Владислава Николаева
Удача
Я протянула руку и коснулась его груди под плащом. Под плащом он был голый.
Он хмыкнул, увидев моё удивление.
– Если захочешь выйти наружу, скажи мне. А пока… я хочу, чтобы ты надела это. Я снова должен уйти, а когда я вернусь, – он смотрел на меня исподлобья, – я хочу провести время с тобой.
Я развернула свёрток. То, что он принёс, было не совсем одеждой, скорее бельём. Кремовое кружево было настолько тонким, что его было боязно трогать руками. Я надела его. Кружево не скрывало ничего. Можно было без труда разглядеть мою грудь, как и впрочем всё остальное.
Ему понравилось. Он плотно закрыл за собой дверь и ещё раз посмотрел на меня. Его руки были в чём-то тёмном, он склонился над заполненной белым ванной, чтобы оттереть их, едва не сворачивая голову на шее. Я упиралась руками в кровать, подобрав под себя голые ноги. Белая жидкость заалела. Я поняла, что на его руках была кровь.
Он шёл ко мне. В сапогах по каменному полу, на коленях по широкой кровати. Его тяжёлый плащ полетел на пол. Он положил на меня влажные руки, погладил по украшенной кружевом груди. Его губы приоткрылись, веки опустились, оставив томные голубые щёлки. Он положил руку мне на низ живота, потом ниже. Его дыхание сбилось. Он поднял меня, усадил к себе на колени, так что я почувствовала кубики пресса между бёдрами. Он поцеловал моё горло.
Кружево, держащееся на выпирающих кокетливых ушках таза, превратилось в ничто. Он рычал и заставил кричать меня. Он целовал меня, долго, ненасытно, исступлённо, будто кто-то отнимал меня у него, как будто кто-то мог такое сделать… Для меня было очевидно, что никто и никогда этого не сделает. Он был единственным мужчиной.
Когда он оставил меня, я едва могла пошевелиться.
Какое-то время я встречала его только в том, что осталось от моего иллюзорного наряда. В день, когда ему захотелось мою грудь, от него не осталось ничего. Я встречала его обнажённая. Он улыбался мне радостно до и после иногда задерживался, водил ладонью по моему голому телу, мимоходом сжимая, что особенно нравится, и рассказывал, насколько лучше было со мной, чем без меня. Иногда я сама прерывала его и начинала целовать эталонные губы.
Он часто возвращался в засохшей или свежей крови. Я не переживала. Это была не его кровь. Он приводил себя в порядок в ванной. Белая вода, похожая на известь или жидкое молоко, струилась по его сильному телу. Я любовалась им. А однажды он пришёл в крови с головы до ног и ему даже пришлось сменить всю одежду, он никак не мог оттереться несмотря на то, что погрузился в ванну целиком, и потому постоянно виновато смотрел на меня. Ему было жаль упускать время, которое он мог провести со мной, в постели, как ему больше всего нравилось. Его глаза извинялись. Тогда я поднялась с постели. Он яростно тёр кожу, сидя в ванной, но тут остановился. Я сделала два плавных шага и перешагнула бортик. Восторг преобразил его виноватое лицо. Его колени торчали над водой, я оперлась на них и опустилась ему на грудь.
В глубине своего мира, он не заговаривал о волчатах. Он считал принадлежащий ему мир, не подходящим для волчат. Я много времени проводила в одиночестве, дожидаясь его, но не решалась просить о прогулке. Слишком страшно.
Если бы он попросил волчонка сейчас, я бы уступила ему, но он не просил, а я не испытывала посетившего прежде ощущения. Я верила в его подлинность. Старалась не ждать его, чтобы не выдать желаемое за действительное.
Волчата встречали нас на том же месте, где мы прощались двумя годами ранее. Они оба повзрослели, оба были волками. Они обняли меня. Их отец был в настолько приподнятом состоянии духа, что даже не взрыкнул, когда их руки сомкнулись на мне.
Сыновья побыли с нами, но не остались. Они были взрослыми, их манила свобода, их манили миры, которых они прежде не видели.
Мне было тяжело смотреть, как они уходят, но мой мужчина обнял меня.
Можно было подумать, что нам снова семнадцать. У нас были только мы. Я даже не знала, где волчата. Декорации часто менялись, лишь иногда мы возвращались в мир, в котором пожелали волчатам доброго пути – вдруг они вернутся, вдруг мы нужны им. Но волчата не объявлялись. Я надеялась, что они не забудут нас насовсем.
Мой мужчина не говорил о волчатах, как прежде, не искал их. Но если бы он заговорил о них снова, меня бы это уже не испугало. Мне стало спокойно. Нам было хорошо вместе. Я отдыхала и душой и телом, и, думаю, он отдыхал тоже. Иногда ему хотелось вспомнить наше общее прошлое, и он просил рассказать, как мы встретились впервые или как я решила привести на свет второго волчонка. Ему нравилось слушать мой голос. Вообще, когда мы оставались наедине, больше говорил он. Когда ещё не было волчат, он заглядывал мне в глаза и рассказывал серьёзно и откровенно, как любит меня. Я обычно отмалчивалась, мне сложно было найти ответные слова, всё казалось недостаточно… недостаточно искренним, а у него каждое слово было искренним, он по-другому не умел.
Мы решили в очередной раз посетить мир, в котором пожелали волчатам доброго пути. Мне почему-то казалось, что на сей раз нас ждёт удача. Тому не было причины, но мной овладело волнение. Было бы жаль разочароваться…
Мы гуляли, не торопясь, по старым местам, по местам из прошлого. Мы держались за руки, как молодая пара, и за таковых нас и принимали. Мы неторопливо шли по старому скверу, по выложенной крупной бетонной плиткой дорожке, среди тянущихся из травы лесенок и турников, которые прежде так нравились нашим волчатам. Уже облупилась с железа зелёная краска, и поднялась в человеческий рост дикая трава, а я всё ждала увидеть на одной из самых высоких перекладин висящего на руках волчонка. Я крутила головой, но не видела никого: ни волчат, ни людей. Люди забросили это место, почему-то разлюбили его. Я старалась убедить себя, что не вижу волчат из-за травы, ничего не потеряно. Волчата здорово умеют прятаться в траве, даже когда у них вырастают взрослые зубы.
Мне в туфлю попал камушек, видимо, от раскрошившейся плитки. Я остановилась. Отец моих волчат опустился на корточки, снял туфлю с моей ноги и хорошенько вытряхнул её… в следующий момент я услышала невразумительный звук, место, на котором был мой мужчина, опустело. Волчата? Моё сердце радостно встрепыхнулось, но… разве я не достаточно ясно объяснила волчатам, где находится грань, которую нельзя переходить? Могли они забыть, что их отец опасен даже для них? Мне стало страшно. Я помнила, как часто в уединённой подземной комнате жидкое молоко в круглой ванне окрашивалось красными разводами… меня затошнило, но я подавила рефлекс и подняла глаза.
Силы небесные!
Я не могла решить, верю ли я в бога, но сейчас было не обойтись без свидетелей. Если был кто-то там над нами, он должен был увидеть, что натворил.
Мы были не одни. Нас было не двое. И волчата тут были ни при чём. Незнакомый мужчина – настоящий, не фоновый – швырнул какое-то существо в моего мужчину и стоял теперь в двадцати шагах от меня, на его лице застыло неприкрытое изумление, как, должно быть, и на моём.
У него с Фенриром не было ничего общего. Черноволосый, смуглый, темноглазый. Умытый кровью Фенрир тем временем вскочил на ноги, глаза светили безумным голубым, контраст между их ледяным сиянием, багряной кровью, белоснежными оскаленными зубами и позолоченными солнцем волосами сам по себе был безумен… под его ногами лежали части существа, посмевшего напасть на самого страшного из хищников. Голубые глаза полыхнули неприкрытой яростью. Я сглотнула и оглянулась на незнакомца. Он смотрел на меня.
Конечно же Фенрир бросился на него. Он исчез. Наверное, так должен со стороны выглядеть переход в другой мир.
На меня накатил тошнотворный страх, страх ненашедшего выхода гнева Фенрира. Силы оставили меня.
Он приволок меня домой в одной туфле.
Он добела сжимал руки на изголовье кровати и не жалел меня. Его то и дело передёргивало от ярости, с губ слетало рычание. Он не поцеловал меня, не сказал ничего, просто швырнул в кровать и разорвал одежду.
Я терпела. Я ждала, когда он заговорит, когда он, не имеющий подсознательного, выплеснет на меня своё заключение.
Он заговорил ещё в постели. На его запястьях натянулись жилы, руки по-прежнему сжимались на горизонтальной перекладине изголовья – у меня перед глазами стоял турник, на котором я надеялась увидеть кого-то из волчат.
– Кааак он смотрел на тебя!..
Я едва разобрала слова в вое, исторгшемся из его глотки, горячее дыхание опалило влажную от пота поясницу. Он прижался к моей спине лихорадочно горячим лбом. Я должна была повернуться и проверить, не случилось ли невозможное, не болен ли он, но это значило встретить его взгляд…
Я не повернулась.
– Ну и что, – мой голос был никаким, не выражал ни одной эмоции. – Какая разница.
Я не стала произносить вслух того, что было между нами, что делало нас ближе всех людей, что не давало другим шанса разлучить нас – это было невозможно, невозможно, когда-то нас было двое, но за годы мы сжились в одно…
– Дааа, – судорожно выдохнул он, – но как тыыы смотрела на него!..
Мне нечего было сказать, и я ничего не сказала.
Он не пытался увести меня прочь, как можно дальше, и спрятать в глуши, он был умнее этого… к сожалению. Будь он попроще, удовлетворился бы примитивными мерами.
Незнакомец выследил нас.
Фенрир держал в своей мою руку, в другой нёс пакет с продуктами. Мы неторопливо шли домой, когда тот другой окликнул нас. Он сделал это в открытую. Я знала, что будет. Фенрир набросится на него и убьёт, незнакомый мужчина умрёт самой лютой смертью из возможных, а нам придётся снова идти за продуктами. Я потянула руку из горячей ладони Фенрира. Он не отпустил. Я удивлённо подняла на него глаза – он улыбался, как фоновые люди улыбаются знакомым.
Другой сделал несколько шагов нам навстречу. Понятно, он не мог не прийти. Подобное притягивается к подобному, не меньше чем противоположное к противоположному, как чёрное к белому, как плюс к минусу.
Его звали Вотан. Его имя открыло нам о нём многое. Он не принадлежал фону, он был подобен нам, но имел несколько иные свойства. Он был опасен.
– На меня напало существо, – сказал он миролюбиво. – Я добился от него имя хозяина и решил, что нападение было не случайным.
Хозяином, конечно, был Фенрир.
– Мы не знали о твоём существовании, – очень сдержанно сказал он.
Вотан кивнул, принимая заявление на веру. Потом его глаза снова коснулись меня.
Мы разошлись в разные стороны: мы с Фенриром пошли домой, готовить ужин, Вотан пошёл куда-то ещё. Я знала, что Фенриру нет покоя, хотя он на удивление держал себя в руках. Я достаточно давно его знала, чтобы видеть ярость, стискивающую челюсть.
Через несколько дней в нашу дверь постучали. Никто никогда не приходил к нам. Его слишком боялись. Ужас его присутствия проникал во все щели, им пропитывались сами стены… отчасти из-за этого мы так часто меняли жильё.
Я боялась, что они подерутся в нашем доме. Я боялась, что на чистом полу появятся лужи крови, боялась, что совсем не намереваясь, случайно ударят меня, боялась острых осколков стекла под босыми ногами… боялась, что на этот раз Фенриру придётся не просто смывать чужую кровь…
Он посмотрел на меня в упор ледяными глазами и показал отойти вглубь комнаты. Он был наготове, собран и напружинен. Он щёлкнул замком, повернул ручку и резко толкнул дверь....
– Волчата! – выдохнул он.
Мне было так скверно, у меня подкашивались ноги. Вместо того, чтобы выбежать встретить сыновей, я села на что-то, где стояла, держа руку у сердца.
Они ничего не знали о наших переживаниях. В доме стало шумно и суетно. Они рыскали по комнатам, редко останавливаясь, чтобы присесть. Они взахлёб рассказывали об увиденном и встреченном, я даже не всё понимала. Их отец кивал в нужных местах, я беспомощно сидела с приоткрытым ртом.
Волчата не торопились уходить. Это было очень хорошо. Их присутствие добавило ему уверенности. Воплощённое доказательство нашего единства, того, что нас никто не разлучит. Его и моя кровь соединились однажды в двух существах нефонового мира.
Всё заканчивается. Волчата решили, что им пора.
Какое-то время мы провели в подобии сна, пристывшие к месту, вялые и равнодушные, как мухи в холода. Мы ничего не хотели и никуда не стремились. Зрела безрадостная осень, мы даже не выходили из дома, и всё сидели, сидели у окна.
Первым оправился он. Он знал, что если не подтолкнёт меня, я ещё долго буду тосковать. Тоска и вправду ела меня. Провожать детей не то же самое, что провожать мужчину. Всегда остаётся убеждённость, что они обязаны вернуться, а с другой стороны – так ли уж необходимо было уезжать?
Новый мир встретил нас весной. Мы решили подчеркнуть свою уединённость полным отсутствием людей. Нужное жильё подворачивалось, стоило только поискать. В этот раз искать не пришлось. Мы сразу увидели вокруг расцветающий, несколько заброшенный сад. После обследования территории мы убедились, что на краю сада стоит небольшой, старенький домик, и в нём никто не живёт. На втором этаже, на чердаке под треугольной крышей можно было устроить спальню, постелить матрас на тёплый деревянный пол. Я могла представить, как буду просыпаться там, и солнечный свет будет золотить его короткие волосы.
Он занялся подточенной жучками хлипкой лесенкой, которая просто приставлялась к квадратному лазу наверх. Сказал, что не хочет беспокоиться о моей безопасности. Он пошёл на разведку по саду, подбирая подходящую древесину или на худой конец живое дерево.
Я выносила на крылечко найденное в доме тряпьё, отбирала, что пригодится, а что лучше сразу выкинуть. Занятие затянуло меня. Дом становился всё уютнее, походя я протирала ненужной ветошью оконца и полки, убирала паутину, сметала грязь с пола. Он пилил у крылечка. Он явно намеревался сделать что-то посерьёзнее приставной лестницы. Я знала, почему – он обожал слушать, как я решила привести на свет второго волчонка, но не сомневался, что чудесное ощущение не посетит меня в доме, в котором лучше иметь две свободные руки для подъёма в спальню.
Я улыбалась. Он вскинул ледяные глаза и улыбнулся в ответ. Я собрала ветошь в охапку и унесла в маленький высохший досера сарайчик, пригодится для розжига. Отпустила ведёрко в колодец, донце звонко ударило по чёрной воде. Из колодца дохнуло холодом. Звук донёсся как-то странно, словно я сама была в воде. Я растерянно оглянулась, забывая о ведре.
Он стоял передо мной. Вотан. Я попятилась, наткнулась на что-то, оно не отодвигалось. Он протянул руку к моему подбородку, неостановимо нагнулся к моему лицу. Моя голова запрокинулась назад, его рука сжалась на затылке, а губы на моих губах. Мои глаза распахнул шок. Фенрир застыл с пилой, как вкопанный. Поражённый, стремительно бледнеющий.
– Как ты смеешь! – Фенрир прорычал, как раненый зверь.
Вотан спокойно посмотрел на его перекошенное лицо.
Я не понимала, почему он не набросился на другого сразу – прикосновение ко мне в глазах Фенрира уже приравнивалось к смертному греху… потом я поняла – Вотан держал меня за запястья. Фенрир не нападал, потому что боялся навредить мне.
– Почему нет? – голос Вотана был холодным, как вечная мерзлота. Мне в моём ужасе показалось, что ярость Фенрира его забавляет.
– Она моя!
– Сестра?
Силы небесные…
Я ничего не могла с собой поделать, мне было страшно, и я не знала имени бога, который мог бы помочь мне. Он издевался над Фенриром, а Фенрир принимал его слова за чистую монету… он был искренним всегда… мерил всех своим мерилом…
– Она моя женщина, – процедил Фенрир. Я видела, как гнев застилает ему глаза. Он не сможет сдержаться, он нападёт. Я не могла освободиться – руки сжимались на моих запястьях, не причиняя боли, но твёрдо. Он не собирался отпускать меня, водил подушечками больших пальцев по тому месту, куда обычно наносят капельку духов.
– … мать моих волчат.
Он – Вотан – он знал про наших волчат. На его лице не дрогнул ни мускул. Мы выкинули его из головы, а он следил за нами…
– Вы женаты?
– Мы не верим в бога людей!
– А в законы?
Ярость каким-то образом переродилась в Фенрире. Перед ним открылось, что в глазах простых фоновых людей, до которых нам не было дела, у него нет прав на меня. Мысль его поразила. Да, нас было двое, и мы были одни. Нам некому и нечего было доказывать. Но вдруг появился третий… это всё была игра, конечно, лишь игра! Вотан прекрасно понимал, что целует чужую женщину… но Фенрир, Фенрир принимал его слова без задней мысли!
Вотан исчез. Неужели боль Фенрира доставляла ему удовольствие?
Фенрир выпустил ржавую пилу. Он не хотел оставаться. Всё моё существо дрожало. Я чувствовала себя изменницей. Но ведь я не была виновата, разве нет?
Я подошла к нему на дрожащих ногах и приникла к груди. Мой родной.
Вокруг были стекло и бетон. Мне пока не представилось возможности, как следует осмотреться на новом месте. Здесь был поздний вечер. Фенрир нашёл квартиру и сразу направился в спальню.
Он лежал на мне, нависнув над лицом. Придирчиво обнюхивал, рассматривал и целовал губы. Они хранили посторонний запах, и сколько он не целовал меня, не мог от него избавиться окончательно, его нюх всё равно улавливал что-то, недоступное другим. Ему ничего не оставалось, кроме как привыкнуть. Его губы дарили мне блаженство, я так любила его губы… если бы только он мог насладиться ночью вместе со мной.
Мне было жаль его. Этот неуловимый запах мучил его. Я погладила его по щеке, он поймал мою руку, прижал запястьем к носу и тихонько и страдальчески завыл. Моё сердце сжалось от боли. Он покрывал запястья поцелуями, прерываясь лишь чтобы потереться о них щекой.
Он не взял меня с собой, ушёл за продуктами один. Я не стала спорить. Его покой важнее моего любопытства.
Он вернулся быстро. Я сначала удивилась, когда услышала звонок в дверь. Что и говорить, мы часто даже не закрывали дверь. Его все боялись. Наше жилище обходили за версту. Но сегодня он попросил закрыться. Я вздохнула. Его скорое возвращение для меня свидетельствовало о том, что он боялся оставлять меня одну даже за бронированной дверью.
Я щёлкнула замком, и дверь распахнулась наружу. Я попятилась.
Опомнилась не сразу. Мои грудь и живот были плотно прижаты к жёсткому мужскому торсу, руки беспомощно висели плетьми. Закричать я не могла.
Он всё же дал мне вдохнуть.
– Что ты делаешь? – выдохнула я, пытаясь нащупать опору ногами.
– Не беспокойся, – Вотан поставил меня на ноги, но не отпустил от себя. Он не сводил глаз с моего лица. Эти глаза были непривычно тёмными, как омут. Я пыталась понять, издевается он надо мной или нет. Его лицо оставалось непроницаемым. – Он подумает, что запах остался с прошлого раза.
– Ты не понимаешь? Ты не должен делать этого!
– Не должен, – повторил он, пробуя слово на вкус. – Да почему же нет?
– Уйди.
– Не уйду, пока не ответишь.
Я чувствовала, что он не сдвинется с места и не отпустит меня, по крайней мере до тех пор, пока не придёт Фенрир… а тогда уже будет поздно.
– Мы любим друг друга. Много лет. У нас есть волчата. Ты должен уйти.
Он чуть улыбнулся безрадостной улыбкой. По его лицу было видно, он редко улыбается.
– Он любит тебя, ты любишь его…
Мне не нравился его тон.
– Не вернее ли будет сказать, что у вас не было выбора? – его глаза мерцали гладью озера ночью, в котором отразилось звёздное небо. – И твоя любовь к нему – привычка, а его любовь – любовь моногамного самца к самке того же вида.
Я оскорблённо попыталась вырваться. Он не выпустил.
– Тебе не хуже меня известна его природа. Да, он искренен, но по-своему, по-животному. Ты говоришь, вы вместе много лет. А много ли лет он искал тебя? Он вообще задумывался, что ты нужна ему? Или он получил тебя, прежде чем задумался об этом?
Я промолчала. Он не потребовал ответа.
– Волчата. Что ж, я никогда не слышал, чтобы женщина мечтала о волчатах.
Он снова вопросительно взглянул на меня.
– Ты говоришь, что я должен уйти. Почему? Ради его покоя? Мне безразличен его покой. Он продолжил свой род. На мой взгляд, он получил больше, чем заслуживал…
– Чего ты добиваешься? – я перебила его, чувствуя, что начинаю верить его словам. – Ты специально устроил тот спектакль у него на глазах, но ну и что? Чего ты добился этим? Того, что нужно тебе, – меня передёрнуло, – ты не получишь!
– Посмотрим.
Я разозлилась.
– А сам ты, ты бы уступил на его месте другому?
– Нет, – не задумываясь, сказал он. – Я бы не уступил, а он пускай остановит меня, если сможет.
На сей раз Вотан вышел через дверь.
Посмею я рассказать о случившемся Фенриру? Я должна сказать. Чего я добьюсь, кроме того, что расстрою его? Что он сможет сделать? Как защитит нас?
Он всегда устранял противников в самом буквальном смысле. Хочу ли я, чтобы Вотан погиб?
