юрий павлович елисеев
Оглянитесь сотник Черкашин
– Чтой-то приснилось мальцу… – кивнул в сторону печи Иван Черкашин, и продолжив прерванный диалог, продолжил – А всё же, тогда казаку было проще.. Вот скажем войсковой Круг..
Дискуссия о военных действиях входила в самый подъём, каждый из служилых имел на этот счёт свою точку зрения. Говорили страстно, перебивая друг друга. Молодой Григорий, которому скоро надлежало отправляться в войска, поначалу не встревавший в разговор старших, с жаром доказывал, как надо воевать в современных условиях. Вино развязало язык и обычно скупые на слова казаки, сыпали за столом довольно связными оборотами русской словесности.
Засиделись допоздна, Иван Филиппович ещё два раза наведывался в сарай за чихирем и в конце, за спорами и разговорами перешли к главному, договорились о посольстве сватовства. Помолвку назначили на первое воскресенье февраля. Под конец застолья, уже за полночь выпили по стременной и расползлись по домам.
С утра у Савелия сильно болела голова. Он встал ещё затемно, в сенях разбил ковшом тонкий лёд в кадке, зачерпнул и выпил обжигающую воду большими глотками. Затем глянул в маленькое оконце на луну висевшую в темном небе, широко зевнул и вернулся в хату. Пробираясь в темноте к лежанке, он задел лавку, которая с грохотом опрокинулась. В ответ, занавеска на родительскую половину колыхнулась, открыв на мгновение лицо матери и снова вернулась на место. Савелий, изобразив на лице виноватую гримасу, полез на лежанку, где Сашка уже разлёгся на его месте. Он подвинул размякшее тело, и зарывшись в овчины, забылся в похмельном мороке.
Глава 3
Свадьбу сыграли в конце апреля на «Красную горку». В станице праздновали пасхальную неделю. Молодые казачки в нарядных бешметах и платках вместе со сверстниками в черкесках стайками, прежде чем идти на озеро Шекатикли, собрались на площади у дома войскового старшины, и ожидая окончания богослужения, задирали друг дружку весёлыми выкриками. В молельном доме венчались сразу две пары: Савелий с Анастасией и Андрей с Дарьей с хутора «Семь колодцев». Служки одели на головы невест белые убрусы, поверх которых повязали платки и молодые пары подвели к аналою. Закончив Божественную литургию, священник благословил молодых, роздал венчальные свечи, и вручив каждой паре кольца, прочёл над ними молитвы. Затем приступил к венчанию. Савелий заметил, что полотенце возле аналоя задралось и всё же, когда повели молодых к аналою, встал, где было указано и, пока поп спрашивал о его желании вступить в брак, все думал: есть ли под ногами тряпица, или её нет, словно от этого зависела нерушимость обряда. Под пение служек на головы молодым одели венцы. В конце таинства появилась чаша с вином, из которой, после благословления, выпили женихи и невесты. Священник скрестив руки молодых, трижды провел их вокруг аналоя, снял венцы и разрешил супругам поцеловаться. Когда служба закончилась, новобрачные с образами Спасителя и Божьей матери вышли на площадь. Толпа приветствовала их шумными возгласами: частью восторженными и ликующими, частью шутливыми и скабрёзными, а частью недоуменными. Не всем союз Савелия и Насти был по нутру. Нашлись отвергнутые претенденты. Больше всех мутил воду Фрол, станичный шорник. Это его сыну Павлуше Настя надела на голову хомут, который тот принёс ей в подарок. Отказав ему она несомненно выиграла, поскольку ни ума, ни фантазии в сём отроке не наблюдалось, а принимая во внимание огромное потное тело Павлуши, так и вовсе избежала опасности быть раздавленной в первую брачную ночь. Выйдя на площадь молодые поклонились на четыре стороны, и в сопровождении гостей отправились к дому. Настя в розовой распашке и сиреневом бешмете подпоясанном галунным поясом с серебряными застёжками, украшенная бусами и тремя рядами «припоек» – ожерелий из серебряных монет – шла рядом с мужем, прикрывая лицо верхним платком. Временами из под него выглядывали чёрные татарские глаза и тонко очерченный нос с трепетными ноздрями восточной красавицы. Настя с полуулыбкой, спрятанной в пухлых губках, с нескрываемым торжеством поглядывала на сверстниц, со сдержанным достоинством принимала взгляды казачек в годах и исподволь любовалась мужем. Савелий светился радостью. На нём, помимо синего бешмета, была одета светло-серая черкеска с серебряными газырями, на тонком поясе висел отделанный серебром и чернью кинжал. Они шли пешком, окружённые гостями, которые громко веселились, чудили, время от времени пускаясь в «Наурскую лезгинку», угощали всех встречных чихирем и пампушками с абрикосовым джемом. У ворот черкашинского подворья стояли родители молодых, хранившие на лицах серьезное и торжественное выражение. Молодые поклонились родителям в пояс, надломили хлеб, и поцеловав иконы, направились во двор. Здесь их усадили за стол возле украшенной цветами амбарной стены, и словно ожидая этого момента, музыканты заиграли разудалую танцевальную мелодию: что-то среднее между российским трепаком и местной лезгинкой. Гости, согласно этикету, расселись по лавкам, налили и выпили, как принято, сначала за здоровье молодых, потом за родителей.. Постепенно атмосфера праздника вошла в приятное, свадебное русло,
гости пускались в пляс, пели, веселились… Появившийся войсковой старшина, поднял чарку за молодых. Своим зычным голосом он пожелал им долгой совместной жизни, многочисленного потомства и полных закромов в амбарах. Потом неожиданно похвалил Савелия за смелость и отвагу. Оказывается унтер, на попечение которому был отдан Савелий, весьма хвалебно отозвался начальству о его действиях и в штабе молодого казака взяли на заметку. Всё это войсковой старшина поощрительным тоном изложил Савелию и прощаясь, напомнил молодожёну, что подошла его очередь заступить на службу. Он посоветовал не мешкать и отправляться в урочище Каир-Чаклы, в тамошний секрет. «Ты уже назначен в дозор. Так что, через три дня будь на месте» – сказал на прощание атаман – «И гляди, не подведи меня».
Эти слова, пожалуй, более всего врезались в память Савелия, поскольку, находясь словно в дурмане от необычности своего положения, он не отдавал себе отчёта и выполнял определённые действия словно под гипнозом. В конце дня, когда солнце опустилось за далекие горы, а гости основательно подустали, новобрачных проводили в комнату для молодых. Для этого было открыта парадная дверь используемая в особых случаях, к которым как раз и относились свадьбы, наряду с другими значимыми событиями в жизни казаков, таких как, крестины, пасхи и похороны. Оставшись наедине с молодой женой, Савелий совсем растерялся. Он много раз представлял себе близость с Настей, но не имея никакого опыта в интимных отношениях с женщинами, заробел. Так они и сидели рядышком, пока Настя не сказала: – «Помоги мне снять припойки». Тогда Савелий отыскал застёжки и помог снять ожерелья. Настя встала, отошла за кровать и сказала: – «Отвернись». Он отвёл голову, глядя в угол на образа. Он слышал шорох снимаемой одежды и сердце его учащённо забилось, когда она скользнула в постель под одеяло и услышал тихое: – «Теперь ты..».
На четвёртый день, как было сказано, Савелий отправился на кордон. Вместе с ним в дозор отправились Алексей Букин, нагловатый мужик с рыжими волосатыми руками и конопатым лицом и Егор Иванович Сёмин, уже отслуживший срок пятидесятилетний унтер, ещё очень крепкий и коренастый. В полдень прибыли на место. Сменив дозорных, выслушали доклад весельчака в бурнусе об обстановке на сопредельной территории, где были замечены мелкие отряды ногайцев. «Пару раз пальнули в них для острастки». – радостно сообщил весельчак и заржал. – «Они обосрались и с тех пор их больше здесь не видели. Наверно побежали портки менять». Рыжий Букин гоготнул вслед ему, видимо представив себе картинку и тут же осекся, наткнувшись на тяжёлый взгляд унтера. Пожелав спокойной службы, казаки отправилась по домам, а сменщики не торопясь стали осваивать караульное помещение. Савелий выслушал наставления Сёмина, что надлежит делать в дозоре, кинул бурку на дощатый помост возле одной из стен мазанки и прилёг. В очередь его назначили последним, так что можно было и отдохнуть. Над входом он заметил висящий на шнурке череп коня и спросил: – «Для чего он здесь?». Рыжий усмехнувшись, ответил: – «Чтобы такие олухи интересовались». Савелий скривился, но вдаваться в полемику не стал. Он уставился на потемневший камыш крыши и отдался своим мыслям. Он представил себе молодую жену и улыбнулся. Настя была чудо как хороша. За три дня они осмелели и уже не стесняясь открывали друг в друге новые возможности и сокровенные тайны. Ему нравилось быть мужем. Он чувствовал себя сильным и способным на многое. Представляя себе будущую жизнь, он видел большой дом, богатый двор с конями и скотом, Настю с детьми и себя на резвом скакуне в черкеске и папахе. Вот он, пригнувшись под навесом, выезжает из ворот на улицу, а жена идёт рядом держась за стремя – провожает его на службу. Вокруг народ. Старики, дети.. все что-то кричат.. Савелий открыл глаза и увидел над собой рыжую шевелюру.
– Вставай, старшой кличет.
Савелий поднял голову.
– Что случилось?
– А я знаю! – вскипел Букин. – Он появился и сказал, чтобы мы шли на пост. Хватай ружьё и двигай за мной.
Они спустились к берегу озера, где в камышах был оборудован наблюдательный пункт. Пройдя по шатким скрипящим мосткам, за частоколом стеблей увидели Сёмина. Тот поднял руку, и поняв этот жест, они пригнулись.
– Тихо, – шикнул на них Егор Савельевич. – осторожно идить сюды.
В просвете сделанном в зарослях камыша, Савелий увидел гладь озера и дальше, на берегу четырёх конных ногайцев.
– Видели, – прошептал унтер. – хотят затаится до ночи, а там пойдут до Ямы табунов, куды на ночь сгоняют коней. Помнишь в прошлом месяце увели пять трёхлеток?
Вопрос был к Букину.
Тот кивнул и спросил неуверенно.
– Они чтоли?
– Чуб отдам! – уверенно сказал Егор Иванович. – Они тогда только распалились. Теперь хотят поболее..
Савелий напряг зрение стараясь разглядеть непрошенных гостей. Трое из них были одеты в обычную одежду кочевников: стёганные фуфайки, штаны и папахи. Четвёртым был молодой ногаец в светлой черкеске, и дорогой каракулевой шапке. По надменному виду было видно, что он здесь является главным. Словно в подтверждение этого, Савелий увидел как молодой что-то сказал одному из кочевников. Что было сказано Савелий не услышал, но кочевник поклонившись, вместе с конём исчез в кустах. В это время стоящий сзади Букин прицелился и выстрелил. Молодой ногаец дернулся в седле, завалился набок и сполз с коня на траву. Обернувшись, Савелий, увидел сияющую рожу Букина.
– Кажись попал! – радостно сообщил рыжий. – С единого выстрела!
На другом берегу раздались крики. Ногайцы спешились и окружили раненного. Они были очень напуганы – вожак похоже, не подавал признаков жизни и это было пострашнее наших ружей. Подняв молодого ногайца, оставшиеся очень быстро перекинули его через седло, сели на коней и поспешили прочь от озера. Проводив их взглядом, Сёмин вздохнул.
– Кабы нам этот выстрел боком не вышел. Ты Савелий, поезжай к старшине. Расскажи ему обо всём. Боюсь, что надо ждать гостей.
Чрез полчаса Савелий, придерживая папаху, вбежал на крыльцо атамана.
– Дела.. – протянул Алексей Михайлович выслушав вестника. – Чёрт дёрнул этого Лешего стрелять! Не мог промазать для острастки. Давно такого не было.. чтобы убить. Тем более кого-то из знатных. Ох ты ж боже ты мой!
Лицо старшины исказилось как от зубной боли, он вскочил из-за стола и заметался по хате. Деревянные полы застонали под его широким телом. Побегав, он опустился на место, и глядя на Савелия, сказал так, как отдают приказы в военное время.
– Метнись быстро к хорунжию Кулебякину, пусть срочно летит ко мне. Сам отправляйся обратно, и чтобы там без геройства. Ждать нас!
Кулебякина Савелий нашёл быстро. Бравый хорунжий сидел в садку за столом, разложив перед собой кинжалы и сабли, любовно полировал клинки сухой ветошью. Выслушав Савелия, он загадочно улыбнулся и сказал: – «Пусть только сунуться». Затем, собрал оружие, встал и направился в хату. У двери он обернулся.
– А ты что думаешь: сунутся, аль нет?
– Я не знаю. – пожал плечами Савелий.
– Ну, ну. – буркнул хорунжий и скрылся в доме.
Савелий отправился обратно к месту дозора. На обратном пути к Каир-Чаклы он задумался о серьёзности создавшегося положения. Случайный выстрел мог спровоцировать большой конфликт с каганатом. А если убитый действительно из важных ногайцев? Эта мысль всю дорогу не давала ему покоя. Прибыв на место он заглянул в мазанку, и не найдя там никого, слез с коня и дальше отправился пешим. Дозорных нашёл в камышах. Они явно нервничали и с тревогой поглядывали за озеро, где за холмами и солончаками в расстоянии половины дня пути начинались территории ногайского каганата. Полдня – если ехать не спешно. Увидев его казаки облегчённо вздохнули.
– Ну что сказал Алексей Михайлович? – спросил Сёмин.
– Сказал ждать.– ответил Савелий.
Тем временем в станице усилиями хорунжия Кулебякина были предприняты необходимые действия и через два часа был срочно сформирован отряд из двадцати добровольцев, которые, побросав свои домашние дела, в полной боевой готовности собрались у дома войскового старшины. Казаки были заинтригованы и нетерпеливо топтались вместе с конями у дома атамана, желая услышать для чего они так скоро ему понадобились. Алексей Михайлович вышел на крыльцо, поприветствовал служивых и подробно обрисовал сложившуюся ситуацию. После этого он призвал казаков достойно встретить незваных гостей, и буде на то необходимость, уничтожить их. Казаки привычные к военным делам, почуяв драку, развеселились и с шуточками повскакали в сёдла. Ожидая командира, затеяли круговую джигитовку, своей лихостью и ловкостью бравируя перед атаманом. Алексей Михайлович, давая последние указания хорунжию, искоса наблюдал за казаками и довольно ухмылялся в усы. Наконец, Кулебякин получил задачу, спустился с крыльца и подошёл к своему жеребцу. Похлопав коня по шее, он почти не касаясь стремени, вскочил в седло и с криком «айда!» пришпорил коня. Тот хищно оскалился и рванул в улочку ведущую к северному валу. Казаки, прекратив джигитовать, выстроились в линию, и словно на верёвочке двинулись вслед за командиром. Хорунжий Кулебякин Матвей Иванович имел почёт и уважение среди подчинённых. Почти все его предки не доживали до сорока, и не потому что плохо воевали, а потому, что всегда лезли в самое пекло. Сам он не был исключеним из этого порядка, и к своему возможному концу относился с философским спокойствием. В свои тридцать пять он побывал в трёх баталиях, был ранен трижды и трижды награждён. К своему сегодняшнему заданию относился как к лёгкой прогулке, не более. Мало ли что там почудилось Сёмину. Он конечно, бывалый вояка, но кто не ошибается? В конце концов дальше будет видно – что да как. Поглядим..
Сорвавшись с места в цепочке, его догнал урядник Ерёмин Игнат Егорович.
– Матвей Иванович, я вот что.. – начал урядник. – Если будет заварушка, нам бы разделиться: я бы с десятком пошёл к урочищу Карасу, а вы к дозорным на Каир-Чаклы.
– Брось Игнат, ты что всерьёз думаешь, что ногайцы осмелятся напасть? – куражась спросил Хорунжий. – Я слышал у них сейчас не до этого – у них сын хана женится. Так что расслабь пожалуйста булки и постарайся сидеть ровно.
Сзади раздалось дружное ржание. Матвей оглянулся на казаков.
– Ну вот видишь, даже жеребцы смеются!
Пока ехали тени от деревьев стали длинней и дорога в лесу погрузилась прохладную негу. Дорога пошла вверх. На пригорке среди акаций показалась мазанка дозора. Кулебякин увидел как из дверей домика выглянул Букин. Заметив приближавшийся отряд он скрылся внутри и вынырнул обратно уже в папахе. Казаки спешились. Рыжий подошёл к хорунжию и доложил по форме, что пока всё спокойно: Сёмин и Черкашин сидят в дозоре, а он ожидает распоряжений от старшого и ведёт наблюдение за дорогой на урочище Карасу.
– Из-за тебя здесь. – раздраженно бросил ему Кулебякин. – Гордись! Пуля, как говорится – дура…, но и ты не подкачал..
Рыжий стал пунцовым и обиженно проговорил.
– Я был в дозоре и стрелял по праву. Кто мне попеняет?!
– А я что, пеняю тебе? – ответил хорунжий. – Стрелял ты правильно – спору нет. И вопросов нет. Только вот другой бы подумал как это сделать. Голова на то и дадена, чтобы думать, а не только папаху носить. Веди к старшому.
Прошли к камышам. Кулебякин поздоровался с Сёминым, посмотрел на берег куда показывал унтер. Постукивая плетью о сапог испачканный гамулякой, сказал.
– Надо бы осмотреть место, где были ногайцы.
Сёмин покачал головой и с сомнением ответил.
– Туды же крюк какой. Да и рискованно…
– Ничего, мы аккуратно. – успокоил его хорунжий. – Глядишь чего найдём.
Взяли с собой двоих казаков. Намётом двинулись вокруг озера, мимо заросших осокой болот к холмам на той стороне. Сёмин скакал впереди и время от времени поглядывал на север, где до горизонта расстилалась степь в перемешку с солончаками. Солнце склонилось к закату и степь на той стороне местами блестела словно стеклянная, а воздух вился и колыхался призрачным маревом. Проехав кучки деревьев и кустарников, по еле видным тропинкам оказались на месте. Сёмин и Кулебякин спешились, прошли к берегу, где, на вытоптанной, испачканной кровью траве, нашли серебряный наконечник газыря.
– Дорогая штука. – заметил Сёмин, который с самого начала был уверен, что молодой ногаец не из простых.
– Согласен. – произнёс Хорунжий рассматривая филигранную насечку. Он обернулся к казакам и приказал. – Двигайте пока светло к границе. Может что разузнать удастся. Только осторожно, без геройства.
К вечеру вместе с темнотой на землю опустилась ночная прохлада. Разведчики не вернулись. Кулебякин решил ждать до утра. Рассредоточив казаков по двум направлениям, выставил дозоры. При лунном свете окрестности Каир-Чаклы были видны далеко до самой рощи урочища Карасу. Всю ночь дозорные, сменяя друг друга пялились на далёкие ночные холмы, поросшие скудной растительностью, на курган, где с неизвестных времён стоял памятник в виде истукана, на берег озера, где был застрелен молодой ногаец..
На утро, лишь только начал спадать утренний туман, на дороге ведущей в Калыр-Орзу, появились два всадника с копьями. На копьях были насажены головы разведчиков. Миновав мостки ручья они остановились напротив плетённого укрытия, подняли копья и закричали.
– Война Урус! Каар! Смерть всем за смерть Абана! Каар! Ваш башка будет вот так! Урус – йитлар!
Дозорные вызвали Кулебякина. Он вышел на встречу всадникам. Стараясь не поддаваться захлестнувшей его ярости, при виде отрезанных голов станичников, спросил.
– Что шумим? В чем дело?
Ногаец в кожаных доспехах, поняв, что перед ним русский начальник, схватился рукой за саблю, но когда увидел нацеленные на него ружья, с нескрываемой ненавистью произнёс.
– Война всем вам! Йилары поганые! Вы убили сына наместника хана Гирея. За это вам каар наша! Готовьтесь, сюда идут воины кипчаков. Смерть вам!
Кулебякин оглянувшись на казаков, спросил:
– Всё ясно, станишники? Тогда отомстите этим собакам за наших братьёв!
Он не успел махнуть рукой, как раздался залп и ногайские «послы» попадали с коней.
– Это они йилары, собаки кипчакские. Только теперь дохлые. – сказав это, хорунжий развернулся, и подойдя к Сёмину, тихо попросил:
– Скажи чтоб убрали головы братков.
Глава 4
– Да уж, тогда много погибло хороших казаков, – вспоминая об этом дне, говорил старик. – Я тоже был ранен..
Савелий ощупал себя, припоминая куда был ранен.
– Да вот сюда кажись, в бок, под лопатку пуля мне угодила..
Глядя перед собой в смутную пелену прошлого, прадед продолжил рассказ.
– Пришло войско в тысячу, али поболее, кто знает.. Спасибо атаману – объявил военное положение. Так на всякий случай. А когда в полдень у околицы появился враг – казаки уже, как один были на валу.. и казачки тоже..
Про оборону станицы написано было мало, за скупыми цифрами потерь, скрывались самопожертвование, отвага и ярость защитников станицы. Благодаря устройству в виде крепости, с высокими валами, с пушками и частоколом по периметру, станица выдержала первый удар и врага удалось остановить. Ногайцы, поняв, что быстрая атака не имела успеха, обложили станицу с четырёх сторон. В ход пошли зажигалки и зажженные стрелы. Им удалось поджечь многие дома, сараи, дворовые постройки. Вспыхнула конюшня заводчика Ермилова, Калейкина. Пока по периметру станицы шёл бой, внутри жители боролись с огнём. Только благодаря им – в основном старикам, женщинам и детям, удалось отстоять две трети строений охваченных огнём. В бою многие казачки не уступали мужчинам. Сестра хорунжего Алёна, метко стреляла по вражеским позициям, заставляя кипчаков прятаться за деревьями и камнями. Жена казака Карпова подносила ядра, а Лукерья Анисимова помогала раненным. Дважды прорвав оборону, ногайцы заходили на северную улицу, но были успешно отброшены обратно за вал, откуда продолжали обстрел до захода солнца. С наступлением вечера, быстро стемнело и обстрелы прекратились. Закончился первый день осады. Ночью были пресечены несколько мелких вылазок: смельчаков уничтожили и головы их побросали за вал. Под утро атаман собрал совет обороны, на котором командиры стали думать, что делать дальше. Предстоящий день обещал быть нелёгким – порох и пули были на исходе, двадцать казаков убиты, многие ранены, гонец, ещё днём посланный в Шелковскую, пропал без вести.. В общем все понимали – надо готовиться к самому худшему.
К обеду положение защитников станицы стало критичным. После нескольких попыток, предпринятых в течении первой половины дня, ногайцам удалось проломить оборону в двух местах. Они вышли ко второму полувалу и давили казаков численностью. К этому времени порох и пули у станичников закончились, в ход пошли пики, сабли и кинжалы. Казаки рубились неистово. Савелий вместе с Сёминым и четырьмя казаками, услышав весть о прорыве обороны у северо-восточных ворот, похватав пики, поспешили на выручку и на полном ходу вломились вместе с конями в толпу нападавших. Савелий изловчился и нанизал на пику ближнего кипчака, словно таракана. Проткнутый ногаец, махал саблей, рыча брызгая слюной с кровью. Свободной рукой он крепко держал древко пики и Савелию никак не удавалось вытащить её обратно. В бок что-то ударило и стало горячо. Отставив пику ногайцу, Савелий выхватил саблю, обернулся и тут, за толпой нападающих, увидел знакомые папахи. Это были казаки из Шелковской, которые наконец пришли на подмогу. Они с ходу ударили кипчакам в тыл и началась рубка. Позже выяснилось, что гонец, посланный за подмогой, смог добраться до места только ночью. Пока собирали отряд, пока тащили пушки, прошло много времени – к Червлёной подошли ко второй половине дня и, как говорится, поспели во время. Кипчаки оказались зажаты с двух сторон. Неожиданная атака Шелковских была словно кара божья! Побросав пушки, кибитки, телеги и коней, ногайцы бежали в степь. Их преследовали до границ каганата, забрав ещё много вражеских жизней. Разорив несколько становищ, поделив добытый скот, пленников и добро, казаки отправились по домам – шелковские направились в одну сторону, червлёнцы – в другую. Вернувшись домой, подсчитали потери и убытки. Было сожжено десять домов, убито тридцать пять человек, двадцать ранено, среди них Савелий – пуля прошла под лопаткой по касательной и уже через неделю он был на ногах. Похоронив убитых, всем миром начали возводить дома. Вся станица превратилась в большую стройку. Савелий понял, что пора ставить свой дом. Для этого были заготовлены сошники, полусошники, лоза и глина. В назначенный день пришли соседи. По прочерченному на земле плану, где главное место отводилось печи, были вбиты сошники и для крепежа лозы, полусошники. Между ними в несколько слоёв вплели лозу по принципу плетня. Посреди двора насыпали толстым слоем глину, поверху раскидали прошлогоднюю рубленную солому, залили всё это водой и оставили киснуть. Затем, закатав штаны, подоткнув юбки, мужики и бабы месили глину, топчась по кругу по голень в вязкой жиже. Перемешанную глину мужчины грузили в корзины и относили женщинам, которые забивали её между каркасами из плетённой лозы. Работа шла споро и к концу дня основа стен была готова. Вечером хозяева здесь же во дворе выставили угощения и всем обществом уселись за столом. Ели пили и поглядывали на дело своих рук. Выглядела конструкция неказисто – корявые стены с торчащими стеблями соломы, пустые глазницы окон, проёмы дверей – всё криво, косо.. Но создатели были довольны. После подсыхание первого слоя, предстояло наложить ещё два, каждый из которых приближал качество стен к идеалу. Для этого в смесь добавляли мелкую соломку и навоз. На следующий день, пока стены будущей хаты сохли, на двор снова завезли глину и песок, тщательно перемешивали и набивали в деревянные формы. Получались кирпичи, их выкладывали рядами, сушили и складывали в бурты.
Прадед припомнил, что ночи были тёплые и кирпичи сохли быстро.
Когда через месяц строительство дома подошло к концу, вызвали печного мастера с подручными и началось сотворение источника домашней благодати. Мастер был щуплым жилистым мужичком с хутора «Семь колодцев» и вроде был отцом невесты, что венчалась вместе с Анастасией. На площади пяти с половиной метров подручные сделали подпечье из массивного сруба, на котором соорудили основу печи – «опечье» и началось удивительное. В центр опечья сел печник и принялся вокруг себя создавать свод. Он слой за слоем укладывал кирпичи, формируя горнило и постепенно скрылся из виду, лишь слышно было, как стучат его молоточки и кирки. Подмастерья в это время клали внешнюю часть печи: засыпку, шесток, печурки, хайло, вьюшку – вплоть до основания дымохода. Двое суток, как заведённые, работники создавали печь. Закончив горнило, мастер вылез через устье печи вперёд ногами и получил из рук Анастасии рюмку водки: – «чтобы печь давала достаточно тепла». На следующий день, печник с подручным перешёл на чердак, и через горизонтальный рукав /боров/, соединил дымоход с трубой. Закончив работу мастер спустился вниз, где его со стопкой водки, на этот раз, поджидал, в качестве хозяина, Савелий: – «чтобы была хорошая тяга». Да, печь получилась что надо: и тепло, и еду приготовить, и помыться, и от болезни-хвори первое средство. Прадед довольно оскалился беззубым ртом, вспоминая дом и самую лучшую печь в нём.
– Вот какие были мастера, – назидательно сообщил он,– сейчас таких нет.
К «Покрова» дом был построен, а весной следующего года в семье Черкашиных родилась дочь. Савелий редко появлялся дома. Как у всех станичников служба на кордоне занимала большую часть его жизни. Анастасия, воспитанная в строгих правилах, стойко переносила все тяготы казацкой жизни. Как у всех замужних казачек хозяйство и домашние хлопоты целиком лежали на её плечах.
Заканчивался последний год восемнадцатого века. В это время в Европе снова забряцали оружием: Суворов, совершив свой головокружительный переход, неожиданно для врага, сошёл на землю Швейцарии, вследствие чего окружённый корпус генерала Римского-Корсакова вместе с войсками принца Е. Кобургского и фельдмаршала Фридриха фон Готце были спасены от полного истребления. Через месяц в Вене был заключён союз с Англией и Австрией и Россия ступила во 2-ю антифранцузскую коалицию. Это время на Кавказе заканчивалось создание южных форпостов, системы кордонных укреплений на Кубани и Малке, которые когда-то начались с Гребенской линии на Тереке. На первом году 19 века начальником Кавказского края был назначен генерал-лейтенант Кнорринг и в следующем 1802 году он начал формировать на Линии семисотенный Сборный Линейный казачий полк. От Кизляра до Владикавказа, от станицы к станице набирали казаков в личную гвардию наместника. Дошёл черёд и до Червлёной. Здесь, к уже набранным в Кизляре, Каргалинской и Шелковской, должны были присоединиться пятьдесят местных казаков и среди которых был и Савелий. Прощаясь с родными, Савелий обнял мать, отца, Саньку, поцеловал дочь Дуняшу, обнял напоследок жену и вскочил в седло. Черныш заволновался, и мелко перебирая ногами, потянул к воротам, стремясь поскорее вырваться на волю. Савелий тоже почувствовал прилив возбуждения и нетерпеливая дрожь, идущая от коня, заполнила его. Проезжая под навесом, он пригнулся, бросил взгляд на Анастасию, шедшую возле стремени, вспомнил давнишний сон и подмигнул ей. На улице Савелий пришпорил Черныша и тот, издав издал утробное ржание, задрал высоко голову и рванул вперёд. Сашка было побежал следом, но отец осадил его.
На майдане, у дома атамана собралось около двух сотен казаков строевого разряда, прибывших из Кизляра, Каргалинской и Шелковской. Отметившись у писаря, Савелий направился к группе станичников и на полпути наткнулся на Лавра Арбузова, с кем однажды познакомился в Кизляре, возле крепостной стены, где гулял вдоль терского берега. День тогда был жаркий. Савелий сел на большой камень, оглянулся на равелин, возвышавшийся над рекой: над ним в раскалённом мареве полуденного солнца парили две птицы. «Вот бы щас дальнобойное ружьё.» – мечтательно подумал молодой казак прикладываясь к воображаемому цевью. Он видел такое у одного чеченца на переправе у червлёнского моста. В длину оно было почти в рост владельца и стреляло на сто ярдов.
– Брось мечтать, достать их отсюда можно только из ружья Жирардони. – Услышал Савелий незнакомый голос.
Он вздрогнул и оглянулся. Сзади, на высоком берегу стоял белобрысый молодой паренёк, одетый в дорогую черкеску, примерно одних лет с Савелием и ехидно усмехался, глядя на врасплох застигнутого казака. Потешившись, он спрыгнул вниз и сказал:
– Лавр, зовут так, а ты кто такой?
Савелий от неожиданности опешил, но встал и представился:
– Савелий, я из Червлёной.
– Понятно, гребенской, а я из крепости.– в голосе белобрысого сквозило превосходство, но в целом настроен он был доброжелательно. На правах местного он рассказал о здешних особенностях и предупредил, что находиться далеко от крепости не безопасно.
– Абреки и ногайцы совсем обнаглели. Чуть зазеваешься – сразу секир башка. Так что ты почаще оглядывайся. Опасно здесь: хоть и город кругом.
– А ты что? Видать не боишься.
– У меня сабля особенная. Из Дамаска. Я ею рисовать фигуры умею. – усмехнулся Лавр. Он лихо выхватил из серебряных ножен сверкающий клинок, с инкрустированной перламутром рукоятью и замахал в им в воздухе, сотворив несколько замысловатых фигур.