Юля Клён
Путь
44. Траур
Охотник копал могилу.
Щенок со сломанным хвостом сидел и выл на луну одним ошалелым от боли:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
По его морде стекали слезы, впитываясь в шерсть. Он лежал и тыкался мягким пухлым носом во влажную ароматную землю. Его рвало. Он готов был потерять сознание, но Охотник сидела на коленях и руками рыл могилу.
Щенок хотел помочь. Он копал мягкими лапами, он пытался выгрызать назойливые корни. Он ломал когти об промерзшую землю. Он выл:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а.
Ему было больно.
Так больно.
Так нечеловечески, невыносимо…
Охотник рыл могилу.
И Щенок со сломанным хвостом встал, отошел… а ведь он и не человек…
Он сделал один неуверенный болтающийся шаг, второй, третий. Он вырос. Он покрылся грубой шерстью. Проходя мимо слегка подмерзшего озера, он видел отражение своих пылающих чистым пламенем глаз. Он ушел. Он не обернулся.
Он больше не Щенок, не-е-ет, он огромный оголодавший демон, проглотивший пролетающего мимо орла, поваливший пробегающего оленя и погрузивший в его жаркую, исходящую паром кровавую тушу морду. Он с наслаждением пил кровь и ел сырое мясо, не задумываясь больше об укоризненых взглядах, не-ет, он жрал, потому что такова его природа…
Он выл
– А-а-а-а-а-а-а!..
И шел. Он оставлял за собой пылающий лес. Выкипевшее озеро. Песок становился стеклом под жаром его дыхания. Из земли появлялись бриллианты под весом его лап.
Гд-то там у него за спиной, сидя на коленях, Охотник руками копал могилу.
Он вошел в поселение.
Демоны?
Он сожрал их всех.
Женщины?
Он надругался над ними и поглотил их боль.
Мужчины?
Он смотрел, как они защищали свой дом и улыбался, отрывая им руки и ноги, снимая с них кожу, тупыми когтями топчась по их внутренностям. Он слушал, как они умоляли его о смерти и выл на луну:
– А-а-а-а-а.
Он сожрал стариков.
Он сожрал старух.
Он сожрал детей и младенцев.
Он планомерно уничтожал каждую хижину на своем пути и помочился в каждый колодец. Ему хотелось причинить боль.
Он лег среди пылающих деревянных домов, и только огонь отражался в его красных глазах. Он лениво наблюдал, как на нем загорается шерсть, и думал, что восстанет, конечно, восстанет и продолжит мстить всему живому, что встретит на своем пути.
А где-то там Охотник рыл могилу.
Он встретил рассвет и отправился вперед. Ему теперь все равно было куда идти, лишь бы вперед и чтобы это “вперед” было в противоположную сторону от Охотника. Его предали. Его предали все. Его предал Парень с душой змеи тем, что когда-то встал ради него на колени. Его предала Девочка с белым лицом за то, что когда-то его увидела. Его предал Охотник тем, что остался жив.
Его рвало.
Всеми сожранными телами. Каждой конечностью. Каждым ошметком кожи. Каждой невинной душой.
Он отвык.
Не-ет, не так, он привык. Он привык жрать только по необходимости и только самых грязных. Он привык голодать. Он привык к готовой на огне пище.
Это они.
Это они осквернили его тело и разум.
Они испортили его сущность.
Они сделали его слабым.
Девочка с белым лицом.
Парень с душой змеи.
Охотник.
Охотник, руками выкапывающий могилу в мерзлой земле.
Десять ночей он выл на луну
– А-а-а-а-а-а.
Десять ночей он пытался уйти и забыть.
Ему было больно.
Так больно-больно-больно.
Так больно, что он лежал, окруженный пламенем и кровью, и смотрел невидящим взглядом, как в него всаживают копья, он смотрел, как обезумевший от горя мужчина рубит ему морду топором. Он наблюдал, как на него наступает ангел и идет дальше.
Ему ломали ребра, лапы, хвост. Раз за разом хвост.
Он открыл пасть
– А…
– Ну-ну… – раздался знакомый голос. Он клацнул зубами и скосил свои красные глаза, сливающиеся с пропитанным кровью мехом, и увидел перед собой Охотника.
Тот стоял перед ним, закрыв свои мерцающие серым глаза и растянув губы в улыбке. Все его лицо было покрыто землей.
– Смотри, – Охотник протянул к нему окровавленные грязные ладони, в них лежал зажаристый жирный птичий окорочок, – я тебе оставил… – сказал Охотник, помедлил немного, вздохнул…
опустил руки…
опустил взгляд…
опустил лицо…
отвернулся…
Он разжал свои зубы, и из бока Охотника горячей струей потекла кровь, пропитывая его кожаный плащ, брючину, затекая в грязный ботинок.
– А-а-а-а!!! – взвыл щенок, и мягким маленьким тельцем упал в руки Охотника, на его ладонях не осталось кожи. Он пах углем.
Щенок был сломан. Щенку было больно. Щенок жрал жареный окорочок и рыдал. Щенок не хотел, не хотел, не хотел оставаться один.
Охотник сел на землю, прямо там, прямо среди разодранных тел и сгоревших домов, осмотрел все равнодушным взглядом и снова с улыбкой уставился на Щенка, поглаживая того аккуратно пальцем между ушами.
Им было так больно, что уже все равно.
Они встали и пошли вперед.
45. Последний
– Ну, вот мы и пришли, – сказал Охотник натянуто бодро. Его привычная улыбка приклеилась к лицу. Он вдохнул полной грудью. – В Город…
Тихо кряхтя, Охотник сел, снял свою заплечную сумку, достал из нее флягу с последней водой, наполнил ею свою жестяную тарелку, достал предмет, который он упорно называл одеялом, и расстелил рядом с собой.
– Иди сюда, – он похлопал по одеялу.
Медленно, очень медленно к нему приковылял Щенок. Он был грязный и держал одну лапу на весу. Ребра виднелись сквозь спутанную шкуру. Уши так никогда и не встали. Он потоптался рядом с одеялом, но все-таки ступил на него, потом еще, пока не подошел к воде. Там он лег и просто опустил морду в тарелку, пуская пузырьки.
– Устал? – добродушно поинтересовался Охотник. Его глаза уже почти не мерцали. Зато мерцало серое небо над головой. Он поглаживал жадно пьющего Щенка. – Ну ничего… ничего… мы уже пришли.
Охотник снова закопался в свою сумку. Достал запечатанную баночку белого грима. Достал новенькую сложенную льняную рубаху, положил рядом с собой и Щенком. Посмотрел в небо, улыбнулся, прислонился к надгробию, закрыл глаза.
– Мы в Городе.
Он откинулся на надгробие, с которого на него печально взирал каменный ангел. Закрыл глаза.
И наконец-то уснул.
46. По дороге шел один…
… Щенок со сломанным хвостом.
– КОНЕЦ —