Юрий Симоненко
Стройотряд
…Едва заметив чужака на незнакомом мотоцикле, Лёха тотчас рявкнул в микрофон: «Пиндосня здесь! Всем следить за моей фарой! Погнали!», и накрутил гашетку, срывая мотоцикл с места и подсвечивая погнавшего вперёд американца как зайца в поле.
Дальше была недолгая погоня, все участники которой чётко выполняли Лёхины приказы.
Как только дистанция между американцем и мертвецами сократилась достаточно, Лёха приказал отцу Никифору и Тахиру ссадить Каца и Палыча, и чтобы те сразу же открывали огонь по подсвеченной цели. Сам же он погнал прямо на врага. Это в него, в Лёху, выброшенный из седла американец целился перед тем, как меткий выстрел Палыча вышиб ему мозги.
Лёха первым подъехал к убитому. Достал карманный фонарик, посветил на подёргивающееся в издырявленном пулями скафандре тело, на лежавшую рядом в пыли американскую винтовку. Ничего особо опасного на вид при оперативно упокоенном американце он не заметил, – только уже виденные элементы внешнего обвеса скафандра; никаких сумок со взрывчаткой, никаких бомб и переносных ракетных комплексов. Проехал немного вперёд, к лежавшему на боку массивному байку с раздувшимися как у жеребой кобылы боками. А вот там…
…А там Лёха быстро всё понял. Американский мотоцикл был, по сути, придатком к приличных размеров бочонку, в верхней части которого под прозрачной крышкой светилось табло с цифрами. И цифры эти на глазах убывали, показывая, очевидно, время: «00:07:57», потом: «56», через секунду: «55», и так далее…
– Твою же ж ма-ать!.. – протянул Лёха.
Он соскочил со своего мотоцикла, ухватил за руль американский, быстро уселся в кресло. Фара горела, органы управления массивной двухколёсной машиной особой оригинальностью не отличались. Чуть крутнул ручку газа, и колёса заскребли песок и гравий.
Глянул на табло на бочке: «00:07:47»
– Всё, мужики, бывайте! – зло сказал он и…
…Вылетел в сторону из седла. А на его место тут же лихо запрыгнул отец Никифор.
– Молодой ещё, – сказал незлобиво мёртвый монах. – Тебе ещё жить да жить…
Осматривая сначала американца, а потом и его байк, Лёха не заметил, как другие мертвецы оказались рядом и стали наблюдать за ним из-за спины. Когда же он решился на отчаянный поступок, бывший ближе всех к нему мёртвый монах решил иначе…
– Мир вам, братья, – сказал отец Никифор и, сложив персты особым образом, как священник божий, перекрестил сначала товарищей, а после – лежащий позади город. Быстро взглянул на табло: до конца отсчёта оставалось ровно семь минут. – Берегите друг друга! И постройте этот город! – сказал он и накрутил газ.
Байк круто развернулся и, набирая скорость, помчал на восток, обратно к Ржавым холмам, из-за которых в этот самый момент появился бело-голубой диск солнца, окрасивший пространство позади холмов в лазурь.
Вскочивший на ноги Лёха стоял и, щурясь, смотрел в след уносившемуся вдаль мёртвому монаху. Смотрели и стоявшие рядом мертвецы: молчаливый и строгий Тахир, хронически солидный и важный Кац, медведеподобный увалень Палыч. При жизни никто из них не отличался особой религиозностью, и после смерти они оставались таковы, ведь мертвецы неизменны, стабильны, но в этот момент каждый из них по-своему молился за лихого рокера из Киево-Печёрской лавры отца Никифора, – за то, чтобы он успел заехать за холмы. Нет, они не боялись умереть. Они ведь и так уже мёртвые. Они боялись за город, за дело своей… Жизни? Смерти? Посмертной жизни? За дело, что им доверила страна и её народ. За будущий русский Марс. Вот, за что они сейчас боялись, и за это молились, как кто умел.
А летящий в рассвет мертвец отец Никифор беззвучно шевелил мёртвыми губами, произнося одному только ему и Богу известные слова, и накручивал, накручивал ручку газа, разгоняя вражеский байк до двадцати, тридцати, тридцати пяти километров в час.
Проносясь меж «верблюжьих горбов», он летел уже со скоростью сорок. Скорость такая не была предусмотрена конструкторами. Предел у байка был – тридцать пять. Но непокойный священномонах каким-то чудесным образом сумел заставить вражескую технику нарушить этот предел. Он проехал ещё полтора километра, прежде чем на табло высветилось: «00:00:00».
***
Пустыня заканчивалась. И заканчивалась марсианская ночь. Небо над головой оставалось таким же чёрным и звёздным, но над голубым горизонтом справа уже выскочило как шаровая молния слепящее бело-голубое солнце, и слева от несущейся на полной скорости машины побежала длинная антрацитовая тень. Холмы впереди – те самые, которые мертвецы называли «Ржавыми» – появились на горизонте уже подсвеченные сбоку. Выглядели они так, будто то были не холмы вовсе, а какие-то странные не то «трамплины», не то застывшие гигантские «волны», – справа горка как горка, а слева чернота.
Сергей молча смотрел вперёд на дорогу. Майор молча крутил баранку. Говорить было не о чем, и мертвецы молчали. Каждый понимал бессмысленность разговоров, которые никак не могли ни на что повлиять. Нужно было скорее в лагерь, и Майор – гвардии майор Сергей Юрьевич Коваленко – гнал багги по пустыне так, как только мог. Сосредоточенный, он смотрел вперёд, рулил, показывал высший пилотаж. Так управлять четырёхколёсной машиной мог на этой планете только он и, может быть, ещё Лёха. А сидевший рядом его тёзка – Сергей Петрович Никитин, подполковник ФСБ – мог сейчас только не мешать товарищу. И он не мешал. Смотрел себе вперёд, на холмы, на тени, на чёрное звёздное небо над ними. И вдруг звёзды впереди померкли…
…Где-то за холмами, за неровным горизонтом в мгновение ока вырос огненно-белый купол. Точные размеры его определить на глаз было нельзя, однако, учитывая холмистый ландшафт, где высота отдельных холмов достигала полукилометра и даже более, можно было предположить, что не меньше километра… Примерно две или три секунды яркость свечения нарастала, а потом стала постепенно угасать. Если бы не защитные очки, в которых мертвецы могли без ущерба для глаз смотреть на местное солнце, они бы, пожалуй, ослепли, а так, только на несколько секунд мир вокруг исчез и остался один только огненный купол, бóльшую часть которого скрывал неровный из-за холмов горизонт.
– Стой! – приказал Сергей. – Из машины!
Два раза командовать мёртвому десантнику не требовалось. Майор сбросил газ и дал по тормозам. Багги понесло юзом по пескогравию, но мертвец, работая рулём, удержал машину от опасного заноса и опрокидывания. Как только машина остановилась, оба товарища синхронно хлопнули по кнопкам замков ремней безопасности и выскочили из машины.
Отбежав от багги, мертвецы бросились на землю, как учили по команде «Вспышка!» – «лицом вниз, ногами в сторону взрыва», и стали ждать. Свечение за холмами погасло секунд через двадцать, когда они уже лежали на земле, а звука всё не было. Зато нарастающе загудела сама земля, так, что гул этот ощущался всем телом, а потом пришла сейсмическая волна…
…Тряхнуло так, что, если бы они стояли в тот момент на ногах, то, вполне возможно, что стали бы они мертвецами-инвалидами. Починить сломанную кость – это ещё ладно, а вот раздавленные мениски в коленях, или компрессионные переломы позвонков… Таким неисправностям Надежда точно не обрадуется…
Надежда… Где она теперь? Где товарищи, что оставались в лагере? «Живы» ли, или сгорели в том огненном куполе?..
– Майор? – позвал Сергей в микрофон выпавшей из уха гарнитуры. – Тёзка? Слышишь меня?
Тишина. Неужели электромагнитный импульс достал и вырубил радиогарнитуру? Сергей вскочил на ноги, глянул на машину. Стоит. Быстро пошёл вокруг.
Майор копошится в тени, что-то там ищет, – это видно по тонким лучикам света, что пронзают машину во многих местах. Сергей достал и включил фонарик, направил луч света на товарища.
– О, спасибо, братка! – послышался тихий, как обычно бывает, если говорить без гарнитуры, голос. – Ща… – Майор наконец нашёл, что искал, сунул это себе в ухо. – Во, нормально! – произнёс он уже громко в гарнитуре у Сергея.
– Ну, что, поехали, посмотрим… – мрачно произнёс Сергей.
– Поехали, Серый, посмотрим… – сказал мёртвый десантник. – Как говорит наш Пинкертон, – он с досадой посмотрел в сторону машины, где в багажнике лежал уже давно задеревеневший Андрей Ильич, – двум смертям не бывать, а одну мы уже пережили…
Эпилог. Третья жизнь после второй смерти
– Андрей Ильич, как ты, дорогой? – Мёртвая женщина внимательно смотрела в постепенно обретающие подвижность глаза старого мёртвого опера.
– Да как тебе сказать, Надежда… – хрипло произнёс мертвец. – Вроде как только что меня этот янкес подстрелил… Много времени-то прошло? Чего там, с этими?.. Переловили их?
Мертвец лежал на операционном столе в палатке у Надежды. В глаза ему бил яркий свет от светильника. Вся грудь его была изрезана; виднелись рёбра, соединённые хомутами с кусками арматуры и залитые эпоксидной смолой; крышка аккумуляторного отсека в груди снята, за ней видны элементы питания, обмотанные изоляцией провода.
– Переловили, переловили, Андрей Ильич. Ты пока не шевелись. Тело ещё недостаточно прогрелось. А-то мышцу какую ещё порвёшь… И без того дырок в тебе много. Отогреешься, начну тебя латать, да клеить.
– А как так вышло, что ты меня снова оживила, Наденька? – спросил мертвец мёртвую женщину, назвав её так, как до того называл один только отец Никифор. – Я-то в курсе насчёт элементов питательных.
– Питания, – поправила его Надежда. – Элементов питания… Они-то как раз, заменяются без проблем. Тебе эта сволочь американская центральный процессор пробила и батарейный отсек тоже разнесла…
– Так и как же ты меня починить смогла, Надюша?
– Да заменила процессор, и отсек заодно… Лёха идею подкинул, неожиданно. «А давайте, – говорит, – Алима раскопаем, и всё, что надо, у него снимем!» Нет, ну ты представляешь, Ильич! Обормот обормотом, а вот додумался же! Алим он же целый и невредимый, практически… ну, кроме головы. Камнем по голове ему тогда сильно прилетело, что он ею соображать совсем перестал… прям как эти, что на Земле теперь после смерти получаются… Вот. Я у него тогда только элементы питания извлекла, и так похоронили его… А он ведь законсервированный. Лежит себе под метром песка, и всё у него рабочее…
– Вот так дела-а… – протянул Андрей Ильич.
– Ага, – Надежда кивнула.
В этот момент со стороны тамбура послышалась тихая возня, кто-то откинул наружный полог, потом внутренний. Андрей Ильич хотел было повернуть голову, чтобы посмотреть, кто пришёл, но Надежда сделала такое лицо, что он сразу передумал:
– Нельзя тебе шевелиться, запомни! Пока не разрешу.
– О! Андрей Ильич проснулся! – Это пришёл Лёха.
– Лёгок на помине, – сказала Надежда.
– Дорогая, я не сомневался, что ты обо мне помнишь и никогда не забываешь.
Лёха подошёл к операционному столу и посмотрел на мёртвого опера. А тот чуть было не подскочил, да Надежда его придержала.
– Лёшка! Да что же это с тобой! – воскликнул мертвец.
Лицо у Лёхи было такое… как у героя обложек той самой британской рок-группы, чью песню Лёха напевал на американском корабле; потемневшее, постаревшее, какое-то будто оплавленное; кожа местами треснута и явно заклеена. Волос на голове нет совсем. Зато глаза с телячьими ресницами за жёлтыми стёклами очков, веки и кожа вокруг глаз – такие же, как и прежде были.
– А… Это… – Лёха усмехнулся непослушными от клея обожжёнными губами. – Так это же от ядерного взрыва…
– Какого взрыва?! Где взрыва?!
– Да спокойно ты, споко-ойно, старый! Всё нормально… Ну, почти… Приехал тут к нам один на блатном таком мóцыке…
– А в мотоцикле бомба…
– Именно! Она самая! – Лёха покивал головой. – В общем, мы его завалили, но он на бомбе таймер успел запустить, гад… Отец Никифор на мóцык тот, значит, запрыгнул и погнал напрямки к Серёгиному «верблюду»… Как заехал туда, в холмы, так и жахнуло… И вот… видишь, какой я красивый теперь?.. – Лёха картинно подбоченился, выпятив грудь колесом и выставив вперёд немалый свой подбородок. – Тахир, Кац и Палыч тоже такие… Мы вчетвером теперь можем в фильмах ужасов про зомбей без грима сниматься! Хотя… Что-то мне подсказывает, что после фокусов пиндосни кино про зомбей на Земле не очень котируется… – На последних словах он весело рассмеялся, заразив смехом и лежавшего на столе Андрея Ильича и стоявшую рядом с ним Надежду.
Лёха был, как всегда, брав и весел. Ничем этого мертвеца было не пронять.
– Да уж… – отсмеявшись и посерьёзнев, тихо с хрипотцой в голосе сказал Андрей Ильич. – Жалко монаха нашего…
– Ну, так… – Лёха на миг тоже стал серьёзным. – Все мы там будем… А он красиво ушёл. И город он спас. И нас всех.
Мертвецы помолчали.
– Ладно, пойду я… – сказал Лёха. – Ты, это, старый, давай, выздоравливай! – Он широко улыбнулся. – Скоро нам в поход…
– Не понял. В какой такой поход?
– Ну как же! В пещеру к Шарапову Надю вот отвезём… Потом ей корабль американский с Анжелкой тоже посмотреть надо… Ну, и Афедрон заодно ей покажем. – Лёха подмигнул мёртвой женщине. – А потом, ребята говорят, что пара атомных боб у нас тут в Каньоне лежат… Надо их куданить подальше деть… А ещё мне понравился пиндосский моцык. В Каньоне, говорят, два штуки таких лежат… Так я один себе заберу, починю, и ездить буду. Во. Так что, ты давай, приходи в чувства! – С этими словами, Лёха развернулся и пошёл из палатки, на ходу тихо, едва различимо напевая:
– Но он исчез, и никто не знал,
Куда теперь мчит его байк.
Один бродяга нам сказал,
Что он отправился в рай…[34]
Механически откинув полог, мертвец наклонился и шагнул в тамбур, – там голос его стал глух и неразборчив, а когда он оказался снаружи, тогда и вовсе стих. Хотя, конечно же, то не Лёха замолчал, а просто воздух на Марсе слишком жидкий, – молекул в нём мало, и потому слышно в нём недалеко. Но оставшиеся внутри красивая мёртвая женщина и старый мёртвый опер знали слова затихшей песни. За годы, проведённые вместе, они слышали её много раз.
