Юлия Волкодав
Фанаты. Счастье на бис
Сашка садится на постели, решительно ничего не понимая.
Всеволод Алексеевич демонстрирует ей смартфон, который держит в руках:
– У меня осталось много друзей, Сашенька. В том числе в Министерстве здравоохранения. И в других интересных структурах. Знаешь, сколько я для них пел? И далеко не только в Кремлёвском дворце на официальных праздниках. Многие из них рады сделать мне маленькое одолжение. Так-так, ну что это опять такое? Ты каждый день реветь собралась? Правда, что ли, ПМС?!
***
Два дня абсолютно благостных. Сашка так рада побыть дома, не думая о том, что надо куда-то идти, что надо оставлять его одного. И не нужно общаться с чужими людьми. С каждым годом общение для неё всё сложнее. Мир замкнулся на нём, и её это полностью устраивает. Если бы можно было лечить людей, не разговаривая с ними. И тем более не общаясь с коллегами…
Она хорошо знает, что за одним приступом часто следует второй, поэтому старается держать Туманова в поле зрения, ходит по пятам. И он знает, но не раздражается. Дни стоят невероятно тёплые, буквально за одну ночь зацвели яблони, вишня тоже в цвету. Всеволод Алексеевич решил облагородить клумбу. Просто тюльпаны и нарциссы кажутся ему скучными, он задумал какую-то альпийскую горку с миниатюрами. В качестве миниатюр выступают керамический домик-фонтанчик и полуразбитая амфора с претензией на Древнюю Грецию. И то и другое он присмотрел в небольшом магазинчике садового декора через три улицы. Так что дел у них с Сашкой невпроворот: сходить в магазинчик, приобрести всё необходимое, включая мешок удобренной земли (сам тащил домой, Сашке не позволил), луковицы и семена новых цветов. И ещё кучу фонариков на солнечных батареях, которые должны довершить композицию.
Потом наступает самая интересная, творческая часть. На корточках он сидеть не может, стоять на коленях тем более. Приспособили низкий пенёк, который перекатывают по участку по мере необходимости. И вот сидит он на пеньке, склонившись с совком над своим творением, красоту наводит. Сашка не вмешивается, она в декоре не понимает ровным счётом ничего. Её дело посматривать одним глазом, а скорее, прислушиваться, делая вид, что она полностью поглощена книгой. Книга и впрямь хороша, следом за автором Сашка путешествует по фэнтезийным мирам. Раньше хотелось историй про любовь, а теперь тянет на сказки, где есть волшебные исцеляющие зелья и вечная или хотя бы очень долгая жизнь.
Резкий кашель вырывает её из уютного мира магов и чародеев. Сашка вскакивает, роняя книгу. Туманов сипит, тщетно пытаясь сделать глубокий вдох, заходится кашлем, давится. Вторая волна, как по учебнику.
– Тихо, тихо, спокойно!
Сколько лет у него астма, и всё равно он пугается во время каждого приступа. Глаза огромные, растерянные, руки ледяные, пульс бешеный. И резкий скачок сахара тоже обеспечен. Все «радости» сразу. Тщетно она пытается приучить его к мысли, что всё под контролем, что он не задохнётся. Инстинкт. Организму не хватает кислорода, он в панике выбрасывает гормон стресса. И никакие её увещевания тут не помогут.
Всё повторяется по избитой схеме. Шприц с лекарством, только за ним приходится бежать в дом, оставляя Всеволода Алексеевича на несколько секунд одного, что им воспринимается как катастрофа, поиск вены, укол. Мелькает мысль, что в Москве никто бы не церемонился, давно всобачили ему постоянный катетер и не мучились. Он бы мучился. Сашка иногда пытается представить, что было бы, не реши он тогда бросить всё: сцену, работу, любимый город, друзей, жену, в конце концов, и не явись к ней. Где бы сейчас, спустя несколько лет, оказался? Расщедрилась бы Зарина на элитный дом престарелых… или как там они в Москве называются? Или просто дождалась бы, пока очередной приступ не добил бы его в собственной постели? В его случае это так просто.
Однако сегодня астма легко не сдаётся. Он уже дышит, но мелко и часто, с сильным присвистом. Лицо сразу осунулось, черты заострились, под глазами чёрные тени. Плохо, не пришлось бы капать. И сахар надо проверить.
– Пойдёмте в дом. Подниметесь?
Сашка протягивает ему руку, но он встаёт сам. С сожалением смотрит на клумбу:
– Не… доделал.
– Завтра доделаете, вот проблема. Пошли, пошли. Полежим, телевизор посмотрим. И, пожалуй, кислородом подышим. Да?
Молчит. Обиженный такой, сам на себя, расстроенный.
– Там… полить… надо. Семена.
– Хорошо, я полью.
Садовод-любитель. Сашка доводит его до спальни. Не ложится, садится. Сашка не спорит, пусть делает, как ему удобно. Подкладывает под спину подушки, измеряет уровень сахара. Он, даже не смотря на экранчик, расстёгивает куртку, поднимает майку, давая ей доступ к дозатору инсулина. Сашка очень не любит, когда он такой покорный, это для него ненормально. Нормально спорить, огрызаться, капризничать, изображать артиста. Впрочем, артист он и есть. Абсолютный артист, за десятки лет личина избалованного вниманием любимца публики въелась прочно. И Сашку больше пугает, когда она не на месте.
– Кислородом подышим?
Мотает головой. Это он терпеть не может, ему кажется, он в маске сильнее задыхается.
– Окошко… открой. Попить. И массаж. Заложено… всё. Пожалуйста.
Сашка скрипит зубами. И чувствует себя последней сволочью. Нельзя заставлять его просить. Сама должна была додуматься, предложить. Распахивает окно, включает телевизор, чтобы трындел, чтобы не оставлять его в пустой и тихой комнате. Даёт в руки телефон:
– Я на пять минут. Сделаю вам чай. Если что, набирайте.
В такие моменты ей очень не хватает Тонечки. Пусть Тоня не врач, но вторая пара рук точно не помешали бы. Посидеть, последить, подменить, чай сделать хотя бы.
Возвращается с чаем так быстро, насколько возможно. Ставит кружку на тумбочку, садится рядом. Теперь самое сложное. То, чего она старательно избегает до последнего, так что ему приходится просить. И она ненавидит себя за это. Массаж помогает порой лучше, чем уколы, а остаточные явления снимает просто прекрасно. Во время массажа он и успокаивается сразу, и расслабляется. Но чёртовы тараканы в башке его личного доктора мешают им обоим прибегать к такой простой и полезной процедуре часто.
Надо, Саша, надо. Ты же слышишь, как он свистит. Ты уже заставила его просить. Что, нравится чувствовать свою власть? И чем ты тогда лучше Зарины? Ну ты ещё брось его тут, закрой дверь в спальню и пойди займись своими делами. В салон косметологический сходи, например.
Сашка качает головой, словно пытаясь разогнать мрачные мысли, тянется к тумбочке за массажным кремом. Всеволод Алексеевич молча за ней наблюдает. Сашка снимает с него майку. Заставляет откинуться на подушки. По правилам сначала перкуссионный массаж, простукивания. Как он сам выражается, сначала гадости, потом радости. Радости – это всякие там поглаживания, разминания. Сашкины руки скользят по его груди. Сначала с осторожностью. Потом ей удаётся отключить голову, и руки делают всё сами и уже как положено, как делали сотни раз с другими пациентами. Он прикрывает глаза и вдруг спрашивает:
– Тебе неприятно, да?
Теперь со свистом втягивает воздух уже Сашка. Она боялась чего-то такого. Вопроса, на который не сможет дать ответ. Потому что он всё неправильно понял.
– Нет, – продолжает он, и Сашка машинально отмечает, что паузы между словами на вдох пропали. – Мне однажды попалась медсестричка, которая перед любой процедурой надевала перчатки и потом сразу бежала мыть руки. Ты так не делаешь.
– Вообще-то надевать перчатки положено, – отзывается Сашка. – Просто многие пренебрегают.
– И она по-другому прикасалась. Брезгливо. А ты… осторожно. Ты меня боишься?
«Я себя боюсь, Всеволод Алексеевич, – думает Сашка. – Желаний я своих боюсь. Диких в нашей с вами ситуации».
– Я ведь тебе уже говорил, я не рассыплюсь.
– Не рассыплетесь, конечно. Переворачивайтесь.
Он поворачивается спиной, и так вести разговор ей гораздо легче.
– Ты на меня сердишься? – продолжает допытываться он.
Да ёлки! Что его так на психологию сегодня тянет?
– Всеволод Алексеевич, ну что за глупости? Как я могу на вас сердиться? Это у меня и в былые времена не получалось, а сейчас так тем более.
Руки продолжают ритмично двигаться, разминая сведённые приступом мышцы. Под левой лопаткой слабо заметный белый шрам. В детстве ещё напоролся на гвоздь в заборе. Сашка так и не поняла, как можно напороться спиной на забор, а он уже толком не помнит. Помнит, что долго не заживало. Сашка порой бывает в шоке от подробностей его детства. То расскажет, как готовился стать пожарником и в качестве тренировки лазил по пожарной лестнице в школе. То выяснится, что в третьем классе они с пацанами собирали остатки из всех стаканов после застолья на коммунальной кухне, сливали в один и упивались в хлам. Про подобранные на улице бычки и самодельные папиросы, самокрутки даже думать не хочется, равно как о всей той заразе, которую можно было собрать таким методом «курения». А чего стоит выгнутое не в ту сторону ребро? На Сашкин вопрос он только плечами пожал, мол, тоже в детстве ещё, в драке сломали, срослось неправильно. С кем не бывает? Действительно, кому из нас в детстве рёбра не ломали! В драке-то! Словом, Сашкино непростое детство в Мытищах девяностых казалось просто раем в окружении розовых пони по сравнению с его воспоминаниями.
– А в былые-то на что ты сердилась? Ты меня даже не знала!
– Ну, всякое случалось. – Сашка с облегчением думает, что они сменили тему. – Злилась, когда вы долго не приезжали с концертом. А потом злилась, когда приезжали.
– Это как?
Он аж приподнимается на локте, чтобы взглянуть на неё.
– У поклонников своя логика, Всеволод Алексеевич. Вы долго не приезжаете, даёте концерты где угодно, кроме моего города, мне обидно. Зато спокойно. А потом вывешивают ваши афиши, и вроде бы желание исполнилось, радуйся. Но сколько сразу проблем! Купить билет на хорошее место, купить букет, выбрать наряд. Ждать встречи, нервничать. Потом ждать момента, чтобы отдать чёртов букет. Это я просто ненавидела. Полконцерта сидишь как на иголках.
– А без букета никак? – хмыкает. – Я бы не умер без цветочков.
– Никак! Потому что вдруг остальные так же подумают, сэкономят. И у вас будет мало цветов. И вы решите, что вас в этом городе не любят, и больше сюда не приедете.
– Убийственная логика.
Он снова садится, натягивает майку, Сашка подаёт ему мягкую домашнюю курточку, чтобы сохранить тепло после массажа. Выглядит он намного лучше, чем час назад. Теперь бы ему отдохнуть, но он явно настроен на разговор.
– Саш, я ваши цветы даже в номер гостиницы не забирал. Какие цветы? Астма же. А в букеты могут что угодно напихать. Если лилии, вообще караул, я от них сразу задыхаться начинал. А нагибаться каждый раз за ними? Не везде зрители могут на сцену подняться, не во всех залах лестницы для этого есть. Протягивают снизу, а ты или приседай, или скрючивайся в три погибели. Двадцать раз за вечер. Если ребёнок цветы несёт, просто катастрофа. Вот и представь, как я ваши веники любил.
– Но без них тоже грустно, согласитесь?
Пожимает плечами:
– Когда я поехал на первые в своей жизни гастроли по Дальнему Востоку, всё ждал цветов и аплодисментов. А не было ни того ни другого. Потому что местные жители не привыкли щедро выражать эмоции. Но на последнем концерте мне всё-таки вручили букетик какой-то почти что травы. Жухлые такие, серенькие цветочки. Ну какие у них там росли, такие и вручили. Но в тот момент я и им радовался. А под конец карьеры уже всё равно было. В Москве на юбилеи корзины выносили килограммов по двадцать. Зарина всегда порывалась их домой забрать, красивые, мол. А таскать кто будет, я?! Прости, я тебя перебил. Так почему ещё ты сердилась, когда я приезжал?
– Потому что вы лишали меня душевного равновесия. Два часа концерта – они же пройдут. Занавес закроется, вы сядете в машину и уедете. Даже не переночуете в нашей славной дыре. А я останусь. Знаете, как сложно возвращаться в обычную жизнь после той сказки, что была на концерте? Ты такая нарядная, с цветами, в ожидании чего-то волшебного. Два часа музыки, вашей сумасшедшей энергетики, каких-то мечтаний о большой любви, о которой вы поёте. А потом всё. Ты выходишь на тёмную грязную улицу, едешь домой в грязном дребезжащем трамвае, ешь на кухне холодные макароны, утром идёшь в школу или куда там тебе надо. Как будто ничего не было. На контрасте обычная жизнь кажется ещё более убогой.
– А хочется, чтобы престарелый принц на чёрном «мерседесе» увёз с собой? – усмехается он.
Сашка резко встаёт. Делает вид, что ей срочно нужно унести пустую чашку на кухню. Нет, она очень рада, что ему лучше настолько, что появилось желание иронизировать. Но он мог бы быть слегка покорректнее. Впрочем, сама виновата. Нечего откровенничать. Ты ему ещё всю историю жизни расскажи, всё своё несчастное детство, ага. Пусть поплачет.
На кухне идеальный порядок, а жаль. Мытьё посуды, плиты или раковины Сашку обычно успокаивает. Чтобы ополоснуть одну чашку требуется меньше минуты. Тогда она хватает чайник и решительно сыплет на губку комочки соды. Давно пора было его оттереть, все бока в жёлтых пятнах. Но кран прикручивает, чтобы за шумом воды не пропустить, если позовёт. Или позвонит. Чувствует она себя отвратительно. Ну что он за человек? Вот обязательно так, вслух? Ну да, да, мечтала, что увезёт. Кто в пятнадцать-шестнадцать лет не мечтает, какая девчонка? Принцы просто у всех разные. У неё вот такой. В вечном треугольнике «принц, принцесса и дракон» её тянуло к дракону. С большим пузом, дурным характером и богатым жизненным опытом.
– Ты зря обижаешься, девочка. Я не сказал ничего обидного.
Сашка резко оборачивается. Он стоит на пороге, привалившись к косяку. Небрежно так стоит, руки сложены на груди, глаза насмешливые. Выглядит в целом удовлетворительно, но Сашке всё равно совестно. Заставила его подняться.
Всеволод Алексеевич отлепляется от косяка и неторопливо идёт на своё место во главе стола, усаживается, задумчиво смотрит на вазочку с баранками и его печеньем, берёт одну баранку, разламывает:
– В итоге ведь так всё и получилось, Саш. Всё сбылось, о чём мечтала? И что хорошего?
Сашка молчит.
– Знаю, о чём ты думаешь. Что тогда, столько лет назад, всё казалось другим. Что принц ещё не хватался то за сердце, то за ингалятор, и был в общем даже ничего. Могу понять вашу психологию. Но и ты нашу пойми. Мы ведь знаем, что любят не нас. Любят тот образ, который мы создаём. Ту красивую жизнь, которой живём. Те возможности, которые у нас есть. Я не конкретно про тебя. Я пытаюсь тебе объяснить, почему адекватные артисты держат дистанцию.
Сашка пожимает плечами. Развивать тему ей не очень хочется. Равно как рассказывать, что каждый раз после его концерта впадала в жестокую депрессию, ещё даже не зная такого слова, не понимая, что с ней происходит. И в дальнейшем всё становилось только хуже, с каждым годом неоправданные ожидания и несбывшиеся надежды ударяли по психике всё больнее. Зачем ему эта информация? И Сашка вдруг говорит совсем не то, о чём думает:
– А знаете, когда я на вас сильнее всего обиделась? Когда вы группу в вКонтакте снесли.
Он аж замирает с недогрызенным бубликом в руке:
– Что я сделал?
Вот, она так и думала. Он не то что не помнит. Он, скорее всего, даже не знает. Или не понимает.
– Сеть такая есть социальная, в Интернете. У вас была группа, типа официальная. Кто-то из ваших помощников её сделал, когда все делали, на волне моды. А потом забросил. Вести же надо, каждый день что-то писать, ставить. А им лень, да и неинтересно, наверное.
Он хмурится:
– Ну помню что-то такое. Вроде…
– Ага, вы поиграли и забыли. Тогда девчонки, ваши поклонницы, подхватили эстафету. Начали сами группу обновлять. По всему Интернету рыскать, ваши песни ставить, записи выступлений, фотографии.
– Девчонки – это ты?
– Нет, у меня своя группа была. То есть ваша, но мной созданная. Это другая история. И та, первая, которая официальная, мне как бы конкурент. Мы соревновались, у кого материалы интереснее, у кого аудитория больше. Ну и кто быстрее поставит очередные фотографии или записи с телевидения, конечно. Пять лет соревновались! Те девчонки вообще безбашенные были, круглые сутки онлайн. Не знаю, когда они ели, пили, жили. У меня-то уже работа началась, дежурства, смены. Не очень-то в Интернете посидишь. Так что в оперативности я им проигрывала.
Всеволод Алексеевич очень внимательно слушает, интересно ему. Ишь ты. А тогда вот было совершенно неинтересно.
– И в один прекрасный день вы, ну то есть ваши помощники, всё сносите! Просто всё, до основания. Группе на тот момент лет восемь было, может, и больше. Восемь лет ежедневных публикаций о вас! Колоссальный архив. Просто одним щелчком мышки удаляется. Я дня два поверить не могла. Заходила, смотрела на пустую стену и уходила. Понимаете? Мимо меня фактически проплыл труп врага. Сам, без моего участия! Сколько раз я хотела что-нибудь с той группой сделать. Хакеров нанять, порнуху вам какую-нибудь подсунуть, чтобы вас администрация забанила. Но рука не поднималась, потому что бесили-то меня девчонки, но любой выпад получался как бы против вас. А я так не могу. И вдруг всё как бы само решается. А мне ни капельки не радостно. Мне вас убить хочется.
– Архив было жалко?
– Да чёрт с ним, с архивом. У меня уже свой был, не меньше. Девчонок! Они столько труда вложили. А вы вот так, одним кликом…
– Саш, я не знал…
Смотрит растерянно. Сашка подозревает, что он её даже не очень понял. Клики там какие-то. Он же динозавр. Его потолок – ткнуть пальцем в планшет, в один из трёх значков приложений, которые автоматически открывают то, что ему интересно. И то не всегда попадает. С «Алисой» может поговорить, они очень забавно друг друга по известному адресу посылают. Но в целом-то динозавр.
– Но команду же вы дали. Я просто хотела знать: почему? Мне долго этот вопрос покоя не давал.
Морщится, пытается вспомнить:
– Кажется, мне кто-то пожаловался. Из коллег. Мол, у тебя там свалка, старое, новое, всё в кучу. Или автор какой-то позвонил, что его песню без спроса опубликовали. Я правда не помню, Саш. Знаешь, сколько вопросов приходилось решать ежедневно? Встречи, поездки, записи. Мне этот ваш Интернет был кость в горле. Все вокруг такие продвинутые, чего-то там делают. А я ни черта не понимаю, у меня ни времени, ни желания разбираться. Ну я и сказал, чтоб почистили там. Чтобы мне на мозги никто не капал.
Сашка молча кивает. Так она примерно и думала.
А он тем временем приходит к совсем другим выводам:
– Вот так живёшь, работаешь, бегаешь по привычному кругу: дом, гастроли, концерты. Никого не трогаешь, делаешь, что должен, что привык. А потом вдруг оказывается, что для кого-то ты и причина, и вдохновение, и источник неприятностей. Кто-то, кого ты и не видел никогда, на тебя обиделся, кто-то в депрессию впал. Жуть какая.
М-да. Поразительно, что эта простая мысль его только теперь настигла. Сашка качает головой:
– Шли бы вы спать, Всеволод Алексеевич.
– А ты?
– И я тоже. День сегодня какой-то сумасшедший.
– Нет, я имел в виду… – Он запинается, вздыхает, потом всё-таки поднимает на неё глаза: – Я имел в виду, ты к себе?
Ясно с ним всё. Боится, что ночью будет ещё приступ. Не хочет ночевать один. И вроде как чувствует себя виноватым за этот разговор. Ключевая фраза «вроде как», потому что Сашка не особо в это верит. Актёр. Изображает смущение. Но куда ей деваться?
– У вас в спальне очень удобный диван, Всеволод Алексеевич, – улыбается она. – Просто не могу отказать себе в радости на нём поспать.
***
С ним гулять – отдельное удовольствие. Его всё интересует, он постоянно порывается что-то рассказать Сашке. А она и рада слушать. У него в запасе миллион историй. Проходя мимо цветущего куста олеандра, он вспоминает, как кто-то из их артистической бригады решил пожарить шашлыки, а вместо шампуров использовал длинные и прочные олеандровые ветви, и как перетравились все, хорошо хоть не насмерть. На набережной ему непременно нужно купить семечек у словоохотливой бабки, которая каждый раз его узнаёт и каждый раз говорит, что любит его песни с детства. Он ехидно ухмыляется и идёт кормить голубей. Голуби слетаются к нему моментально. Он сидит на лавочке в окружении птиц и, что особенно поражает Сашку, пытается погладить особо смелых. Такой фамильярности голуби, конечно, не позволяют. Но его это ничуть не смущает, и он не теряет надежды приручить своих питомцев.
Сашка мужественно молчит, воздерживается от лекции о болезнях, переносимых птицами, тем более голубями, не гнушающимися копаться в помойках. Ей достаточно, что он счастлив в такие минуты. Часто ли он бывает счастлив в последние годы? Сашка очень надеется, что да. Очень старается. Но что она может? Кое-как удерживать в узде его хронические болячки? Вкусно кормить и развлекать разговорами? Не слишком-то впечатляюще и для обычного старика. А для человека, в чьей жизни было всё? Вообще всё, больше, чем Сашка может себе представить. Путешествия по всему миру, доступность самых красивых женщин, всякие там устрицы и фуагра, прелести которых Сашка в принципе не понимает. Оно даже на вид так себе, ничего аппетитного. Он разбирается в вине, наручных часах и яхтах. И, самое главное, у него была сцена. Внимание публики, тысяч человек каждый вечер. А теперь одна Сашка. И вместо красивого пиджака с блестящими лацканами удобная домашняя курточка и вельветовые штаны, на ремне которых дозатор инсулина. И Сашка в сотый раз задаёт себе вопрос: правильно ли то, что произошло? Да, это было не её решение. Он всё сделал сам, это был только его выбор. Он мог остаться в Москве, хотя вряд ли мог остаться на сцене. Но сохранил бы привычное окружение: красивый дом, старых друзей, свой любимый Арбат. Или не сохранил бы? По крайней мере, друзей. Он ведь далеко не дурак и импульсивных решений не любит. Значит, понимал что-то, чего Сашка не понимает?
Но затевать с ним такой разговор она не хочет. И пытается найти ответ по кусочкам, по случайно брошенным фразам, по отдельным эпизодам.
Они гуляют вдоль моря, и путь лежит мимо концертного зала. Большого и слегка несуразного, напрочь лишённого изящества. Просто кусок бетона с прорубленными окнами. Сезон ещё не наступил, но фасад уже увешан рекламными растяжками и афишами. Всеволод Алексеевич, как всегда, пристально в них вглядывается. У него дальнозоркость, иногда даже удобно, Сашка так далеко буквы не видит.
– Ты посмотри, Сашенька, Соколовский приезжает! Я всё ждал!
– В смысле, ждали? – удивляется Сашка, пытаясь вспомнить, о ком речь.
Вроде был какой-то там певец Соколовский. Из «молодых», которым на самом деле уже хорошо за сорок, но они так и застряли в статусе юного поколения. Раньше Сашка его и не замечала. Заметила, когда уже после ухода Туманова со сцены он взял в репертуар несколько его песен. И вдруг начал так же зачёсывать назад волосы. И пиджак у него появился подозрительно похожий. Совсем смешно стало, когда Сашка увидела по телевизору его выступление: Соколовский даже микрофон держал в левой руке и за нижний край. Характерным движением Всеволода Алексеевича. Вот только Туманов был переученный левша. Он рассказывал Сашке, как в детстве ему привязывали левую руку к телу, заставляя всё делать правой. Он выучился и есть, и писать, как полагается. Но на сцене какой-то ограничитель слетал, и микрофон, хоть и брался правой, спустя секунду перекладывался в левую, там и оставался. А Соколовский просто собезьянничал. Непонятно зачем.
Впрочем, всё это Сашку мало трогало. Ну мало ли идиотов на сцене? Странно, что Всеволод Алексеевич так выразился.
– А ты не заметила? Он в прошлом году приезжал шесть раз! С июня по конец августа, каждые две недели концерт. Видимо, по всему побережью туда-сюда колесит. Курортная публика меняется, и он снова тут. Чёс это называется. А в этом году решил пораньше начать, чтобы ещё больше заработать.
Сашка задумчиво на него смотрит. Ну и? Хочет человек упахиваться, его проблемы. В его возрасте вполне нормально. Молодых Сашка не жалеет. Молодые должны пахать, с её точки зрения. Тем более так, как они сейчас «работают». Под фанеру за себя стоят, невелик труд. Не в забое уголь добывают.
Примерно так она вслух и высказывается. Всеволод Алексеевич смеётся:
– Сашенька, ты чудо. Если бы не знал, как ты ко мне относишься, обиделся бы. Зайдём, попьём кофе?
Они останавливаются возле уютной уличной кофейни, как раз между концертным залом и морем. Он всегда её сюда тянет. Сашка всегда соглашается. Ещё одно удовольствие в его копилку. Хоть в чём-то ему повезло, кофе он может пить без всяких последствий.
В кафе он заходит так, как, наверное, заходил в персональную гримёрку. Только что не ногой дверь открывает. Подбородок высоко задран, в каждом движении уверенность, что его здесь ждут. Но здесь его действительно ждут, весь персонал его знает и любит.
– Ваш столик свободен, Всеволод Алексеевич. Здравствуйте, Александра Николаевна!
Он величественно кивает и шествует к столику. Отодвигает стул для Сашки и не садится, пока не сядет она. К этому церемониалу она тоже привыкла. Даже дома то же самое. Поначалу он ещё и вставал, когда она в комнату входила. Уверял, что так полагается по этикету. Через пару недель Сашка взвыла, что вообще перестанет к нему заходить! Тогда только успокоился.
Официантка приносит меню, не переставая улыбаться абсолютно идиотской улыбкой. Магия Туманова! Сколько бы ему ни было лет, женщины в его присутствии стремительно теряют адекватность.
– Мне как обычно. Двойной и без сахара. Сашенька, тебе чай?
– А что ещё? – тоскливо отзывается она.
– А почему бы тебе не попробовать раф? Например, пряничный? – вдруг выдаёт он, и Сашка чуть не роняет свой экземпляр меню. – Что? Он готовится на основе сливок, и кофеина там самая малость. Ты попробуй! Ну сколько можно мочу молодого поросёнка хлебать?
Нет, никогда она не привыкнет к его фокусам. И к сочетанию несочетаемого. Только уверится, что он динозавр, шарахающийся от техники, как он выдаст что-нибудь такое гламурное. Раф! Он такие слова-то откуда знает? Про сравнения её напитка с хрестоматийной жидкостью она вообще молчит.
– Давайте раф, – соглашается она. – Если что, сами меня домой потащите. Буду нагло виснуть на вас всю дорогу.
– Без проблем, – серьёзно кивает он. – У меня богатый опыт. Правда, барышни по большей части напивались не рафом. А одна… Впрочем, ладно.
Он умолкает на полуслове, но по потеплевшему взгляду Сашка понимает, что воспоминания приятные. Значит, речь не о Зарине. Хотя кто знает. Были же у них когда-то и нормальные отношения.
– Ну рассказывайте уже, раз начали!
– А ты не будешь, как гимназистка, краснеть? – ехидно ухмыляется он. – Смотри мне. Её звали Бэлла. Я звал Белочкой. И она была очень маленькой. Мне по грудь. Мне всегда нравились маленькие женщины, но эта била все рекорды.
Сашка удивлённо вскидывает брови и не может удержаться от комментария:
– То-то в вашем коллективе одни лошади работали!
– А при чём тут работа?! Сашенька, это основы сценографии. Бэк не должен быть ниже меня, а я дядька не маленький. Так вот, Белочка была миниатюрной. И при совершенно детской внешности обладала стальным характером. Подобное сочетание меня с ума сводило. Но возникал один технический нюанс. Гулять вместе, если она не надевала каблуки, было совершенно невозможно. А на каблуках она ходить не умела и надевала их только из-за меня. В итоге натурально висела на моей руке во время всех прогулок. Смотрелось очень забавно и очень мило. До тех пор, пока однажды мы не встретили моего приятеля. И он не спросил, почему я не знакомлю его с дочкой.
Сашка качает головой. Сомнительные какие-то у него приколы. А у него нечитаемое выражение глаз. Вроде бы и грустно ему, и радостно от воспоминаний.
Всеволод Алексеевич задумчиво мешает ложкой в чашке, хотя мешать там нечего, у него же просто кофе без сахара, и испытующе смотрит на Сашку:
– Саша, а почему у тебя Соколовский вызывает такую агрессию?
– А у вас? – не остаётся она в долгу.
И тут же прикусывает язык. Вот что делать с её отвратительным характером? Она может с ним нормально общаться, только когда он болеет. В позиции доктора она человек. А без белого халата, пусть и условного, острая на язык стерва. Благо что Туманов на её выпады не особо реагирует. Сидит, усмехается.
– Ну со мной-то всё понятно. Банальная стариковская зависть. Не прочь бы я сейчас покататься взад-вперёд по побережью, да ещё с уверенностью, что везде соберу залы. Вот посмотри, ради интереса, в своей волшебной говорилке, в Сочи он в каком зале выступает?
Сашка достаёт телефон, воздерживаясь от комментария, что у Всеволода Алексеевича точно такая же «говорилка». Ей не сложно.
– В «Фестивальном».
– Вот! Я же и говорю, самоуверенный молодой человек. Знаешь, какой это страшный зал? В нём со всех мест открывается панорамный вид на море! И огромные балконы с барами, кафе, соединённые с залом. То есть люди могут пойти в бар прямо посреди твоего концерта и дослушивать твою гражданскую лирику уже оттуда, за чашкой кофе.
– Ну и что? Сейчас много таких залов специально строят, со столиками, с обслуживанием. Вы так возмущаетесь, как будто никогда корпоративы не работали.
– Есть разница! На корпоративе другой репертуар, да и гонорар гораздо выше. Туда ты идёшь, зная, что просто зарабатываешь деньги. А к афишному концерту ты готовишься, ты настроен на творчество. А они жуют. Или на море пялятся. К тому же собрать «Фестивальный» крайне сложно. Вот любой другой зал в Сочи – пожалуйста. А с ним беда какая-то. Заколдованный он, что ли?! Хуже только стадионы, но стадионы я не работал с советских времён. Но не уходи от ответа! Тебе-то что Соколовский сделал?
– Да ничего. – Сашка пожимает плечами. – Мне все они до одного места. Что вы так смотрите? Ну да, он раздражает больше остальных. Потому что он вас пародирует.
– Ну всё же не пародирует, а копирует. Разница большая. И что в этом плохого?
– Всё плохо. Надо быть собой. А у него ваши жесты, ваши костюмы, ваши песни! Вы могли бы устроить разбирательство, кстати. Это вообще законно?
– Вполне, песнями распоряжается автор, а не исполнитель. Но мне не жалко. Разве лучше было бы, чтобы их забыли, если я не могу петь? А ты, Сашенька, злишься, потому что на самом деле Соколовский тебе нравится. Не может не нравиться, он ведь несёт ту же эстетику, что и я. Эстетику, которая тебе по душе. Но он не я. И этого ты ему простить не можешь.
Сашка фыркает. Психолог нашёлся. Потрясающе! Только задушевных бесед с элементами психоанализа ей и не хватало.
