Юлия Волкодав
Фанаты. Счастье на бис
– Так что, Сашенька, и для заказных песен талант требуется, – сообщает Всеволод Алексеевич.
И, очевидно устав стоять, плюхается на скамейку. Свежевыкрашенную.
***
День не ладился с самого утра. С того момента, когда выяснилось, что он рабочий.
– Нужна ваша консультация, Александра Николаевна. Да, я знаю, что вы завтра выходите. Но поймите, племянница Сан Саныча. Как кто это? Глава нашего фонда ОМС.
Сашка молчит. Прижимает телефон плечом к уху, потому что руки заняты – она варит амарантовую кашу на завтрак. Всеволод Алексеевич явится на кухню с минуты на минуту, она уже слышала его шаги по комнате и плеск воды из ванной.
– Вы же понимаете, какой это человек? В его руках всё финансирование медицины в городе. А у его племянницы нехорошие анализы.
А ещё Сашка знает таких «племянниц» высокопоставленных дядечек. Можно биться об заклад, племяшке лет двадцать, она блондинка с осиной талией, пухлыми губками и оттопыренной попой. Пережрала каких-нибудь таблеток для похудения или просто ничего не жрёт пару месяцев. И пытающийся спастись любой ценой организм потихоньку перерабатывает запасы вколотой в смазливое личико гиалуронки. Ну и травит сам себя. Сашка таких случаев знает десятки, – распространённый в Москве недуг. Синдром маленького головного мозга называется.
– Я вас очень прошу, придите хотя бы на час.
– А завтра?
– А завтра по расписанию.
Сашка скрипит зубами. Нет, до больницы не так уж далеко, два квартала. Но ведь не уложится она в час, даже если племянница удовлетворится беглым осмотром и обычной консультацией, а не захочет рассказать всю историю жизни доктору и пройти полное обследование прямо сегодня. Вот только Сашка хорошо знает, стоит переступить порог отделения, и на тебя свалится ещё куча проблем, больных, недописанных карт и нерешённых вопросов. Заведующая спит и видит, как бы положить конец вольной жизни доктора Тамариной, ей специалистов не хватает, и нагружает врача-фрилансера по полной программе. Мол, дело твоё, приходи на полдня три раза в неделю. Но как ты будешь при этом выкручиваться – твои проблемы.
– Хорошо, я скоро буду.
– Где ты скоро будешь?
Сашка от неожиданности едва не роняет телефон прямо в кастрюльку. Опять он подкрался!
– На работу вызывают, Всеволод Алексеевич. Я ненадолго.
Мрачно на неё смотрит, но молчит. Сашка и так знает всё, что он хочет сказать. К этому разговору они возвращались уже миллион раз. Он не понимает, зачем ей работать. Он готов оплачивать все их расходы. Однажды он даже предложил платить ей зарплату. В конце концов, сказал он, она почти круглосуточно работает при нём врачом и сиделкой. Получил по морде. Натурально. Сашка как-то разом забыла и про разницу в возрасте, и что перед ней персональное божество, к которому в другой ситуации она боится лишний раз прикоснуться, и просто что старших бить нехорошо. Съездила ему по щеке со всей дури. Как он смеялся. Потом оба извинялись. Но проблема осталась.
Сашка ставит перед ним тарелку горячей каши. Сверху красиво нарезанная клубника. Первая в этом году. Сашка старается покупать как можно больше фруктов и ягод из тех, что ему можно, заменяя ими сладости, которых ему всегда не хватает.
– Кушайте.
– Не хочу.
Даже не смотрит на тарелку. Машинально прихлёбывает чай. И так каждый раз. Каждый чёртов день, когда ей надо идти на работу. Сашка прекрасно знает, что он манипулятор. Что это не очень здоровая история. Он хочет, чтобы она постоянно была рядом, и добивается этого эмоциональным насилием. Знает, что работа для неё – способ не потерять квалификацию и, что ещё важнее, независимость. Пусть иллюзорную. Но ещё она знает, что за его актёрством есть вполне реальный страх одиночества. И беспомощности. Когда она где-то поблизости, он живёт: копается в саду, смотрит телевизор, что-то бесконечно чинит или мастерит, спорит с ней о чём угодно. А когда она уходит, он просто ждёт её возвращения. Для него время останавливается. Время, которого и так не слишком много.
Сашка быстро собирается. Перед тем как уйти, ещё раз заглядывает на кухню. Он так и сидит перед полной тарелкой. Если он пропустит завтрак, сахар может резко упасть, а это опасно. Вдвойне опасно, если он остаётся один. Сашка открывает настенный шкаф и достаёт пачку печенья для диабетиков. Кладёт перед ним:
– Хотя бы чай попейте. Телефон при вас? Я буду звонить.
Кивает, глядя мимо. Засранец.
На работу она практически бежит. Не потому, что опаздывает. Напротив, стоило бы идти помедленнее. Пусть не думает «племяшка» большого дяди, что ради неё доктор летит, роняя тапочки. Хорошо бы её заставить подождать. Но Сашка просто не может находиться дома и выносить этот взгляд побитой собаки. Ну чёрт возьми, всё же было хорошо. Ночью нормально спали, каждый в своей комнате. Она надеялась на такой же хороший день. Как с ним иногда сложно, даже сейчас, когда он практически беззубый. Не в прямом смысле. В прямом он сияет вполне голливудской, полностью искусственной, но отлично сделанной улыбкой. Но если он так насилует душу и мозг, почти не имея рычагов воздействия, страшно представить, что он творил в расцвете сил. Иногда Сашке хочется Зарину пожалеть. А всех, кто был до и во время Зарины, особенно.
«Племяшка» уже ждёт её в кабинете. У доктора Тамариной райские условия: собственный кабинет. Заведующая неоднократно подчёркивала, как в их больнице любят и ценят квалифицированных московских специалистов. Ещё и относительно молодых. М-да уж, особенно её любит коллектив. Обожает просто. Дай волю, сожрали бы и не подавились. Сашка иллюзий не питает. Впрочем, и дружбу ни с кем не пытается заводить, не для того она здесь.
Заведующая тоже тут. Она кабинет и открыла. Чуть не за руку подводит «племяшку» к запыхавшейся Сашке.
– Знакомьтесь, пожалуйста. Это доктор Тамарина, чудесный специалист. А это Виктория Платонова. Вот её история. Ну дальше вы сами?
Сашка кивает, забирая тощую папку. Когда они уже на электронные карты перейдут? Каменный век, честное слово. Папка картонная, с завязочками. На хозяйку папки Сашка и не смотрит. Что на неё смотреть? Ну ошиблась немножко, не блондинка. Брюнетка. А всё остальное как и предполагалось. Тонкая талия, высокие каблуки, набитые брови, нарощенные ногти.
– На что жалуетесь?
Сашка задаёт традиционный вопрос, а сама поворачивается к кофемашине. Ещё одна неслыханная роскошь и объект всеобщей зависти. Причём кофемашина её собственная, из дома принесённая. Дешёвая, капсульная. Стоит чуть дороже обычного электрочайника. Если не считать стоимость капсул, конечно. Как чайник Сашка её и использует обычно, от кофе ей быстрее плохо становится, чем хорошо. Но в коллективе все решили, что для москвички невиданный агрегат поставили за казённые деньги. Тот факт, что Сашка охотно угощает кофе всех заглядывающих в кабинет коллег, дела не меняет.
Пока кофемашина, урча, готовит ей средней паршивости какао, Сашка слушает стандартный список жалоб. Вполглаза просматривает выписки и результаты анализов.
– И голова постоянно кружится. А перед «этими днями», которые теперь ещё и задерживаются на неделю, а то и две, просто невыносимо…
– Всё правильно…
Сашка делает глоток горячей жидкости, лезет в ящик стола, достаёт оттуда шоколадку, притащенную кем-то из пациентов, ломает на куски и подталкивает к «племяшке»:
– Угощайтесь. Хотите кофе?
– Что? Погодите! Вот так сразу? А вдруг мне нельзя? А вдруг у меня диабет? – возмущается она.
– С чего бы? – усмехается Сашка. – У меня в руках расшифровка свеженького анализа вашей крови. Кушайте шоколадку, вам даже полезно. А у вас, Виктория… э-э-э… Владимировна. Так вот, Виктория Владимировна, у вас тестостерон зашкаливает. Знаете, что это? Мужской гормон. У нас, девочек, он тоже присутствует, но в малой степени. Это в норме. А у вас он, простите, как у половозрелого мужика в период активной половой охоты. Так что ничего удивительного, что вам «не очень». И «эти дни» не спешат наступать, как им положено. Ваш организм в тихом шоке от такого диссонанса.
– Но как? Почему?! – Теперь шок у обладательницы неправильного организма. – Вы хотите сказать, что я мужик?! Я?! Вы с ума сошли?!
– Я хочу сказать, что вашему… кхм… сексуальному партнёру нужно сменить стимуляторы. Судя по всему, он пачками глотает препарат, стимулирующий выработку тестостерона у не очень молодых мужчин. И вы, в некотором смысле, тоже этот препарат глотаете… А вам он на пользу не идёт. Либо меняйте членоподнимающее лекарство, я могу дать рекомендации, либо меняйте постельный сценарий.
У девчонки краска заливает даже уши. Надо же. Спать с папиками за их деньги они не стесняются. А тут краснеют, как гимназистки. Сашка отпивает из кружки и пишет назначения, не особо обращая внимание на душевные терзания гостьи. Ну что? Ну не умеет она словесные кружева плести, ковриком тут стелиться тоже не станет. Весь её запас дипломатии и политкорректности уходит на одного товарища. Остальным достаётся суровая правда жизни и фирменный врачебный цинизм.
А до девчонки тем временем доходит, что именно ей сказали.
– Послушайте, как вы со мной разговариваете?!
– Как доктор с пациенткой, – флегматично отзывается Сашка, присаживаясь на край стола.
– Нет, подождите! Вы меня сейчас обвинили в том, что я – мужик!!! И в том, что я занимаюсь… Боже! Да как вы смеете!
– Вам не кажется, что это взаимоисключающие обвинения? – хмыкает Сашка. – И я ни в чём вас не обвиняю. Я предлагаю решение проблемы.
– Нет, вы заявили, что я не женщина! – с убийственной логикой настаивает «племяшка». – Вы на себя бы посмотрели! Если кто из нас и мужик, то это вы! Я хочу другого доктора! И вообще я буду жаловаться!
Сашка пожимает плечами, спрыгивает со стола и подходит к двери, распахивая её:
– Пожалуйста. Кабинет заведующей последний по коридору.
Мелькает мысль, что будет даже весело, если девчонка правда накатает жалобу. Да не заведующей, а сразу своему «дядюшке». И Сашку уволят. Все проблемы решатся одним махом. Как следует обдумать эту мысль Сашка не успевает, потому что мобильник голосом Шарля Азнавура начинает петь про вечную любовь. Да, на Сашкином телефоне в качестве звонка стоит что угодно, но только не Туманов. И звонок самого Туманова поёт голосом Азнавура. И в тайных смыслах, заложенных в выбор мелодий, сам чёрт сломает не только ногу, но и хвост. В трёх местах.
– Да, Всеволод Алексеевич.
– Сашенька, ты… скоро? Я… как-то неважно…
– Я сейчас буду.
Она всё понимает по голосу, по паузам между словами. И несётся домой, не разбирая дороги, не сняв халат, хотя выходить на улицу в белом халате, даже (тем более!) на перекур, строжайше запрещено. Кабинет остаётся открытым, равно как и рот заведующей, которую Сашка едва не сбивает с ног.
Она боялась этого с самого начала. Что когда-нибудь понадобится ему именно в те часы, когда будет на работе. Но днём он, как правило, чувствовал себя нормально, все неприятности происходили ночью, а ночные дежурства она никогда не брала.
Сашка оказывается дома через каких-то пять минут. И сразу видит, а точнее, слышит, что всё не так уж страшно, как она успела себе напридумывать. Он стоит на кухне, опираясь на спинку стула. Свистит, конечно. То есть дышит часто, мелко и со свистом. Но это только начало приступа, который ещё может и не развиться. Он вовремя почувствовал его приближение и вовремя позвонил. У человека богатый опыт самодиагностики, к сожалению.
Сашка как-то сразу успокаивается. Всё под контролем, с таким они справлялись десятки раз. Начинает привычно шнырять по кухне: чайник на плиту, его усадить, сказать что-то ободряющее, и вообще разговаривать, не молчать. Но и ответов, понятное дело, не требовать, он сейчас не слишком разговорчив. В специальном шкафчике на этот случай всегда лежит уже набранный шприц и пачка спиртовых салфеток.
– Дайте мне руку. Всё хорошо, Всеволод Алексеевич. Сейчас задышим нормально. Это вот ваша лавочка, будь она неладна. Просила же не дышать краской.
Мотает головой в знак протеста, но ответить не может, кашель его душит. Глазами сверкает, возмущён до глубины души. Ну да, она неправа. Лавочка была вчера. Так это не работает, спустя почти сутки.
Попасть ему в вену – тот ещё квест. Но зря она, что ли, столько лет в военном госпитале практиковалась? Труднее морально, смотреть, как доверчиво он закатывает рукав и протягивает ей руку. Знать, что он безоговорочно доверяет, что надеется на неё целиком и полностью. Иногда Сашке кажется, что он считает её каким-то всесильным волшебником. И это чертовски пугает, потому что всё, что в её распоряжении – стандартный алгоритм лечения и знание конкретно этого пациента. А, ну и огромная эмпатия, от которой вреда больше, чем пользы, ибо ещё чуть-чуть, и она начнёт задыхаться вместе с ним.
– На меня смотрите. – Сашка осторожно берёт его за подбородок, поворачивая лицо к свету. – Хорошо всё, Всеволод Алексеевич. Вовремя успели. Сейчас будет чай. С молоком?
Кивает. Главное, что губы не синие, чёрных кругов под глазами нет. До кислородного голодания дело не дошло. Дома есть всё, от сильных препаратов, за хранение которых можно и огрести неприятностей, до кислородного баллона и маски. Но до всей этой артиллерии лучше не доводить.
Сашка ставит перед ним кружку. Замечает на раковине утреннюю тарелку, полную. Вздыхает, но от комментариев воздерживается. Садится напротив. Смотрит, а скорее, слушает, как он пьёт.
– Всё? Легче?
– Да. Ты в халате. Настоящая тётя доктор.
– Вам нравится?
Качает головой.
– Нет? Почему?
– Никогда не любил ролевые игры.
И смотрит ехидно. Сашка улыбается. Да, теперь она видит, что ему легче. Ещё минут двадцать они проводят в тишине. Всеволод Алексеевич, не спеша, пьёт чай и приходит в себя, Сашка возится рядом: моет посуду, протирает стол, раскладывает по ячейкам в ящике вилки и ложки, сваленные на раковине кучкой со вчерашнего дня. Когда Всеволод Алексеевич, пусть и делая долгие паузы между фразами, начинает рассказ, Сашка вздыхает с облегчением.
– Однажды мы были на гастролях в Америке. Тогда ещё, в советское время. Считалось огромной удачей выехать на гастроли в капиталистическую страну, тем более в США. Нам, счастливчикам, все коллеги завидовали. Хотя условия предоставляли дикие. Мы сопровождали нашу олимпийскую сборную, выступали для своих же спортсменов, а жили, не поверишь, в здании тюрьмы. На время Олимпиады её освободили от заключённых и поселили советских артистов! Впрочем, их тюрьма оказалась получше иной нашей отечественной гостиницы, но речь не о том…
Сашка – само внимание. Она готова его слушать бесконечно. Несмотря на то, что ей надо бы вернуться на работу. Или хотя бы позвонить. Оставлять его снова одного точно нельзя.
– Никаких экскурсий нам не устраивали, посмотреть страну не давали. На автобусе привезли в так называемую гостиницу тире тюрьму, на автобусе увезли. Сопровождающие из одного всем известного ведомства тщательно следили, чтобы мы не ходили по их «загнивающим» магазинам и не покупали всякий хлам. Впрочем, у нас и денег-то не водилось – жалкие пара долларов суточных, сэкономленных на еде. Но на обратном пути по дороге в аэропорт автобус застрял в пробке. Аккурат возле редакции журнала «Плейбой», представляешь? Мы тогда о нём и не слышали, конечно. Но фишка в том, что на улице возле редакции именно в тот день стояли девчонки в их «фирменных» костюмах. То есть почти раздетые, но с заячьими хвостиками и ушками. И раздавали что-то прохожим. Наверное, новый выпуск журнала, а может, какие-то рекламные флаеры. Что мы тогда в этом понимали-то? Мы, осатаневшие от почти что тюремной жизни и двухнедельных гастролей, вполне ещё молодые ребята, увидели полураздетых девок-зайчиков! Из автобуса нас, конечно, никто не выпустил. Но увиденное ещё долго будоражило наше воображение. А когда границы открыли, железный занавес рухнул и «Плейбой» стал продаваться в любом киоске, всё это интересовало гораздо меньше. Что ты ухмыляешься?
– Да так, ничего. Вспомнила, как году так в девяносто восьмом вы сами для «Плейбоя» снялись!
– Я?!
Он, бедный, чуть чаем не давится.
– Вот и у меня была такая реакция, когда мне сообщили. Рванула в город искать журнал. Пока бегала, столько всякого в воображении нарисовала.
– Саша, что за глупости. Не снимался я для «Плейбоя»! И вообще, мне в девяносто восьмом уже было лет…
– Да я вам даже найду этот выпуск, если захотите! Вы дослушайте. Покупаю я журнал, открываю. Там вы на целый разворот. В костюме, даже с галстуком. И с новогодней мишурой на шее, дело-то было перед Новым годом. Поздравляете всех девушек страны с праздником.
– Ах, вот оно что! Представляю уровень твоего разочарования.
– Скорее облегчения!
Вопросительно поднимает бровь:
– Ты настолько не питала иллюзий по моему поводу? Возможно, в девяносто восьмом для «Плейбоя» я был и староват, но в целом вполне ещё…
– Я просто не хотела, чтобы вами любовалась вся страна вообще и целевая аудитория «Плейбоя» в частности, – хмыкает Сашка. – Ревновала, да. Мне хватило публикации в «Спид-инфо» топлес с какой-то девкой в обнимку.
– А вот это помню! Ты поверила? Серьёзно? Тебя не смутило, что я стою в одних брюках, а девушка в вечернем платье и при полном макияже? Несколько странное сочетание, тем более для позирования фотографу. Это был наглый фотомонтаж и откровенное враньё в статье.
– А мне было двенадцать лет, Всеволод Алексеевич. И я ещё верила тому, что пишут в газетах. Но вы правы, в фото я не особо поверила. Но не из-за странного сочетания. Просто тело на фотографии было не ваше. У вас всегда на одной цепочке крестик и кулон с Зодиаком висели. А на фото их не оказалось.
– Ну, их я мог и снять.
– Никогда не снимали и вдруг сняли?
Крестик и кулон он носит до сих пор, ему не мешает, он их даже не замечает. К большому удивлению Сашки, которой мешает любой аксессуар, начиная с колец и заканчивая серёжками. Серьги она не носит с окончания школы, уже и дырки в ушах заросли, наверное. Часы надевает в силу необходимости. И то затягивает ремешок до упора, чтобы сидели намертво, не болтались, лишний раз напоминая о себе.
– Тебе на сыщика надо было идти учиться. Такие мелочи замечаешь. А с газетой той мне следовало бы судиться. Но в то время это ещё не практиковалось.
– Надо было, – соглашается Сашка. – Хоть заставить опровержение опубликовать. Я неделю ревела.
Она поздно спохватывается, что сказала лишнее. Он уже услышал.
– Господи, почему ещё? Ну подумаешь, идиоты журналисты.
– Потому что вы – Туманов! Вы, с вашим репертуаром и послужным списком, не должны вот в таком вот виде на газетных страницах появляться.
Она выдаёт дежурную, только что пришедшую в голову версию. Ну не правду же ему говорить. Что ревела она из-за прилагавшегося к фотографии интервью той самой девушки. Которая рассказывала, как Всеволод Алексеевич называл её «доченькой», а она его «папой». После сумасшедшего секса за кулисами, в гостиницах и даже в машинах. Сашку от степени откровенности той статьи до сих пор передёргивает. Что уж говорить о ней в двенадцать лет.
– У тебя телефон сейчас разорвётся, – замечает Всеволод Алексеевич, скорее, чтобы сменить неловкую тему.
Телефон переведён в беззвучный режим, и на экране высвечивается, что Сашка пропустила уже пять вызовов.
– Это с работы. Боюсь, что ничего ободряющего они мне не скажут, а плохих новостей на сегодня и так достаточно, – вздыхает Сашка и встаёт, чтобы помыть его чашку. – Шли бы вы отдохнуть. А я придумаю что-нибудь особенное на обед, раз уж завтрак вы проигнорировали.
– Я тебя расстроил? – серьёзно спрашивает он.
– Не больше, чем в девяносто восьмом, – отшучивается Сашка. – Идите полежите, у вас уже взгляд плавает.
Нормальное действие лекарства, которое она ему вколола. Сашка дожидается, пока утихнут шаги, и берётся за телефон. С заведующей разговор будет не из приятных.
***
Ночь. Благословенное время суток, когда, если очень повезёт, никому ничего от неё не надо. Когда можно снять все маски, особенно самую непосильную, ту, что с улыбкой «у нас всё хорошо». Выкурить традиционную сигарету. Но сегодня сигарета не одна. В банке-пепельнице гора окурков, на крыльце рядом с Сашкой пустая смятая пачка. А Сашка сидит, уткнув голову в колени, и ревёт. Потому что просто больше не может.
Слишком много в один день. Каждую из этих ситуаций поодиночке она бы пережила спокойно. И не такое переживали. Идиотский вызов и очередная ботоксная дура. Мало таких ей в Москве встречалось, что ли? Здесь они ещё экзотика, а в столице каждая вторая с ботоксом, связями и амбициями. Сипящий Всеволод Алексеевич. Тоже не впервой. Хотя каждый раз страшно, да. Она молодец, не дала приступу развиться, успела вовремя, отделались лёгким испугом и одним уколом, ерунда. Она сволочь, её не было рядом, когда всё началось. И она не знает, с какими глазами завтра будет уходить на работу. И, наконец, выволочка заведующей. Тоже ничего нового, когда-то молодому ординатору Тамариной доставалось от грозного начальника чуть ли не каждый день. Вот только те времена в далёком прошлом, и за последние лет семь Сашка привыкла к совсем другому обращению. Выслушать сегодня пришлось много, и с какими-то претензиями даже можно было согласиться. Да, она не слишком вежливо обошлась с пациенткой. Да, она покинула рабочее место, никому ничего не объяснив. У заведующей были все основания выражать недовольство. Но то, в какой форме она предпочла это сделать…
– Вы, москвичи, приезжаете сюда на заработки и считаете, что вам всё можно, – кричала она в трубку. – Что вы такие великие специалисты, и мы, неучи колхозные, должны на вас молиться. Для вас и так создали все условия! Вы приходите, когда хотите, уходите, когда вам надо. Но это уже ни в какие ворота! Вы подставили меня перед самим Сан Санычем! Да что меня, всю больницу! Виктория Владимировна уже пишет жалобу в Минздрав!
– А что не сразу Президенту?
На момент их разговора Сашка только уложила Всеволода Алексеевича и больше всего мечтала о чашке чая и хотя бы пятнадцати минутах покоя.
– Вы ещё иронизируете? Знаете, Александра Николаевна, вы хороший специалист, но я согласна и с пациенткой, и с Сан Санычем, который уже был сегодня у меня в кабинете. Ваша манера общения и ваш внешний вид не соответствуют статусу врача! И я настоятельно прошу вас пересмотреть и то, и другое, если вы хотите дальше работать в нашей больнице.
– А если не хочу? – машинально вырвалось у Сашки. – Я сегодня же напишу заявление.
– Но извольте две недели отработать. И выглядеть так, как положено врачу!
– Отпущу косу и надену розовое платье с блёстками! – не выдержала Сашка, после чего бросила трубку.
Ещё какое-то время держалась. Машинально делала домашние дела, стараясь думать только о них: зарядила стиральную машинку, приготовила ужин, который Всеволод Алексеевич успешно проспал, даже затеяла влажную уборку. Раньше ненавидела мыть полы и протирать мебель, но в доме, где живёт астматик, пыль клубиться не должна, и она привыкла в любой непонятной ситуации хвататься за тряпку. Даже полюбила, хорошо от дурных мыслей отвлекает.
А с наступлением сумерек, когда пошла выкурить традиционную сигарету, накрыло. И теперь Сашка сидит на крыльце и ревёт, зная, что никто её не видит. Её первая школьная учительница, незабвенная Галина Сергеевна, говорила, что плакать можно только дома в туалете. И обязательно за собой смывать.
Сашка и сама не знает, что стало последней каплей. Наверное, слова про внешний вид. Господи, ей почти сорок лет. Она отличный специалист, к которому бегут в самых трудных случаях. Неужели так важно, какой длины у неё волосы и ногти? Красит ли она и то, и другое? Носит ли юбки и каблуки? Сколько ещё ей будут тыкать в нос этими идиотскими стандартами? Школа, одноклассники, мама. Потом короткая передышка на университет, там каблуки были не в чести, а на маникюр ни у кого не оставалось сил и времени. Дальше она помнит только бесконечную работу, смены, смены, ночные дежурства, ветеранов в военном госпитале. И среди них, раз в полгода, в год – его концерты. И возвращение отвратительного чувства собственной неполноценности, когда и в зале, и на сцене нарядные дивы в платьях. И ведь могла купить себе платье, не такая уж великая ценность. Но чувствовала в нём себя идиоткой. Вроде не кривая, не горбатая, не страшнее всех. Но что-то чужеродное было для неё в женских нарядах, и смотрелись они на ней как на корове седло. И, нарядившись однажды, ещё на пару лет бросала эту дурную затею, возвращаясь к привычным джинсам и футболкам. Тем обиднее оказались сегодняшние слова заведующей. Как будто перечеркнули все годы учёбы, практики, работы, весь накопленный опыт и профессионализм.
Сашка не слышит шагов. Он опять подплыл, а не подошёл. Он долго стоит у неё за спиной, оценивает ситуацию. А потом кладёт тёплую руку на её плечо:
– Кто тебя, девочка, обидел?
Сашка вздрагивает. Судорожно пытается привести лицо в порядок, но куда там.
– Я обидел?
Сашка мотает головой. Ещё не хватало. Он не убирает руку и явно ждёт ответа.
– Не обращайте внимания, Всеволод Алексеевич, – выдавливает Сашка. – Просто ПМС.
Спохватывается, что ему такой ответ не очень понятен.
– Ну, в некоторые дни женщин просто так накрывает и…
– Сашенька, я давно живу на свете. И большую часть жизни в окружении женщин. Я знаю, о чём ты говоришь. Только на тебя это не похоже. – Не без труда, держась за перила, он усаживается рядом с ней: – Рассказывай.
Ещё не хватало на него свои проблемы выливать. Но он вдруг, не спрашивая позволения, обнимает её за плечи, прижимая к себе. Сашка цепенеет, но сопротивляться не может. Столько лет прошло, а рядом с ним она всё та же змея во власти факира. Захоти он вдруг её придушить, она даже не пикнет.
– У тебя проблемы из-за меня?
В этой фразе весь Туманов. Господин Народный артист, центр Вселенной. Других вариантов у него и быть не может. Он феерический эгоист и в то же время феерический эмпат. Его невозможно обмануть, ему нельзя соврать, он почувствует. Но Сашка не знает ответа. Из-за него у неё проблемы или из-за себя самой?
– Я уволилась, Всеволод Алексеевич. Или меня уволили. Я даже не поняла.
– Тебя уволили? Такого прекрасного специалиста?
А это комплимент с его стороны. И Сашке приятно. Когда-то его признание было её главной целью. Что она только ни делала: таскала самые большие букеты на его выступления, вела его сайт, добывая для последнего самые редкие записи, и училась, училась, училась. И она его в итоге получила, впервые вытащив Туманова из астматического статуса. И каждый раз, когда он ночью хватается за её руку, твёрдо зная, что вот теперь, когда дозвался, когда она появилась, всё будет хорошо, Сашка хотя бы себя не ненавидит. Недолгое время, примерно до утра.
Конечно, она ему всё рассказывает. Без лишних эмоций и пересказа собственных мыслей, только факты выкладывает. Он слушает молча, не перебивая.
– Не знаю, как быть теперь с отработкой. Видеть их всех не хочу, – заканчивает она. – Завтра точно никуда не пойду. Пусть ставят прогул.
Он как-то странно вздыхает. То ли с горечью, то ли с облегчением. Пойди пойми, что у него в голове. Смотрит с сочувствием, но Сашка ведь понимает, для него лучше, чтобы она всегда была дома, при нём. Сколько раз они на эту тему говорили? Даже ссорились, хотя поссориться с ним для неё равнозначно ссоре с самим господом богом.
– Ты рассказала не всё, – вдруг заявляет он. – Ты не плакала бы из-за рабочего конфликта. Ты бы хлопнула дверью и устроилась в другое место.
Психолог доморощенный. Значит, не так уж он зациклен на себе, как ей кажется. Значит, наблюдает, делает выводы. В целом правильные. И Сашка досказывает конец их разговора.
– У меня эта пресловутая женственность уже в кишках сидит. Знаю, что вы сейчас не одобрите. Только я вам так скажу – не всем быть милыми и обаятельными красотками, нежными феями с длинными волосами и в коротких юбках.
Уже давно стемнело, но над крыльцом горит фонарь, и в его свете Сашка замечает, как у Всеволода Алексеевича ползут вверх брови и округляются глаза. Он чем-то искренне удивлён. Его рука вдруг тянется к её щеке.
– Глупая ты девочка. Ты чудесная. Ты считаешь, что красота в длине волос, что ли? И почему я должен не одобрить что-то? Что ты вообще знаешь о моих представлениях о красоте?
Сашка фыркает. Уж это она точно знает.
– Зарина…
– И где сейчас Зарина? А все те девочки модельной внешности, что были, помимо Зарины, где? И не думай, пожалуйста, что всегда их бросал я. Предпоследние две, прости за откровенность, исчезли, когда мои доходы перестали покрывать их ожидания. Очень большие ожидания. Каждая в первый же год отношений хочет, как минимум, квартиру в Москве и приличную машину. А мне уже здоровье не позволяло столько работать.
– А последняя? – против собственной воли, скорее машинально уточняет Сашка. – Вы сказали «предпоследние две».
– А последняя испугалась, когда вместо романтической ночи у меня случился неромантический приступ астмы и пришлось вызывать «скорую». Так что до обсуждения финансовых вопросов дело просто не дошло.
Сашка тянется к сигаретной пачке, даже забыв, кто с ней рядом сидит. Пачка давно пуста, но она крутит её в руках, чтобы делать хоть что-то. Как же дико обсуждать с ним такие вещи. И к чему он ведёт? Хочет сказать, что Сашка выгодно отличается от красивых эскортниц тем, что не пугается астматического кашля?
– Поверь, я очень хорошо разбираюсь в женской красоте. Можно сказать, ценитель и эксперт. И знаешь, что по-настоящему завораживает? Не каблуки и не длина ног, волос или ногтей. Завораживает верность. Только я думал, что она уже не встречается. – Он вдруг как-то резко встаёт, словно хочет перебить сам себя. И, что ещё неожиданней, поднимает за локоть её. —. Пошли в дом. Здесь становится холодно. И всем давно пора спать.
Сашка молча подчиняется. Она змея, он факир. Так правильно, её так всегда устраивало. Мелькает шальная мысль, что, если бы рядом с самого начала был вот такой он, сильный, решительный, безусловный для неё авторитет, и она бы была другой. Может, кто знает, ей даже захотелось бы заплетать косы и рядиться в платья? Да нет, бред. Он прав, всем давно пора спать.
Утром она просыпается от его шагов. Бросает взгляд на часы и с ужасом понимает, что проспала всё на свете: приготовление завтрака, сам завтрак и работу! А он стоит в дверях и улыбается:
– Вечером молодёжь, а утром не найдёшь. Не вскакивай. Я позавтракал каким-то йогуртом из холодильника, сахар не рухнет. А на работу тебе не нужно. По крайней мере, на эту работу. А в любое другое медицинское учреждение нашего славного города тебя возьмут с огромным удовольствием.
