Юана Фокс
Средневековые сказки
Анна и шут
Средневековая сказка о странной любви
– Эй, глухие ли вы? Мы и хотели знать лишь, дома ли госпожа фон Готтен! – неожиданно громко раздался хриплый голос за высокими окнами замка.
– Пошёл прочь, оборванец! Станем мы ради тебя госпожу беспокоить!
– А я не с пустыми руками и не без дела! У меня подарок для неё!
– Да ты, мужик, видно, не понимаешь! Вот я тебя сейчас одарю! – радостно-злобно захохотал стражник, и вслед за тем раздался крик боли.
– Эй, что там, Томас? – Анна, заинтересовавшись, наконец высунулась в окно. На ярко залитом полуденным солнцем широком дворе рослый страж держал за шиворот оборванного мужика, рядом подскуливала его толстая баба в грубом сером платье. За её юбку испуганно прятался лохматый ребёнок. Все взгляды были обращены на Анну.
– Да вот, госпожа графиня, бродяги какие-то утверждают, что у них есть что-то интересное для вас, мол, вы будете рады!
– Да? Интересно, и что же это? Отпусти их, Томас! Подойди сюда, мужик! – и свесилась в окно, ничуть не стесняясь богатой ночной сорочки и неприбранных волос – чего своих же крестьян стесняться!
Мужик робко приблизился к окну и встал, задрав голову и теребя шапку в руках. Анна с отвращением заметила его грязные, нечёсаные лохмы и гадкие пятна на одежде.
– Говори же! А то ты уже всё равно имел наглость разбудить меня! – и внушительно нахмурила брови.
– Госпожа… – нерешительно помявшись, начал мужик. Посмотрел по сторонам и вдруг решился: – Госпожа пресветлая графиня! Я ваш крестьянин Симон Вертушка из деревни за озером…
– Короче! – перебила его графиня и нахмурилась ещё сильнее. – Говори прямо, чего ты хочешь, не тяни!
– Да-да, вы уж простите, по глупости ведь я… – заторопился испуганный мужик, окончательно растеряв первоначальную наглость.
– Помилуйте, добрая госпожа! – выпрыгнула вперёд его дородная баба, волоча за собой грязного мальчишку. – Пропадаем ведь!
– Уйди, дура! – замахнулся на неё муж с перекошенным лицом.
– Нет, пусть говорит! – повелела Анна, неожиданно обнаружив, что мальчишка – не ребёнок вовсе, а просто карлик. Он молча уставился на Анну, щуря против солнца большие печальные глаза, и поклонился, забавно приложив к впалой груди маленькие ручки. Оба – и госпожа, и карлик – изучали друг друга с одинаковым любопытством, в то время как баба слёзно заливалась, скрипя и подскуливая:
– Помилуйте, добрая госпожа! Единственная ведь радость у нас была – кормилица наша, доченька Кристина! За долги забрали её в крепость к вам, виноваты мы, ой виноваты, сжальтесь над стариками! – и приторно всхлипнула, ожидая реакции госпожи.
– Ну, и чего ты хочешь-то? – Анна не отрывала глаз от забавного человечка.
– Отпустили бы вы её… – тихо проговорил тот, искоса поглядев на бабу. Та злобно шикнула и снова завыла: – Добрая госпожа, выкупить бы… вот… нам-то! – и вдруг замолчала, сделав какое-то жабье лицо.
Тут вперёд выскочил мужик, не забыв дать основательного тычка бабе в бок:
– У-у, дура! – и, состряпав кислую рожу, заскулил: – Сын вот наш, от него пользы нам никакой, мелкий он, да умный зато – и чего только ни разумеет! Святой отец наш всякому его воспитал! Вы бы посмотрели, он и вертеться по-всякому может! – и суетливо подтолкнул карлика вперёд.
Тот вдруг, как-то сразу опрокинувшись, встал на руки и описал круг вокруг родителей. Похлопал ногой об ногу и так, стоя вниз головой, принялся рассуждать о величии и красоте христианской католической церкви. Маленькое личико его залилось краской, но он всё стоял и стоял в неудобном своём положении и продолжал говорить. Анне жаль стало малыша, она повелительно махнула рукой.
– Девку отпустить, карлика ко мне! – бросила она слуге и повернулась, ожидая своего странного выкупа. Он не замедлил явиться, сопровождаемый слугой. Вошёл, семеня коротенькими ножками, и остановился, почтительно опустив лохматую голову.
– Вот какие у меня крестьяне есть! – воскликнула Анна, с любопытством обходя новую игрушку. Нетерпеливо махнула рукой, и слуга удалился. Потом, спохватившись, выглянула в коридор и крикнула: – Пусть придут Готлиб-Ян и Мария-Францина!
«Хорошая забава для детей», – подумала она при этом.
– Как тебя зовут, подданный? – спросила она, опускаясь в высокое кресло.
– Кристиан Вайнеберг Вертушка Енот, ваше сиятельство! – ответил карлик, отважно глядя в глаза госпоже.
– Ты что, дворянин? – засмеялась Анна. – Имя-то какое длинное!
– Позвольте объяснить, – устало вздохнул коротышка: – Кристиан – имя, данное мне при крещении добрейшим падре нашим, воспитателем моим…
Но он не успел договорить, в этот момент в комнату матери бесцеремонно влетели двое подростков – хорошенькая светловолосая девочка лет тринадцати и тёмненький худой и нескладный мальчик на год старше. Девочка остановилась, изумлённо распахнув небесные глаза и прижав пальчики к пухлым губам. Мальчик же немедля рассмеялся довольно злым смехом:
– Ого, да это ещё почище африканской обезьянки, что привозили купцы нам два года назад!
– Ах, какой он хорошенький! Какой миленький! – воскликнула девочка радостно и захлопала в ладоши: – Мама, эта новая игрушка – нам?
Анна кивнула, улыбаясь, а малыш, картинно отставив одну руку и приложив другую к груди, поклонился юным господам. Чуткая от природы Анна в этот момент уловила какую-то особую тоску обречённости в его больших ореховых глазах, будто тихо сказавших: «Ну вот я и попался!»
– Кристиан Вайнеберг Вертушка Енот, ваши сиятельства! – представился он снова своим необычным, мелодичным голосом.
– Ну и имечко! – прыснул со смеху мальчик.
– Готлиб-Ян! – укоризненно одёрнула его мать. – То, что перед тобой слуга, не даёт тебе права быть жестоким! Не тому учит нас христианская мораль!
На это малыш коротко глянул на неё с благодарностью. Сын же обиженно надулся. «Он будет обижать уродца», – пронеслась у Анны мысль, и она покачала головой. Она вовсе не хотела воспитать сына жестоким.
– Продолжай! – кивнула она карлику.
– Кристианом окрещён я при рождении, Вайнеберг – истинная фамилия моего доброго отца, но за некоторую страсть к излишку слов прозван он Вертушкой, что и идёт за единственно верную фамилию среди людей. Енот же – я сам, так как имею исключительное счастье пользоваться особым расположением животных сиих, а равно как и всех прочих живых существ. Но именно Енотом прозван я из-за истории одной, произошедшей в раннем детстве с вашим презренным слугой. Коль пожелает добрейшая госпожа графиня…
– Да-да, рассказывай! – кивнула завороженная плавным потоком его мягкой речи Анна.
– Едва научившись ходить, оказался я на покосе с добрыми моими родителями. Оставаться под кустом, невзирая на запрет, тяготило меня, и я на слабых ножках забрёл в начинавшийся тут же лес. Сам я не помню столь подробно, как хотелось бы, дабы донести до ваших сиятельств всего богатства красок происшествия, но говорили мне, что, когда хватились меня и разыскали в лесу, сидел я под деревцем и играл с енотом, довольно упитанным и таких для меня размеров, как взрослому человеку медведь. И животное это, известное остротой зубов и когтей, не сделало меня лёгкой добычей, а напротив, баюкало и ласкало, и я смеялся так счастливо, как, должно быть, никогда более… – грустно вздохнул карлик и огляделся. Девочка восхищённо засмеялась, мальчик дерзко фыркнул, не решившись, однако, при матери снова унизить ущербное создание. Анна же, заметив усталый жест карлика, велела ему сесть на пол.
– Ну что ж, дети, пора обедать! – позвонила в колокольчик, призывая служанку одеть её к столу.
За обедом дети не переставая вертелись и баловались, пользуясь добродушным настроением матери. Нового шута Анна то ли из жалости, то ли для забавы посадила за один стол с собой, при этом велев подложить две подушки на высокий стул и подставить скамеечку – иначе б низенькому человечку не справиться. Она следила за неловкими, стеснёнными движениями уродца, и ей все больше становилось стыдно – зачем она затеяла это издевательство? Но не могла же она показать этого детям и тем более злым на язык слугам! И скрепясь, продолжала обед. Закончив, подозвала старого слугу Иоганна и велела ему всюду шута сопровождать и помогать тому в бытовых делах, но не мешать бедняге, если тот попросит.
Анна вышла в цветущий летний сад, сопровождаемая беспокойными детьми, новым шутом и любимой собакой Локи. Это был огромный сильный дог в расцвете лет, и поначалу Анна испугалась за шута, но тот топал рядом с пятнистым чудовищем, уже умытый и причёсанный, и ничуть не смущался подобного соседства. Анна удивилась, как добродушно отнёсся пёс к её забавному слуге – обычно он был грозен с новыми людьми. А тут вдруг приветливо завилял хвостом, обнюхал человечка и лизнул в лицо, закрыв своим мокрым языком почти всё его.
– Мама, наш Енот настолько мил, что даже Локи признал его! – радостно смеялась Марихен, и малыш кланялся ей.
День медленно истекал, тени удлинялись, а Анна всё сидела с книгой на коленях и наблюдала, как малыш Енот веселит её детей: катается верхом на Локи, показывает фокусы с розами и куклами Марихен и, стоя на скамеечке, как на сцене, выделывает разные гимнастические фигуры и декламирует Вергилия. Готлиб-Ян всё пытался задеть его злым словом, но ловкий шут подрезал юного господина деликатно, но метко. Готлиб-Ян сердился, но был вынужден признать проигрыш, чтобы не оказаться вовсе дураком.
После позднего ужина Анна благословила на ночь детей и велела шуту явиться к ней, но Марихен попросила, чтобы сегодня сказку на ночь ей рассказала не кормилица, а Енот. Тот удалился за девочкой, а Анна отправилась в свои покои и, пока служанка раздевала её, долго и пристально смотрела на себя в большое зеркало, ловя первые признаки старения. Её всерьёз тревожило то, что ей уже тридцать два года, и талия имеет уже не те очертания, что хотя бы пять лет назад – роды и время сделали своё коварное дело. И мелкие морщинки в уголках серых глаз – средство, купленное у заезжего алхимика не дало обещанного чудесного результата. И блеск глаз уже вовсе не тот, и волосы… Боже, ведь и до первой седины недолго! Но она ведь ещё вовсе даже не стара! И по-прежнему нравится мужчинам, даже молодым – этот герцог, что заезжал к ним на прошлой неделе… Но нет, это грех, думать о других мужчинах, когда её доблестный муж всего три года как в могиле! Её мальчик, Готлиб-Ян, всё ещё переживает боль потери, оттого и бывает порой так груб и резок… Но ведь он хозяин этого замка, наследник, единственный мужчина рода Готтен. Он старается быть сильным, достойным с честью принявшего смерть графа. Он добрый мальчик, просто ещё страдает по отцу… Пока Анна рассуждала так, в дверь тихонько постучали.
– Да? – откликнулась графиня, оборачиваясь. Дверь неслышно отворилась, и в покои вошёл Енот.
– Госпожа желала меня видеть?
– Садись, слуга Енот! – улыбнулась повелительно Анна. – Ну, как тебе мои дети?
– Госпожа изволит, чтобы я выражался прямо? – хитро усмехнулся шут, опускаясь на скамеечку у ног женщины.
– Разумеется. Только не слишком неучтиво и выбирая выражения! – предупредила она.
– Я буду правдив, ваше сиятельство, когда стану хвалить двух чудесных созданий, мирно спящих сейчас! Ваша дочь, сударыня, чистейшее создание, юный ангел! Сложно представить себе, сколь велика была любовь двоих, давших жизнь подобному мотыльку, столь же прелестному, сколь и резвому!
– И не по годам умному, верно? – добавила польщённая мать.
– Никак нельзя не согласиться! Очаровательное дитя в нежном своем возрасте любопытно до древнеримской поэзии и пожелало ею заменить сегодняшнюю сказку…
– Так ты и в древнеримской поэзии хват?! – воскликнула очарованная нежной музыкой его голоса Анна.
– Имею честь, ваше сиятельство!
– И где ж ты её понабрался? – графине становилось всё любопытнее. – Ведь ты ж крестьянский сын!
– А это святой отец наш, человек весьма просвещённый и наделённый любознательностью и остротой ума, за что и был сослан в отдалённый наш приход. Я не пригоден для крестьянских работ, и отец, не решившись избавиться от меня во младенчестве, отдал священнику на воспитание. Скромную пищу тела я получал от отца родного, а умственную – жадно впитывал от отца духовного. И здесь составил предмет огорчения добрейших родителей и особую гордость святого отца!
– Однако ж… – проговорила Анна и на минуту задумалась. – Да, а каким нашёл ты сына моего, Готлиба-Яна?
– Мальчик добр от природы, сударыня, но непосильное душевное страдание толкает его на жестокости.
– И это верно! – Анна опустила глаза. Как сразу и как точно самую суть уловил этот странный уродец! Она подняла глаза и снова пристально принялась рассматривать его лицо. Весьма живое и умное, освещённое большими навыкате ореховыми глазами под тонкими бровями, прямой нос, лишь большеватый рот портил довольно правильные черты его. И если бы не ущербность тела, он был бы очень даже интересен!
– Скажи-ка, шут мой, а сколько тебе лет?
– Восемнадцать, сударыня, и три месяца.
– Так мало? А я-то полагала, никак не меньше двадцати, ведь ты уже столь просвещён! – удивлённо подняла брови Анна. – Скажи… А не бывал ли ты влюблён?
– Да ну, бросьте, госпожа! Уж мне ли думать о подобных материях! – несколько ядовито покачал головой карлик.
– Хм, ну что ж, нет так нет! А не знаешь ли ты забавных историй? Я до них большая охотница!
– Странники, сударыня, доносили до слуха всякое! Вот, к примеру, послушайте. Имел человек один страсть к часам, собирал в доме диковинную коллекцию. Не доверяя никому дела собирательства, сам лично выискивал где было возможно, путешествуя подолгу по далёким деревням и селениям. Занесла судьба его однажды в жуткий лес, среди которого укрывалась деревенька. Попросился в единственный жилой дом. И представьте себе его удивление, когда дверь ему отворила девица красивая с виду, какие в глуши не водятся. Страждущий взгляд путника нашёл то, что хотел – часы над камином, редкостный экземпляр. Девица не отрывала от них странного взгляда: «Они давно стоят!» Как ни пытался странник завладеть ими, что ни предлагал – хозяйка оставалась неподкупна. Ночевал наш коллекционер в комнате девицы… Дождался, пока выровняется дыхание её, тихонько пробрался в гостиную, долго разбирал ржавый механизм и, когда дело увенчалось успехом, довольный вернулся к хозяйке в спальню. Но вообразите себе ужас его, когда нашёл он девицу с перекошенным лицом, хрипящей и мечущейся. Под зловещий звон часов морщинами покрывалось лицо её и седели волосы до тех пор, покуда вовсе не обратилась прахом! – замолчал, выжидающе глядя на Анну, которая задумчиво перебирала длинные свои волосы.
– А что же странник? – наконец очнулась она.
– Один бог ведает, сударыня! – пожал плечами Енот. – Но будто бы с ума сошёл!
– И что же, это всё не пустые выдумки?
– Жизнь – самое потрясающее и неизученное явление, сударыня! Кто возьмётся точно определить границу реальности и выдумки даже в самой фантастической истории? – загадочно ответил шут.
– А давай-ка ещё, ты ведь, вероятно, и не такое знаешь?
– Повинуюсь, сударыня! – поклонился шут, разведя руки, и завёл новую историю, баюкая Анну кристальной песней своего голоса.
* * *
Утром измученный и бледный шут вяло ковырялся вилкой в тарелке, вымороченно улыбаясь то и дело дёргающим его юным господам. Анна продержала его до пяти часов утра, бесконечно требуя захватывающие и пугающие истории, покуда не заснула. Беднягу пошатывало, хотя он и держался. Он был мал телом, но сна ему требовалось ничуть не меньше. После завтрака дети потащили его на пруд, где заставили снова ходить на руках и показывать фокусы. Ослабевший карлик сделал неловкое движение и свалился в воду, к жестокой радости Готлиба и слезам Марии. Девочка даже обтёрла его своим тонким душистым шарфиком и велела служанке принести полотенце. Потом тихим шёпотом попросила прощения – это у шута-то!
– Только никому не говори, не смей, слышишь? – добавила она и отправила его переодеваться. Енот был удивлён так, как никогда в жизни, и краска смущения залила его щёки. В его жалком положении юная графиня перед ним, смешной игрушкой, извиняется! Глаза его наполнились слезами благодарности.
Так потекли-побежали радостные летние дни в старинном замке семейства Готтен. Чем дольше жил в нём шут, тем больше привязывались к нему добрые его хозяева. Даже сумрачный подросток Готлиб-Ян стал менее жесток с ним, значительно смягчились и слуги, попервоначалу принявшие карлика довольно холодно и норовившие задеть его или обидеть. Теперь же он приятельствовал со всем двором, раскланиваясь по утрам со слугами, а по воскресеньям, пока неугомонные хозяева на службе в соборе, пропуская стаканчик с конюхами… Он по-прежнему обедал за одним столом, сидел у ног госпожи по ночам и во время дождя, развеивая её философской беседой и сказками. Веселил детей и гостей графини фокусами и забавными проделками, благо на них был неистощим. Осмелев, стал даже выдавать колкости, граничащие с дерзостью, на что Анна подчас готова была вспылить, но, уловив скрытый смысл, смеялась, и всё заканчивалось пустой угрозой наказания или фразой Готлиба-Яна вроде:
– Эй, чучело, уж не возомнил ли ты себя королевским шутом, что выдаёшь подобное, это ведь только ему позволено молоть откровеннейший вздор под видом полного тупоумия!
– Но господа мои, не забудем притом, – отвечал шут, – что все, находящиеся в пределах королевства, являются подданными Его Величества, смиренными и не очень, а стало быть, каждый домашний дурак, вроде вашего негодяя, является собственностью Его Величества короля, да правит он справедливо и мудро долгие годы!
Енота очень полюбила сорокалетняя бездетная добродушная кухарка и при случае перекидывалась с ним парой душевных слов, приглашая малыша на кухню. Но это удавалось ему нечасто – хозяйка ни на шаг его не отпускала, совершенно повсюду таская его за собой.
– Вот уж воистину, храни нас Бог от барской немилости и от любви! – тайком жаловался он толстушке Герде, выпивая в уголке предложенный стаканчик подогретого вина, после чего становился весел и нравился как Герде, так и хозяйке ещё больше.
Быстротечное лето, отплясав своё, заплакало дождями и покинуло благословенную землю графства. Помахав ему вслед алым платочком, во всей благородной красе явилась госпожа Золотая Осень.
– Ах, охотничья пора! – счастливо восклицала Анна и смеялась смехом шестнадцатилетней девушки. Вообще, вся как-то оживилась, и шут с приятным удивлением отмечал её свежесть и молодость, причём вслух, на что Анна отвечала:
– Ах, друг мой, да ведь жизнь прекрасна! Да был бы жив мой муж, доблестный граф! – поначалу от этих слов она грустнела, но вскоре и это больше не сгоняло улыбку с её красивого, благородного лица.
Одним тихим и прозрачным утром служанка ворвалась в комнату Енота и разбудила несчастного бесчеловечно громким криком:
– Собирайся, Енот! Госпожа графиня требует тебя! Поедешь с ней на охоту! – и вывалила на постель целый ворох специально для него сшитого охотничьего костюма, однако же в смешном шутовском стиле – например, охотничья шапочка не чёрно-зеленая, а чёрно-красная и с бубенчиком вместо пера. А он-то думал: и чего это хозяйке понадобилось его измерять? Тяжко вздохнув, невыспавшийся Енот поднялся с постели и принялся торопливо одеваться – госпожа графиня не любит ждать!
– А господ-то, господ собралось во дворе! – поведала напоследок служанка и исчезла.
Шут, проворно топая ножками, выбежал на широкий графский двор и остановился в изумлении: столько знатных господ, лошадей и собак одновременно он ещё не видел. Лошади беспокойно переступали длинными ногами и прядали ушами, их сдерживали весёлые конюхи. Собаки порывались драться и приставали к псарям играть. Смеялись и кокетничали дамы разных возрастов с теми, что помоложе, игриво заговаривали молодые графы и князья, более старшие господа учтиво кланялись друг другу. Балом правила Анна – высокая, стройная, в роскошном, шитом золотом охотничьем костюме красного бархата, она отдавала приказания направо и налево, подавала руку в алой перчатке для поцелуев, гладила собак, хлопала лошадей по крупу, кормила их сладостями и то и дело отпивала согревающий пунш из высоких тонких фужеров, разносимых проворными слугами.
– А, Енот явился! Подойди-ка, шут! – повелела она, гордо обратив к нему соколиные глаза свои. Енот покорно подошёл, пугливо обходя огромных для него добродушно фыркающих лошадей.
– Да, чудесная сударыня?
– Господа, полюбуйтесь на моего дурака! Как вы его находите? – смеясь, обратилась прекрасная графиня к гостям. Человечек, привыкший к унизительной роли смешной вещи, поклонился и прошёлся на руках, сделал сальто и прокричал на манер ярмарочного зазывалы:
– Пресветлые господа! Пожалуйте сюда! Замок святой Анны приглашает вас на травлю лисы… Травите же, травите её, она вся к вашим услугам! Но не забудьте, умоляю вас, об осторожности! Лиса – мелкое, но хитрое животное, опасайтесь её острых зубов – как бы она в обход ваших превосходно родовитых, как и вы, собак не укусила вас! Ведь лиса не знает о ваших регалиях и не интересуется, кого из вас принимал король, она просто хочет жить… Ну а если вы всё же избежите её зубов, а я уверен, так оно и будет, то схороните её за оградой… – и дерзко посмотрел на нахмурившуюся госпожу.
– Что ты несёшь, ошибка Бога! – прикрикнула она, прекрасно разобрав намёк – за оградой хоронят бродяг, ведьм, воров, самоубийц, и… шутов.
– Я лишь желаю удачи в вашем сегодняшнем предприятии, драгоценная госпожа, и стремлюсь предупредить о возможной опасности!
– Доброе утро, господа! – свежий, радостный голосок Марихен снял напряжение момента, и восхищённые взгляды устремились в её сторону.
– Да здравствует чудесная госпожа моя, да падёт низкой смертью дерзкая лиса! – прокричал шут, снимая со звоном шапочку и кланяясь юной графине. Та нежно улыбнулась ему и, чуть заметно порозовев, повела ресницами, догадавшись, что отвела опасность от допустившего двусмысленную вольность шута.
– О юная графиня, вы столь прекрасны, что мне приходит лишь сравнение со свежей розой, но оно так жалко и бледно по отношению к вам! – завёл сладкую песню смущённой Марихен сосед-герцог, и обнаглевший шут неожиданно для себя почувствовал вдруг укол ревности. «Что это со мной?» – удивлённо подумал он, и в этот миг резкая боль ожгла его поперёк спины – подрастающий господин Готлиб-Ян нещадно прошёлся охотничьей плёткой по Енотовым лопаткам.
– Чего стоишь ворон хватаешь, давай, скажи-ка мне, на что похожа вон та дама с дурацким фазаньим пером на шляпе! – злорадно указал он глазами.
– На женщину, ваше сиятельство… – начал Енот, но граф недовольно скривился, снова замахнувшись. – Но объевшуюся помидоров, отчего распух её живот, да так, что и корсет не утянул, а лицо покрылось пятнами!
Тут Готлиб-Ян, не выдержав, захихикал и отвернулся – лицо почтенной баронессы и вправду имело неровный цвет, и эту досадность она пыталась исправить пудрой, что, однако, только усугубляло положение. Еноту было очень неприятно издеваться над чьей бы то ни было внешностью, но того требовал жестокий маленький хозяин, и он не мог не подчиниться.
– Ну что ж, господа, отъезжаем! – провозгласила Анна. – Енот, поди сюда, шут! Ты непременно должен поучаствовать!
Один из конюших по знаку графини поднял карлика и ловко посадил на лошадь впереди Анны. Та, захохотав при виде его растерянности, крикнула:
– Вперёд! – и вся шумная процессия понеслась вон со двора.
– Он будет охотиться на мышей! – злорадно крикнул Готлиб-Ян, вырываясь вперёд, и так глянул на мать, что той стало нехорошо. «Я поговорю с ним вечером», – решила она и больше не думала о неприятностях, без остатка отдаваясь счастливому полёту скачки.
* * *
– Готлиб-Ян, я непременно хочу поговорить с тобой! – начала Анна, пытаясь поймать взгляд юноши, но тот мрачно уставился на трепещущее огненное сердечко свечи и молчал. Енот по повелительному жесту хозяйки поклонился и тихо вышел. Сил нет от капризных господ! Ему при его физической слабости очень нелегко постоянно быть на ногах, а то и на руках, и вертеться без конца, развеивая благородный графский сплин! Да ещё изматывающие ночные посиделки с графиней!
– Вечер добрый, Герда! – вошёл он на кухню и устало опустился на сундук в углу.
– Входи, входи, Кристи! Я уж думала, ты больше и вовсе не станешь навещать старуху! – проворчала кухарка, подавая стакан подогретого вина измученному Еноту.
– Старуху – не стану, а вот любезную умницу Герду проведаю! – подольстился шут. – Да ведь ты знаешь, добрая моя, не я тому виной, что нечасто бываю в твоей обители душевной! – благодарно принял он угощение.
– Ты видишь и сама, как издёрган и истощён я постоянными забавами повелителей! – продолжал он, выпив половину. – Я день-деньской, подобно обезьяне, хожу на руках, стою на голове, жонглирую и читаю стихи…
– Да-да, вот ведь и я так на кухне! Ведь чего только господам ни вздумается к столу – рыбы, пирогов, супа такого-сякого, уж и не знаю, чего только ни приходится делать! – и они сочувственно чокались глиняными стаканами с терпким господским вином, выпивая за их же здоровье.
Старуха подливала себе ещё и ещё, а бедняжке карлику хватало и одной порции. Постепенно хмелея, они как раз сошлись на том, что несмотря на капризы, таких добрых господ ещё поискать и им редкостно повезло, когда хлопнула дверь, и старый Иоганн передал приказ госпожи явиться к ней шуту незамедлительно. Тот вздохнул, покоряясь, поцеловал на прощание грубую руку кухарки и повлекся через мрачные своды узкого коридора.
– Госпожа желала меня видеть? – привычно спросил карлик, входя в слабо освещённые покои графини.
– Да-да, мой верный слуга, входи! – подняла голову задумчивая Анна. – Садись и говори со мной как друг, мой мудрый шут!
– Я не посмею, сударыня! – усмехнулся Енот, садясь.
– Ты? Брось! Я в самом деле намерена просить у тебя совета!
– О, что это за времена, когда пресветлая графиня совета просит у шута! – стихотворно воскликнул человечек, подняв в потолок глаза и воздев руки.
– Ах, Енот, Енот! Да ведь я серьёзно! А ты даже при добрейшем моём расположении к тебе ни на минуту не забываешь, что ты шут! Но ведь здесь, в моих покоях, ты гораздо больше, чем смешная вещь, годная лишь для развлечений! Ведь вот сколько уже дел, готовых разразиться скандалом, улажены миром только по тихому твоему совету! – горячо проговорила Анна, подаваясь вперёд. – Так не смей же и сегодня оставить меня без доброй помощи!
– Не посмею, графинюшка! Так что ж на этот раз? – и шут закинул ногу на ногу, весело глядя на хозяйку блестящими хмельными глазами.
– Я хочу говорить с тобой о сыне… Мальчик сердит на то, что я стала слишком уж весела для вдовы… Э, посмотри-ка на меня, да ты пьян! – воскликнула здесь она, всплеснув руками.
На это шут, дурачась, поклонился, едва не свалившись со стула, и развёл руками:
– На всё воля Божья, ваше сиятельство! Да не хмурьтесь, ведь как скоро на голову нормальных размеров вино оказывает одурманивающее воздействие, столь скоро на мою, неположенно маленькую, оно даёт прямо противоположный эффект, просветляя мысль и наставляя на путь истинный!
– Ах ты, богохульник! – только и смогла, что рассмеяться на забавную тираду Анна. – Однако ж, я продолжу! Готлиб-Ян утвердился в мысли о грешности его матери, не соблюдающей положенного вдовства – я собираю балы и охоты, навещаю соседей и даю ужины. Ко всему прочему, охотнее, чем, скажем, ещё полгода назад, окружаю себя мужчинами, бываю весела и бросила плакать по ночам и ходить в отвратительном чёрном! Ну как ему объяснить, что рана моя кровоточит, но я ещё молода и не умерла тогда с храбрейшим отцом его и, несомненно, имею право на дальнейшую жизнь до глубокой старости в радости и покое, хотя и чтя память мужа! – Анна перевела дыхание и поймала взгляд шута, щурившегося на свечу со значением, будто что-то замышлявшего.
– Ну, что ты мне посоветуешь? К тому же он сделался болезненно ревнив к сестре своей, прелестной Марихен, ведь девочка расцвела весенней розой и всё охотнее принимает внимание богатых женихов!
При этих словах шут вздрогнул как от мухи, переводя глаза на Анну, и промелькнуло в них что-то тёмное, что её насторожило.
– Говори же, что ты там думаешь, ну! – прикрикнула она на шута.
Тот покачал головой:
– «Дурень думкой богатеет!» Полезней всего, сударыня, здесь будет несколько бесед, исподволь и ненавязчиво.
– Что именно говорить?
– Говорить я буду по ситуации, мягко взывая к чувствам, ведь разум в этом возрасте мятежен!
– Ты?! Ты будешь говорить с ним сам? Но ведь здесь как раз ещё одна проблема – он не выносит тебя, разве не заметил? Считает, что ты, подло обольстив меня, завладел моим разумом и через то осуществляешь реальное правление в землях наших, которые по достижении им совершенных лет перейдут в его законное управление. А ему мерзко будет править там, где, пользуясь глупой симпатией его матери, распоряжался шут!
Всё это Анна выдала так эмоционально, что Енот откинулся назад и смотрел на неё с некоторой иронией.
– Я сумею справиться, поверьте мне! – и улыбнулся одной из своих хитрых, интригующих улыбок. Анна поняла – так оно и будет!
– Ах, ну что бы я без тебя делала?
* * *
С утра моросил дождь, один из тех неприятных, сеющих как сквозь мелкое сито серых осадков, что так изматывают душу. Двор раскиселился, сад стоял, понурив листву, хмурый и унылый. Графиня сидела в гостиной, ожидая, когда накроют стол и дети выйдут к позднему завтраку. Оцепенение сошло на весь замок, и Анна, не имея сил ему сопротивляться, лениво следила, как Енот вяло перебирает в руках цветные верёвочки, плетя крестьянские браслетики по заказу Марихен. Он делал это молча – Анне даже его слышать не хотелось. Скрипнула дверь, графиня, будто проснувшись, подняла голову. Хмурый и дурно причёсанный Готлиб-Ян подошёл и поцеловал её руку:
– Доброе утро, матушка!
– Доброе утро, дитя моё! Ты дурно спал? У тебя нездоровый вид!
– Да, матушка, я не совсем здоров. Голова что-то кружится! Но лекарь мне не нужен вовсе! – поспешил он опередить готовое вырваться повеление матери. Она отчего-то смешалась и замолчала.
– А чем это так занят наш любезный шут? – неожиданно мягко спросил он, садясь в кресло рядом с матерью.
– Исполняю повеление сестры вашего сиятельства, плету браслеты из вышивальной нити мулине.
– А ну, дай-ка посмотреть! – и граф с интересом поднёс к глазам разноцветное плетение. – И что, это носят на грубых руках ваши крестьяночки, деревенские красавицы? – лукаво спросил он.
– Брось, Готлиб-Ян, какие же они красавицы? – удивлённо подняла брови Анна. – Они грубы и неотёсанны, ходят в серых платьях, гадость! – и поморщилась.
