Алан Гринспен
Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы
ФРС действовала в двух направлениях. Прежде всего мы занялись ситуацией на Уолл-стрит: нужно было убедить крупные трейдинговые компании и инвестиционные банки, многие из которых несли колоссальные убытки, не сворачивать свою деятельность. Текст нашего официального заявления, опубликованного в то утро, был тщательно сформулирован и выверен до мельчайших деталей. В нем косвенно говорилось, что ФРС готова при необходимости подстраховать банки и надеется, что они, в свою очередь, поддержат другие финансовые учреждения. По лаконичности наше заявление не уступало Геттисбергскому посланию{15}, хотя и звучало менее возвышенно: «Федеральная резервная система, выполняя возложенные на нее функции национального центрального банка, готова обеспечить необходимый уровень ликвидности с целью поддержки экономической и финансовой системы страны». Тем не менее, пока рынки продолжали функционировать, мы не изъявляли желания разбрасываться деньгами.
Настоящий энтузиазм проявил Джерри Корриган. Как глава Федерального резервного банка Нью-Йорка он попытался убедить игроков с Уолл-стрит не прекращать кредитные и торговые операции, не выходить из игры. Этот протеже Волкера, получивший образование в иезуитском колледже, проработал в структуре центрального банка всю жизнь. Трудно было найти в ФРС человека, способного превзойти Корригана в умении продвигать ведомственную политику. У Джерри было достаточно веса, чтобы надавить на финансистов, но он понимал, что даже в критической ситуации ФРС не вправе превышать свои полномочия. К примеру, если просто обязать банк продолжать кредитование, это не только будет расцениваться как злоупотребление властью, но и повредит рынку в целом. Джерри должен был действовать иначе и проводить такую идею: «Мы не заставляем вас кредитовать. Мы лишь просим не забывать об интересах вашего же бизнеса. Помните, у людей долгая память: если вы сейчас откажете клиенту из-за тех или иных сомнений, но без конкретной причины, потом он вам это припомнит». На протяжении той недели Корриган провел десятки разговоров на эту тему, и я полагаю (подробности мне неизвестны), что некоторые из них были весьма тяжелыми. Уверен, что пару-тройку человек Джерри все-таки послал куда подальше.
А тем временем мы поддерживали ликвидность системы. Комитет по операциям на открытом рынке дал указание трейдерам Федерального резервного банка Нью-Йорка скупать казначейские бумаги, находившиеся в обращении, на миллиарды долларов. За счет этого объем денежной массы в обороте увеличивался, а краткосрочные процентные ставки, соответственно, снижались. Если до наступления кризиса мы повышали процентные ставки, то сейчас мы их снизили, чтобы не допустить паралича экономики.
Несмотря на все усилия, несколько раз нам буквально чудом удавалось избегать катастрофы. В основном проблемы возникали в платежной системе. Расчеты по многим сделкам, совершаемым в течение биржевой сессии на Уолл-стрит, проводятся не сразу. Например, многие компании в течение дня получают платежи от своих клиентов, а к вечеру расплачиваются сами. В среду утром инвестиционный банк Goldman Sachs должен был перечислить чикагскому банку Continental Illinois Bank $700 млн. Однако в ожидании поступлений от собственных клиентов Goldman Sachs решил задержать причитающийся платеж, но, взвесив все «за» и «против», все же перечислил требуемые средства. Невыплата столь крупной суммы вызвала бы на рынке лавину дефолтов. Впоследствии один из высокопоставленных представителей Goldman Sachs сообщил мне по секрету, что если бы они предвидели предстоящие трудности, то не стали бы платить. При этом он намекнул, что в будущем в подобных ситуациях Goldman дважды подумает, прежде чем проводить такие односторонние платежи.
Другим направлением был политический фронт. Во вторник я провел целый час в Министерстве финансов, куда только что приехал Джим Бейкер (ему все же удалось попасть на самолет). В его кабинете мы провели срочное совещание с Говардом Бейкером и другими руководителями. В ответ на кризис президент Рейган выступил с оптимистическим заявлением о ситуации в экономике. «Все в полном порядке, – сказал он. – Не вижу никаких причин для паники, поскольку все экономические показатели стабильны». Своим выступлением он надеялся успокоить общественность, но в свете произошедшего его слова только подлили масла в огонь – слишком уж они походили на слова Герберта Гувера после «черной пятницы», когда президент заявил, что экономика страны «растет и процветает».
Во вторник Джим Бейкер и я встретились с Рейганом в Белом доме и предложили занять другую позицию. Самое главное сейчас, говорили мы, это сотрудничество с конгрессом в вопросах сокращения бюджетного дефицита, так как именно этот фактор экономического риска весьма беспокоит Уолл-стрит. Хотя Рейган был в натянутых отношениях с демократическим большинством конгресса, он признал справедливость нашего мнения. В тот же день в одном из интервью он сообщил, что готов рассмотреть любое предложение конгресса относительно бюджета, кроме сокращения программ социального обеспечения. В конечном итоге эта инициатива так и осталась без ответа, но паника на рынках действительно уменьшилась.
Наш оперативный штаб работал круглые сутки. Мы пристально следили за рынками Японии и Европы, каждое утро изучали котировки акций американских компаний на европейских биржах, синтезировали промышленный индекс Dow Jones и пытались спрогнозировать поведение рынков Нью-Йорка после открытия сессии. Прошло больше недели, прежде чем проявления кризиса сошли на нет, хотя многие из них так и не попали в поле зрения широкой общественности. Например, через несколько дней обвала едва не рухнул чикагский рынок опционов из-за нехватки денежных средств у крупнейшей брокерской фирмы. При участии Федерального резервного банка Чикаго эту проблему удалось решить. Так или иначе, цены на рынках постепенно стабилизировались, и к началу ноября члены кризисного штаба вернулись к своим повседневным обязанностям.
Вопреки опасениям экономика сохранила устойчивость: в первом квартале 1988 года она выросла на 2 %, а во втором квартале рост достиг 5 %. К началу 1988 года индекс Dow Jones вернулся к уровню начала 1987 года (2000 пунктов), и акции вновь стали повышаться – намного медленнее, чем раньше, но зато и намного стабильнее. Начался пятый год экономического роста. Это было слабым утешением для потерявших все спекулянтов и нескольких десятков мелких брокерских фирм, но обычные люди не пострадали.
Сегодня можно смело утверждать, что в событиях тех дней впервые проявилась та устойчивость экономики к внешним воздействиям, которая сыграла значительную роль впоследствии.
Федеральная резервная система и Белый дом не являются союзниками по определению. Когда в 1935 году конгресс наделил ФРС ее нынешними полномочиями, он позаботился о том, чтобы оградить это ведомство от влияния политической конъюнктуры. Хотя управляющие ФРС назначаются президентом, фактически их должность мало чем отличается от пожизненной – для членов Совета управляющих срок пребывания на этом посту составляет 14 лет (только члены Верховного суда назначаются пожизненно). Председатель ФРС назначается на четыре года, но без голосов других членов Совета он почти ничего не решает. Дважды в год ФРС отчитывается перед конгрессом, но вполне самостоятельна в принятии решений о распределении своих финансовых ресурсов, которые формируются за счет процентных доходов по казначейским бумагам и другим активам, находящимся в ее распоряжении. Все это позволяет ФРС сосредоточиться на своей определенной законом миссии – проведении денежно-кредитной политики, обеспечивающей предельно высокий экономический рост и уровень занятости в долгосрочной перспективе. По мнению специалистов ФРС и большинства экономистов, для поддержания устойчивого экономического роста прежде всего необходима стабильность цен. На практике это означает, что денежно-кредитная политика должна сдерживать инфляцию не только в пределах избирательного цикла.
Неудивительно, что политики часто смотрят на ФРС как на досадную помеху. Возможно, они искренне хотят сделать все для непреходящего процветания Америки, но в суровой реальности им приходится куда больше внимания уделять сиюминутным потребностям избирателей. Это неминуемо отражается на их приоритетах в экономической политике. Если экономика растет, они хотят, чтобы она росла еще быстрее. Если речь идет о процентной ставке, они хотят, чтобы она была как можно ниже. А монетарная дисциплина ФРС мешает этому. Говорят, Уильям Макчесни Мартин-младший, легендарный председатель ФРС в 1950–1960-х годах, определил функцию ФРС следующим образом: «унести чашу с пуншем в самый разгар вечеринки».
Нотки сожаления по этому поводу не раз проскальзывали в голосе вице-президента Джорджа Герберта Уокера Буша весной 1988 года, когда он боролся за выдвижение своей кандидатуры в президенты от республиканцев. В одном из интервью он высказал такое «предостережение» представителям ФРС: «Я очень не хотел бы, чтобы они переступили черту, за которой начнется сдерживание экономического роста».
По правде говоря, в тот период именно этим мы и занимались. Когда стало очевидно, что минувший обвал фондового рынка не нанес серьезного ущерба экономике, Комитет по операциям на открытом рынке начал понемногу повышать ставку по федеральным фондам. Мы приняли это решение, потому что снова появились признаки роста инфляции, а экономический подъем рейгановской эпохи достиг своей наивысшей точки: заводы работали на полную мощность, уровень безработицы был самым низким за последние восемь лет. Ужесточение денежно-кредитной политики продолжалось всю весну и все лето, так что к августу возникла необходимость повысить и учетную ставку.
В отличие от ставки по федеральным фондам учетная ставка объявлялась публично, поэтому в политическом плане ее повышение было намного более взрывоопасным – на жаргоне ФРС это называлось «ударить в гонг». Трудно было найти менее удачное время для предвыборной кампании Буша. Он рассчитывал «выехать» на успехах Рейгана и при этом отставал от своего соперника-демократа Майкла Дукакиса на целых 17 %. Предвыборная команда вице-президента крайне болезненно реагировала на любые известия, которые могли свидетельствовать о замедлении экономического роста или иным образом затмевать великолепие действующей администрации. Поэтому, когда за несколько дней до съезда республиканцев мы голосовали за повышение учетной ставки, было ясно, что нас за это не похвалят.
Я считаю, что плохие новости нужно сообщать лично, без свидетелей и заблаговременно, особенно в Вашингтоне, где крайне не любят неожиданностей и всегда хотят иметь запас времени для обдумывания соответствующих публичных формулировок. Такую миссию трудно назвать приятной, но другого выхода нет, если вы рассчитываете впоследствии сохранить конструктивные отношения с Белым домом. Итак, сразу же после принятия решения я отправился в Министерство финансов к Джиму Бейкеру, который незадолго до этого дня объявил о намерении уйти с поста министра финансов, чтобы возглавить предвыборный штаб Буша. Джим был моим старым другом, и его, как министра финансов, следовало поставить в известность.
Усевшись в кресло в его кабинете, я посмотрел Джиму в глаза и сказал: «Уверен, что мое известие не вызовет у тебя восторга, но после долгого обсуждения всех факторов, – тут я перечислил некоторые из них, – мы приняли решение повысить учетную ставку. Через час об этом будет объявлено официально». При этом, добавил я, ставка повышается не на 0,25 %, как обычно, а вдвое против этого – с 6 до 6,5 %.
Бейкер откинулся в кресле и ударил себя кулаком в живот. «Вот что ты только что сделал», – простонал он.
«Извини, Джим», – сказал я.
Тут он дал волю эмоциям и начал бранить меня и ФРС за наплевательское отношение к нуждам собственного народа. Зная Джима не первый день, я прекрасно понимал, что его гневная тирада – не более чем спектакль. Выждав, когда Джим остановится, чтобы перевести дух, я посмотрел на него и улыбнулся. В ответ он рассмеялся. «Я знаю, что это действительно необходимо было сделать», – сказал он. Спустя несколько дней Бейкер публично одобрил повышение ставки, заявив о необходимости этой меры. «В средне- и долгосрочной перспективе это окажет весьма благотворное воздействие на экономику», – добавил он.
После победы Джорджа Буша на выборах той осенью, я надеялся, что ФРС удастся найти общий язык с новой администрацией. Ни для кого не было секретом, что президенту, который придет к власти после Рейгана, придется столкнуться с серьезными проблемами в экономике. Речь шла не просто об очередном спаде деловой активности – дефицит бюджета был огромен, а государственный долг стремительно увеличивался. И я полагал, что Буш несколько погорячился, когда на съезде республиканцев произнес: «Запомните мои слова: повышения налогов не будет». Лозунг звучал броско, однако рано или поздно проблему бюджетного дефицита нужно было решать, а Буш связал себя по рукам и ногам.
Всех поразила та методичность, с которой новая администрация меняла чиновников, назначенных Рейганом. Мой друг Мартин Андерсон, который задолго до этого вернулся в Гуверовский институт в Калифорнии, шутил тогда, что Буш уволил больше республиканцев, чем сделал бы Дукакис. Но я отвечал, что меня это не тревожит. В конце концов, президент имел право поступать по собственному усмотрению, а его кадровая политика не затрагивала ФРС. Кроме того, все ключевые экономические посты заняли мои старые знакомые и друзья: министром финансов был назначен Николас Брейди, Административно-бюджетное управление возглавил Ричард Дармен, а председателем Экономического совета стал Майкл Боскин. Что касается Джима Бейкера, он получил портфель госсекретаря.
Как и многие другие высокопоставленные сотрудники ФРС, я прежде всего хотел, чтобы новая администрация безотлагательно взялась за проблему бюджетного дефицита, пока экономика еще могла выдержать сокращение федеральных расходов. Крупный дефицит бюджета – явление коварное. Когда государство тратит слишком много, оно вынуждено прибегать к заимствованиям. С этой целью оно продает казначейские ценные бумаги, тем самым выкачивая из экономики средства, которые иначе были бы вложены в частный сектор. Наш дефицит на протяжении пяти лет в среднем превышал $150 млрд в год, что всерьез подтачивало экономику. Этот вопрос я затронул сразу же после выборов в своем выступлении перед Национальной экономической комиссией, которую создал Рейган после биржевого краха 1987 года и в которую входили представители обеих партий. Борьбу с дефицитом бюджета нужно начинать уже сейчас, сказал я: «Из проблемы отдаленного будущего она быстро превращается в проблему сегодняшнего дня. Если мы не начнем действовать незамедлительно, то печальные последствия не заставят себя ждать, причем проявятся они внезапно». Неудивительно, что в свете предвыборных обещаний Буша не повышать налоги Комиссия так и не смогла прийти к единому мнению: республиканцы требовали сокращения расходов, а демократы выступали за увеличение налогов. В итоге не было принято никакого решения.
Вскоре между мной и президентом начались разногласия, наметившиеся еще до выборов. Выступая в январе перед Банковским комитетом палаты представителей, я заявил, что в условиях высокого риска инфляции ФРС предпочитает «сдерживать экономику, а не стимулировать ее». На следующий день в своем интервью президент Буш подверг критике нашу позицию. «Я бы не хотел, чтобы борьба с инфляцией препятствовала экономическому росту», – сказал он. Обычно подобные вопросы не обсуждаются и не решаются на публике. Я стремился выстроить с Белым домом такие же конструктивные отношения, которые существовали в период правления Форда и которые временами устанавливались между Рейганом и Полом Волкером. К сожалению, мне это не удалось. В эпоху Джорджа Буша произошло много знаменательных событий: падение Берлинской стены, блестящая победа в Персидском заливе и подписание Североамериканского соглашения о свободе торговли. Но вопросы экономики были его ахиллесовой пятой, и в конечном итоге у нас сложились очень напряженные отношения.
Буш столкнулся с проблемой растущего торгового дефицита и вывода промышленных предприятий за пределы страны, что с политической точки зрения представлялось неблагоприятным явлением. Острейшая необходимость сократить дефицит федерального бюджета все-таки вынудила его в июле 1990 года нарушить обещание не повышать налоги. Буквально через несколько дней иракские войска вторглись в Кувейт. Последовавшая затем война в Персидском заливе значительно повысила популярность Буша. Однако военный кризис спровоцировал спад в экономике, которого мы опасались на фоне растущих цен на нефть и неуверенности потребителей. Подъем, начавшийся в 1991 году, был очень медленным и вялым. Большинство этих событий не зависели от чьей-либо воли, и все же они позволили Биллу Клинтону победить Буша на выборах 1992 года, даже несмотря на рост экономики на 4,1 % в тот год.
И без того непростую экономическую ситуацию серьезно усугубляли два фактора. Первый – кризис ссудо-сберегательных ассоциаций, повлекший за собой значительный незапланированный отток средств из федерального бюджета. Эти ассоциации стали создаваться после Второй мировой войны в целях финансирования застройки пригородных районов, и за последнее десятилетие они переживали волны банкротств не один раз. Инфляция 1970-х годов, ошибки в процессе дерегулирования и использование откровенно мошеннических схем привели к ликвидации сотен ссудо-сберегательных ассоциаций. Изначально этот сектор занимался ипотечным кредитованием подобно ассоциации Bailey Building and Loan, которой руководил герой Джимми Стюарта в фильме «Эта замечательная жизнь» (It’s a Wonderful Life). Как правило, клиенты размещали средства на сберегательных счетах, ставка по которым составляла всего 3 %, но эти вклады были застрахованы государством. Ссудо-сберегательные ассоциации использовали полученные средства для ипотечного кредитования сроком на 30 лет под 6 %. В рамках такой схемы эта отрасль на протяжении десятилетий обеспечивала себе гарантированную прибыль и разрасталась все больше и больше. К 1987 году в США насчитывалось свыше 3600 ссудо-сберегательных ассоциаций с совокупными активами стоимостью $1,5 трлн.
Но инфляция поставила крест на процветании данного бизнеса. В связи с резким повышением краткосрочных и долгосрочных процентных ставок ссудо-сберегательные ассоциации оказались в крайне тяжелом положении. Если стоимость привлечения депозитов выросла мгновенно, то обновление ипотечных портфелей требовало времени, и рост выручки начал отставать от роста расходов. Вскоре многие ссудо-сберегательные ассоциации стали нести убытки, и к 1989 году подавляющее большинство из них оказались фактически неплатежеспособными: в случае продажи всех своих кредитов они не смогли бы расплатиться с вкладчиками.
Конгресс неоднократно пытался поддержать разваливающуюся систему, но лишь усугублял ситуацию. К началу строительного бума рейгановской эпохи уровень страхования депозитов за счет средств налогоплательщиков был повышен с $40 000 до $100 000. Кроме того, смягчились ограничения на кредитную деятельность ссудо-сберегательных ассоциаций. В скором времени их приободрившиеся руководители начали финансировать строительство небоскребов, курортов и вкладывать деньги в тысячи других проектов, о которых они зачастую имели весьма слабое представление. Неудивительно, что в результате многие из них разорились.
Были и такие, кто использовал послабления в преступных целях, например печально известный Чарльз Китинг, предприниматель с Западного побережья, который в конечном итоге попал в тюрьму за мошенничество. Китинг организовал компанию Lincoln Savings & Loan, которая совершала фиктивные сделки с недвижимостью и продавала бросовые облигации, вводя тем самым инвесторов в заблуждение. Кроме того, по некоторым данным, сотрудники Lincoln Savings убеждали неопытных клиентов снимать средства со сберегательных счетов и вкладывать их в рискованные незастрахованные предприятия, находившиеся под контролем компании. Когда бизнес Китинга лопнул, покрытие убытков обошлось налогоплательщикам в $3,4 млрд, а 25 000 держателей облигаций потеряли около $250 млн. Громкие разоблачения 1990 года, касающиеся участия Китинга и других руководителей ссудо-сберегательных ассоциаций в сенатских кампаниях, спровоцировали грандиозный политический скандал в Вашингтоне.
В этой истории я сыграл довольно неоднозначную роль, не только в связи с моей тогдашней работой, но и в связи с одним исследованием, проведенным мною в прежние времена. За несколько лет до этих событий Townsend-Greenspan получила заказ от крупной юридической фирмы, представлявшей интересы Китинга. Нужно было выяснить, достаточно ли устойчиво финансовое положение компании Lincoln, чтобы заниматься прямыми инвестициями в недвижимость. По итогам анализа я сделал вывод, что при таком высоколиквидном балансе, который был у компании в то время, она вполне способна совершать подобные операции. Это было еще до того, как Китинг увеличил долговую нагрузку до опасных пределов, и задолго до того, как стало известно о его аферах. И по сей день я не знаю, занимался ли Китинг преступной деятельностью в то время, когда я проводил исследование. Мой отчет всплыл на поверхность, когда Комитет сената по этике приступил к слушаниям, касающимся связей Китинга с пятью сенаторами, которых впоследствии стали называть «пятеркой Китинга». Один из них, Джон Маккейн, заявил, что мое заключение убедило его в надежности предприятия Китинга. В интервью The New York Times я выразил сожаление по поводу того, что не сумел предугадать намерения компании, добавив при этом: «Я ошибался насчет компании Lincoln».
Ситуация была неприятна еще и тем, что ставила в неловкое положение Андреа. Именно она, как ведущий корреспондент своего канала в конгрессе, освещала скандал вокруг Китинга. Наши отношения развивались, и Андреа делала все, чтобы не нарушать границу между моей и ее работой. К примеру, она никогда не присутствовала на моих выступлениях в конгрессе. Она старательно избегала возникновения конфликта интересов. Слушания по делу Китинга стали для нее серьезным испытанием. Скрепя сердце, Андреа решила взять самоотвод, когда пресса занялась изучением моей роли в этом деле.
Никто не мог сказать, в какую сумму обойдется налогоплательщикам оздоровление ссудо-сберегательной отрасли, но речь шла о сотнях миллиардов долларов. Расходы были очень существенны для государственной казны и еще больше усиливали финансово-бюджетные проблемы администрации Буша. Задача по возмещению хотя бы части этих убытков была возложена на Трастовую антикризисную корпорацию, созданную по решению конгресса в 1989 году для реализации активов разорившихся компаний. Я вошел в состав наблюдательного совета корпорации, председателем которого был назначен министр финансов Брейди. Среди членов совета были министр жилищного строительства и городского развития Джек Кемп, крупный девелопер Роберт Ларсон и бывший управляющий ФРС Филип Джексон. Хотя в Трастовой антикризисной корпорации трудилось немало хороших профессионалов, к началу 1991 года участие в наблюдательном совете практически стало для меня второй работой. Я тратил массу времени на изучение документов и посещение заседаний. Состояние огромного количества незаселенных домов быстро ухудшалось из-за отсутствия обслуживания. Не избавься мы от этой обузы в ближайшее время, нам пришлось бы не только списывать их, но и финансировать снос. Прикидывая в уме затраты, я мрачнел все больше и больше.
Те ипотечные кредиты, проценты по которым выплачивались, уходили с торгов довольно быстро. Но постепенно у корпорации накопилось немало активов, которые никто не хотел покупать: недостроенные торговые центры в пустынных районах, пристани для яхт, площадки для гольфа, уродливые многоквартирные дома в спальных кварталах, изъятые за неплатежи полупустые офисные здания, урановые рудники. Масштаб проблемы превосходил все мыслимые пределы: Билл Сейдман, возглавлявший Трастовую антикризисную корпорацию и Федеральную корпорацию страхования депозитов, подсчитал, что если мы будем продавать недвижимость на $1 млн в день, то для реализации всех активов понадобится 300 лет. Все понимали, что здесь нужен другой подход.
Не помню, кто именно предложил спасительную идею. В окончательном виде наш план свелся к тому, чтобы выставлять на продажу объекты лотами стоимостью по $1 млрд. По первому пакету, предложенному на аукцион, мы рассмотрели несколько десятков заявок квалифицированных покупателей. В основном это были фирмы, занимающиеся низколиквидной недвижимостью. Понятие «квалифицированный» в данном случае не означало «достойный» – в основном нам пришлось иметь дело с так называемыми фондами-стервятниками и спекулянтами, чью репутацию сложно было назвать безупречной.
До финиша дошли лишь несколько претендентов, и в результате первый лот был продан практически за бесценок – мы выручили за него немногим более $500 млн. К тому же победитель аукциона должен был внести сразу только часть этой суммы, а остальное предполагалось выплачивать постепенно, в зависимости от дохода, который будет приносить купленная недвижимость. В общем, эта сделка сильно походила на благотворительную акцию и вызвала, как мы и ожидали, бурное возмущение наблюдателей и конгресса. Но ничто не активизирует спрос лучше, чем состоявшаяся сделка. Толпы алчных инвесторов тут же устремились в этот сектор, цены на оставшиеся пакеты недвижимости взметнулись вверх, и через несколько месяцев все активы Трастовой антикризисной корпорации были распроданы. К моменту роспуска корпорации в 1995 году мы ликвидировали 744 ссудо-сберегательные ассоциации – более четверти всей отрасли. И во многом благодаря успешной продаже активов эта программа обошлась налогоплательщикам в $87 млрд, т. е. намного дешевле, чем предполагалось изначально.
Вторая проблема касалась коммерческих банков, которые тоже находились в тяжелом положении. Она была серьезнее кризиса ссудо-сберегательной отрасли в силу масштабов банковского сектора и его значимости для национальной экономики. Конец 1980-х годов стал самым тяжелым периодом для коммерческих банков со времен Великой депрессии. Сотни мелких и средних банков разорились, а гиганты вроде Citibank и Chase Manhattan испытывали трудности. Как и в случае со ссудо-сберегательными ассоциациями, причиной бед стало спекулятивное кредитование. В начале 1980-х крупные банки охотно раздавали кредиты латиноамериканским странам, а затем, когда их долги перешли в категорию безнадежных, банки ударились в еще более рискованные спекуляции, подобно неопытным игрокам, пытающимся отыграться. В результате весь банковский сектор захлестнула волна безудержного кредитования сферы недвижимости.
Неизбежный крах перегретого рынка недвижимости нанес ощутимый удар по банкам. Реальная стоимость объектов, выступающих обеспечением по кредитам, стала трудно поддаваться оценке, и банкиры лишись возможности точно определять размер своего капитала. Напуганные происходящим, многие начали отказывать клиентам в выдаче кредитов. Крупные компании могли найти другие источники финансирования, например на новых долговых рынках, появившихся на Уолл-стрит и позволивших смягчить спад 1990 года. Однако для мелких и средних производственных и торговых компаний даже получение обычного кредита превратилось в проблему, что осложняло выход из кризиса.
Все усилия ФРС казались тщетными. Мы начали снижать процентные ставки задолго до начала рецессии, но экономика на это не реагировала. В течение трех лет, с июля 1989-го по июль 1992-го, мы как минимум 23 раза понижали ставку по федеральным фондам, однако рост деловой активности был очень вялым. «Можно сказать, что американская экономика движется вперед, но это движение происходит при встречном ветре скоростью пятьдесят миль в час» – так я охарактеризовал ситуацию в октябре 1991 года, выступая перед встревоженными предпринимателями из Новой Англии. Я не мог сказать ничего более обнадеживающего, поскольку сам не знал, когда закончится кредитный кризис.
С президентом Бушем я встречался примерно раз в полтора-два месяца. Обычно мы виделись с ним на заседаниях, но иногда общались один на один. Мы были знакомы еще со времен правления Форда. В 1976 году, когда Буш был директором ЦРУ, он даже как-то раз пригласил меня на обед в Лэнгли. В первые месяцы избирательной кампании 1980 года Буш нередко обращался ко мне с вопросами экономической политики. В бытность его вице-президентом мы довольно часто встречались в Белом доме. Он отличался острым умом, и мне было приятно общаться с ним как с человеком. Его жена Барбара просто очаровала меня. Однако в кресле президента Буш уделял намного больше внимания внешней политике, нежели экономике.
Хотя его отец работал на Уолл-стрит, а сам он окончил экономический факультет Йельского университета, Буш никогда не сталкивался непосредственно с действием рыночных механизмов. Он полагал, что процентные ставки устанавливаются произвольно, а не являются следствием ситуации в экономике. Такую позицию трудно было назвать рациональной. Вопросы экономической политики президент предпочитал перепоручать помощникам, и потому мне приходилось взаимодействовать главным образом с Ником Брейди, Диком Дарменом и Майком Боскином.
Руководитель Административно-бюджетного управления Дармен во многом походил на Дэвида Стокмана – это был такой же политический тяжеловес, большой интеллектуал, убежденный в необходимости сбалансированной налоговой политики. Вместе с тем, в отличие от Стокмана, Дик редко выражал свое мнение напрямую и руководствовался в первую очередь политической целесообразностью. Со временем я научился соблюдать необходимую дистанцию в отношениях с ним.
Годы спустя Дармен написал, что в кулуарах Белого дома он активно противодействовал выполнению президентом своего обещания не повышать налоги. Напротив, он пытался убедить Буша заняться проблемой бюджетного дефицита на ранней стадии, когда ее еще можно было решить относительно безболезненно. Однако президент остался при своем мнении. На протяжении 1989 года разногласия между Белым домом и демократическим конгрессом нарастали. Государственный долг достиг таких размеров, что в условиях начавшейся рецессии недостаточно гибкая налоговая политика президентской администрации уже не позволяла справиться с этой проблемой.
