вы не ошиблись, Мишутка, простите, кажется, так я вас когда-то называла, – пошутила она. – Конечно, мы давно знакомы, так давно, что уже думается: это было в какой-то другой жизни.
Она пристально всматривалась в меня своими слегка, увы, слезящимися от старости глазами, а я виновато опустил свой взгляд, чтобы не видеть ее растроганных чувств.
– Вы Наташа! – наконец, собравшись с духом, посмотрел на нее в упор.
– Да, Михаил! Как Вас по батюшке, никогда не знала.
– Да Бог с ним, с отчеством, присядем где-нибудь немного поболтать, простите, побеседовать. Время ведь у нас есть?
– Время есть, – вздохнув облегченно, все еще не отрывая своего пронизывающего взгляда, проронила она, – хотя с каждым днем его становится все меньше у нас, – философски она отнеслась к мною сказанному, – но зато оно полностью теперь работает на нас. Не надо уже никуда спешить, строить какие-то грандиозные планы на будущее, так что можно и поговорить, отчего же не поговорить!
С каким значением, прожив много лет, произносишь это слово «поговорить». Поговорить со своим прошлым, хотя когда-то, в молодости, это слово ничего не значило. Она опять слегка улыбнулась, наконец, отведя свой взгляд, видно, тоже значительно подумав о слове «поговорить».
– Раз мы давно знакомы и были, простите, когда-то близки, – ничуть не стыдясь, сказала она, – давайте перейдем на «ты».
– Да, конечно. Может зайдем в кафе? – предложил я.
– Нет-нет, – и сразу же, – прости, может ты голоден?
– Нет.
– Ну и прекрасно. Тогда лучше присядем где-нибудь, тут и парк рядом. В кафе полно молодежи, шум-гам, а хочется уединенной тишины, – уже по дороге в парк, взяв меня под руку, продолжила говорить, как и тогда, в молодости, взяв инициативу разговора на себя.
– Сколько лет прошло, – вздохнув, начала она, когда присели на лавочке в парке, – где все это теперь. Почему-то воспоминания в душе по большей части остаются те, которые в поисках своего счастья были мучительны для нас.
– Это сейчас так нам кажется. К старости, прости, мы ко всему становимся гораздо чувствительнее, чем в молодости. Только одну весну и сейчас мы воспринимаем, как и в молодые годы, мечтательно что ли. Но все же грустновато, ты права. Было это так давно, что уже не верится, было ли вообще.
_________
Было, как же! И нет ничего удивительного в этом. Она студентка одного из вузов, родом из Кокчетава, приехала в Омск учиться и жила в студенческом общежитии. Я жил в небольшой квартирке дяди, который от одиночества подался к какой-то вдове, подруге молодости. Познакомились зимой при обстоятельствах, не имевших для нас обоих особого значения.
