Юана Фокс
Сказки для страшных снов
И она тепло рассмеялась. Но почему-то от смеха этого Тёму продрало морозом вдоль позвоночника. А он-то думал уже, что и правда бояться нечего.
– Ну а теперь беги давай, дед тебя заждался, небось!
– Ага! – выдохнул Тёма и, кивнув как китайский болван, развернулся и понёсся прочь, прочь! Показалось ли ему, что когда он обернулся на бегу, бабка нырнула, а над водой мелькнул здоровенный рыбий хвост?..
Дед курил на крыльце, козы крутились рядышком – ловили кольца дыма, шутливо бодались друг с другом.
– Ну чего ты так долго-то, я уж чуть искать тебя не пошёл! – ухмыльнулся дед в роскошные усы. Мокрый и вздрюченный Тёма ловил ртом воздух и бестолково махал руками, пытаясь что-то сказать и сам себе мешая. Взгляд зацепился за босые ноги деда.
– Дед, а чё ты без сапог-то? – выпалил Тёма, как дурак.
– Ну здрасти и тебе, Артемий! – важно кивнул дед и, не удержавшись, рассмеялся густым, душевным смехом. Тёма вдохнул пряный, едкий аромат табака и рассмеялся в ответ. Дед встал и протянул руки, Артём с радостью прижался к нему, тёплому, пахнущему потом, табаком, козьим молоком, душистыми травами и пылью. Тёма снова был маленьким. Он был дома!
В прохладной летней полутьме беспокойной и живой ночи Тёма всё таращил глаза и никак не мог уснуть. То комар прицепится. То сова в саду заорёт. Мальчишкой Тёма ужасно боялся сов и всё никак не мог понять – чего они ищут у деда в саду? Чего им тут всем надо?
– Мыши, – коротко объяснял дед и глядел так, что ясно было – не приставай с ерундой, деду некогда!
– Мыши, – повторил шёпотом Тема и повернулся на бок. Одеяло давило, под ним было жарко, а сбросишь – холодно. Поискать покрывалко какое? Деда тревожить жалко… но блин, так всю ночь промаешься! Парень наконец решился. Осторожно, стараясь не шуметь, выпростался из постели и двинулся к комоду у окна. Здесь он мог передвигаться не то что с закрытыми глазами, а даже и без сознания, с лабораторной точностью вдел бы нитку в иголку! Тема уже потянулся открыть старенький, обшарпанный комод, как за окном мелькнула чья-то тень. В окно на Тёму глядело белое как смерть лицо! Артемий замер. Медленно, медленно, как под водой, он поднял глаза. Фух! Пусто. Только что это за пятно? Парень бесшумно приблизился и всмотрелся. На стекле чётко проступали следы грязи. Расплывчатые линии, будто ребёнок нарисовал… сапог. Тёма сьёжился и сунул палец в рот, чтоб не заорать. А он уж обольстился, что бабка ему приснилась, когда он задремал на воде, разморился на солнце! Ну а если и была бабка – так какая-то дачница сумасшедшая. В любом случае ерунда, нечего тут и париться! Но блин, а это тогда что?! Он укусил себя за палец в надежде проснуться от боли. Но ничего не изменилось. Вот комод. Вот босые ноги на тёмном полу. Вот занавески приоткрытые. А вот и знак, послание для него, Тёмы: не забудь, мол, я жду, обещал, уговор у нас!
– Дед, – позвал Тёма дрожащим, еле слышным голосочком. Дед в ответ только всхрапнул.
– Деда! – позвал Тёма снова и едва удержался, чтобы не влезть под одеяло, под родной, самый надёжный в мире бок! Хотелось плакать, ноги дрожали от ужаса и беспомощности. «Не реви, Лучок, чё как махонький?» – говорил ему дед, когда ребятёнком Артёмка расшибал коленки или козы отбирали кусок хлеба с вареньем. Внучок-Лучок получал новый кусок хлебушка, ещё щедрее и богаче смазанный вареньем из лесных ягод, дед гладил его по голове шершавой большой рукой, и солнце светило снова, и мир опять был прекрасным и заботливым местом!
– А?! – вскинулся вдруг дед. Поглядел на замершего в нелепой позе на одной ноге внука, сел на кровати.
– Ты чего не спишь, Лучок?
– Да я это… ну… на двор ходил! – соврал Тёма и боязливо покосился на окно. Никакого грязного сапога там уже не было. Вот те раз! Приснилось! Какое счастье, господи! Тёма облегчённо выдохнул и шмыгнул под одеяло. Оно уже не казалось таким душным. Наоборот, как же хорошо в нём спрятаться, как в нору!
– А, ну спи тогда! – пробормотал дед и улёгся к внуку спиной. Тёма уставился в потолок. Тени от занавесок играли в причудливые игры, сплетались в таинственные узоры.
– Дед, а ты в русалок веришь? —не удержался Тёма, блаженно улыбаясь во весь рот. Спать совсем расхотелось.
– А чё в них верить, верь не верь – всё одно, – туманно проворчал дед.
– Ааа, – в тон ему ответил Тёма. – Ну ладно!
– А ты чё спросил-то вдруг?
– Да так, сёдне вон, на озере, бабка одна купалась рядом, дак похожа прям, прикинь!
– Да неее, в нашем озере отродясь нечисти не водится, рыба одна! – буднично протянул дед. Тёма вопросительно хмыкнул, мол, откуда знаешь?
– Кабы были, я б уж знал! – уверенно ответил дед, и Лучок согласно кивнул в темноте. Это уж точно! Дед тут вообще всё знает, каждую завалящую сову в саду, каждую мышь в подполе! Ну а раз так, то поспать ничего не мешает. И парень уплыл в сладкую дрёму.
– Бека, бека, бебека!
Где-то на дворе дед играл с козами. Тёма распахнул глаза, будто вовсе и не спал, вслушиваясь в его тёплый голос:
– Ну, чего ты, бека? Бе, говоришь? Бе ты моя, ме ты моя!
Дверь осталась нараспашку, и рассветная прохлада так славно разливалась по избе! Если бы ещё не… Тёма охнул и боязливо покосился на окно. Первые солнечные лучи неумолимо прорисовывали остатки грязного рисунка. Сапог. Чёрт… «Да нету тут его, одна я!» Пацан натянул повыше одеяло. С кем или с чем, простодырый ты дурак, связался? «А что, если остаться тут, просто спрятаться, не выходить из дома, а?!» – наивно рассудил Тёма и сам себе обрадовался: «Ведь если ночью та… ну, кто оставил тут знак, в дом войти не смогла, и бабка просила сапоги, значит, не могут они войти, пока не зовут, как вампиры?» Но каким-то древним чутьём, он понимал, что должен. Просто должен и всё. А что будет, если ослушаться… лучше не узнавать. Тёма безнадёжно ощущал, как мир, который он полагал законченным и цельным, вдруг показал свою изнанку. Будто строил замок в песочнице, ковырнул лопаткой и уткнулся в спину чёрного колючего чудовища. Бежать? Куда… Тёма зажмурился и спустил ноги с кровати. Надо только с дедом не столкнуться! Спросит: «Далеко ли, Лучок?» И от этого Лучок не сможет соврать. Это ключ, тайный код деда к самой Тёминой душе.
Лучок осторожно высунулся во двор. Деда не видать. А сапоги? Только бы не обул, только бы не обул! Нет, дед, вероятно, как обычно босиком с козами тусует. Ну или в галошах, не важно это. Сапоги вальяжно развалились на крыльце, как ленивые коты. Тёма схватил их и чуть не выскочил со двора как был – в одних трусах. Вернулся было в дом, заметался, один сапог с грохотом упал, парнишка подхватил его и, плюнув на всё, выскочил на двор. Метнулся до калитки, дед что-то крикнул ему вслед, но Лучок не обернулся. Сердце колотилось и толкало по тропинке к озеру! Сейчас, вот сейчас всё и закончится! И страшная трещина в мироздании сойдётся, так что никто ничего не заметит, главное – успеть вовремя, пока не стало поздно! Тёма чуть не влетел в воду, едва успел остановиться на скользком краю бережка. Тёплое марево поднималось от воды. Золотые, с изумрудными жилками, стрекозы кружились над камышами. И никого… Тёма беспокойно озираясь, топтался в росяной траве. «А ну как не появится?! А я тут как лошара лягухам на посмешище в одних трусах!»
– Чего стоишь столбом, сюда давай! – проворчал недовольный бабкин голос, и Тёма чуть не перекрестился сапогом. Бабка или, скорее, женщина, неприветливо глядела на мальчишку из высоких камышей. Кабы они пониже были… уф, страшно подумать! Опять она тут голая совсем! Тёма, старательно глядя куда-то в воду, робко сделал два шажочка, протягивая бабке, что просила. Она высунулась почти вся, и мальчишка стыдливо зажмурился. Женщина с хищным свистом сквозь зубы вырвала у него из рук сапоги и затихла. Лучок ещё постоял жмурый, для приличия. Тишина напрягала. Чего она молчит-то? Парень осторожно открыл глаза, собираясь чего-нибудь сказать, а то ж неловко как! Но бабка… исчезла? Камыши сомкнулись, ни один не погнулся, не сломался. Тёма подошёл поближе, заглянул в заросли. Никого. Только стрекозы играют да мушки мелкие мельтешат.
– Эх, чтоб тебя, – проворчал он на манер деда и деловито сплюнул в камыши, храбрясь. Подумал было, а не искупаться ли? Водичка-то сейчас чисто молоко! Но это только с виду, а где-то под водой – вздорная старуха машет своим рыбьим хвостом! Э нет, бежать, бежать со всех ног! К деду, к козам, к чёрту сивому, только бы отсюда подальше! С горечью и ужасом Лучок осознал, что больше никогда это озеро не будет для него родным.
– Ну что, скупнулся?
У калитки курил дед. Глаза его хитро и ласково щурились. Тёма только кивнул. В горле щекотали вопросы, которые лучше не задавать. Не задавать и точка!
– Ну, иди кваску попей, свежий подошёл! – кивнул дед и плевком затушил папиросный окурок. Тёма сумрачно покосился на его босые ноги. А на кой той старой ведьме сапоги-то?!
– Бля… – не хотел Лучок, да губы сами бекнули.
– Чего? – повернулся к нему дед. Но Тёма уже забежал в дом. Свежий сладкий квас горчил. «Что же я, лошара, понаделал?»
Дед на дворе загремел вёдрами, насвистывая какое-то ретро.
– Лучок! – позвал он, и Тёма застыл, будто его холодным ремнём по спине вытянули. Горячая печка летнего дня раздухарилась, а он дрожал, как осина. От того ли, что всё ещё стоял в одних трусах в прохладной избе, или просто жуткая бабка не шла из головы?
– Чего, дед? – крикнул парнишка, и голос нервно дрогнул.
– Баню хочешь? А что, я пойду воду озёрную таскать!
«Не ходи, деда, не ходи, там неведомая бабка!» – хотелось крикнуть в ответ, а ещё лучше – выскочить и схватить деда за ноги – не пущу! Эх, был бы маленький, так бы и сделал, и дед бы присел на корточки, сказал бы: «Не пойду, не пойду, только не реви!» Добрый он, дед, мягкий! А Лучок своими руками какую-то дрянь ему устроил и даже не дотумкал сразу, что надо было эту бабку нах послать, пусть со своим хвостом к чертям подводным катится! Но вместо этого Тёма торопливо натянул одёжки и, высунувшись в окно, невнятно промычал: «Угу». Дед принял мычанье за согласие и, не спеша подхватив два больших ведра, степенно вышел со двора. Тёма с отчаянием проводил его глазами. Калитка захлопнулась, будто отрезая внука от деда железной стеной.
– Погоди, дед! – крикнул Тёма, но голос вдруг осип, прозвучало жалко, старик не услыхал. Лучка приморозило к полу. Мысленно он нёсся вслед за дедом, хватал его за руки, и ворочал назад, но в реальности даже не шелохнулся. Будто в паутину замотало, и злая сила тянет из него всю кровь, нет мочи двинуть ни рукой, ни ногой! Тяжелые мгновения падали и растекались по доскам пола, как расплавленный воск свечи. Тёма всё стоял и стоял, и сердце выстукивало – позд-но, позд-но! Наконец запоздалый озлобленный комар впился Артёму в шею, как цыганской иглой проткнул! Мальчишка дёрнулся и сорвался с места. Он вывалился прямо в окно, ушибся плечом, поцарапал скулу и помчался, не разбирая дороги, к озеру! Вёдра одиноко стоят на берегу, а деда нет, его утащила злая бабка под воду! Мёртвый, бездыханный лежит, изо рта кровь вперемешку с водой течёт! Старуха голая склонилась над дедом и пьёт его кровь!
– Дед!!! – заорал Тёма и чуть не сшиб старика, мирно бредущего с полными бадьями.
– Ага, я это! – проворчал дед, усмехаясь в седые усы. – Помочь, что ль, невтерпёж? Ну, на-ка, возьми одно!
– Не, дед, ты мне оба давай! – выпалил счастливый Лучок. Бред это всё, уф, какое счастье! Хоть бы и была та бабка, да взяла, что хотела и больше не вылезет!
– Правда же, дед?
– Чего правда?
– Ну вообще, в принципе!
Дед и внук переглянулись и рассмеялись. И не было никого ближе и роднее в целом свете!
Тёма, на радостях, что всё так хорошо закончилось, прополол деду весь огород! А это, между прочим, целых десять соток, плотно засаженных картохой, помидорами да капустой. Мальчишка с гордостью оглядел свои угодья. Солнце уже собралось на бочок, когда Тёма наконец отложил мотыгу. Тело приятно ломило, и уже готова банька! И дед моет в бачке для полива миску спелых ягод! В жизни лучше ничего не придумать! Так хотелось обнять любимого старика, сказать ему вот это всё, да как? Слова все – глупость и мелкий песок, ссыпаются с языка и ничего не выражают так, как надо!
– Закончу школу, уеду из города! – сказал Тёма, и в носу защипало. – Буду тут с тобой коз пасти, огурцы на зиму закатывать!
Дед только кивнул. Чего тут скажешь? Им давно без слов всё ясно было…
– Ты ешь, а я пойду в первый пар! – тихо проговорил старик, и Тёме показалось, что он втихаря смахнул слезу.
Дед любил париться сильно, устраивал в парилке чистый ад! Потому шёл всегда первым, а Лучок уж попозже, при открытых дверях. Позорненько, конечно, но терпежа у него не хватало, да и дед над ним не смеялся никогда. Так что Тёма растянулся в сенцах на потрёпанном диване и уткнулся в телефон. Связь была плохая, но книжку тянула.
Читканув страничек пять, Лучок с наслаждением потянулся и, насвистывая, собрал чистые шмотки, перекинул через плечо полотенце и, приплясывая, потопал к бане. Дверь предбанника была приоткрыта, и мальчишка уже потянулся было войти, но остановился… Ему показалось… да нет, не показалось! Дед говорил там с женщиной! Тихо, вполголоса, виновато бормотал чего-то, а невидимая гостья ему отвечала. Артём застыл, вслушиваясь. Противные мурашки побежали по спине толпой голодных блох. Бабка! Это её голос. Нашла…
Тёма едва дыша подобрался на носочках поближе и в щель между досками предбанника заглянул внутрь. Во влажной полутьме он разглядел деда. Раскрасневшийся в парилке тот сидел, прикрывшись полотенцем ниже пояса, а перед ним стояла та самая старуха. Голая и в сапогах. Тёма задушил крик и вслушался. Грохот сердца оглушал, но страх затачивал слух, как точилка карандаш:
– Ты прости меня, Маняша, я ведь не хотел…
– Ага, теперь я тебе Маняша, а тогда – хлобысь, никто и звать никак!
– Я же не знал, Маняш…
– Да ты погоди виноватиться! Не надо мне оно, я уж своё взяла!
– Маняш, да как же…
– Да вот так!
– Маня, я ж тебя искал, думал, хоть объяснимся…
Бабка только саркастически хмыкнула:
– Врёшь, сама я тебя нашла! Дождалась, слава те, матушка Луна, мальчонка твой дурачок совсем!
– Лучка не трожь, не впутывай! – сурово отрезал дед, и Тёма улыбнулся – мой дед, силища! В обиду ни за что не даст!
– И имя мне своё назвал, плохо ты его учил, – гнула своё бабка: – Велела я ему сапоги твои мне притащить, чтобы я на берег выйти сама могла. Хороший мальчонка, внучок-то твой! А мог бы и моим быть, кабы ты слово своё сдержал! – возвысила голос бабка. – Жениться кто обещал, не ты ли?!
– Да выпимши я был, Маня, выпимши, как ты не поймёшь-то?! – отчаянно и жалко закричал дед. – Ну кто мы были – школота, студентики на практике! Я ж думал, ты мне вообще спьяну померещилась, ну чего ты прицепилась-то? Какая же, к собачьим чертям, баба с хвостом, а?! Русалка, тьфу! Кому расскажи – не поверит! Мало ли что бухой человек нагородит, с хрена ли ты меня послушала, а? Ну прости меня, вот я, виноватюсь перед тобой, ну что теперь-то, а?
Дед замолчал и трясущейся рукой утёр глаза. Старуха смотрела куда-то в сторону. Молчала. Наконец пожала плечами и ледяным голосом сказала:
– Да я простила уж, Мишенька, ты не виноваться! Я своё уж взяла, довольно тебя наказала!
И было в её голосе что-то немыслимое… Лучок застыл, безнадёжно мечтая исчезнуть, провалиться в тартарары, упасть в свою кровать, и пусть бы всё оказалось по-прежнему!
– Ты… ты про что это? – прохрипел дед, и Тёме будто за шиворот кипятка плеснули.
– Да жена твоя, и дочь, и внучка – три твоих «прости» для меня! Я же как для себя определила – вернёшься, трижды мне поклонишься, трижды спасибо скажешь, тогда я уймусь! А ты не вернулся, Миша, я ждала-ждала, да сама всё взяла, что моё!
– Нет… нет, Маня, погоди! Чего ты меня-то не взяла, я ж тут, вот он я, а ты, значит… вот как! Девчонок моих всех побрала?.. Это всё ты…
Дед медленно поднялся и, весь трясясь, как разбитый параличом, шагнул к старухе, сжимая кулаки:
– Ах ты, гнида ты болотная, сволочь, сукаааа!!! – завыл он и, согнувшись пополам, принялся колотить себя по голове. Тёма отшатнулся и сам не понял, как, побежал со двора куда глаза глядят. Отчаянный, звериный дедов вой гнался за ним по пятам, стегал по хребту. Задыхаясь и отмахиваясь от гнусной мошкары, мальчишка поскользнулся на мокрой от росы траве, больно ударился головой. Он свернулся в комок и принялся колотить землю, как виноватую во всех его кошмарах:
– Господи, господи, твою мать, а, что же это, что же это?!
Когда уже не осталось сил, Лучок затих и, обняв колени, вздрагивал от болючих укусов комаров да сумеречной мошки. А может, показалось?.. А может, это всё вообще сон? Лежит он, Тёма в своей кровати, придремал, пока дед первый пар гоняет? А вечерний сон – он самый дурной, дед не раз повторял, мол, не спи вечерами, душа отлетит и не вернётся! Что, если бред? А как проверить?
Тёма тяжело сел, огляделся. Прозрачный туман, как дедов табачный дым, расползался по камышам. Над озером прокричала ночная птица. Как её? Забыл, у деда надо бы спросить! Сердце больно торкнулось о рёбра – дед! Тёма вскочил и ломанулся сквозь камыши. Утки вспорхнули из-под ног, мальчишка зло проматерился им вслед. Тревога погнала его вдоль берега.
Ни старухи, ни деда нигде видно не было… На берегу остались только его сапоги.
Опоздал…
Зачарованно, как во сне, медленно-медленно Лучок подошёл к кромке воды и, взяв сапоги, прижал их к себе.
– Дед? – едва слышно прошептал Тёма. Он отчаянно всматривался в спокойную, недвижимую озёрную воду. – Как же это?.. Как же это? – повторял мальчишка, и горючие слёзы жгли исцарапанные щёки.
Это что же, старуха деда… утопила?! А он, Тёма-тетёма, лошара и трус, вместо того чтобы ему помочь, отбить родного человека от поганой нечисти, в кустах отлеживался? Гос-по-ди… да как же жить-то теперь? Единственного, родного деда отдал!
– Недоглядеееел, я, деда, дедушечка мой, да как так-то?! Что же делать теперь, а?! – отчаянно завыл Лучок, и вдруг чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо! Тёма замер, напружинился, готовый драться, когда голос деда, усталый и горький, проговорил:
– Пойдём домой, Лучок! Нечего тут, банька там остынет!
Тёма только молча кивнул и ещё сильней вцепился в сапоги. Губы его дрожали от невысказанного ужаса, дед деликатно отвернулся и шаркающей стариковской походкой побрёл в сторону дома. Тёма засеменил за ним. По пути он оглянулся, будто что-то дёрнуло. Но прикусив губу, пошагал за дедом. Ему показалось, что на посеребрённой юным месяцем озёрной глади расплывается тёмная кровь…
Марси
– Ну что? Принёс?
Она тревожно уставилась на него. Он сделал вид, что не расслышал, и с деланной рассеянностью принялся стягивать серебристый комбез.
– Ты представляешь, милая, сегодня такой звездопад…
– Я тебе не милая! – прошипела она, сузив глаза. Он попытался протиснуться мимо неё, но девушка жёстко схватила его за локоть.
– Хорошо, пусть так, не милая! – покладисто кивнул он. – Но нет, я ещё не нашёл!
– Что ты не нашёл? – взвилась она. – Опять? Какого чёрта, Альберт!
– Милая, ты же знаешь…
– Что я знаю, что ты не Альберт? – она уже почти орала: – Ну уж нет, у нас договорённость, ты мне – камень, я тебе – твоё настоящее имя! Будешь Альбертом, даже нет – Берти, Бертиком! Хочешь «Марселя»? Тащи камень, чучело!
Последние слова она выплюнула ему в лицо, он физически ощутил, как они стекают горячей кашицей по лицу. Он наконец решился поднять на неё глаза. Она с отвращением отпихнула его локоть от себя. Развернулась и напоказ улеглась обратно в капсулу сна.
– Погоди, Марси, – начал было он, но она уже активировала аппарат. «Морфей-2V547J» пропел сладким, якобы умиротворяющим голосочком:
– Доктор Вольф, Марселина просила передать вам: «Сладких снов, мой дорогой!»
Он с отвращением покосился на проклятый аппарат, в котором уже спала его возлюбленная. Старый долбаный идиот! Имбецил с двумя академическими образованиями и научной степенью по астрогенетике! Просила она, как же… суррогаты, запрограммированные тобой же, вот и вся любовь! Будь Морфей хотя бы чуточку живым, одушевлённым хоть на кроху, он бы врезал тебе, доктор Марсель-Адам Вольф! За то, что обманываешь женщину, в которой души не чаешь. Узнай она, что «просила тебе передать», то… а собственно, что бы она сделала? Да ты и этого не знаешь. Смеешь думать, что любишь её, а сам даже предсказать её естественных реакций не в состоянии! Ну и какой ты после этого, к чертям марсианским, астрогенетик?
– Дрыхнешь?!
Он вздрогнул и открыл глаза. Марси стояла перед ним, уперев руки в бока. Голова укутана полотенцем. Ритуалы, милые земные ритуалы… нет здесь никакой нужды в гигиенических процедурах, и ванной нет, и даже этой прелестной головы. Он должен помнить об этом, обязан. Чтобы не сойти с ума, не потерять истинное положение вещей и ещё суметь когда-нибудь всё исправить.
– Да вот, знаешь, засмотрелся на тебя и не заметил, как…
– Марсом об косяк! – зло рассмеялась она и стащила с головы полотенце. Идеально уложенные, блестящие золотые волосы рассыпались по плечам. «Что и требовалось доказать!» – кажется, так говорили на Земле. Там, где женщины после ванной не были так кукольно-прекрасны. Настоящие женщины, милые, взлохмаченные, с капельками влаги на розовой коже, такие желанные и домашние… «Ты не настоящая, Марси! Злись, сколько хочешь, тебе не вывести меня из себя!»
– Ты хочешь, чтобы я…
– Да, хочу! – она, как всегда, перебила его. – Напяливай свой дурацкий комбинезон и без камня даже не смей рожу свою мне тут показывать!
– Ах, Марси… – пробормотал он, покорно вставая. Её точёный носик куклы Барби вздёрнулся, она развернулась и уставилась в зеркало. «Что ты там ишещь, Марселина?» – думал он, делая вид, что облачается в защитный, совершенно мультяшный комбинезон. Где бы он взял образ другого комбеза, он же не космонавт и никогда не видел, в чём на самом деле выходят на поверхность чужих планет! «Марселина, не смотри так на своё лицо, тебе не грозит ни единой морщинки, я тебя отлично упаковал там, на Земле! Ещё найти бы способ вернуться и забрать обратно своё тело. И твоё тело! Ты даже не подозреваешь, да? Что мы лежим там с тобой рядом, разделённые только тоненькими оболочками капсул «сохранки». Я тебе даже озвучивать их научное название не стану, ты ведь модель, а не учёная!»
Он нащупал в нагрудном кармане камешек, опасливо покосился на девушку, но та была полностью поглощена созерцанием своего безупречного лица. Он поспешно вышел. Сел у порога их милого, двухэтажного домика, в тени яблони. Проговорил про себя привычную мантру: «Это не дом, это не яблоня, это моя проекция, не забывай, не забывай, ты хозяин своих проекций!»
Было бы лучше, если бы и Марселина тоже была проекцией. Но нет, она – настоящий человек. То, что в дремучие века вплоть до 2478 года называлось «душа». И вынуть эту «душу», не убив тело, сумел не кто иной, как он сам. Своё гениальное, невероятное, потрясающее открытие он оставил при себе. Наступил на горло тщеславию, головокружительным возможностям, загородил колючей проволокой прямую дорожку к славе и богатству. Да если б только он обнародовал свою работу, то все модели и актрисы мира хлынули бы к нему, топча и разрывая друг друга! Но он хотел только одну женщину. Всего одну. С той самой секунды, когда она властно шагнула в его офис, и сказала:
– Доктор Вольф, я получала уйму предложений о генетических усовершенствованиях, но я выбираю только вас!
Он, помнится, сморозил какую-то шуточку, что нельзя улучшить идеальное, она вежливо хихикнула, но глаза её при этом оставались совершенно холодными.
«Я украл тебя, Марселина!» – мысленно покаялся он в очередной раз. Никакого раскаяния, впрочем, не ощущая. Закрыл глаза и «включил» себе тёплый ветер. Чего-то не хватало… пожалуй, аромата цветущих лип и нотки мандариновых деревьев! Вот так, отлично.
Он сжимал в ладони камень, перебирал его в пальцах, нащупывая едва ощутимые шероховатости на его гладкой, отполированной марсианскими ветрами поверхности. Камень преткновения между ними. Камень вожделения для Марси. Согрей его – и проецируй всё, что угодно. «Что бы ты спроецировала себе, Марселина? Роскошные приёмы с бассейнами из шампанского? Белоснежную яхту в лазурном море? И конечно, красавчика-капитана, так? На что ещё хватит фантазии в твоей модельной, генетически совершенной головке? А я закрыл тебя здесь и держу насильно. Да, давай уже признаем – ты никогда меня не полюбишь. В тот миг, когда я отдам тебе камень, ты переместишься в своё настоящее, земное тело, что застыло в капсуле, названия которой ты не выговоришь даже под инъекцией “Сознание Бога”. Да-да, это та единственная правда, что ты знаешь о камне. Я разнежился, потерял контроль в твоих объятьях в ту единственную ночь, когда позволил себе поверить, всего на несколько минут, что ты и правда меня хочешь! Как только я раскрыл тебе тот факт, что камень – не просто игрушка для наших фантазий, что он способен вернуть разум человека с базы на Марсе в лабораторию на Земле, ты моментально отпихнула меня, превратившись из прекрасной принцессы в злую ведьму, и сказала, что если я хочу повторения, то принесу тебе этот камень. Ты поклялась, я выбил из тебя эту клятву, что останешься со мной и на Земле, что выйдешь за меня там, в физическом теле! Но я тебе не поверил, знаешь, Марси. Конечно же, нет. Я твой генетик, Марселина а не влюблённый фитнес-тренер! Как это старомодно, фитнес-тренер, Господи! И само слово “Господь” тоже. Давно пора перестроить сознание, загрузить словарь поактуальней. Но я не хочу. Мне нравится и этот милый дом, как из старинных сериалов, когда они ещё были. И те уютные образцы семьи, которые люди практиковали тысячелетиями, пока не вылезли из своих лабораторий такие ученые крысы, как я, и не разъели дивный старый мир в труху!»
Он прищурился на ослепительное солнце и пригасил его немного. Пусть будет примерно часов шесть вечера. И, пожалуй, бокал вина. А лучше два.
«Выходи, малышка, полюбуемся закатом! Выпей немного вина… или даже виски. И я наконец скажу тебе правду. Правда в том, что ты не получишь заветный камень, Марселина. Он не поможет. Ты не сможешь от меня сбежать. Даже если я сам захочу отпустить тебя. Нам попросту некуда возвращаться. Я не знаю, в каком состоянии сейчас Земля. А что, если её вообще больше нет? Я потерял с ней связь. Я не уверен, что наши тела вообще ещё не разложились. Так что, лучше просто спи, Марселина. Я не отдам тебе камень. Никогда. Пока ты не назовёшь меня Марселем. Своим, милым и любимым Марселем!»
Он залпом осушил свой бокал, подбросил его в воздух, и тот послушно исчез. Учёный покосился на дверь – нет, не идёт его красавица, не откликается!
– Что ж, дадим ей ещё немного времени, да, дружище? – сказал он бокалу «рокс», на дне которого плескалась янтарная жидкость. – А там посмотрим, что ещё я смогу для тебя сделать…
