Алан Гринспен
Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы
Волкер не был моим близким другом. Ростом под два метра, с неизменной сигарой в зубах, он производил яркое впечатление, однако в беседе чаще всего оставался замкнутым и погруженным в себя. Волкер не играл в теннис и гольф, а предпочитал прогулки в одиночестве и любил посидеть с удочкой. Для меня он всегда оставался человеком-загадкой. Умение не раскрывать свои карты – сильная сторона руководителя центрального банка, сильным был и характер Пола, скрывавшийся под экстравагантной внешностью. Проработав практически всю жизнь на государственной службе, он не скопил богатства. На протяжении тех лет, которые Волкер провел на посту председателя ФРС, его семья жила в своем доме в пригороде Нью-Йорка. В Вашингтоне у него не было ничего, кроме небольшой квартирки, куда он пригласил меня однажды в начале 1980-х, чтобы обсудить долговой кризис в Мексике. Там повсюду валялись кучи старых газет и вообще царил беспорядок, характерный для жилища холостяка.
С момента приведения к присяге Волкер знал, что его задача – «убить дракона инфляции» (как он сам позднее выразился). Времени на подготовку у него оказалось очень мало. Не прошло и двух месяцев после назначения Волкера на должность главы ФРС, как разразился кризис: по всему миру инвесторы начали избавляться от долгосрочных облигаций. Двадцать третьего октября ставки по десятилетним казначейским облигациям подскочили почти до 11 %. Внезапно инвесторы осознали, что инфляционная спираль, раскручиваемая растущими ценами на нефть, способна вызвать крах международной торговли, мировой экономический кризис и Бог знает что еще. Все началось, когда Волкер находился в Белграде на конференции МВФ, где он должен был выступать. Ему пришлось прервать поездку (так же поступил и я годы спустя, когда в «черный понедельник» 1987-го рухнул фондовый рынок) и вернуться в США, где в субботу утром он провел экстренное совещание Федерального комитета по операциям на открытом рынке.
Решение, принятое в ту субботу по инициативе Волкера, ознаменовало, пожалуй, самый значительный сдвиг в экономической политике за минувшие полвека. Отныне комитет должен был прекратить регулирование экономики с помощью одних только краткосрочных процентных ставок и сосредоточиться на ограничении объема денежной массы.
Денежная масса (агрегат M1) представляет собой сумму денежных средств в обращении и остатков на счетах до востребования, таких как чековые счета. Когда денежная масса увеличивается быстрее, чем совокупный объем производимых товаров и услуг (иначе говоря, когда долларов становится слишком много, а товаров слишком мало), деньги начинают терять свою стоимость, а цены растут. ФРС может косвенно регулировать объем денежной массы через монетарную базу, которая включает в себя деньги в обращении и банковские резервы. Монетаристы вроде легендарного Милтона Фридмана давно заявляли о том, что без контроля над денежной массой обуздать инфляцию невозможно. Но лекарство казалось чересчур горьким. Никто не мог сказать, насколько жестким должен быть контроль монетарной базы и насколько поднимутся краткосрочные процентные ставки, прежде чем инфляцию удастся обуздать. Однако было ясно, что эти меры наверняка приведут к увеличению безработицы и могут вызвать затяжной экономический спад и взрыв социальных протестов. Весной 1980 года президент Картер поддержал Волкера, объявив инфляцию национальной проблемой номер один. Это побудило сенатора Теда Кеннеди, в то время соперничавшего с Картером в борьбе за президентское кресло, выступить с критикой действующей администрации, которая не уделяет внимания проблемам малообеспеченных американцев и не желает снижать налоги. К октябрю, с приближением избирательной кампании, начал колебаться и сам Картер. Он тоже стал говорить о необходимости сокращения налогов и критиковать ФРС, возлагающую чрезмерные надежды на жесткую денежно-кредитную политику.
Шаги, предпринятые Волкером, требовали исключительного мужества – так я считал в то время, так считаю и сейчас, особенно когда сам побывал на месте руководителя ФРС. Хотя мы с Полом практически не говорили о тех чувствах, которые он испытывал тогда, могу представить, насколько тяжело было ему сознательно «сталкивать» Америку в жестокий кризис начала 1980-х годов.
Политика Волкера принесла еще более устрашающие последствия, чем ожидал он сам. В апреле 1980 года основные процентные ставки в США перевалили за 20 %. Автомобили перестали продаваться, дома оставались недостроенными, миллионы людей потеряли работу – к середине 1980 года уровень безработицы возрос до 9 % и продолжал повышаться вплоть до конца 1982-го, чуть не дотянув до 11 %. В начале 1980 года офис Волкера завалили письма людей, лишившихся работы. Строители присылали ему и другим чиновникам куски деревянных брусьев, символизировавшие дома, которые не были построены. Автодилеры присылали ключи от машин, которые не были проданы. И все же к лету, достигнув максимума в 15 %, инфляция постепенно начала снижаться. Долгосрочные процентные ставки тоже медленно поползли вниз. Чтобы окончательно справиться с инфляцией, понадобилось еще три долгих года. Экономические бедствия вкупе с дипломатическим кризисом вокруг захвата заложников в Иране стоили Картеру президентского кресла на выборах 1980 года.
За время работы в администрации Форда я в силу занимаемой должности приобрел статус главного экономиста-республиканца, последнего из тех, кто находился на столь высоком государственном посту. Поэтому мое участие в предвыборной кампании Рональда Рейгана было вполне естественным. Меня не смущала мысль о том, что четыре года назад Форд и Рейган соперничали между собой за право выдвинуть свою кандидатуру от Республиканской партии на выборах 1976 года. Мой старый друг и сподвижник Мартин Андерсон, который после отставки Никсона трудился научным сотрудником в Гуверовском институте, тоже присоединился к команде Рейгана. Марти вновь оказался в штате в качестве главного консультанта по вопросам внутренней политики, а я начал периодически оказывать предвыборному штабу безвозмездные консультационные услуги примерно так же, как и во время избирательной кампании Никсона в 1968 году.
В основном я работал, находясь в Нью-Йорке, но время от времени участвовал в выездных мероприятиях. В одну из таких поездок в конце августа я случайно сделал то, что в итоге стало, пожалуй, моим самым значительным вкладом в избрание Рональда Рейгана на пост президента. К тому моменту он уже был кандидатом от Республиканской партии и все активнее критиковал администрацию Картера. Выступая перед представителями профсоюза водителей грузовиков в штате Огайо, он заявил, что уровень жизни трудящихся подорвала «новая депрессия – картеровская депрессия». Такая фраза совершенно не соответствовала тексту, который я лично готовил для этого выступления. В моей формулировке значилось: «один из самых серьезных экономических спадов за последние 50 лет». Рейган изменил текст буквально на ходу, экспромтом. Нам с Марти Андерсоном потом пришлось объяснять журналистам, что бывший губернатор Калифорнии просто оговорился. На самом деле он хотел сказать «серьезный спад».
Поблагодарив нас за урегулирование недоразумения, Рейган, однако, от своего не отступил. Когда демократы начали упрекать его в неточности, он заявил репортерам: «На мой взгляд, граница между спадом и депрессией пролегает не столько в сфере экономической, сколько общечеловеческой. Раз американские трудящиеся, в том числе потерявшие работу, терпят самые тяжкие лишения со времен Великой депрессии, то они и воспринимают нынешнюю ситуацию как депрессию». Меня поразило то, насколько умело он обернул совершенную ошибку в свою пользу.
Я решил было, что на том все закончилось, однако случившееся, по-видимому, пробудило в памяти Рейгана определенные ассоциации. На следующей неделе он выдал еще один удачный афоризм по этому поводу. Выступая перед публикой, он начал говорить о том, что президент пытается спрятаться за словарной трактовкой. «Он требует точных формулировок – что ж, вот ему точная формулировка, – продолжал Рейган. – Спад – это когда ваш сосед теряет работу. Депрессия – когда работу теряете вы. А подъем – это когда работу потеряет Джимми Картер!»
Обывателям очень понравилась эта фраза, которая стала одной из самых цитируемых. Нужно отдать Рейгану должное – получилось действительно эффектно. Даже если учесть, что президент Картер в общем-то не был главным виновником экономических неудач и что первые два предложения в афоризме принадлежат Гарри Трумэну, то Рейган все равно сумел блестяще обыграть ситуацию и создать на ее основе яркий предвыборный лозунг.
Больше всего мне импонировала в Рейгане та определенность, с которой он выражал свои консервативные взгляды. В период избирательной кампании он нередко оперировал еще одной фразой: «Правительство существует для того, чтобы защищать нас друг от друга. Но защищать нас от самих себя – это уж чересчур». Человек, который так четко формулирует свои мысли, способен убедить в своей правоте и других. В те дни трудно было найти консерватора, который не спекулировал бы на теме социальных проблем. Но консерватизм Рейгана провозглашал необходимость «суровой любви», которая благотворна не только для отдельного человека, но и для общества в целом. Эта позиция основана на определенном взгляде на человеческую природу. По существу, такой подход предполагает, что государство вовсе не обязано всячески опекать «униженных и оскорбленных». В основной массе республиканцы старались избегать подобных заявлений, которые казались несовместимыми с иудейско-христианскими ценностями. Кто угодно, но только не Рейган. Подобно Милтону Фридману и другим ранним либертарианцам, он никогда не пытался сделать вид, что хочет угодить и нашим, и вашим. Дело было не в том, что Рейган не испытывал сострадания к людям, которые не по своей вине оказались в тяжелом финансовом положении. Более того, лично он ничуть не меньше либералов был готов помогать бедным. Но в функции государства это не входит, считал Рейган. Суровая любовь в конечном счете – подлинная любовь.
В самом разгаре предвыборного марафона я оказался с Рейганом в одном самолете во время очередной поездки по стране. Передо мной стояла конкретная задача. Приближались президентские дебаты, и помощников Рейгана тревожили критические замечания о том, что наш кандидат иногда забывает важные факты. Мартин Андерсон попросил меня во время полета тщательно проинструктировать бывшего губернатора не только по вопросам экономики, но и по всем ключевым внутренним проблемам страны. «Он знает, что ты отлично консультировал Форда, – сказал Марти. – Тебя он станет слушать». Я согласился, и Марти протянул мне рабочие материалы. Это была папка в полдюйма толщиной с ярлыком «Внутренняя политика». «Пожалуйста, постарайся пройтись по всем пунктам», – подчеркнул он.
Я изучил материалы, а в самолете помощники Рейгана усадили меня за стол бывшего губернатора. Рядом расположился Марти. На столе лежало несколько экземпляров рабочих материалов, по одному для каждого из нас. Но не успели мы взлететь, как Рейган, находившийся в приподнятом настроении, засыпал меня вопросами о Милтоне Фридмане и других общих знакомых. В таком ключе беседа продолжалась все пять часов полета. Мне никогда не доводилось слышать столько занимательных историй за такое короткое время. Марти бросал на меня испепеляющие взгляды, но я так и не смог заставить Рейгана открыть папку с материалами. После нескольких неудачных попыток перевести разговор в нужное русло я сдался. Когда мы приземлились, я сказал: «Благодарю вас, господин губернатор. Это был очень увлекательный полет». На что Рейган ответил: «Да-да, хотя Марти ужасно недоволен тем, что я даже не заглянул в эти бумаги».
Он обладал поистине непреодолимым обаянием. Став президентом, Рейган сохранял жизнерадостность и бодрость духа в любой ситуации, даже когда ему приходилось преодолевать последствия развала экономики и решать вопросы предотвращения мировой ядерной войны. Память Рейгана хранила множество анекдотов и острот, которые он умело использовал в политических баталиях. Это была необычная форма мышления, и он пользовался ею для изменения национального самосознания. В эпоху Рейгана американцы перестали сокрушаться о былом могуществе своей страны и вновь обрели уверенность в себе.
Некоторые из его анекдотов имели определенный подтекст. Одна из баек, которую он рассказал в самолете, была адресована, по-видимому, именно мне. Итак, стоит Леонид Брежнев в окружении своей свиты на трибуне мавзолея Ленина, принимает первомайский парад. Перед ним проходит вся военная мощь Советского Союза. Впереди чеканят шаг элитные подразделения – солдаты как на подбор, бравые, ростом под два метра. За ними стройными рядами идут современнейшие танки и артиллерия. Следом, внушая благоговейный ужас, появляются ядерные ракеты. А за ракетами плетутся шесть или семь человек в гражданской одежде неряшливого вида. К Брежневу подбегает помощник и начинает торопливо извиняться: «Товарищ генеральный секретарь, прошу прощения, я понятия не имею, кто эти люди и как они попали на военный парад!» – «Не волнуйтесь, товарищ, – отвечает Брежнев. – Это наши экономисты – самое грозное оружие. Вы и представить себе не можете, какие разрушения они способны причинить».
За этой шуткой крылась давняя неприязнь Рейгана к экономистам, которые, по его мнению, выступали апологетами губительного вмешательства государства в рыночные механизмы. В целом он, безусловно, отдавал предпочтение свободному рынку. Рейган стремился устранить барьеры, мешающие экономическому развитию. Не обладая глубокими теоретическими познаниями в области экономики, он тем не менее верил в саморегулирование свободного рынка и был убежден в том, что капитализм по своей сути ориентирован на создание материальных ценностей. Рейган верил в невидимую руку, описанную Адамом Смитом, способствующую преобразованиям и обеспечивающую в принципе справедливые результаты. Именно поэтому иногда стоило махнуть рукой на скрупулезный предвыборный инструктаж. Умение Рейгана мыслить глобально помогло ему обойти президента, зажатого тесными рамками мелочного контроля{10}.
Участие в избирательной кампании сделало меня в определенной мере причастным к той драме, которая разыгралась на съезде Республиканской партии в конце июля. Я имею в виду выбор Рейганом кандидата на пост вице-президента. К тому моменту вопрос с выдвижением кандидатуры Рейгана уже решился, однако состязание с президентом Картером обещало быть весьма напряженным. Судя по опросам, от правильного выбора партнера мог зависеть исход всей кампании. Связка Рональд Рейган – Джерри Форд должна была повысить рейтинг нашего кандидата на 2–3 %, что могло оказаться достаточным для победы.
Я узнал об этом уже на съезде, который в тот год проходил в Детройте. Рейган занимал номер люкс на 69-м этаже Renaissance Center Plaza Hotel. Во вторник он пригласил нас с Генри Киссинджером к себе и попросил прозондировать настроение экс-президента. На протяжении многих лет Рейган и Форд являлись политическими соперниками, однако за несколько недель до съезда во время визита Рейгана к Форду в Палм-Спрингс они «зарыли томагавк». Очевидно, именно тогда бывший губернатор Калифорнии впервые предложил бывшему президенту совместно баллотироваться от Республиканской партии. Форд отказался, но дал понять, что готов оказать содействие в борьбе против Джимми Картера. Рейган сказал, что накануне нашего разговора он вновь завел с Фордом разговор на тему вице-президентства, а теперь обращается к нам за помощью, поскольку мы были ближайшими советниками Форда (особенно Киссинджер, который был при нем госсекретарем).
Форд занимал номер этажом выше. Мы с Генри позвонили ему и спросили, нельзя ли нам заглянуть ненадолго. Встретившись с Фордом в тот вечер, мы вкратце обсудили с ним интересующий вопрос. На следующий день мы снова пришли к нему для более детального разговора. Генри озвучил ряд конкретных предложений по поводу вице-президентства, которые подготовил советник Рейгана Эд Миз вместе с другими членами рейгановской команды. В истории еще не было случая, чтобы экс-президент становился вице-президентом, поэтому Форда предполагалось наделить расширенными полномочиями. В частности, он должен был возглавить Исполнительное управление, взять под контроль национальную безопасность, федеральный бюджет и другие ключевые аспекты. Другими словами, если Рейгана прочили на должность генерального директора Америки, то Форду предлагалось стать операционным директором.
Лично я надеялся, что Форд примет это предложение. На мой взгляд, страна действительно нуждалась в его знаниях и опыте. Однако, несмотря на явное желание быть полезным нации (и вновь оказаться в свете рампы), Форд скептически отнесся к идее супервице-президентства. Во-первых, она приводила к сложностям конституционного характера – предполагаемые полномочия явно превышали те пределы, которые установили для этой должности отцы-основатели. Во-вторых, Форд сомневался в том, что президент вправе допустить размывание власти, не нарушив при этом свою присягу. Наконец, он не так уж стремился вернуться в Вашингтон. «Я ушел из большой политики четыре года назад и сейчас превосходно живу в Палм-Спрингс», – сказал он. И все же Форд действительно хотел помочь в борьбе против Картера, которого считал слабым президентом. На исходе дня, после долгих колебаний и уговоров, Форд сказал нам: «На данный момент мой ответ отрицателен, но я еще подумаю».
Тем временем слухи о создании «идеального альянса» между Рейганом и Фордом распространились в кулуарах съезда. Когда Форд в рамках запланированного интервью появился в программе CBS Evening News, ведущий Уолтер Кронкайт многозначительно спросил его о возможности «совместного президентства». Форд с присущей ему прямотой ответил, что никогда не согласится на роль «номинального вице-президента», добавив при этом: «Я должен твердо знать, что буду иметь реальную возможность участвовать в принятии всех ключевых, важных и серьезных решений».
Говорят, Рейган, смотревший это интервью, пришел в бешенство. Он и представить не мог, что Форд начнет обсуждать их частные переговоры по общенациональному телевидению. Однако я думаю, к тому моменту оба лидера пришли к выводу, что пересмотр полномочий вице-президента – вопрос слишком сложный и важный, чтобы решать его в один присест. Генри, как проводник челночной дипломатии, собирался продолжить переговоры в четверг, но и Рейган, и Форд понимали, что затягивание неопределенности отрицательно повлияет на имидж Рейгана. Тогда Форд наконец принял решение. Около десяти вечера он спустился в номер к бывшему губернатору и сказал, что принесет больше пользы, выступив на стороне Рейгана в качестве экс-президента, а не кандидата в вице-президенты. «Он был по-настоящему порядочным человеком, – говорил впоследствии Рейган. – Думаю, сейчас мы вполне можем считать себя друзьями». Рейган немедленно назначил своим партнером Джорджа Буша-старшего, о чем объявил в тот же вечер.
Я не рассчитывал получить место в новой администрации, пожалуй, даже не очень-то этого и хотел. Когда Рейган пришел в Белый дом, талантливых и опытных профессионалов вокруг него было больше, чем подходящих должностей. Это было и хорошо, и плохо. Андерсон, которого президент назначил советником по внутриполитическим вопросам, частенько шутит, что тогда он подошел к Рейгану и руководителю переходной администрации Мизу и сказал: «В нашей команде – замечательные люди, но, если мы не задействуем их в ближайшее время, они начнут работать против нас». Рейган не распустил команду, которая помогла ему одержать победу, а организовал консультативную группу под названием «Совет по экономической политике». Руководителем Совета был назначен Джордж Шульц, а в состав новой структуры вошли Милтон Фридман, Артур Бернс, Билл Саймон, я и еще несколько известных экономистов.
Одним из первых портфель получил Дэвид Стокман, возглавивший Административно-бюджетное управление. Во время предвыборного марафона Рейган выступал за снижение налогов, укрепление армии и сокращение аппарата правительства. В этой связи президент хотел, не дожидаясь инаугурации, как можно раньше подключить Стокмана к работе над бюджетом, чтобы новые члены кабинета восприняли беспрецедентные сокращения как свершившийся факт. Стокман – блестящий, энергичный конгрессмен 34 лет, выходец из сельской глубинки Мичигана – очень гордился возложенной на него ролью впередсмотрящего в том процессе, который позднее получил название рейгановской революции. В своих речах Рейган сравнивал сокращение правительственного аппарата с отеческой строгостью: «Можно до хрипоты талдычить ребенку о пагубности излишеств. А можно разом прекратить эти излишества, просто сократив сумму карманных денег». В интерпретации Стокмана это звучало более прямолинейно – «уморить чудовище голодом».
Мы со Стокманом тесно сотрудничали в переходный период, когда он разрабатывал новый бюджет, жесткий до предела. Я присутствовал при их встрече с Рейганом незадолго до инаугурации, когда Стокман представил готовый проект бюджета. Рейган тогда произнес: «Скажите мне одно, Дэвид, ко всем ли мы подходим одинаково? Сокращение должно быть в равной мере беспощадным для всех структур без исключения». Стокман заверил его, что так оно и есть, после чего Рейган сразу же дал добро.
Совет по экономической политике оказался в центре событий скорее, чем можно было ожидать. В основе рейгановского курса на снижение налогов лежал законопроект, который разработали конгрессмен Джек Кемп и сенатор Уильям Рот. Он предполагал на три года уменьшить налогообложение как юридических, так и физических лиц на 30 %. Это должно было вывести экономику из затяжного спада, продолжавшегося уже второй год. На мой взгляд, в случае ограничения расходов в той мере, в которой предлагал Рейган, и жесткого контроля объема денежной массы со стороны ФРС план был вполне работоспособным, хотя и трудно реализуемым. Того же мнения придерживались и другие члены Совета.
Однако Стокман и Дон Риган, новый министр финансов, сомневались в целесообразности налоговой реформы. Их беспокоил растущий дефицит федерального бюджета, который уже достигал $50 млрд в год. Поэтому они начали ненавязчиво убеждать президента повременить с сокращением налогов. Вместо этого, по их мнению, следовало добиться от конгресса уменьшения расходов и посмотреть, позволят ли сэкономленные средства компенсировать убыль налоговых поступлений.
Каждый раз, когда эти уговоры становились особенно активными, Джордж Шульц собирал членов Совета по экономической политике в Вашингтоне. В первый год пребывания Рейгана у власти это случалось пять или шесть раз. Наши заседания проходили в кабинете Рузвельта, где с 9.00 до 11.00 мы обсуждали текущие перспективы экономики. Ровно в 11.00 дверь открывалась, и в кабинет входил Рейган (наша группа напрямую подчинялась президенту). Каждый раз мы говорили ему: «Сокращение налогов нельзя откладывать ни при каких обстоятельствах». Он улыбался и непринужденно шутил – Шульц, Фридман и другие были его старыми друзьями. Риган и Стокман, которые допускались на наши заседания, хотя и без права находиться за совещательным столом и участвовать в голосовании, сидели у стены, с трудом сдерживая раздражение. После таких заседаний Рейган укреплялся в намерении добиваться снижения налогов. В конечном итоге конгресс утвердил его экономическую программу с некоторыми поправками. Вместе с тем законодатели не согласились с предложенным ограничением расходов, что делало проблему бюджетного дефицита еще более острой.
В определенной мере я способствовал и принятию решения об отказе от вмешательства в деятельность ФРС. О необходимости такого вмешательства Рейгану говорили многие – как республиканцы, так и демократы, в том числе некоторые его ближайшие помощники. Процентные ставки уже третий год были двузначными, и все хотели, чтобы ФРС ослабила контроль за ростом денежной массы. Формально Рейган не мог приказать председателю ФРС сделать это. Однако на практике выступление президента с публичной критикой действий ФРС могло заставить Волкера пойти на уступки.
Всегда, когда речь заходила об этом, я говорил президенту: «Не следует давить на ФРС». Во-первых, политика Волкера действительно казалась правильной – инфляция медленно, но верно снижалась. Во-вторых, открытые разногласия между Белым домом и ФРС вели лишь к усилению нервозности инвесторов и мешали скорейшему оздоровлению экономики.
Следует отметить, что Пол Волкер не очень-то старался облегчить жизнь новому президенту. До той поры они с Рейганом не встречались, и через несколько недель после вступления в должность Рейган решил наконец познакомиться. Во избежание домыслов о том, что председателя ФРС вызвали в Белый дом, президент попросил принять его в подконтрольном Волкеру ведомстве. В ответ Волкер сообщил, что считает такой визит «нецелесообразным». Я был в растерянности и не мог взять в толк, каким образом визит президента может скомпрометировать независимость ФРС.
Рейган, однако, продолжал настаивать, и в конце концов Волкер согласился встретиться в здании Министерства финансов. Первая фраза президента за обедом в кабинете Дона Ригана стала одним из легендарных афоризмов Рейгана. Улыбнувшись, он кротко сказал Волкеру: «Извините за любопытство, но многие спрашивают, а зачем вообще нам нужна Федеральная резервная система?» Говорят, при этих словах Волкер открыл рот от изумления. Прошло некоторое время, прежде чем он собрался с мыслями и начал горячо отстаивать свое ведомство. По-видимому, его аргументы убедили Рейгана, который, демонстрируя дружелюбие, заявил, что в закон о Федеральной резервной системе должны быть внесены поправки. После этой встречи между двумя руководителями установились нормальные рабочие отношения. Рейган обеспечил Волкеру политическую поддержку, в которой тот нуждался. Как бы ни роптало население, президент твердо придерживался правила не критиковать деятельность ФРС. А когда в 1983 году срок полномочий Волкера истек, Рейган вновь назначил его на эту должность, хотя Волкер и принадлежал к Демократической партии.
В конце 1981 года Рейган попросил меня вплотную заняться серьезнейшей проблемой, которая зрела на протяжении многих лет: система социального обеспечения испытывала острый дефицит средств. Во времена никсоновской администрации, когда денег для нее было более чем достаточно, конгресс принял роковое решение об индексации размера пособий и пенсий с учетом инфляции. На фоне стремительного роста инфляции в 1970-е годы столь же стремительно увеличивались социальные выплаты. В итоге система социального обеспечения пришла в такое ужасное финансовое состояние, что для поддержания ее на плаву в 1983 году дополнительно требовалось $200 млрд. Долгосрочные перспективы выглядели еще более мрачно.
Во время предвыборной кампании Рейган избегал детального обсуждения вопросов социального обеспечения. Как только речь заходила об этом, он ограничивался общими обещаниями сохранить систему социальных гарантий. И неудивительно. Социальное обеспечение – запретная тема для американских политиков во время выборов. Нет ничего более взрывоопасного, чем реформы в социальной сфере. Под каким бы соусом они ни подавались, все понимали – в конечном счете любое решение повлечет за собой либо увеличение налогов, либо уменьшение социальных выплат для значительной части избирателей, либо и то и другое вместе.
Однако проблема действительно была серьезной, и лидеры обеих партий понимали, надо что-то делать, иначе очень скоро нечем будет платить 36 миллионам пожилых и нетрудоспособных американцев. Времени в запасе у нас оставалось очень мало. В проекте своего первого бюджета Рейган попытался было предложить сокращение расходов по программе социального обеспечения на $2,3 млрд, но это вызвало такую волну протеста, что он вынужден был отступить. Три месяца спустя президент вновь пошел в атаку, выдвинув проект реформы, которая предусматривала уменьшение социальных выплат на общую сумму $46 млрд в течение пяти лет. Однако все понимали, что реализация подобных проектов невозможна без компромисса между двумя партиями. Так появилась на свет комиссия Гринспена.
В большинстве случаев от комиссий большого толка нет. Но Джим Бейкер, организовавший данную структуру, был свято убежден, что заставить правительство работать все-таки можно. Созданная им комиссия стала блестящей иллюстрацией того, как нужно решать вопросы в Вашингтоне. В нее вошли представители обеих партий. Пятерых членов комиссии назначил Белый дом, еще пятерых – лидер большинства в сенате, а остальные пятеро были выдвинуты спикером палаты представителей. Практически каждый из избранников имел репутацию выдающегося деятеля в своей области. Среди них были такие парламентские тяжеловесы, как Боб Доул, возглавлявший Финансовый комитет сената, Пат Мойнихен, независимый сенатор от штата Нью-Йорк, Клод Пеппер, восьмидесятилетний конгрессмен из Флориды, славившийся своей прямотой и являвшийся культовой фигурой для американцев старшего поколения. В комиссию также вошел Лейн Киркленд, руководитель АФТ-КПП, впоследствии ставший моим близким другом, как и Александр Троубридж, глава Национальной ассоциации промышленников. Спикер палаты представителей Тип О’Нил выдвинул «главного демократа» – Боба Болла, который руководил Управлением социального страхования при Линдоне Джонсоне. Председателем комиссии президент назначил меня.
Не буду вдаваться в хитросплетения демографических и финансовых проблем, которые нам пришлось изучать, не буду описывать жаркие политические дебаты и слушания, продолжавшиеся более года. Я старался руководить комиссией в том ключе, о котором говорил Джим Бейкер, – нашей главной задачей был поиск компромисса, удовлетворяющего и республиканцев, и демократов. Чтобы добиться этого, мы решили придерживаться четырех основных принципов. Остановлюсь на них подробнее, поскольку впоследствии я ими пользовался в самых разных ситуациях.
Первый принцип состоял в том, чтобы максимально ограничить суть проблемы. В нашем случае это означало исключить из обсуждения вопрос о дальнейшем финансировании программы Medicare. Хотя формально Medicare входила в общую систему социального обеспечения, фактически она представляла собой отдельную, значительно более сложную проблему. Попытавшись решить сразу обе проблемы, мы, скорее всего, не решили бы ни одной.
