Юана Фокс
Сказки для страшных снов
Амене карамбола инномачи
– Мама, мама, смотри, шарики, шарики раздают! Возьмём один, а? И вату, сахарную вату, мам!
Нарядная городская ярмарка гудела шарманками, кричала зазывалами, взрывалась музыкой и детскими голосами.
– Сеньоры и сеньориты, джентльмены и леди, бароны и баронессы, господа взрослые и господа детишки! Цирк Золотой Луны приглашает вас в мир волшебства и чистейшей магии! Единственное представление, всем на удивление! – кричал великан-ходулист в полосатых штанах и высокой шляпе, ловко приплясывая на журавлиных ногах.
Через толпу продирался толстый низенький человек. Самый обыкновенный дядька, потный и кислый. Но почему за ним тянулась живая гирлянда? Дядька ворчал и злобно сверкал глазами, отпугивая назойливых детей. Те робели и отступали на шажочек, но никакая сила на свете не могла оторвать их от чемодана. Ярко-розовый, истрёпанный, обитый по углам кислотно-жёлтыми треугольниками, выедающий глаза, как варёное яйцо. И в нём кто-то пел! Конечно, если вы взрослый и занятой, то вы ни за что бы не расслышали этот скрипучий, ворчливый голосок, завывающий без слов, будто в чемодан заперли ветер с дымовой трубой, чтобы ему не так скучно было. Но если вам отважные пять лет… тогда у вас просто нет выбора: шпионить за злым дядькой или вернуться к маме. Тут даже угроза получить по попе кажется небольшой ценой!
А толстяк вдруг встал и, швырнув чемодан оземь, рявкнул:
– Кыш, вы, отродье!
Ребятня так и бросилась врассыпную. Лишь маленький разбойник Арчи притаился за будкой с сахарной ватой и огромными глазами смотрел, как противный мужик, не заботясь ни капли о розовом шёлке, пинает чемодан и орёт на него неразборчивую абракадабру. А потом он отлепил один из уголков, и мальчишка поклялся бы ржавой старинной монетой, закопанной под плакучей ивой на заднем дворе, что оттуда высунулась крохотная зелёная ручка и выхватила кусочек сахара из рук дядьки.
– Арчибальд Броуди! – гаркнула над ухом мама, и это самое ухо вспыхнуло огнём. – Сколько раз тебе говорить, собака такая, не убегай, я чуть с ума не сошла! Какого чёрта ты творишь, тут кругом пьяные клоуны, лошади и слоны!
– Слоны?! – подпрыгнул Арчи, а мать уже тащила его, нелюбезно расталкивая любезных сограждан.
– Шевели штанишками, надо занять лучшие места, не то будешь сидеть в проходе или вообще на балконе!
Парнишка тревожно закрутил головой, но розовое пятно уже растворилось в разноцветном безумии вокруг шапито. Эх, мама, что ты наделала? А мать, как всех и всегда, обругала старого неопрятного билетёра в задрипанном малиновом камзоле, и разверстая пасть полосатого чудовища поглотила их.
Юный Броуди разрывался между ожиданием заветных слонов и мыслями о розовом поющем пятне. Что это было?! У кого бы спросить? Мать отвесит затрещину, отец презрительно усмехнётся… Плохо то, что никого рядом с Арчи не было, все разбежались, трусливые курицы! Надо было слинять от мамы, пролезть под полотном шапито, где-то же должна быть лазейка…
Хулиган Арчи грыз ногти и елозил на жёстком сиденье. Он даже не подозревал, что за кулисами, где пудрятся пьяные клоуны и маленькие китайские акробатки натягивают полосатые трико, сверкают в пыльной полутьме три пары жёлто-золотых глаз. Одна пара пристально следит, как набивается публикой зал. Вторая пара то гаснет, то вспыхивает за стойкой с костюмами. А третья… а где же она? Вот ведь проныра! Ах, вот же он, обладатель шершавой кожи и прозрачных крылышек, длинным когтем портит защёлки реквизита для фокусов! Секунда – и никем не замеченный в сосредоточенной суете наш взломщик исчезает под изумрудной попоной слона. Слон ёжится, перетаптывается, но заговорщика не выдает. Его нервирует только нарастающий гул толпы, а толпу нервирует ожидание начала шоу…
«Та-та-та-да!» – оркестр взорвался, как забродившая бочка пива, и вылил на публику буйную музыкальную пену.
– Дамы и господа, леди и джентльмены, почтенная публика! – отчаянно пыжился конферансье, но «почтенная публика» продолжала шуршать закусками, ржать и болтать так, что всё сливалось в одно большое: «Тралалалала, ахахахаха, быр-быр, бабадаадааамм!»
Что тут можно было сделать? Этот город видел всё. Антрепренёр отчаянно вглядывался в тысячу пар глаз одного скучающего существа. И всё больше понимал, что ему нечего здесь ловить. Парад полуголых танцовщиц? Пфффф, даже свежие сплетни соседки увлекательнее! Танцующие пудельки, лошадь, умеющая считать? Верните мне мои деньги, я лучше в ближайшую пивнуху их отнесу! Клоуны, выставляющие посмешищем случайного бедолагу из зала? Ну-ка, ну-ка, да этот недотёпа бывший помощник мэра? А вот это уже интересней! Пожалуй, это мы бы глянули на бис!
Вслед за полусмешными клоунами конферансье шёл на манеж как на плаху. Растянул рот в фальшивой улыбке, сообразил, что это не то, поменял маску на «Мистер Таинственность» и вознёс, как молитву:
– Дамы и господа, маленькие леди и юные джентльмены! Приготовьтесь к настоящему чуду!
Дамы и господа прохладно вперились в прощелыгу. Дети хихикали, стулья сиденья скрипели под уставшими задами. Публике по-прежнему слышалось ниочёмное «блаблабла, тратата!»
– Встречайте бурными аплодисментами! Маэстро Дормиро Иеронимус Бласт!
Конферансье поспешно ретировался и на арену чинно прошагал… тот самый злобный толстяк! Теперь его пузо туго обтягивал бархатный, красный пиджак с золотыми пуговицами, на шею он навертел шёлковый изумрудный шарф. Подкрасил рожу и надел расфуфыренную шляпу, так сразу и не узнать – но вот же, волочет говорящий розовый чемодан!
– Это он!!! – заорал Арчи в третьем ряду, не нарочно тыкая в спину впереди сидящего джентльмена.
– Арчи! – больно дёрнула его мать за плечо. – По шее давно не получал?!
Мальчишка зажал себе рот рукой и уставился на арену во все глаза. Маэстро поставил чемодан на тумбу, сделал многозначительное лицо, воздел руки. Чемодан зашатался, дёрнулся и поднялся в воздух. Публика не спешила одобрять, мол, здоровей видали.
Дядька недовольно зыркнул по рядам и, выделывая пассы, толкал розовый ящичек то вперёд, то назад, не прикасаясь. А сам всё на публику косился. Вялые хлопки, скучающие лица… У великого маэстро явно всё шло не по плану! Он напыжился, как помидор и, закатив глаза, зычным голосом понёс несусветную тарабарщину:
– Амене карамбола инномачи, игнорабичи бадаракабас!
Чемодан грохнулся на песок. Дядька открыл глаза и, тяжело дыша, склонился над проклятым реквизитом. «Ну, давай же, давай!» – шёпотом заклинал он. Чёртов ящик не отвечал долгую секунду… две… И вдруг подлетел, распахнулся, и рычащий зелёный вихрь вцепился артисту в лицо! Дядька заорал не своим голосом и заметался по арене, брыкаясь и визжа. Во все стороны летели брызги крови, клочки шейного платка, пуговицы… Публика вопила, женщины визжали, хохотали дети, кто-то швырнул на арену пакет попкорна! Аппетитные комочки моментально пропитались красным. Под смех и улюлюканье довольной толпы зеленая чучундра повалила горе-фокусника на песок и одним размашистым, точным движением оторвала ему голову. Кровь хлынула фонтаном прямо в чемодан. Похоже, он был безнадёжно испорчен…
Но шоу, безусловно, спасено! За кулисами дрессировщик слонов попытался рвануть на помощь, но антрепренёр решительно остановил смельчака, жадно всматриваясь в окоченевшие зрительные ряды. В воздухе звенел тяжёлый кровавый запах настоящего успеха!
А тем временем маэстро Дормиро Иеронимус Бласт или то, что от него осталось, в последний раз шаркнул ногами по песку и затих. То ли неизвестная науке обезьянка, то ли карлик слез с его безголовой туши, деловито отряхнулся, стащил с мёртвой головы цилиндр и, куртуазно отставив ножку в расписном сапожке, раскинул ручки, будто готовый принимать аплодисменты.
Повисла леденящая тишина. Можно было расслышать, как волоски шевелятся на руках тысячи зрителей. Лепрекон водил умилительно-зловещей мордашкой по рядам, и казалось, сейчас он скажет: «Вы, мадам, да, вот вы – выходите к нам, я распилю вас на части!»
– Какого… какого дьявола… Помогите, помогите ему кто-нибудь! – отчётливо шипел за кулисами укротитель львов. Зелёный карлик повелительно махнул в его сторону когтистой лапкой, и тот заткнулся.
Безобразник благодарно кивнул и ощерился в зубастой улыбке. Он раскланялся публике, сердечно прижимая к затянутой в расписную жилетку груди свободную зелёную ручку.
– Ап! – проорал он и жестом записного франта водрузил на рогатую голову намокшую шляпу. Кровавые струйки расползлись по его уродливой мордахе.
Толпа наконец вздохнула и взорвалась в чистом экстазе:
– Браво! Браво!!! – бушевали зрители, отбивая ладони в котлетки.
Громче всех орал маленький Арчи:
–Я знал! Я видел, я видел! Я знал!
Но его голосок потонул в восторженном рёве толпы…
За кулисами антрепренёр, чертыхаясь, ломился сквозь кучку обалдевших артистов, а конферансье лихо седлал белую красавицу-лошадь. Та встала на дыбы и попятилась. По форгангу, сминая всё в кашу, тараном пронёсся слон. Трубный рёв поглотил хохот и визг золотоглазых его укротителей.
Снегения
– По правде сказать, это я понаделала! – она махнула лохматой головой, улыбаясь во весь рот. Август проследил за её взглядом. Дорожка из мокрых следов тянулась от открытой двери к босым ногам девушки. Август открыл рот и забыл его закрыть. Он стоял как истукан и глядел на худенькую оборванку. В дрожащем свете свечи она казалась призраком или сном.
– Ты… – попробовал было подать голос парень, но воздух не шёл ему в горло, и он закашлялся. Девушка пожала плечами и склонилась над сундуком, полным колотого льда. Её длинные пальцы заскребли по кованной крышке:
– Ну, чего уставился? Помоги, что ли! – весело прикрикнула она, и Август наконец очнулся:
– Ты кто такая и какого… хм… что ты…
Не хотелось выражаться, как простолюдин, но ведь и настоящим дворянином он не был! Какой же тон подобрать? Заговоришь, как господин – обсмеёт, тоже мне, мусье, в подштанниках за три цента! А бранную и хлёсткую речь он пока ещё не освоил – всего пару месяцев дурные районы осваивает.
– В общем, отвечай, девица, что ты делаешь в моём доме, и кто дал тебе разрешение оставлять дверь открытой в такую позднюю осень!
По ногам и правда ощутимо дуло, но сдвинуться с места и закрыть дверь он не решался. Слишком уж всё это нелепо и неловко. Да он попросту идиот! Стоит тут, в халат кутается, физиономию гордую корчить пытается, а сам ни-че-го-шеньки не понимает! Девица не прекращала попыток забраться пальцами в ящик, ногти её скреблись, как у крысы под кроватью, брррр! Августа передёрнуло. «Господь Вседержитель, а что делать-то? Орать “помогите”? Против девицы?! Неуклюжая я кочерыжка, вот кто!»
– Да-да, я и говорю – осень, слава северным ветрам, ещё чуточку, и… а, не о том я! – замахала руками девица. – Так ты помогать мне будешь или нет? Смотри уже, сколько воды я потеряла, убить меня хочешь?! – взвизгнула она и уставилась на Августа огромными тёмными глазами.
– Да-да, сейчас, кхм, леди… Не знаю, к сожалению, имени вашего!
Девица фыркнула и закатила глаза:
– Уф, да нет у меня имени! И не будет, если ты мне сию же минуту не соизволишь помочь!
Она ехидно сузила глаз и изобразила корявенький книксен. Август прыснул на огонёк свечи, тот недовольно зашипел, но выдержал. Парнишка суетливо приблизился к девушке, она зашипела, точно как свеча и отшатнулась.
– Обалдел, с огнём ко мне лезть? – заорала она и ударила Августа в плечо, да так, что его прошило ледяной болью. Будто куском льда приложили.
– Да, кстати, а лёд тебе зачем? – рассеянно потирая плечо, спросил он. «Сильная какая!» – думал он, глядя, как девушка обходит сундук по кругу на длинных поджарых ногах. «И какая красивая!» Парень невольно залюбовался ею. Ладная, гибкая, по-кошачьи грациозная. Бледная, голубоватая в лунном свете из высокого окна кожа, огромные глаза, маленький, чётко очерченный рот кривится, губы кусает. «Фея!» – ахнул про себя Август и сделал к ней маленький робкий шажочек. Но тут же подпрыгнул, стопу обожгло холодной водой. «В лужу наступил, чёрт!»
– Ой, вы простите, миледи, я вам помогу!
Он нажал потайной рычажок, и ящик распахнулся. Девица вскрикнула, будто тот был полон несметных сокровищ.
– Но это же всего лишь…
– ЛЁД!! – выкрикнула девица и зарылась в него руками и лицом. Оторопевший Август замер, наблюдая, как фея запихивает в рот двумя руками льдины, крошит их зубами, облизывает пальцы, стонет и урчит от удовольствия, как бешеная кошка.
– А вы… – робко прошептал он, совершенно не уверенный, что собирается сказать.
– Угум? – буркнула девица с набитым ртом и повернула к нему кукольное лицо. – Ща, секунду!
Она заглотила ещё горсть мелкого льда и удовлетворённо осела на пол.
– Ну вот, теперь говори, чё ты там хотел?
– Я… да я, впрочем, так сказать, и ничего, – залепетал Август. А девица уже ползала на четвереньках вокруг него, возя ладонями по лужицам, и Август мог бы на Библии поклясться, что вода попросту впитывалась в её кожу!
Наконец девушка поднялась и встала перед Августом, отряхивая жутко рваное и пугающе неприличное короткое платье.
– Слушай, я тут пока, как у вас говорят, подзависну? – она панибратски ударила его кулаком в ключицу, и широкая улыбка феи-разбойницы озарила её лицо.
– А, да-да, разумеется! – проблеял Август. «Что я наделал?! Она меня ограбит и убьёт! Ма-ма…»
– Шикардос! – пропела девица. – Я только до первого снега, ага! – И ловко уселась нога на ногу прямо на ледяной сундук.
– Но, миледи, если вы не против, то я нуждаюсь в вашем ответе на один вопрос – почему вы выбрали именно моё скромное жилище?
– Ой, да тут всё просто! Ты представляешь, нигде льда нет!
– А… аааа! – многозначительно протянул Август, ни черта не понимая.
– Ну а мне ж до снега протянуть как-то надо! Уже вон как подтаяла, видал, лужищи? Непруха, да?
Август только кивнул в ответ. Чурбан-чурбаном! А она такая необыкновенная! Грубая, простая, но это самая настоящая из всех девушек! Ни в какое сравнение с безжизненными манекенами – куклами с шёлковыми мозгами в фарфоровых головах из его прошлой жизни!
– Да, полагаю, в округе сложно встретить человека, занятого научной деятельностью, кому бы ещё мог понадобиться лёд в доме!
– Да держат они его в погребах, я ж чую, съестной запах так и прёт из-под земли, да как до него просочиться? Думала, помру и зима меня не заберёт, как вдруг!.. – она вскочила с горящими глазами и, воинственно откинув тёмную прядь с лица, прихлопнула тонкой рукой свечу. – Шшшш, то-то же!
Август хотел был испугаться, но передумал. В свете полной луны свеча была не нужна. Он и без огня на неё засмотрелся… как она смеётся, как она глядит на него, ах!
– В общем, подвалило мне снежочка, что ты на виду еду держишь, добрый ты, не прячешь, как другие!
– А как тебя зовут? – выпалил Август и смутился.
– Меня? – она задумалась, наморщив идеальный белый лоб. – Не зовут меня, вот всё жду, когда уже снег пойдёт.
– А лед почему ела? – не унимался проклятущий Августов рот, будто зажил самостийно.
Она расхохоталась так, что стёкла зазвенели!
– Ты дурак, что ли, совсем? – утирая слёзы, спросила он. – А что мне ещё есть-то, не капусту же с сосисочками!
– А почему нет… – пробормотал Август, смущаясь. Ноги у него уже совсем заледенели, но он забыл про открытую дверь. Он и себя самого забыл, всё на неё смотрел… Она вдруг вся напряглась, вытянулась и строго приложила к губам палец:
– Тихо!
Он послушно замолчал. «Не отпущу её, кто бы она ни была, женюсь, баронессой сделаю!» – уже крутились радостные детско-восторженные мечты.
А она подпрыгнула, крутанулась на босых пятках и подбежала к окну. То, будто только того и ждало – распахнулось под порывом ветра. Сквозняк прошёл волной сквозь всё тело Августа, он обхватил себя за плечи. Зубы стучали, но он всё равно сказал:
– Ты выйдешь за меня?
– Что? – она обернулась, рассеянная и мечтательная. На волосах её оседали первые роскошные снежинки. – Снег! Снежочек мой, мать святая Туча! – пролепетала она нежно, как ребёнку. Про Августа она, похоже, уже забыла. Высунулась в окно, руки тянула, ловила белый холодный пух.
– Пожалуйста, прошу тебя! —выкрикнул Август и протянул к ней руки. А она… она уже вскочила на окно, застыв на мгновение. Он успел только сделать два шага, как она раскинула руки, подняла голову, глубоко вдохнула, захохотала неприрученной птицей и…
– Нееееет!!! – заорал он, пытаясь ухватить её. Но она уже шагнула в густую кружевную мглу. Один прыжок – он у окна, едва сам не выпал, ухватился за подоконник, дикими глазами глядел, как она, фея, она, божество – растворяется лёгким призраком в воздухе, рассыпается сотней, тысячей снежинок…
– Снегения, тебя зовут Снегения! – прошептал он, и горячая слеза задрожала на его длинных ресницах. Большая, пушистая снежинка закружилась, упала на его приоткрытые губы и растаяла единственным её холодным поцелуем.
– Снегения! – закричал он, отчаянно и горько. Лёгкий порыв ветра, играя, закружился белым вихрем. Август отчётливо разобрал тихий, прохладный шёпот: «Снег не любит, не плачет и не ищет самого себя! Прощай…»
Вороника
Солнце зашло, и на тайный сад опустился туман. Вороника проснулась от голода. Развернулась во весь рост, тревожно всмотрелась и вслушалась в сырую ароматную темноту. Где же Она?! Каждый вечер Вороника точно знает, что Мать придёт, но каждый раз опасается, что этого не случится. Вдруг кто-то выполол или затоптал её? Или забыл полить… и Мать зачахла, не в силах подняться и покормить Воронику? Но что это… Не она ли?! А нет, всего лишь ворон сел на ветку над головой Вороники. «Убирайся, проклятая птица, ты мешаешь мне! Я жду Матушку, разве не понимаешь?!» А ворону и дела нет, знай, мышей высматривает. Фу, вот уж эти твари так твари! Пока Вороника не узнала что смертельно ядовита, она боялась дьявольских пискучих комков, как огня! Подкопают корни и сожрут стебли, бррр! Сколько вокруг страшных вещей! Однажды тут неподалёку какие-то мерзкие людишки развели костёр, его жар доставал до бедной Вороники, всю ночь слушала она стоны и предсмертный плач травы под огнём. А огонь хохотал и набивал себе пузо всё новыми и новыми мёртвыми деревьями… Вороника позавидовала и ворону, и мыши – те могут просто взять да убежать, а ей, растению, вшитому корнями в землю, как сбежать? Ох, ох, Матушка упаси! Вороника погрузилась в свои кошмары и пропустила легкие шаги… Она идёт!
Листочки затрепетали, гибкие веточки Вороники нетерпеливо потянулись к любимой Матери. Высокая худая женщина склонилась над своей любимицей. Изумрудный бархат её платья укрыл недовольную траву вокруг Вороники. Трава заворчала, но кому до неё дело есть? Вороника вытянула навстречу Женщине лисьи мордочки бутонов. Женщина погладила их, ласково взяла в ладони едва зародившийся, крохотный, зелёный и твёрдый плод.
– Завязь, – с придыханием прошептала она. Глаза её горели лихорадочным огнём.
– Ты моя умница, ты моя красавица! – шептала она, поглаживая безымянным пальцем тёмные, жёсткие и шершавые листочки. Вороника млела и льнула к Матери, как крошка-лисёнок.
– Скоро, совсем скоро, моя малышка!
Мать приблизилась и невесомо коснулась завязи прохладными губами.
– Мы с тобой победим, вот увидишь! – ворковала она, что-то выискивая у себя за спиной. Вороника не могла разглядеть, да ей было всё равно. Она жадно ждала еды. Женщина вынула острую заколку из причёски, и роскошный водопад цвета заката хлынул ей на плечи.
– Ап-па-па! – ласково пропела Мать и проколола себе палец. Ни единой жилки не дрогнуло на безупречном лице. «Кровь!» – возликовала Вороника. Она всего лишь раз попробовала Матушкиного «алого вина», как та сама его назвала. Это было упоительно вкусно и невероятно давно – по человечьим меркам прошло, наверное, недели три, когда первые ростки Вороники пробили землю. Вороника так и не научилась разбирать, как народ её Матушки ведёт отсчёт. Для неё существовали лишь пустые сонные и жаркие дни и тревожные, полные чарующих и обольстительных видений ночи. Она жила мыслями Матушки, её надеждами. И ожиданием её ласки, её угощений.
– Пей, моя сладенькая! – приговаривала женщина, окропляя тяжёлыми темными каплями зёрнышко завязи Вороники. Если б Вороника могла стонать, она без стыда заливалась бы стонами удовольствия, так невероятно вкусна была кровь Матушки. Она готова была впиться в палец Матушки и с благоговением и восторгом выпить её всю всю до капельки! Болезненное детство Матушки горчило, как сок мёртвых насекомых. Её отрочество отдавало мёдом и полынью. Её побег из развалюшки на краю деревни обжигал, и на миг Вороника ощутила себя острым перцем. Хижина дряхлой ведьмы, таинство нерушимой связи с подземным миром, ведьмина смерть, её наследство для юной ещё Матушки – всё это вливалось в Воронику горячительным, пряным потоком. Будь у неё голова, она бы кружилась от случайной встречи глазами с Тем мужчиной… Будь у неё самой глаза, она бы рыдала над его телом, пронзённым стрелой нанавистного короля. А сам король, который решил, что подстрелил оленя, спешащий через колючие кусты прямиком к его будущей королеве, отдавал подгорелым, лежалым беконом. А каким кисло-сладким, густо присыпанным солью и копчёной паприкой был её первое: «Отрубить ему голову!» Могущественная, великолепная Матушка! Какая же ты вкусная! Твои мертворождённые принцы и принцессы, ммм, они хрустят, как французские булочки с ароматными травами! И это твоё желание, Матушка, отравить своего мужа, своего короля, солёное и густое, как кабан, начинённый креветками в карамели! «Ах, матушка, когда я вырасту, то… Погоди, куда ты, куда, ещё немного, пожалуйста!»
– Ты только посмотри на себя! – всплеснула руками женщина.
Подорожник едва успел жалобно пискнуть, когда она сорвала его лист и приложила к ранке на пальце. Вороника шикнула на него и умоляюще потянулась к Матушке. Но вдруг ощутила, что не может и листочка приподнять. Голова её плода отяжелела донельзя и властно клонила весь стебель к земле. «Какого чёрта!..» – возопила Вороника, но Матушка утешительно обхватила её изящными пальцами. Вороника вдохнула сытный дух крови и впитала их дрожь, как горячая булочка крупинки цветного сахара.
– Настал наш час, моя девочка! – сказала Королева в полный голос и… одним точным, уверенным движением сорвала плод. Вороника в ужасе хотела, было, завопить… но осеклась. Больно не было! Значит, и вопить незачем. «Что… что мы теперь сделаем, Матушка?» – растерянно оглядываясь с непривычной высоты её рук, пролепетала Вороника.
– Я отберу у него королевство! Знаешь, что задумал старый выродок? Избавиться от меня! Уже и дрянь какую-то заморскую присмотрел, думает, она родит ему живых детей! Как бы не так! Ты моя ненаглядная, кровью моей напоенная, зельями полуночного колдовства умываемая, ты готова отдать мне свою юность и красоту свою! Никуда он не денется, старый козёл!
«Что… как?.. Нет, не может быть!» – опешила Вороника. А Матушка, её любимая, единственная Матушка, уже приоткрыла свои прохладные губы и поднесла бедняжку ко рту… «Матушка…» – ошалело прошептала Вороника, завороженно глядя, как раскрываются жемчужные ворота зубов и тёмный, влажный Ад распахивается перед ней в нетерпении.
«Неееееет!!!» – закричала Вороника и захлебнулась безмолвным криком, когда тело её с влажным всхлипом разделилось пополам…
– Что ж, Матушка… – начала было Вороника и изумлённо замолчала, прислушиваясь к птичьим трелям своего голоса. Откуда он идёт? Она открыла и закрыла пухлые, упругие ягодки губ. А под ними ещё столько всего, Матушка!
Вороника оглядела своё новое тело. Похлопала руками – надо же, руками! Какое дивное, оказывается, чувство, иметь конечности! И боже мой, ноги! Она приподняла тяжёлую юбку бледно-зелёного платья. Оно на глазах наливалось изумрудной густотой. Сила Матушки продолжала вливаться, впитываться в Воронику.
– Ноги, Матушка! Я могу уйти из леса! – всплеснула руками Вороника, и захохотала, и закружилась неумело, неуверенно, но счастливая до самой тёмной и тугой сердцевинки, которую, кажется, сердцем называют. Оно дрогнуло, дёрнулось в груди, когда Вороника бросила ещё один прощальный взгляд на мёртвую, усохшую до безобразия, как молнией битая коряга, Матушку. Вороника смахнула горячую дождинку со щеки и пробормотала:
– Ты уж не ругайся, Матушка, я думала, ты меня любишь, как я тебя, а ты меня сожрать хотела! Прощай!
Свободная, на своих двух туго сплетённых послушных стеблях Вороника зашагала прочь из леса…
