Элизабет Гаскелл
Крэнфорд

Полная версия

IV. Синьйор Брунони

Вскоре после происшествия, которое я описала в прошедшей главе, я была отозвана домой болезнью отца, и на некоторое время забыла о том, что делается с моими любезными крэнфордскими друзьями, и как леди Гленмайр могла помириться с скукой своего долгого пребывания у невестки своей, мистрисс Джемисон. Когда батюшке сделалось легче, я провожала его в один приморской город, так что казалась изгнанною из Крэнфорда и лишенною случая узнать что-нибудь о милом городке большую часть этого года.

В конце ноября, когда мы вернулись домой и батюшка опять находился в добром здоровье, я получила письмо от мисс Мэтти и письмо претаинственное. Она начинала и не оканчивала множества фраз, смешивая их одну с другою. Я могла только понять, что если батюшке лучше (она надеялась, что ему лучше), то ему необходимо будет беречься и носить теплую бекеш от дня св. архангела Михаила до Успения. Она писала также, могу ли я сказать: в моде ли тюрбаны? Одно веселое празднество должно случиться, какого никогда не видели и не знали с-тех-пор, как были уомбмельские львы^[11], и один из них съел руку ребенка; она, может быть, слишком стара, чтоб заботиться о нарядах, но новый чепчик ей непременно нужен; а слыша, что тюрбаны в моде и многие из графских фамилий собираются приехать, ей хотелось бы быть прилично-одетой, и она просит меня привезти ей чепчик от той модистки, у которой я покупаю. Ах, Боже мой! какая небрежность с её стороны: она забыла, что пишет мне именно затем, чтоб просить меня, приехать к ней в следующий вторник; она надеется тогда предложить мне нечто для увеселения; она теперь не будет подробно описывать увеселение, а только прибавляет, что светло-зеленый цвет её любимый. Таким образом кончила она свое письмо; но в P. S. прибавила, что может уведомить меня об особенной привлекательности Крэнфорда в настоящее время; синьор Брунони будет показывать удивительные фокусы в залах крэнфордского собрания в среду или в пятницу вечером на следующей неделе.

Я была очень рада принять приглашение от моей милой мисс Мэтти, независимо от фокусника, и мне очень хотелось не допустить ее обезобразить свое крошечное, кроткое личико огромным турецким тюрбаном. Согласно этому желанию, я купила ей хорошенький чепчик, приличный для пожилой женщины, который однако сильно разочаровал ее, когда, при моем приезде, она пошла за мною в мою спальню, как будто затем, чтоб помешать огонь в камине, но на самом деле для того, я полагаю, чтоб посмотреть, не находится ли в моем чемодане светло-зеленый тюрбан. Напрасно повертывала я чепчик со всех сторон и сзади и сбоку: сердце её жаждало тюрбана, и она могла только сказать с покорностью судьбе и в голосе и взгляде:

– Я уверена, что вы исполнили все, как только можно лучше, душенька. Это совершенно такой чепчик, как носят все крэнфордские дамы, а они, позвольте сказать, покупали их уже год назад. Мне хотелось бы, признаюсь, что-нибудь поновее, что-нибудь более похожее на тюрбаны, которые, как говорит мисс Бетти Баркер, носит королева Аделаида; но чепчик прехорошенький, душенька. И, признаться сказать, этот цвет прочнее светло-зеленого. Да впрочем, зачем заботиться о парадах? Вы скажите мне, не нужно ли вам чего-нибудь, душенька. Вот здесь колокольчик. Я полагаю, тюрбаны не дошли еще до Дрёмоля?

Говоря таким образом, милая старушка с тихой горестью вышла из комнаты, оставив меня одеваться к вечеру; она ожидала мисс Поль и мистрисс Форрестер и надеялась, что усталость не помешает мне присоединиться к ним. Разумеется, я поспешила, разобраться и одеться, но, несмотря на всю мою торопливость, я слышала приезд и шептанье в соседней комнате прежде, чем была готова. Когда я отворила дверь, до меня долетели слова: «Я имела глупость ожидать чего-нибудь порядочного из дрёмбльских лавок… бедная девушка! она сделала все, что только могла, я не сомневаюсь;» но, несмотря на все это, мне было приятнее, чтоб она бранила и Дрёмбль и меня, чем обезобразила себя тюрбаном.

Мисс Поль из трех собравшихся теперь крэнфордских дам были более всего известны все городские новости. Она имела привычку проводить утро бродя из лавки в лавку не затем, чтоб купить что-нибудь (исключая разве катушки бумаги или куска тесемки), но чтоб посмотреть на новые товары, рассказать о них и собрать все городские вести. Она умела так прилично соваться куда ни попало, где только могла удовлетворять свое любопытство, умела таким образом, что если б не казалась аристократкою по своему званию, могла бы показаться дерзкою. Теперь, по той выразительности, с которой она прокашливалась и ждала, когда прекратится разговор о всех ничтожных предметах (таких, например, как чепчики и тюрбаны), мы знали, что она хочет рассказать что-нибудь особенное. Наконец наступила продолжительная пауза. Я надеюсь, что нет человека, обладающего приличной скромностью, который мог бы поддерживать длинный разговор, когда кто-нибудь сидит рядом с вами, молча, смотря свысока на все, что говорят, как пошлое и достойное презрения в сравнении с тем, что он может рассказать, если только его хорошенько попросят. Мисс Поль начала:

– Когда я выходила сегодня из лавки Гордона, мне вздумалось пойти в гостиницу Сен-Джорджа (у моей Бетти там родственница горничной, и я подумала, что Бетти будет приятно узнать о её здоровье). Не встретив никого, я взобралась на лестницу и очутилась в сенях, ведущих в залу собрания (мы с вами, конечно, помним залу собрания, мисс Мэтти, и придворные менуэты). Вот я иду, не думая о том, где я, как вдруг примечаю приготовления к завтрашнему вечеру; комната разделена большой перегородкой, которую три обойщика Кросби обивали красной фланелью; это казалось, что-то темно и странно и так меня изумило, что я, в своей рассеянности, пошла за ширмы, когда какой-то джентльмен (настоящий джентльмен, могу вас уверить) подошел ко мне и спросил, что мне угодно приказать ему. Он говорил таким милым, неправильным английским языком, что мне представилось не Таддеус ли это, или венгерский брат или Санто-Себастиани; покуда я воображала себе его прошедшую жизнь, он с поклоном вывел меня из комнаты. Но погодите-ка! Вы еще половины моей истории не знаете. Я сходила с лестницы, когда встретилась с родственницей Бетти. Разумеется, я остановилась поговорить с нею о Бетти, и она сказала мне, что я точно видела фокусника. Джентльмен, который неправильно говорил по-английски, был сам синьор Брунони. Именно в эту минуту проходил он мимо нас по лестнице и сделал преграциозный поклон, в ответ на который я тоже сделала ему книксен: у всех иностранцев такие учтивые манеры, что поневоле заимствуешься от них. Когда он сошел вниз, я вспомнила, что уронила перчатку в зале собрания (она была в моей муфте все это время, и я нашла ее уж после). Я воротилась назад и, прокрадываясь в проходе, оставленном большой перегородкой, которая разделяет почти всю залу, кого увидала я там? Того самого джентльмена, которого я встретила только что перед этим, который прошел мимо меня по лестнице, а теперь являлся из внутренней части комнаты, куда совсем нет хода – помните мисс Мэтти! и повторил тем же самым милым, неправильным английским языком: что мне угодно, только совсем не так грубо. Казалось он не хотел пропускать меня за перегородку. Я объяснила ему, что пришла за перчаткой, которую, довольно впрочем странно, я нашла именно в эту минуту.

Мисс Поль, стало-быть, видела колдуна, настоящего живого колдуна! Как многочисленны были вопросы, сделанные ей всеми нами:

– Носит он бороду?

– Молод или стар?

– Блондин или брюнет?

– Какой наружности?

Короче, мисс Поль была героиней вечера, благодаря своей утренней встрече.

Колдовство, фокусы, волшебство, чародейство составляли главные предметы разговора во весь вечер. Мисс Поль была немного скептиком и наклонна думать, что даже поступки каждого чародея можно решить ученым образом. Мистрисс Форрестер верила всему, начиная от привидений до домовых. Мисс Метти держала середину между обеими, всегда склоняясь на убеждения последней. Думаю, что она внутренне склонялась более на сторону мистрисс Форрестер; но желание показаться достойною сестрою мисс Дженкинс заставляло ее удерживать равновесие. Мисс Дженкинс, никогда не позволяла служанке называть сальные кружочки, образующиеся вокруг свечек, «саваном», но приказывала говорить просто кружочки. И её сестра будет суеверной! Нет это невозможно.

После чаю меня отправили вниз за тем томом старой энциклопедии, в котором находятся существительные имена, начинающиеся с буквы С. для того, чтоб мисс Поль могла почерпнуть оттуда ученые объяснения к фокусам следующего вечера. Это помешало партии преферанса, которую мисс Мэтти и мистрисс Форрестер имели в виду, потому что мисс Поль погрузилась в свой предмет и в гравюры, которыми книга была иллюстрирована, а нам показалось жестоким мешать ей. Только двумя или тремя зевками, которых я не могла удержать, старалась выразить я скуку, потому что действительно была тронута той кротостью, с какою обе дамы переносили свое обманутое ожидание; но мисс Поль читала от этого только усерднее, и не сообщала нам интересных сведений, как урывками:

– А, вижу; совершенно понимаю. А представляет шарик. Поставьте А между Б и Д… Нет! между Е и И и поверните второй сустав третьего пальца вашей левой руки над кистью вашей правой И. Точно, очень ясно. Милая мистрисс Форрестер колдовство и волшебство дело простой азбуки. Позволите прочесть вам одно это место?

Мистрисс Форрестер умоляла мисс Поль избавить ее, говоря, что с детства она не могла понимать, когда читают вслух, а я выронила из рук карты, которые тасовала очень громко, и этим скромным движением принудила мисс Поль приметить, что нынешний вечер назначено было состояться преферансу, и предложить несколько неохотно не начать ли пульку – какая приятная веселость засияла при этом на лицах двух дам! Мисс Мэгги почувствовала некоторое угрызение совести, зачем прервала ученое занятие мисс Поль, и не помнила хорошо карт, не обращала полного внимания на игру до тех пор, пока не успокоила своей совести. Она предложила мисс Поль взять домой этот том энциклопедии, и мисс Поль приняла его с признательностью и сказала, чтоб Бетти взяла его домой, когда та пришла за нею с фонарем.

На следующий вечер мы все находились в некотором смятении при мысли об ожидающей нас веселости. Мисс Мэтти ушла одеваться заблаговременно, торопила меня, и нам пришлось дожидаться полтора часа, потому что двери открывались ровно в семь, а нам предстояло идти лишь несколько сажен! Однако, как говорила мисс Мэтти, не следует слишком погружаться во что бы то ни было и забывать время; поэтому она думает, что мы сделаем лучше, если просидим спокойно, не зажигая свеч до семи часов без пяти пишут. Мисс Метти дремала, а я вязала.

Наконец мы отправились и у подъезда встретили мистрисс Форрестер и мисс Поль. Мисс Поль рассуждала все о том же предмете, только с большим жаром, чем прежде, и закидала нас азами и буками, как градом. Она даже списала несколько рецептов, как она выражалась, различных фокусов. Эти рецепты были записаны на обороте конвертов, чтоб быть наготове уличить синьора Брунони.

Мы вошли в переднюю, смежную с залой собрания; мисс Мэтти несколько раз вздохнула о своей минувшей юности, вспомнив последний раз, когда она была здесь, и поправила свой хорошенький новый чепчик перед странным старомодным зеркалом, в передней. Зала собрания была пристроена к гостинице, около ста лет тому, несколькими графскими фамилиями, собиравшимися в этой самой комнате раз в месяц зимою потанцевать и поиграть в карты. Не одна знатная красавица отличалась здесь в менуэте, который она танцевала после перед королевой Шарлоттой. Говорили, что одна дама, из фамилии Генингс, украшала эту комнату красотой своей; а всем было известно, что богатая и прелестная вдова, леди Уильямс прельстилась здесь благородной фигурой юного артиста, жившего учителем в каком-то семействе по соседству и сопровождавшего своих хозяев в крэнфордское собрание. И славное сокровище достала себе леди Уильямс в особе своего красивого супруга, если все рассказы справедливы. А теперь никакая красавица не зарумянивалась и не улыбалась в зале крэнфордского собрания; никакой красивый артист не прельщал сердца своим поклоном с chapeau bras в руках: старая комната была темна; палевая краска стен превратилась в дикую; большие куски штукатурки отвалились от белых панелей и фестонов стен; но еще заплесневелый запах обитал в этом месте и смутное воспоминание об исчезнувших днях заставило мисс Метти и мистрисс Форрестер выпрямиться при входе и жеманно пройтись по комнате, как будто бы тут было множество благородных зрителей вместо двух маленьких мальчиков с пряниками в руках для препровождения времени.

Мы остановились у второго ряда; я не могла хорошенько понять зачем, до тех пор, пока не услыхала, как мисс Поль спрашивает проходящего слугу: ждут ли кого-нибудь из графских фамилий? Когда слуга покачал головою, говоря этик, что нет, мистрисс Форрестер и мисс Мэтти подвинулись вперед. Передний ряд скоро увеличился и обогатился леди Гленмайр и мистрисс Джэмисон. Мы вшестером занимали два передние ряда и наше аристократическое а parte было уважено толпами лавочников, входивших в залу время от времени, и теснившихся на задних скамейках. По крайней мере я так заключила по шуму, с которым они опускались на свои места. Но когда мне надоело смотреть на упрямую старую занавесь, которая не хотела подниматься, и вместо того уставилась на меня парой двух странных глаз, выглядывавших сквозь щель, я чуть было не обернулась назад на весело болтавший народ. В это время мисс Поль схватила меня за руку и просила не оборачиваться, потому что это неприлично; что было «прилично», я ни как не могла узнать, но должно быть что-нибудь необыкновенно скучное и утомительное. Мы все, однако, сидели вытянувшись в струнку, уставив глаза вперед на мучительную занавесь и говоря чуть слышно: до того мы боялись быть уличенными в неблагопристойности. Мистрисс Джемисон была счастливее всех, потому что она заснула.

Наконец глаза исчезли, занавес зашевелился, одна сторона его поднялась выше другой, которая стояла упорно, и потом вдруг упал, потом опять поднялся и с новым усилием, и от мощного взмаха невидимой руки взлетел наверх, представив нашим взорам величественного джентльмена в турецком костюме, сидящего перед небольшим столиком и смотрящего на нас (я побожилась бы, что теми же самыми глазами, которые я видела сквозь дырку занавеса). Он смотрел спокойно и с снисходительным достоинством «подобно существу из другой сферы», как чей-то сантиментальный голос, произнес позади меня.

– Это не синьор Брунони! сказала решительно мисс Поль, и так громко, что, я уверена, он слышал непременно, потому что взглянул через свою развевающуюся бороду на наш кружок с видом немого упрека. – У синьора Брунони бороды не было, но, может быть, он явится скоро.

И она принудила себя к терпению. Между тем, мисс Мэтти делала рекогносцировку сквозь зрительную трубку, вытерла ее и опять начала глядеть, потом обернулась и сказала мне ласковым, кротким, но грустным тоном:

– Видите, душенька, тюрбаны еще носят.

Для дальнейшего разговора мы не имели времени. Турецкий султан, как мисс Поль заблагорассудилось назвать его, встал и отрекомендовался синьором Брунони.

– Я ему не верю! воскликнула мисс Поль, недоверчивым тоном.

Он взглянул на нее опять с тем же самым упреком оскорбленного достоинства.

– Не верю! повторила она, еще положительнее, чем прежде. – У синьора Брупони не было этой мохнатой вещи около подбородка, он был выбрит чисто, как настоящий джентльмен.

Энергическая речь мисс Поль произвела спасительное действие на мистрисс Джемисон, которая широко раскрыла глаза в знак глубочайшего уважения, что заставило замолчать мисс Поль, а турецкого султана заговорить. Он заговорил на самом несвязном английском языке, таком несвязном, что не было никакого смысла между отдельными частями его речи – обстоятельство, которое он сам заметил наконец, и потому, оставив разговор, начал действовать.

Теперь мы были удивлены. Как он делал свои фокусы, я не могла понять, даже когда мисс Поль вытащила лоскутки бумажки и начала читать громко, или по крайней мере очень слышным шепотом отдельные рецепты для самых обыкновенных фокусов. Я никогда не видала таких нахмуренных бровей и такого яростного взгляда, с каким турецкий султан уставился на мисс Поль; но, как она говорила, можно ли было ожидать порядочных взглядов от мусульманина? Если мисс Поль оставалась скептиком и больше занималась своими рецептами и чертежами, чем его фокусами, мисс Метти и мистрисс Форрестер находились в величайшем недоумении и мистификации. Мистрисс Джемисон то-и-дело снимала и вытирала очки, как будто предполагала в них какой-нибудь недостаток, который был причиною фокуса, а леди Гленмайр, которая видела много любопытных вещей в Эдинбурге, была очень изумлена фокусами; она никак не хотела согласиться с мисс Поль, которая объявляла, что всякий может сделать то же самое с небольшим навыком, и что даже она сама успела бы сделать все, что он делал, почитав часа два энциклопедию и постаравшись сделать гибким свой средний палец.

Наконец мисс Мэтти и мистрисс Форрестер были приведены в совершенный ужас, начали шептаться между собой, и так как я сидела позади их, то и не могла не слышать о чем они говорили. Мисс Мэтти спрашивала мистрисс Форрестер: «как она думает: хорошо ли приезжать смотреть на такие вещи? Она боится, не одобряют ли они то, что не совсем…» Легкое качанье головой дополнило остальное. Мистрисс Форрестер отвечала, что та же мысль поразила её ум, что она чувствует себя очень неловко: «все это так странно». Она была совершенно уверена, что в этом хлебе именно её носовой платок, а он был в собственных её руках не далее, как за пять минут перед этим. Она желала бы знать, у кого взят этот хлеб? Она уверена, что не у Декина, который ведь церковный староста! Вдруг мисс Мэтти обернулась ко мне:

– Пожалуйста посмотрите, душенька: – вы в здешнем городе приезжая, и это не возбудит неприятных толков – пожалуйста посмотрите, не здесь ли мистер Гейтер? Если он здесь, я думаю, мы можем заключить, что в этом удивительном человеке нет ничего опасного и меня это очень облегчит.

Я посмотрела и увидела высокого, худощавого, сухого, запыленного учителя, окруженного учениками из уездного училища и стрегомого толпой мужчин от приближения крэнфордских девиц. Доброе лицо его сияло улыбкой, а мальчишки, окружавшие его, заливались хохотом. Я сказала мисс Мэтти, что учитель улыбается одобрительно, и это сняло тяжесть с её совести.

Я ничего не упоминала о мистере Гейтере, потому что я, счастливая молодая женщина, никогда не имела с ним никакого дела. Он был старый холостяк и боялся разных толков, как семнадцатилетняя девушка; скорее готов был броситься в лавку или прокрасться в какую-нибудь дверь, нежели встретиться с крэнфордской дамой на улице; а что касается до вечеринок, то я не удивляюсь, что он не принимал на них приглашения. Сказать по правде, я всегда подозревала, что мисс Поль весьма сильно гонялась за мистером Гейтером, когда он сначала приехал в Крэнфорд; а теперь она, казалось, разделяла так живо его боязнь, чтоб её имя не произносилось вместе с его именем. Его интересовали только бедные и несчастные; он угостил школьных мальчиков в этот вечер представлением фокусника, и как доброе дело не остается без вознаграждения, то они и охраняли его направо, налево, кругом, как будто он пчелиная матка, а они – рой пчел. Гейтер чувствовал себя до того безопасным, окруженный таким образом, что мог даже быть в состоянии сделать нашему обществу поклон, когда мы выходили. Мисс Поль не знала о его присутствии и делала вид, будто совершенно занята разговором с нами, будто она убеждает нас, что мы были обмануты и видели совсем не синьора Брунони.

V. Страх

Мне кажется, что целый ряд происшествий начался с приезда синьора Брунони в Крэнфорд, происшествий, которые в то время соединялись с ним в наших мыслях, хотя я не знаю, какое отношение он мог иметь к этим происшествиям. Вдруг разные беспокойные слухи начали разноситься по городу. Было два или три воровства, настоящих воровства bona fide; воров поймали, привели к судьям, допросили и посадили в тюрьму: это так напугало нас, что мы все стали бояться, чтоб нас не обокрали. Долгое время у мисс Мэтти мы делали регулярный обход кругом кухни и в чуланы; каждый вечер мисс Мэтти предводительствовала отрядом, сама вооруженная кочергой; я шла за нею с чумичкой, а Марта с лопатой и кочергой, чтоб забить тревогу. Нечаянно ударив кочергу о лопату, она часто пугала нас до того, что мы запирались под замком все трое или в кухню, или в чулан, или куда бы ни попало, и сидели там до тех пор, пока испуг наш не проходил и мы, опамятовшись, не выходили вооруженные снова двойным мужеством. Днем мы слышали странные истории от лавочников и мызников о повозках, запряженных лошадьми, подкованными войлоком, и провожаемых в глухой тишине ночи, людьми в черном платье, шатавшихся по городу, без сомнения, затем, чтоб подсмотреть какой-нибудь дом без сторожа или незапертую дверь.

Мисс Поль, выставлявшая себя необыкновенно храброй, первая собирала и пересказывала эти слухи, придавая им самый страшный характер. Но мы узнали, что она выпросила у мистера Гоггинса старую шляпу, повесила ее в сенях и мы (по крайней мере я) сомневались, будет ли так весело, как она сказала, если дом её разломают. Мисс Мэтти не скрывала, что она страшная трусиха, аккуратно производила свой осмотр по дому, и только время для этого выбирала все раньше-и-раньше, пока, наконец, мы начали ходить рундом в половине седьмого, а мисс Мэтги ложилась в постель вскоре уж после семи, «чтоб ночь прошла скорее».

Крэнфорд так долго хвалился своей репутацией честного и нравственного города, воображал себя до того благородным и аристократическим, что не понимал, как можно сделаться другим, и потому в это время вдвойне почувствовал пятно на своем характере. Но мы успокаивали себя, что эти воровства производились не крэнфордскими жителями; должно быть, это какие-нибудь приезжие навлекли беду на наш город и заставили принимать такие предосторожности, как будто мы жили между краснокожими индийцами, или французами.

Это последнее сравнение было сделано мистрисс Форрестер, которой отец служил под начальством генерала Бургоэня в американской войне и которой муж убивал французов в Испании. Она действительно наклонна была к той мысли, что некоторым образом французы были замешаны в небольших покражах, и в грабежах, о которых только носились слухи. В одно время её жизни, на нее сделала глубокое впечатление мысль о французских шпионах, и эта мысль никогда не искоренялась из неё, но проявлялась время от времени. А теперь её мнение было вот какое: крэнфордский народ слишком уважал себя и был слишком благодарен аристократам, которые удостаивали жить так близко от города, чтоб унизить себя бесчестием и безнравственностью; следовательно мы должны верить, что воры были не здешние жители, а чужие; если же чужие, то почему не иностранцы? Если иностранцы, кто же более, как не французы? Синьор Брунони говорил по-английски неправильно, как француз; и хотя он носил тюрбан, как турок, но мистрисс Форрестер видела на портрете мадам де-Сталь в тюрбане, а на другом портрете мистера Денон в такой точно одежде, в какой явился наш колдун. Это доказывает ясно, что французы также, как и турки, носят тюрбаны: стало-быть нечего сомневаться, синьор Брунони француз и шпион, приехавший разузнать слабые и беззащитные места в Англии. С своей стороны, она, мистрисс Форрестер, была себе на уме насчет приключения мисс Поль в доме собрания, где та видела двух человек, когда мог быть только один: французы всегда употребляют такие способы и средства, о которых, слава Богу, англичане и понятия не имеют, и ей всегда так тяжело было на сердце, зачем она поехала смотреть этого колдуна. Короче, мистрисс Форрестер была так взволнована, как мы никогда её не видали, и разумеется, мы держались её мнения, как дочери и вдовы офицера.

Право я не знаю насколько были справедливы или ложны рассказы, носившиеся в это время, как блуждающие огни; но мне казалось тогда, что невозможно не верить таким слухам, например: в Мэрдоне (маленьком городке около восьми миль от Крэнфорда) в дома и лавки влезали в дыры, сделанные в стенах, камни безмолвно вынимались в тишине глухой ночи и все делалось так спокойно, что ни одного звука не было слышно ни внутри, ни вне дома. Мисс Мэтги махнула рукой, услыхав об этом.

– Какая польза, говорила она, запирать двери на запор, привешивать колокольчики к ставням и обходить дом каждую ночь? Эта последняя штука воров была достойна фокусника. Теперь она верит, что синьор Брунони главный зачинщик всему.

В один вечер, часов около пяти, мы были испуганы торопливым ударом в дверь. Мисс Мэтти просила меня сбегать и сказать Марте ни под каким видом не отворять двери до тех пор, покуда она (мисс Мэтти) не разузнает в окно, кто это такой; вооружившись скамейкой, чтоб бросить ее на голову гостю, в случае, если он покажет лицо, покрытое черным крепом, она не получила в ответ на свой вопрос: «кто там?» ничего, кроме поднятой головы! Это были никто другие, как мисс Поль и Бэтти. Первая вошла наверх, с маленькой корзинкой в руках, и очевидно находилась в состоянии величайшего волнения:

– Осторожнее! сказала она мне, когда я предложила ей освободить ее от корзинки: – это мое серебро. Я уверена, что на мой дом нападут воры сегодня ночью. Я пришла просить вашего гостеприимства, мисс Мэтти. Бэтти идет ночевать у своей родственницы в гостинице Сен-Джоржа. Я могу просидеть здесь всю ночь, если только вы мне позволите; мой дом так далек от всякого соседства, что нас не услышат оттуда, если б мы кричали во все горло.

– Что вас напугало так? сказала Мисс Мэтти. – Разве вы видели, что кто-нибудь шатался около вашего дома?

– Да! да! отвечала мисс Поль. – Два преподозрительные человека три раза прошли тихонько мимо дома; а одна нищая ирландка, только за полчаса перед этим чуть-чуть не ворвалась насильно помимо Бэтти, говоря, что дети её умирают с голода и она должна поговорить с госпожой. Видите, она сказала «госпожой,» хотя в передней висит мужская шляпа и гораздо естественнее было бы сказать с господином. Но Бэтти захлопнула дверь ей под носом, и пришла ко мне; мы собрали ложки и сели поджидать у окна в гостиной, покуда не увидали Томаса Джонса, возвращавшегося с работы, подозвали его и просили проводить нас в город.

Мы могли бы торжествовать над мисс Поль, которая показывала такую храбрость до тех пор, покуда сама не перепугалась; но были так рады, приметив, что она разделяет человеческие слабости, что не имели духу высказать свое торжество над ней. Я отдала ей мою комнату весьма охотно и разделила постель мисс Метти на эту ночь. Но прежде, чем мы удалились, обе дамы вытащили из архивов своей памяти такие страшные истории о грабежах и убийствах, что я тряслась с головы до ног. Мисс Поль очевидно заботилась доказать, что такие страшные приключения случились на её глазах, и она была права в своем внезапном настоящем страхе, а мисс Мэтти не хотела позволить превзойти себя и придумывала одну историю страшнее другой. Это напомнило мне довольно странно одну старую историю, которую я где-то читала «о соловье и музыканте», которые старались доказать друг другу, кто из них споет лучше, до тех пор, пока бедный соловей не повалился мертвый.

Одна из историй, не дававшая мне покоя, долгое время спустя, рассказывалась о девушке, оставленной для присмотра в одном большом доме в Кумберланде, в какой-то ярмарочный день, когда другие слуги все ушли на гулянье. Хозяева находились в Лондоне. Пришел разносчик и попросил оставить свой огромный и тяжелый тюк в кухне, говоря, что он придет за ним опять вечером; а девушка (дочь лесовщика), искавшая чем-нибудь позабавиться, случайно как-то наткнулась на ружье, висевшее в передней, и сняла его, чтоб посмотреть поближе. Ружье выстрелило в открытую дверь кухни, попало в тюк и струя темной крови медленно просочилась оттуда. (С каким наслаждением мисс Поль рассказывала эти подробности, останавливаясь на каждом слове, как будто ей это нравилось!) Она несколько торопливо досказала конец о храбрости девушки и во мне осталось только смутное воспоминание, как дочь лесовщика победила воров утюгами, раскаленными докрасна, которые потом почернели поутюжив сало на теле воров.

Мы расстались на ночь со страхом, желая узнать, что мы услышим утром, и с моей стороны с сильнейшим желанием провести скорей ночь: я боялась, чтоб воры вдруг не появились из какого-нибудь темного потайного уголка, потому что мисс Поль принесла к нам свое серебро, и это было двойным поводом к нападению на наш дом.

Но до прихода леди Гленмайр на следующий день, мы не слыхали ничего необыкновенного. Кухонные кочерги находились точно в том же положении, как мы с Мартой искусно поставили их вечером, то есть мы приставили их к двери так, что они готовы были упасть с страшным бренчаньем, хоть бы только кошка дотронулась до наружной стороны двери. Мне сильно хотелось знать, что бы мы делали, если б это разбудило и испугало нас. Я предложила мисс Мэтти прятать наши головы под простыни так, чтоб воры не могли подумать, что мы узнаем их после в лицо; но мисс Мэтти, сильно дрожавшая, отвергла эту мысль, говоря, что наш долг, в отношении к обществу, поймать их и что она, конечно, употребит все силы их захватить и запереть на чердаке до утра.

Когда пришла леди Гленмайр, мы почувствовали зависть к ней. На дом мистрисс Джемисон действительно было сделано нападение; по крайней мере на цветочных грядах, под кухонными окнами остались мужские следы, где им не следовало быть, и Карлик лаял целую ночь, как будто чужие были на дворе. Мистрисс Джемисон разбудила леди Гленмайр и они позвонили в колокольчик, проведенный в комнату мистера Мёллинера, в третьем этаже; и когда голова его явилась в ночном колпаке из-за перил в ответ на призыв, они сказали ему о своем испуге и его причине. Вследствие этого мистер Меллинер удалился в свою спальню и запер дверь (боясь сквозного ветра, как он объяснил утром); за-то он отворил окно и начал храбро вызывать воров, говоря, что если они подойдут к нему, то он убьет их. Но, справедливо заметила леди Гленмайр, это было слабым успокоением для женщин, так как воры должны были сперва проходить через комнаты мистрисс Джемисон и её, чтоб добраться до него, и должны были находиться в весьма драчливом расположении, чтоб, не обратив внимания на неохраняемые нижние этажи, пробраться в чердак, а оттуда, проломив дверь, пройти в комнату главного храбреца в доме. Леди Гленмайр, подождав и прислушиваясь несколько времени в гостиной, предложила мистрисс Джемисон опять лечь в постель; но дама эта сказала, что не может быть спокойна, если не посидит и не послушает еще; вследствие чего она прилегла, закутавшись, на диван, где и нашла ее горничная в глубоком сне, войдя в комнату в шесть часов утра, а леди Гленмайр легла в постель и не спала всю ночь.