Алан Гринспен
Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы
Второй принцип предусматривал, что все участники комиссии должны оперировать одними и теми же показателями. Как сказал позже Пат Мойнихен: «Каждый имеет право на собственное мнение, но не имеет права на собственные факты». Когда стало ясно, что угроза дефицита средств вполне реальна, члены комиссии сразу потеряли вкус к разглагольствованиям. Они вынуждены были согласиться с необходимостью сокращения пособий и/или повышения доходов. Сомнительные рассуждения о том, что систему социального обеспечения следует финансировать за счет общих доходов федерального бюджета, в корне пресек Пеппер, опасавшийся превращения социального обеспечения в благотворительность.
Третий принцип сформулировал Бейкер. Если мы действительно хотим достичь компромисса, заявил он, то в его поиске должны участвовать все заинтересованные лица. Таким образом, было решено постоянно держать в курсе нашей работы Рейгана и О’Нила. Боб Болл взялся информировать О’Нила, а мы с Бейкером сообщали о развитии событий президенту.
Наконец, четвертое правило гласило: если компромиссное решение найдено, то попытки любой из сторон изменить его должны решительно пресекаться. Впоследствии в одном из интервью я сказал по этому поводу: «Если из общего комплекса убрать ту или иную часть, то консенсус будет утрачен, и соглашение в целом начнет разваливаться».
Наш итоговый отчет был опубликован в январе 1983 года. Когда пришло время выносить проект реформы на рассмотрение конгресса, мы с Биллом решили выступать плечом к плечу. Если вопрос задавал республиканец, на него отвечал я. Если же вопрос задавал демократ, ответ давал Билл. Собственно говоря, именно так мы и пытались работать, хотя сенаторы не всегда были готовы к конструктивному диалогу.
Несмотря на разнородный состав комиссии, нам удалось найти пути к взаимопониманию. Если такие люди, как Клод Пеппер и руководитель Национальной ассоциации промышленников, смогли договориться между собой, то только благодаря нашим попыткам равномерно распределить бремя проблем. Поправки к закону о социальном страховании, которые Рейган подписал в 1983 году, стали болезненными для всех. Работодателям пришлось платить более высокие отчисления с фонда заработной платы. Рабочие и служащие также столкнулись с ростом налогов, а для некоторых из них дата выхода на пенсию отодвинулась во времени. Пенсионеры вынуждены были смириться с отсрочкой индексации выплат. Кроме того, пенсии людей с достатком стали облагаться налогом. Но за счет всех этих непопулярных мер мы создали базу финансирования социальных гарантий на ближайшие 75 лет – стандартный период планирования для программ социального обеспечения. В этой связи сенатор Мойнихен с присущим ему красноречием заявил: «Я глубоко убежден в том, что в выигрыше остались все. Мы выиграли от того, что страна перестала видеть в системе социального обеспечения своего рода “письма счастья” и воспринимать ее как мошенничество».
В один из дней 1983 года, когда все эти события еще продолжали развиваться, я в своем офисе в Нью-Йорке занимался изучением демографических прогнозов. Внезапно в кабинете раздался телефонный звонок. Это была Андреа Митчелл, журналистка из телекомпании NBC. «Хотелось бы задать вам несколько вопросов по поводу президентского проекта бюджета», – сказала она. Затем Андреа добавила, что ее интересует, насколько надежны допущения, на которых строится финансово-бюджетная политика администрации. Мое имя ей назвал помощник пресс-секретаря Белого дома Дэвид Герген. По ее словам, Герген сказал: «Если вы действительно интересуетесь экономикой, почему бы вам не обратиться к Алану Гринспену? Он знает об экономике больше, чем кто-либо другой».
«Держу пари, что вы говорите это всем экономистам, – ответил я. – Впрочем, разумеется, давайте встретимся». Я видел Андреа по телевизору, в выпусках последних известий на канале NBC. Она была корреспондентом, аккредитованным в Белом доме. Мне нравилась дикция Андреа и тот приличествующий оттенок официальности, который звучал в ее голосе. К тому же она казалась мне весьма привлекательной женщиной.
Мы встретились в тот день, потом еще несколько раз, и вскоре я стал ее регулярным источником информации. На протяжении следующих двух лет Андреа звонила мне всякий раз, когда ей предстоял серьезный репортаж на тему экономики. Я с удовлетворением отмечал, насколько умело она подает материал телезрителю. Даже в самых сложных вопросах, которые невозможно было осветить со всех сторон, Андреа всегда добиралась до сути дела. И с фактами она обращалась очень аккуратно.
Как-то раз в 1984 году Андреа спросила, не соглашусь ли я составить ей компанию на традиционном ужине Ассоциации корреспондентов Белого дома, куда журналисты обычно приглашали своих поставщиков информации. Мне пришлось ответить, что я уже иду туда с Барбарой Уолтерс. При этом я добавил: «А вы бываете в Нью-Йорке? Мы могли бы пообедать вместе».
Прошло еще восемь месяцев, прежде чем мы созвонились. В тот год шла избирательная кампания, и Андреа была очень занята вплоть до ноября, когда Рейган одержал убедительную победу над Мондейлом. Наконец, уже в рождественские праздники, мы договорились о встрече. Я заказал столик на 28 декабря в моем любимом нью-йоркском ресторане Le Périgord. Вечер выдался снежный, и Андреа несколько запоздала. Когда она стремительно вошла в зал, я был поражен ее красотой, которую подчеркивали густые волосы, слегка растрепавшиеся после целого дня перед телекамерой и попыток поймать такси на заснеженной улице.
В тот вечер я узнал, что Андреа в прошлом тоже была музыкантом и играла на скрипке в Вестчестерском симфоническом оркестре. Наши музыкальные вкусы практически совпадали, а в ее фонотеке были примерно те же записи, что и у меня. Кроме того, Андреа любила бейсбол. Но в первую очередь нас объединял неподдельный интерес к происходящим в мире событиям, будь то вопросы государственной стратегии, политики, обороноспособности или дипломатии. В общем, нам было о чем поговорить.
Наверное, это довольно странная тема для разговора на первом свидании, но тот вечер в ресторане закончился обсуждением антимонопольного законодательства. Я сказал Андреа, что когда-то написал небольшой очерк на эту тему, и предложил поехать ко мне прочесть его. Вспоминая об этом сейчас, Андреа частенько подтрунивает надо мной: «И ты хочешь сказать, что не хотел соблазнить меня?» Так или иначе, но мы действительно поехали ко мне, и я показал ей статью, которую написал для «Информационного бюллетеня» Айн Рэнд. Андреа прочла мое сочинение, после чего мы продолжили обсуждение. До сих пор она уверена в том, что я решил устроить ей своего рода экзамен. На самом же деле все было не так – я просто старался всеми способами удержать ее рядом.
На протяжении первых лет нового президентского срока Рейгана именно Андреа была главной причиной, по которой я стремился в Вашингтон. Я поддерживал контакты в правительстве, но моя работа была прежде всего связана с деловой и экономической жизнью Нью-Йорка. К тому времени экономика бизнеса стала самостоятельной профессией, и я все активнее участвовал в деятельности соответствующих организаций. Я был президентом Национальной ассоциации экономистов в сфере частного предпринимательства, председательствовал на Конференции экономистов в области бизнеса, а также выдвигался на пост председателя Экономического клуба Нью-Йорка, который в финансовом и деловом мире считается аналогом Совета по международным отношениям.
Компания Townsend-Greenspan тоже сильно изменилась. В стране появились крупные экономико-консалтинговые фирмы типа DRI и Wharton Econometrics, способные предоставить клиентам все необходимые для планирования сведения. Стало широко применяться компьютерное моделирование, и многие компании имели штатных экономистов. В качестве эксперимента я попробовал переключиться на консультирование инвестиционных и пенсионных фондов, но эта деятельность была намного менее прибыльной по сравнению с корпоративным консалтингом. Кроме того, рост числа проектов подразумевал увеличение персонала, в связи с чем мне пришлось бы тратить все больше времени на управленческие функции.
В конце концов я решил сосредоточиться на том, что умел делать лучше всего: решать интересные аналитические задачи для солидных клиентов, которым это действительно нужно и которые способны за это хорошо заплатить. В общем, во второй половине правления Рейгана я собрался было сократить масштабы деятельности Townsend-Greenspan, но не успел: в марте 1987 года мне позвонили из офиса Джима Бейкера. К тому моменту он занимал пост министра финансов. После четырех лет работы в должности руководителя аппарата Белого дома Бейкер сделал необычную рокировку, поменявшись в 1985 году портфелями с Доном Риганом. Мы с Джимом дружили еще со времен президента Форда, и я помогал ему готовиться к сенатским слушаниям, на которых должны были утвердить его кандидатуру на пост министра финансов. По поручению Джима звонил его секретарь, который спросил, не могу ли я приехать в Вашингтон и встретиться с Бейкером у него дома. Это показалось мне странным. Почему именно дома, а не в рабочем кабинете? Тем не менее я согласился.
Следующим утром я уже был в Вашингтоне. Водитель доставил меня на Фоксхолл-роуд, где находился элегантный особняк Бейкера, построенный в английском колониальном стиле. К моему удивлению, там меня ждал не только Джим, но и Говард Бейкер, который в то время возглавлял аппарат президента. Говард сразу же перешел к делу. «Летом истекает срок полномочий Пола Волкера, и не исключено, что он уйдет в отставку, – начал он. – В данный момент мы не можем делать официальные предложения, но если вам предложат эту должность, вы согласитесь?»
Я застыл, не в силах вымолвить ни слова. Еще несколько лет назад я и мысли не допускал, что когда-нибудь могу стать председателем ФРС. В 1983 году, когда первый срок полномочий Волкера подходил к концу, одна из фирм с Уолл-стрит провела выборочный опрос, чтобы выяснить, кто мог бы заменить Волкера в случае его ухода в отставку. Меня немало удивило тогда, что мое имя оказалось в первой строке списка возможных кандидатов.
Несмотря на мои очень тесные отношения с Артуром Бернсом, ФРС всегда оставалась для меня тайной за семью печатями. Зная не понаслышке о тех баталиях, которые разыгрывались в ведомстве Артура, я не чувствовал себя готовым к этой работе. Регулирование процентных ставок в масштабах страны, думал я, требует куда больших знаний и опыта, чем у меня. Эта задача казалась мне настолько неоднозначной, что при ее решении легко допустить ошибку даже при наличии всей необходимой информации. Надежности прогнозов в такой сложной экономической системе, как наша, далеко до 90 %. Вам очень повезет, если она дотянет хотя бы до 60 %. И все же… Искушение было слишком велико, чтобы ему не поддаться. Я сказал, что соглашусь.
У меня оказалось достаточно времени для того, чтобы пойти на попятную. В последующие два месяца Джим Бейкер периодически звонил мне и говорил что-то вроде «Вопрос находится в стадии обсуждения» или «Волкер раздумывает, не остаться ли ему на новый срок». Я то радовался открывающимся перспективам, то чувствовал тревогу. Лишь накануне Дня поминовения Бейкер сказал: «Пол решил уйти». Он спросил меня, по-прежнему ли я согласен занять эту должность. Я ответил утвердительно. «Хорошо, – сказал Бейкер. – В ближайшее время жди звонка от президента».
Через два дня, когда я находился в ортопедическом кабинете, вошла медсестра и сказала, что на проводе Белый дом. Как выяснилось позже, соединили не сразу, потому что поначалу секретарь в приемной приняла этот звонок за шутку. Меня проводили в личный кабинет врача. Взяв трубку, я услышал знакомый приветливый голос. «Алан, я предлагаю вам стать председателем Федеральной резервной системы», – сказал Рональд Рейган.
Я ответил, что сочту за честь принять это предложение. Затем мы немного поболтали ни о чем, я поблагодарил президента и повесил трубку.
Когда я вышел в холл, медсестра, взглянув на меня, встревожилась. «С вами все в порядке? – спросила она. – У вас такой вид, словно вы услышали что-то ужасное».
5. Черный понедельник
Я не один десяток лет занимался вопросами экономики и не раз бывал в здании ФРС. Тем не менее у меня не было сомнений в том, что в должности председателя мне придется еще многому научиться. В этом я убедился, как только вошел в дверь. Первым меня встретил сотрудник службы безопасности Деннис Бакли, бывший моей тенью на протяжении всего срока моей работы в ФРС. Обращаясь ко мне, он назвал меня «господин председатель».
Я ответил, практически не задумываясь: «Да будет вам! Все зовут меня просто Алан».
Деннис вежливо объяснил, что в ФРС не принято обращаться к председателю по имени.
Так Алан превратился в господина председателя.
Следующим открытием было то, что для меня разработали программу интенсивного обучения, которая дипломатично называлась индивидуальными семинарами. На практике это выглядело так: в течение десяти дней руководители высшего звена собирались в конференц-зале на четвертом этаже и вводили меня в курс новой работы. Я узнал содержание тех разделов Закона о Федеральной резервной системе, о существовании которых даже не подозревал и за соблюдение которых я нес теперь ответственность. Передо мной открылись тонкости банковского регулирования, с которыми, как ни странно, я до того не сталкивался, хотя и работал в совете директоров JPMorgan и Bowery Savings. Разумеется, в ФРС трудились специалисты высочайшего уровня, разбиравшиеся во всех вопросах внутренней и международной экономики. Кроме того, в это ведомство стекались сведения из самых различных источников, и я был очень рад возможности использовать столь богатый потенциал.
Хотя у меня был опыт работы в качестве корпоративного директора, Совет управляющих ФРС (как он официально называется) на порядок превосходил все, чем мне когда-либо доводилось руководить. На сегодняшний день аппарат Совета насчитывает около двух тысяч сотрудников, а годовой бюджет этого органа составляет почти $300 млн. К счастью, в мои обязанности не входило непосредственное руководство этой структурой. По устоявшейся практике один из членов Совета назначается административным управляющим и осуществляет текущее руководство. Также существует руководитель аппарата Совета, отвечающий за общую организацию деятельности. При таком положении дел к председателю попадают только те вопросы, которые имеют исключительную значимость либо могут вызвать интерес со стороны общественности или конгресса – так произошло, например, с проблемой масштабной модернизации системы международных платежей на пороге нового тысячелетия. В целом же председатель может спокойно сосредоточиться на вопросах экономики, что меня более чем устраивало.
В действительности персональные полномочия председателя ФРС намного уже, чем можно предположить по названию должности. Согласно закону, моя единственная прерогатива заключалась в подготовке повестки дня для заседаний Совета управляющих. Все прочие вопросы решались Советом путем голосования, и голос председателя был всего лишь одним из семи голосов. Кроме того, я не становился автоматически председателем Федерального комитета по операциям на открытом рынке. Эта влиятельная структура устанавливает ставку по федеральным фондам – основной инструмент денежно-кредитной политики США{11}. В состав Комитета входят семь членов Совета управляющих ФРС и президенты двенадцати федеральных резервных банков (одновременно голосовать могут только пять президентов). Решения Комитета также принимаются голосованием. Традиционно руководитель ФРС председательствует в Федеральном комитете по операциям на открытом рынке, однако председатель ежегодно переизбирается, и члены Комитета вполне могут предложить на эту должность другого человека. Я надеялся на сохранение традиционной практики, но никогда не забывал о том, что шесть других управляющих ФРС могут лишить меня всех полномочий, кроме составления повестки дня заседаний Совета.
В первую очередь я связался с секретарем Комитета Дональдом Коном и попросил познакомить меня с протокольной частью заседаний. Забегая вперед, отмечу, что на протяжении 18 лет моего пребывания в должности рекомендации Дона по политике всегда были самыми эффективными; в настоящее время он вице-председатель Совета управляющих ФРС.
Заседания Комитета проходили за закрытыми дверями, поэтому я понятия не имел о том, как выглядит стандартная повестка дня, какова процедура, кто выступает первым, кто идет за ним, как проводится голосование и т. д. Кроме того, в Комитете говорили на своем жаргоне, к которому тоже нужно было привыкнуть. Например, если члены Комитета хотели разрешить председателю при необходимости поднять ставку по федеральным фондам, не дожидаясь очередного заседания, они не говорили: «Вы можете повысить процентные ставки, если сочтете это нужным». Вместо этого на голосование ставился вопрос об «асимметричной директиве по ужесточению денежно-кредитной политики»{12}. Ближайшее заседание должно было состояться на следующей неделе, 18 августа, и председательствовать на нем должен был именно я. Так что учиться мне пришлось очень быстро. Андреа шутит, что в те выходные я приехал к ней в гости лишь за тем, чтобы устроиться на диване с «Регламентом Роберта»{13}.
Я знал, что раскачиваться и вправду некогда – вскоре Федеральной резервной системе предстояло принять ряд серьезных решений. Экономический подъем эпохи Рейгана продолжался уже четвертый год, и хотя экономика процветала, в ней явственно обозначились признаки неблагополучия. С начала года, когда промышленный индекс Dow Jones впервые в истории перевалил за 2000 пунктов, фондовый рынок вырос более чем на 40 % и превышал 2700 пунктов. На Уолл-стрит не утихала спекулятивная лихорадка. Примерно такая же ситуация наблюдалась и в секторе коммерческой недвижимости.
Между тем общеэкономические показатели были далеки от обнадеживающих. На фоне огромного бюджетного дефицита внутренний государственный долг за время правления Рейгана увеличился почти втрое, с $700 млрд до $2 трлн. Курс доллара падал, а в обществе усиливалось беспокойство по поводу потери нашего конкурентного преимущества – в прессе муссировалась тема «японской угрозы». Потребительские цены, которые в 1986 году повысились всего на 1,9 %, в первые дни моего пребывания в должности росли вдвое быстрее. Конечно, инфляция на уровне 3,6 % была несравнима с кошмаром 1970-х годов, память о котором еще не стерлась. Однако, как показывает практика, если темпы инфляции начали расти, то они будут расти и дальше. Мы оказались перед угрозой утраты всех достижений, которые были завоеваны в эпоху Пола Волкера и дорого обошлись нам.
Безусловно, ФРС не могла в одиночку решить все экономические проблемы. Однако и сидеть сложа руки тоже было нельзя. Мне представлялось разумным повысить ставки, но ФРС не делала этого уже целых три года, и пойти на такой шаг сейчас было непросто. Любое изменение ставок может вызвать сумятицу на рынках. Особенно рискованно ужесточать монетарную политику в период активного роста фондового рынка – это может подорвать уверенность инвесторов и в случае серьезной паники спровоцировать резкий экономический спад.
Несмотря на мои дружеские отношения со многими членами Комитета, я не питал иллюзий по поводу того, что «без году неделя» председатель может прийти на заседание и без труда убедить всех присутствующих проголосовать за рискованное решение. Поэтому я не предлагал повышать ставку, а просто слушал, что говорят другие. Все 18 членов Комитета{14} были опытными, прошедшими огонь и воду банковскими работниками и экономистами, и по мере того, как они давали оценку ситуации, становилось ясно, что их тоже беспокоит происходящее. Вечно угрюмый Джерри Корриган, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, высказался за повышение ставок. Президент Федерального резервного банка Сан-Франциско Боб Парри сообщил, что в его регионе наблюдается устойчивый экономический рост, преобладают оптимистические настроения и практически отсутствует безработица, т. е. налицо все основания опасаться всплеска инфляции. Сай Кин из Чикаго согласился с ним, добавив, что заводы Среднего Запада работают почти на полную мощность и что даже сельскохозяйственные прогнозы вселяют оптимизм. Том Мелзер, возглавлявший Федеральный резервный банк Сент-Луиса, сказал, что в его регионе даже обувные фабрики загружены на 100 %. Боб Форрестал из Атланты красочно описал, насколько его сотрудников удивили необычно высокие показатели занятости даже в наиболее отсталых районах Юга. В общем, как мне показалось, после этого заседания все разошлись в уверенности, что вскоре ФРС придется повысить ставки.
Следующая возможность вернуться к этому вопросу представилась через две недели, 4 сентября, на заседании Совета управляющих. Совет оперировал другим инструментом денежно-кредитной политики – учетной ставкой, по которой ФРС кредитует депозитные учреждения. Как правило, ее движение в точности повторяет динамику ставки по федеральным фондам. В течение нескольких дней перед заседанием я бродил по коридору, отлавливая управляющих в их кабинетах и пытаясь привести всех к единому мнению. На заседании мы довольно быстро перешли к голосованию, в ходе которого управляющие единогласно одобрили повышение ставки с 5,5 до 6 %.
Чтобы снизить инфляционное давление, мы стремились остудить перегретую экономику, увеличивая стоимость заимствования. Предсказать реакцию рынков на подобные действия практически невозможно, особенно когда инвесторы охвачены спекулятивной лихорадкой. В этой связи мне невольно приходила на память статья, в которой выразительно описывались переживания ученых-физиков во время испытания первой атомной бомбы на полигоне Аламогордо. Начнется ли цепная реакция? Пойдет ли процесс так, как ожидалось? Не выйдет ли цепная реакция из-под контроля и не загорится ли атмосфера Земли? После заседания мне нужно было лететь в Нью-Йорк, а оттуда в ближайшие выходные – в Швейцарию, где я впервые должен был принять участие в совещании руководителей центральных банков десяти ведущих промышленно развитых стран. В ФРС надеялись, что ключевые рынки (фондовый, фьючерсный, валютный и долговой) спокойно воспримут изменение ставки – разве что акции немного подешевеют, а доллар укрепится. Время от времени я звонил на работу, чтобы узнать, как ведут себя рынки.
В тот день небо над нами не загорелось. Акции слегка упали в цене, а банки повысили базовые кредитные ставки в соответствии с нашим изменением. Как мы и рассчитывали, финансовый мир понял, что ФРС начала принимать меры по сдерживанию инфляции. Самое серьезное последствие лучше всего отразил, пожалуй, заголовок New York Times: «Уолл-стрит обеспокоена повышением ставок». Я вздохнул с облегчением, получив сообщение от Пола Волкера. Уж он-то знал, каково мне сейчас приходится. «Мои поздравления, – писал он. – Теперь вы настоящий руководитель центрального банка».
И все же нельзя было думать, что все наши трудности позади. Симптомы неблагополучия в экономике продолжали усиливаться. Замедление роста и ослабление доллара вызвали нервозность на Уолл-стрит на фоне опасений индивидуальных и институциональных инвесторов потерять многомиллиардные вложения в спекулятивные сделки. В начале октября эти опасения стали почти паническими. В первую неделю месяца рынок акций откатился на 6 %, а на следующей неделе – еще на 12 %. Самый значительный спад произошел в пятницу, 16 октября, когда индекс Dow Jones потерял 108 пунктов. С конца сентября только на фондовом рынке «улетучилось» около $500 млрд бумажной прибыли, что уж говорить о валютном и прочих рынках! Падение было настолько стремительным, что журнал Time на той неделе посвятил фондовому рынку целых две страницы под заголовком «Октябрьское избиение на Уолл-стрит».
Я знал, что с исторической точки зрения эта «коррекция» была далеко не самой значительной. Рыночный спад 1970 года в пропорциональном отношении был вдвое сильнее, а Великая депрессия лишила рынок 80 % стоимости. Однако на фоне плачевных результатов недели все в тревоге ожидали, что принесет нам открытие рынков в ближайший понедельник.
В понедельник я собирался лететь дневным рейсом в Даллас, где на вторник было запланировано мое выступление перед съездом Ассоциации американских банкиров – первое публичное выступление в качестве председателя ФРС. Утром на совещании Совета управляющих было решено, что мое присутствие в Далласе необходимо для сдерживания панических настроений. В то утро рынки открылись падением, и к моменту моего отъезда оно было ужасным – более 200 пунктов. В самолете не было телефона, и по прилете я первым делом спросил у одного из встречавших меня сотрудников Федерального резервного банка Далласа: «Что с фондовым рынком?»
«Упал на пять ноль восемь», – произнес он.
Обычно, когда говорят «пять ноль восемь», имеют в виду 5,08. Значит, рынок снизился всего на 5 пунктов. «Отлично! – воскликнул я. – Дела определенно идут на лад!» Однако мой собеседник почему-то не проявил особой радости. Как выяснилось, на самом деле рынок рухнул на 508 пунктов – на 22,5 %. Это было крупнейшее в истории внутридневное падение, затмившее даже «черную пятницу» 1929 года, с которой началась Великая депрессия.
Я сразу же поехал в гостиницу, где просидел на телефоне до позднего вечера. Вице-председатель Совета управляющих Мэнли Джонсон организовал в моем вашингтонском офисе кризисный штаб, и мы провели несколько телефонных конференций, чтобы согласовать план действий. Джерри Корриган сообщил мне о результатах своих переговоров с руководителями компаний с Уолл-стрит и представителями Нью-Йоркской фондовой биржи. Сай Кин доложил о встречах с руководителями чикагских бирж и трейдинговых компаний. Боб Парри из Сан-Франциско прокомментировал позицию ссудо-сберегательных ассоциаций, которые в основном находились на Западном побережье.
Основная задача ФРС в период паники на фондовом рынке – не допустить паралич финансовой системы, т. е. неконтролируемую ситуацию, когда компании и банки прекращают взаимные платежи и экономика рушится. Представители старшего поколения среди тех, с кем я общался в тот вечер по телефону, прекрасно понимали всю остроту положения: даже если дальнейшего падения рынков не произойдет, последствия будут ощущаться еще не одну неделю. Мы начали обдумывать, каким образом поддержать ликвидность, если крупные кредитные организации столкнутся с дефицитом средств. Не все молодые сотрудники понимали, насколько серьезен разразившийся кризис. Когда мы обсуждали текст официального заявления ФРС, один из них сказал: «Может быть, мы слишком торопимся? Может, стоит подождать несколько дней и посмотреть, что будет дальше?»
Хотя должность председателя ФРС была для меня новой, я достаточно долго изучал историю финансов, чтобы понимать бессмысленность выжидания. Это был единственный раз за весь вечер, когда я не сдержался и позволил себе резкость. «Нечего тут смотреть, – оборвал я говорящего. – Все и так знают, что будет дальше». Поостыв, я пояснил: «Известно ли вам, что чувствует человек, в которого попала пуля? Небольшой толчок и все. Поначалу боль совсем не чувствуется. Поверьте, через сутки-двое мы будем корчиться от боли».
Когда наконец мы закончили обсуждать ситуацию, стало ясно, что следующий день принесет с собой немало судьбоносных решений. Джерри Корриган подчеркнуто торжественно произнес: «Ну, Алан, вам и карты в руки! Теперь все зависит от вас». Джерри был сложным человеком, и я так и не понял, хотел ли он подбодрить или поддеть нового председателя. Так или иначе, я спокойно ответил: «Благодарю вас, доктор Корриган».
Я не был склонен к панике, поскольку четко представлял те проблемы, с которыми нам предстоит столкнуться. И все же, повесив трубку около полуночи, я не знал, смогу ли сегодня заснуть. Мне предстояло суровое испытание. «Ладно, поглядим теперь, на что ты годишься», – сказал я себе и отправился в постель. Не без гордости замечу, что в ту ночь я проспал добрых пять часов.
На следующий день рано утром, когда мы оттачивали текст официального заявления ФРС, к линии подключился портье и сказал, что на проводе Белый дом. Звонил Говард Бейкер, глава аппарата президента Рейгана. Хорошо зная Говарда, я как ни в чем не бывало приветствовал его: «Доброе утро, сенатор. Чем могу быть полезен?» – «Спасите нас! – воскликнул он в притворном отчаянии. – Где вы находитесь?»
«В Далласе, – все так же спокойно ответил я. – Что-то стряслось?» Традиционно в случае кризиса на Уолл-стрит официальную реакцию президентской администрации озвучивает министр финансов. Но Джим Бейкер в настоящий момент находился в Европе, а Говард не хотел в одиночку расхлебывать кашу. Я согласился отменить свое выступление и вернуться в Вашингтон. Я все равно собирался это сделать – при обвале рынка на 508 пунктов мое возвращение явно сигнализировало о том, что ФРС относится к ситуации всерьез. Бейкер выслал за мной военный самолет.
В то утро на рынках творилась сущая свистопляска. Пока я находился в воздухе, Мэнли Джонсон регулярно звонил мне из нашего импровизированного оперативного штаба и докладывал последние новости. Приземлившись на базе ВВС Эндрюс, я сел в машину, и Мэнли сообщил, что через час Нью-Йоркская фондовая биржа собирается закрываться – торги по всем бумагам практически прекратились из-за отсутствия покупателей. «Ну, теперь только держись, – сказал я. – Если они закроются, это будет настоящей катастрофой». Закрытие рынка во время биржевого краха только усиливает панику инвесторов. Какими бы ни были потери, пока биржа работает, у инвесторов остается надежда на выход из сделок. Но стоит лишить их этой возможности, и паника вам гарантирована. Возобновить торги после прекращения очень тяжело – никто не знает, какие котировки справедливы, и никто не хочет первым называть цену. Процесс восстановления может занять не один день, и возникает опасность паралича финансовой системы с последующим всеобщим экономическим коллапсом. Мы практически не могли повлиять на решение руководства биржи, но это сделал за нас рынок. За 60 минут появилось достаточное число покупателей, чтобы Нью-Йоркская фондовая биржа решила повременить с закрытием.
Следующие 36 часов были предельно напряженными. Впоследствии я шутил, что превратился тогда в многорукого Шиву, разговаривающего одновременно по нескольким телефонам с фондовой биржей, с чикагскими срочными биржами и с президентами федеральных резервных банков. Тяжелее всего было общаться с финансистами и банкирами, которых я знал не первый год, с руководителями крупнейших компаний, в чьих голосах слышался неподдельный страх. Эти люди на протяжении долгих лет поднимались по карьерной лестнице, добиваясь материального благополучия и социального статуса, а теперь в один миг оказались на краю бездны. Человек, охваченный ужасом, редко способен рассуждать здраво. «Успокойтесь, успокойтесь, – неустанно повторял я. – Ситуация под контролем». Я призывал их не замыкаться на текущих неприятностях, а смотреть дальше, на перспективы бизнеса.
