Владислав Март
Варадеро
Начало
Проснулся отчего-то среди ночи. То ли моя горизонтально возлежащая нижняя левая восьмёрка начала беспокоить, то ли пёс шумно задышал и перевернулся на другой бок. Глянул на источник света. Кислотно-зелёные как кровь злого персонажа часы показывали 4:44. Голову накрыло волной раздумий да так плотно, что показалось будто не усну вовсе никогда на этом свете. Надуманный поход в туалет и рассматривание с высоты кухни серого мокрого двора не вернули сон. Только вспомнил, что вчера пришлось припарковаться за три дома и хорошо бы переставить машину. Найти утром силы выйти в это висящее облако из воды и гнилых листьев, перегнать машину на освободившееся место за счёт тех, кто работает неудалённо. Лежание на холодке, без одеяла, тоже не помогло. Поток пронёсся сквозь меня: новая схема домашних тренировок, регуляция рождаемости в Китае, планирование работы на неделю, впечатления от книги Арундати Рой, воспоминания о каких-то доковидных командировках и нечаянных встречах с бывшими однокашниками. Одна только мысль из этого потока задержалась цепко, обросла деталями и усыпила меня в конце концов. Мысль о том, что неплохо бы простимулировать себя и продолжить творчество-хобби, похожее больше всего на создание текста. Записать и прокомментировать свои впечатления от поездки на Кубу. Это яркое приключение, светлое как уличный фонарь в тёмную зимнюю ночь в детстве. С комментариями человека опытного в путешествиях, второй половины жизни, с находками и приметами дороги, людей и природы, с отступлениями на всю широту мнения, на всю глубину зрения, персонажа испорченного долгим обучением и работой с умными людьми, понаехавшего москвича. Потом наступил второй сон. После него я встал уже тяжело, в 8:38, как второклассник, которому купили накануне игровую приставку, но собрался и начал этот текст. После завтрака. Не может быть творчество важнее завтрака, ведь и читать это на голодный желудок никто не будет, зачем же начинать писать так.
Носки, как способ
Носки обязательно должны с чем-то гармонировать, что-то дополнять. Не может современный горожанин просто так носить носки. Они должны отражать мироуклад хозяина, дополнять футболку, хотя бы отражать господство демократии, но обязательно нести миссию. Не время сейчас бездумно относиться к носкам. Помните того канадского премьер-министра, что сидел на подиуме на высоком саммите в носках с Чубаккой? Сильно, потому что он может. Ему демократия говорит, носи что хочешь, королева не указ. Вот он и дополнил свою демократическую точку зрения носками. И каждому в зале стало ясно, что Чубакка на носках премьера – это гарант неотступного продолжения либеральных реформ в кленовой стране. Не нужно делать пресс-конференцию, всем понятно, что гей-браки будут легализованы, а Первые нации защищены от произвола глобального потепления. Такие носки. Мы с дочкой сидим в Шереметьево Дэ рядом на удобных металлических стульях и вытягиваем ноги как можно дальше в сторону окна и мельтешащих внизу чудных машинок аэропорта, чтобы из-под джинсов показались наши носки. У неё жёлтые с эмблемой пива из «Симпсонов» – «Duff» – подобранные под ботинки, жёлто-чёрные с лицом Лизы Симпсон. У меня тёмные с яркими полосками. У Даши кричащий носковый посыл. Несуществующее пиво над Лизой, самостоятельной умной девочкой из города-дураков Спрингфилда. Это современная аллюзия Алисы из Страны чудес и чайника, Элли из Канзаса и очков с зелёными стёклами, Красной шапочки и пирожков. Девичий герой и один из артефактов её мира, что так редко серьёзно понимается обществом. В жёлтом цвете – цвете отравления хлором – эта пара шагает по полу аэропорта, обработанного хлором, мимо полок с алкоголем, что приведёт к желтухе, к полкам с шоколадом в золотых обёртках. Мои носки как будто бы не выражают подобного. Просто полоски щиколоток. Кроссовки напротив, это беговые невесомые «Reebok» на белой подошве из пены с бортами и шнурками цвета между голубым и цветом морской волны. Да, меня по ним можно найти в толпе. Однако, когда я сниму их в самолёте, двенадцатичасовой рейс всё-таки, то будет видно, что пятки и носки носок точно такого же голубо-волнового цвета, как и верх кроссовка. Стоящие рядом на полу лайнера они будут великолепной парой, гармонией мелочей. Не выражаем пока с трибуны сопротивление и приверженность идеалам демократии, но всё же подчёркиваем принадлежность к людям, которым не безразличен цвет, сочетание и симметрия. Носок есть способ напомнить миру внешнему о внутреннем. Рад, что дочь переняла это от родителей.
Суть курортного отдыха
Курортный отдых это сжатая до двух недель жизнь человека, модель, которую можно прожить легко, прожечь, а можно волочить до могилы собирая по пути болячки, а можно и вовсе попасть под движущееся средство не по своей вине. Первый день – младенчество. Ничего не понятно. На каком языке с ними говорить, что от тебя хотят, куда стоит эта очередь взрослых. Запросто рождается обида на то, что игрушка не досталась или отсутствует в расписании любимый мультик. Относишься к незнакомым добро и пытаешься участвовать, но все говорят, что делаешь не то, посторонись, надо подождать, номер не готов, без браслета не ходи, цыгане украдут. Сталкиваешься с местным старшим ребёнком, который тащит гору мороженого, а тебе не дают и не разрешают идти искать откуда он прёт, толкнуть его и отобрать тоже не дают. Утром второго дня наступает детство. Восторг от моря, брызг, солнце твой друг, не обжигает, а только светит. Идти кушать не хочется, зовут насильно, хочется сидеть в воде и бегать по траве без причины, валяться в гамаке, но недолго, потому что опять уже пора в воду. По пути на обед купаешься во всех бассейнах и даже специально выстраиваешь маршрут в ресторан чтобы упасть в каждый и увидеть сразу все клумбы, сорвать что-то на бегу. Еда вкусна, но ешь впопыхах, ведь море может от тебя убежать. А мороженое какое изумительное… Знакомишься легко, но настоящей дружбы нет, некогда, солнце сядет и придётся идти спать. Подростковый возраст берёт своё на первой неделе. Ходишь по тропинкам срезая углы, оставляешь мусор на пляже, просто из вредности, подсматриваешь за отдыхающими. Подмечаешь дорогие девайсы, модные тряпки, много-много музыки в голове. Местная быстро раздражает, своя в телефоне быстро надоедает. Интернет ужасный, а из-за разницы во времени твои друзья не онлайн и всё раздражает снова даже больше, чем необходимость стоять в очереди за макаронами. Пьёшь газировку, ешь всё без разбора, отпрашиваешься на дискотеку, но там бесит снова местная музыка. Свою любимую опять забываешь накачать пока сидел в общем холле, а в номере Wi-Fi не ловит. На экскурсию не хочешь. Неожиданно млеешь от котика на лужайке и идёшь его кормить, нарушая запреты на вынос еды. Впервые в жизни обгораешь и теряешь наушники. В конце недели взрослеешь. Рационально закупаешься сувенирами, торгуешься, считаешь в уме сколько магнитиков нужно и не лучше ли привезти много алкоголя, чем много кофе. Хитришь на раздаче кальмаров в ресторане а-ля карт. Разговариваешь с местными по-английски вставляя только что выученные местные термины. Уверенно улыбаешься незнакомым и сообщаешь соседям по пляжу, что мол туда-сюда инвестиции, сезон не тот, кому нужен сейчас свой автомобиль. Экскурсии в город и дальняя вылазка в море приносят удовольствие сравнения с другими курортами. Убеждаешь себя, что деньги потрачены не зря, отдыхаем богато и со вкусом. С женой слушаешь живую музыку после ужина. Утром легкая пробежка, вплоть до захода в спортзал, вечером прогулки при луне с опознанием крабов по «Google Объектив». Оставляешь пару раз чаевые и меньше рассылаешь фото по мессенджерам. В конце зрелости допиваются все закупки из дьюти фри и приходится присматриваться к местному алкоголю. Телевизор работает во время дневного сна. На второй неделе движения замедляются и иногда позволяешь себе пропустить обед. Просто так, без причины, оставшись на пляже или в номере. Чтение неожиданно поглощает полдня, интерес вызывает классика, радуешься, что и лёжа можно потреблять аудиокнигу и сидя читать с телефона глаза пока позволяют. Ожоги и порезы лечатся привезённой аптечкой. Прочих туристов игнорируешь и разговариваешь только с семьёй и «материком». Интерес вызывают редкие настоящие иностранцы, как они живут, что думают, ах какие они всё же другие. Бесят дети, чем меньше возраст, тем больше бесят. Находишь кусок пляжа-моря, где их нет. В ресторане только салатики с брокколи и сухое вино, никаких сладостей и незнакомой еды. Бесконечно поучаешь своего ребёнка и вспоминаешь молодость. К концу второй недели чувствуешь, что знаешь отель как свой нос, что с возрастом увеличился. С иронией глазами провожаешь сумасшедших приезжих. Был везде, всё видел, деньги тратятся неохотно и на странные вещи. Птицы и рыбы куда больше интересуют, чем люди и яркие огни территории. Появляется любимая туалетная кабинка, любимое блюдо, любимое кресло в баре. Кожа смуглая и морщинистая, стопы не влезают в обувь, на солнце глаза слезятся и не получается их вытереть рукой, всё как-то не получается. Отдых завершается и пора уходить каким-то плохо организованным путём. Вокруг люди, прожили эту 2-х недельную жизнь совсем по-иному. Одни пили до чертей, другие летали на самолётах в соседние страны. Опять взялись откуда-то все эти дети и нытьё про русскую душу. Отвращение скрыто за опущенными веками. Везите меня уже скорее в новый мир. Через полгода-год снова вращаешь колесо и переживаешь в этом ускоренном темпе новую микро жизнь, на другом море. Зачастишь настолько, что покажется, что ты и вправду старше тех, кто не ездит по морям. В России, на суше, стареешь быстрее друзей, быстрее родителей. Всё тебе ясно и всё уже было. Путешествующие куда как лучше знают не мир, но саму жизнь. Они столько раз вращали это колесо.
Шереметьевские кубинцы
Обойдя самый большой и богатый магазинами терминал в Шереметьево, купили негазированной воды по цене «Чинзано» и сели на свободные кресла ожидания немного вдалеке от выхода на посадку. Я страдаю болезнью, которая называется приехать на вокзал или в аэропорт за три часа до необходимого. Это пару раз спасало мои поездки, но все остальные сотни раз это приводило к томительному безделью среди временных случайных людей в дефиците солнечного света, сна и пищи. Моя семья страдает от моей болезни не меньше меня, так как я каждый раз убеждаю их взять такси раньше, проснуться раньше, уснуть раньше, собрать чемодан раньше, чтобы приехать и сидеть ждать у закрытых ворот. Всё повторилось и сейчас. Сидели и вспоминали ленивого таксиста, что никуда не торопился и даже ни разу не подрезал никого по пути из Внуково, где мы живём, в Шереметьево откуда улетим. Цветные огоньки в ночи за стеклами терминала тоже катились лениво. Постепенно заявились и прочие пассажиры, пустые места между людьми уплотнились. Нас начали тихонько окружать кубинцы. Эти невысокие, ненизкие, нетолстые, в цветах кожи от начинки «Орео» до печенья «Орео», всё подходили и подходили, пока мы не стали сидеть с ними спина к спине. Молодёжь, одетая в стиле наших 90-х. На каждой вещи, футболка это или сапоги, главное – бренд. Огромные буквы D&G, Adidas на золоте скопились рядом. Часы пассажиров были непременно цвета трона махараджи и размером с пончик. Кроссовкам позавидовал бы любой американский рэпер. Когда кого-либо закидывал вверх руки чтобы размяться, сидя в кресле мы видели по 6-8 массивных печаток жёлтого металла, как будто шарниры робота. Кроме яркости одежды люди принесли с собой шум. Все как один они разговаривали по видеосвязи не используя наушники. Кричали в коробочку телефона, махали ладошками и им кричали и махали в ответ. Разговоры длились десятки минут и после завершения начинался новый вызов. Уставшие от общения слушали музыку или листали ТикТок и тоже без наушников. Смеялись над роликами и подпевали. Каждый такой телефононосец рождал шум на целый подъезд, а вокруг нас их было уже два десятка. Люди цвета кофе с молоком и без всё прибывали и прибывали, и я начал уже сомневаться, что кроме нас в Варадеро летит ещё хоть какой-то турист. Кубинцы дефилировали в кожаных куртках и гремели браслетами отчего становились похожими на цыган. Спрятаться от них можно было только в магазине и туалете. Но воду мы уже попили и умылись, так что приходилось превращать своё терпение в любопытство. Я, изучающий испанский, пытался вслушаться в речь и улавливал отдельные знакомые слова. Однако первое столкновение с кубинским испанским оказалось катастрофой. Скорость речи была фантастической. Они словно издевались, не может живой человек говорить так быстро. Даже супруга моя, незнакомая с испанским, заметила, что понять что-то мне не удастся. Грусть от языкового барьера, каковой я надеялся преодолеть в поездке усилилась, когда масса людей образовала очередь на посадку. Я увидел реку из иностранцев с массивной ручной кладью, размером, вдвое превышающим наш сданный чемодан, что покорно стояла лицо-затылок и не пропускала редких бледных туристов. И они продолжали разговаривать на непонятном пулемётном языке. Мы вписались с медленный поток, между огромными надписями «Chanel» и «Nike», но я не был уверен, что нам достанутся места или полка. Через минут двадцать стояния на месте к нам вдруг подошла работница аэропорта и молча повела нас ко входу в рукав. На её лице было написано, что она не любит кубинцев, возможно даже и всех небелых, возможно даже по ночам она их сжигает на кострах. Наша семья покорно прошла вперёд всей очереди глазами поблагодарив женщину в униформе за её странное поведение. Оказавшись в почти пустом самолёте, мы ещё долго ждали пока поток войдёт, разместиться и хоть немного утихнет вместе с ухудшающимся доступом к Wi-Fi. Салон имел формулу 3-4-3 и мы приятно разместились на АВС с дочкой у окошка и мной у прохода. И сколько бы не звенели серьги на каждом из входящих, почти на всех мужчинах включительно, сколько бы не ходили взад-вперёд лосины в розовых ботинках, пассажиры расселись и захотели взлететь. Однако тут произошло то, чего я всегда ждал в самолёте и дождался в этом моём 123-м в жизни рейсе. По громкой связи произнесли: «Если в салоне есть медработник, пожалуйста, подойдите…»
Забота и маята
Медработником я был довольно давно. Интернатура и ординатура по хирургии, годы работы в гнойной хирургии, комбустиологии, кафедральная работа, исследовательская, был близок к самоутверждению в проктологии и травматологии. Да и сейчас работаю на стыке бизнеса и медицины, хоть завтра могу выйти в поликлинику в Ясенево или на дежурство в сельскую больницу. И всегда садясь в самолёт я ждал этого киношного момента. После объявления по громкой связи я один среди сидящих встал и направился к стюардессе, ближайшей ко мне, в сторону бизнес-отсека. Жена такой же медработник, она благословила меня на миссию, поскольку знала, что я ждал этот вызов. В шуме работы двигателей я представился врачом. Стюардесса отвела меня в бизнес-класс, где ещё одна женщина стояла с вопрошающим взглядом и тоже оказалась медработником. Ну да, где же ещё быть элите общества, как не в бизнесе. Я поинтересовался у вопрошающей взглядом, кому из уютно устроившихся в огромных креслах стало нехорошо. Она извинилась и сообщила, что здесь у всех всё хорошо, она сама ждёт пока ей укажут на больного. Тут к нам вернулась девушка в униформе и сказала, что нужно идти назад в эконом, там ребёнок упал, что-то с рукой. Я пошёл за стюардессой практически до собственного места 25С, где стоял высокий мужчина, рассказывающий соседям о падении сына. Медработник из бизнеса с нами не пошла. В общем, понятно, её специализация не в эконом-салоне. Таким образом я остался один на один с этим мужчиной, стюардесса тоже растворилась. Высокий этот тип мне был уже знаком. На посадке он без конца подходил к людям, то в одном, то в другом углу и рассказывал им что-то, затем переходил к следующим. Рассказал он и мне свою историю. «Шли-шли, тут малыш как упадёт, держу-держу, повис на руке, больно ему теперь». Я попросил показать малыша, сказав, что я хирург. «Отлично, а Вы детский или нет? Отлично!» – ответил высокий, и указал куда-то на три ряда вбок, сам же перешёл к следующей жертве и продолжил рассказ, как шли они с сыном шли, а тот возьми да упади. Я перелез через ряды, по пути впервые применив испанский для ускорения перемещения тел и оказался у двух мальчиков и апатичной мамы между ними. Младший, наверное, возрастом в год, плакал и во время суетливых движений щадил правую руку. Я осмотрел руку, вторую, нашёл, что явных признаков переломов крупных костей, вывихов нет, грудь-живот не болят, головой не бился. Область предплечья и запястья всё же реагировала, но без ран, отёка, воспаления, деформации. Вспомнил я даже про треугольник Гютера, хотя в тот момент имя автора не всплыло, только клинический смысл. Моё заключение было – ушиб. Чтобы слышали любопытные соседи по ряду уже смотрящие на часы, я сообщил громко стюардессе и родителям своё мнение. «Ушиб, можно повязку и лететь». В этот момент рядом оказался высокий папа, по пути к следующему слушателю истории о падении детей. Ему я объяснил ситуацию, честно сообщив, что рентген точнее моего осмотра. Мама мальчика молчала как овощ, стюардесса намекала, что и на Кубе есть врачи, можем лететь, папа рассказал об их крутой страховке на все случаи жизни, но попросил вызвать скорую и ушёл по рядам в закат. Через 10 минут подошли члены медбригады, которых я идентифицировал как молодая «врачиха» и пожилая «сестрица» с ящиком лекарств, на основании того, что ящик тащила пожилая. Это были штатные работники аэропорта. Осмотрев молчащую овощную маму, выслушав меня, они живо стали интересоваться как погода на Кубе и какие сейчас требования по въезду. Руку они не смотрели, предложили родителям госпитализацию, сняться с самолёта. Идею поддержали соседи по салону. Проходящий мимоходом папа отказался сниматься и ушёл с сторону бизнес-класса, где вероятно ещё не рассказывал свою историю. Я попросил бригаду сделать из чего-нибудь иммобилизацию для ручки и подписать у родителей отказ. «Врачиха» погналась за высоким с авторучкой, а «сестрица» открыла ящик чтобы доказать мне, что у них есть только картонные детские шины, но они слишком большие для этой ручонки. Пока я вертел странный картон явно из переработанной туалетной бумаги и думал можно ли его поломать-разрезать, «сестрица» догадалась использовать деревянный шпатель и начала прибинтовывать его, а «врачиха» вернулась с заветной подписью. Я упросил оставить нам ещё бинтов и шпателей в дорогу. Иммобилизация на перевязи получилась неплохо и я вернулся на своё кресло пересказывать семье диалоги не слышные в шуме турбины. Папу ещё какое-то время ловили по проходам. Оказалось, что он уже поменял историю падения на историю о том, что кубинцы загрузили слишком тяжёлый багаж и мы никуда не полетим, так как превышена масса самолёта. Капитан судна извинился за задержку рейса и мы начали руление к взлётной полосе.
