Александр Берзан
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей
– А, медведик – молодец! – прикидываю я, – Метров на сто пятьдесят нас не подпустил!
– Ага! – улыбается Игорь, – И нигде не бежал! Посмотри! На всём протяжении от лёжки – шагом шёл.
– Ну! – соглашаюсь я, – Значит, нас подхватил ещё издалека. Снялся с запасом…
Мы разворачиваемся и делаем пяток шагов к медвежьей лёжке… Она сделана на вертикальном гребешке. Снег, здесь, уже сошёл. Солнце жарко пригревает уже подсохшую почву и слой прошлогодней листвы.
– Самый солнцепёк! – оценивает Игорь.
– Но, подстилку, он – всё-равно, сделал! – замечаю я.
Видимо, с земли тянет холодом, одних лучей солнца медведю показалось мало. В облюбованную под лёжку ямочку на бугре, он сгреб охапку прошлогодней соломы вейника, растущего поблизости. И устроился на этом матрасике.
– Хм! – хмыкает Игорь, глядя с лёжки в обратную сторону, на наш след, – Конечно, заметит! С неё, на белом, снежном склоне, мы – как на ладони!
– Значит, молодец! – отзываюсь я, замеряя размеры лёжки своей рулеткой, – Осторожный! И лёжку хорошую сделал – с подстилкой! Молодец, одним словом…
Теперь – наше внимание переключается на помёты. Рядом с лёжкой лежит медвежий помёт. Только, это – не кучка, это – колбаска. Только, эта колбаска – прямая, крепкая и очень уж толстая, семь – восемь сантиметров в диаметре. Мы с братом недоумённо стоим над ней…
– Как палка! Ничего себе, калибр! – наконец, открывает рот Игорь, – Для такого небольшого.
– Игорь! Это пробка! – догадываюсь я.
– Хм! – с сомнением, хмыкает брат, – Никогда не видел.
– Точно говорю, пробка!.. Хотя, я тоже её никогда не видел.
Я рад нашей находке – несказанно!
Дело в том, что осенью, несколько недель перед залеганием в берлогу, медведь практически ничего не ест. Не потому, что сознательно очищает желудок перед зимней спячкой, а потому – что есть нечего. Долгие зимние месяцы он дремлет в берлоге и не испражняется. Остатки переваренной в желудке и в кишечнике пищи, накапливаются на выходе, в прямой кишке. За долгие месяцы зимы, из этой каловой массы в организм медведя всасывается вся влага и к весне, эта масса превращается в плотный, каловый камень. Весной, в течение первых же суток после выхода из берлоги, медведь освобождается от этой пробки…
Пока, ещё – мне не доводилось сталкиваться с подобным. И вот – такая удача!
– Как же её забрать с собой?! – озадачиваюсь я.
Я беру крепкий сук и переламываю плотную “палку” пробки примерно пополам. Оба отрезка пробки вкладываю в полиэтиленовый пакетик – эта штука требует более тщательного анализа, чем простой помёт.
– Такая ценность! Я её на кордоне разберу! – говорю я брату, – Без всякой спешки… Я ни разу не видел, чтобы в медвежьих статьях кто-нибудь делал подробный анализ содержимого медвежьей пробки!
Всё! Медвежья лёжка измерена, схемка её расположения зарисована. Мы стоим и думаем, что делать дальше.
– Давай, ещё немного пройдём за нашим медведиком? – предлагаю я.
– Давай! – соглашается Игорь, – Хотя бы, до следующего гребешка!
И мы трогаемся вперёд по медвежьему следу, поперёк склона. Наст размягчился под солнечными лучами и уже не держит нас. Игорь борется со снежной массой шагах в пяти впереди меня…
Проваливаясь на всю длину болотников через каждый шаг, мы с трудом выгребаем по чахлому, молодому березняку на следующий, вертикальный гребень. Это – метров триста тяжёлой борьбы со снегом…
Этот гребешок уже покрылся узкими проталинами, протянувшимися вертикально по склону. Чуть только лицо Игоря оказывается на уровне гребня, он тычет пальцем перед собой: “О! Лёжка!”.
– Ох, ты! – радуюсь я, добравшись до него.
– Смотри, как вывел! – хмыкает Игорь, – По такому длинному склону – и прямо на неё!
След нашего подростка проходит через эту медвежью лёжку и не задерживаясь, уходит дальше.
– Хм! Он, просто, о ней знал! – прикидываю я, – Значит, эта лёжка – его!
– Ну! – кивает брат, – Получается, что так.
Эта медвежья лёжка расположена на гребешке, точно так, как только что описанная нами, сегодняшняя. Но здесь, мы ничего не можем понять – столько медвежьих следов на снегу понамешано. Осторожно переступая ногами, чтобы не затоптать следы, мы начинаем распутывать этот клубок…
Оказывается, вчера, как и сегодня, наш подросток выбрал для своей лёжки гребешок на открытом склоне Саратовского борта. На бугорке, он сделал себе лёжку. Отличный обзор вправо, влево и вниз обеспечивал ему спокойный отдых…
Однако, счастье омрачил матёрый медведь! Не ведая о подростке, крупный медведь перевалил через гребень Борта с запада, со стороны сопок хребта Докучаева. Он спокойно спускался вниз по склону. И вышел на лёжку подростка, прямо сверху!
– Саш! Смотри, как близко этот слоняра подошёл к нашему медведю сверху! – тычет пальцем в когтистые, снежные следы, Игорь, – Наш – с лёжки подорвал, как ошпаренный!
– Даааа… – тяну я, внимательно глядя себе под ноги, на медвежьи следы.
О том, что матёрый медведь подошёл к нашему подростку, практически вплотную – красноречиво говорят шальные прыжки, сорвавшегося с неё вбок по склону, подростка. Я вытаскиваю из кармана рулетку и приседаю у чёткого отпечатка когтистой передней лапы…
– Шестнадцать сантиметров!
– Крупный!
– Ну… Смотри! Матёрый шёл вчера, по уже подтаявшему снегу – значит, ближе к вечеру.
– Значит, эта лёжка нашего подростка – его вчерашняя днёвка.
– Выходит, что так! – соглашаюсь я.
Заинтересованный вспугнутым им молодым медведем, матёрый медведь подвернул к его лёжке. Спокойно шагнув со своего курса вправо, он вышел на лёжку подростка.
– Саш! Он шагнул всего три шага! – изумляется Игорь.
– Ну, – киваю я, – Получается, что он оказался от спящего на своей лёжке нашего подростка – в трёх шагах.
– Всего в трёх шагах! Может, хотел задавить?
– Нет! – возражаю я, – По следам получается, что первым подорвался, с лёжки – подросток! А, матёрый – шёл спокойно, до последнего следа! Смотри – вот! Он, просто завернул на его лёжку. Из интереса…
Следы на снегу показывают нам, как матёрый медведь спокойно обнюхал следы молодого медведя и потоптавшись на его лёжке, продолжил свой путь дальше, вниз по склону. Тропить дальше, горячий след уходящего от нас подростка, для нас – смысла нет, и мы сворачиваем на след матёрого зверя…
Этот медведь валит, всё вниз и вниз. Мы тоже шагаем вниз, рядом с его когтистыми, снежными следами, всё прямо вниз по склону…
На крутом, снежном склоне среди редкого березняка, медвежьи следы подводят нас к странному жёлобу в снегу. Сантиметров двадцать глубиной, он проложен прямо вниз по склону, на добрые тридцать метров! Мы стоим и смотрим на жёлоб.
– Саш! Это что такое? – недоумённо спрашивает Игорь.
– Чёрт его знает! – я недоумённо вздёргиваю вверх плечи.
Я приседаю на корточки и с интересом, трогаю пальцами плотную, снежную стенку жёлоба. Я медленно шагаю вдоль него вниз, осматривая всё вокруг…
Вот и конец жёлоба. Он заканчивается… нормальными, медвежьими следами! И тут, меня осеняет мысль: “Он, тут, ехал!”.
– Он, тут, что – катался?! – недоумеваю я, вслух.
Снежные отпечатки когтистых, медвежьих лап круто поворачивают вверх по склону. Мы шагаем рядом с ними, тоже вверх по склону, читая дальше “белую книгу”…
Поднявшись по склону, медведь, длинными прыжками, бросается вниз! Мы широко шагаем вниз, по снежным следам медвежьих прыжков. Мои четыре шага – один медвежий прыжок…
Снег показывает нам, как, набрав скорость, в прыжке, медведь поджимает свою задницу вперёд и скользит на ней по снегу, чертя новый жёлоб…
– Вот, это, дааа! – недоумённо тянет Игорь, – Он, здесь, на заднице ехал!
– В том-то и дело! – удивлённо соглашаюсь я, – Если б на пузе – на днище жёлоба были бы борозды от локтей и коленок!
В конце жёлоба, внизу, медведь снова разворачивается и лезет вверх по склону…
Вот, это, новость! Я стою и недоумённо смотрю на следы длинных медвежьих прыжков вниз по снежному склону, на прочерченные сверху-вниз, среди заснеженного березняка, длинные и глубокие жёлобы.
– Такой большой медведь, словно мальчишка с рогаткой, катался с горки?! – недоумеваю я, – Ему что – делать нечего было?!
– Может, он детство вспомнил? – улыбается мне брат, – Или мы чего-то не понимаем, в их жизни.
– Да, – соглашаюсь я, – Скорее, не понимаем.
– Помнишь? – вдруг рухает Игорь, – В посёлке! Мы стояли и смотрели на медведя, через речку! На Повороте! Он тоже катался по снегу!
– Точно! – ахаю я, – Это в мае было! Сверху-вниз на заднице съедет. Поднимется – и лезет вверх по склону.
– И опять едет!..
– Хм! Так мы, эти медвежьи катания, видели своими глазами! В детстве! Я восьмой класс заканчивал, а ты – пятый.
Мы стоим и улыбаясь, смотрим на медвежьи борозды в снегу: “Вот это, дааа!”.
– Ну… Привет из детства…
Вволю накатавшись по снегу, медведь продолжает свой путь дальше, вниз. Шагаем вниз по снежному склону и мы…
У подножия Борта снег – более глубокий. И рыхлый! Он плохо держит медвежью тушу.
– Саш! – оборачивается ко мне, на пару шагов идущий впереди, Игорь, – У нашего слона пузо в земле!
– Что?! – удивлённый, я спешу к нему, – Какая земля?!
Игорь стоит около снежного перемёта, горбящегося между молоденькими ёлочками. Здесь, наш медведь “ухнул” в снег на всю длину своих ног и проминая сугроб животом, как трактор протаранил снежную толщу. И вся эта, снежная борозда покрыта сухой крошкой желтоватой глины!
– Ого! Точно, земля! – озадачиваюсь я, перебирая крошки глины пальцами…
И тут же озираюсь вокруг: “Где он землю, здесь, нашёл?!”. Здесь, под склоном, кругом – только ёлочки, в рост человека, придавленные метровым, рассыпчатым снегом! Зима! Проталин нет и в помине…
– Когда кормится, медведь, конечно, ковыряется в земле, – рассуждаю я, – Но, делает это, он – аккуратно! Я – сам наблюдал! Так перемазаться в земле при кормёжке – он, ну никак, не может! Да и земля эта – совсем не болотная грязь…
– Я такую земляную крошку знаю! – вдруг, рухаю я, – В берлогах!.. Игорь! Он только что из берлоги! Вот что это!!!
– Точно! – согласно кивает Игорь, – Берлога!.. Только – не “только что”, а вчера.
Заметив моё недоумение, он спрашивает: “След – вчерашний?”.
– Точно! – киваю я, – У меня – уже всё перемешалось! Тороплюсь, словно иду по горячему следу…
Но след – такой свежий, хорошо сохранившийся!
– Вот бы протропить его в пяту, до берлоги! – загораюсь я, – Свежая берлога! О таком и мечтать не приходится!
Мы, оба, разворачиваемся к нависающему над нами во всей своей бесконечности, крутому снежному склону Саратовского борта. След нашего медведя, чётко прослеживается от наших ног, всё выше и выше… по прямой линии, до самого гребня Борта. По мере того, как запрокидываются к небу наши лица, в наших глазах исчезают искорки энтузиазма.
– Ничего себе, штурм! – Игорь с опаской бросает на меня, короткий взгляд, – Да, мы там сдохнем! Ну, его к чёрту, а?
– Дааа… Берлогу найти бы! – мечтаю я, не сводя взгляда с гребня Борта, в поднебесье.
И тут же, решительно выдыхаю воздух: “Но, я не сумасшедший!”.
Здравый рассудок сегодня побеждает, и мы шагаем по следу медведя дальше, вдоль подножия Борта. Здесь – массивы хвойного леса. Чёрное море елей и пихт уходит вперёд, до горизонта…
Мы шагаем по следу. Большие, когтистые следы на снегу, перед глазами… На острие одного из языков хвойников, наш медведь прямиком подходит к группе ободранных ранее, медведями, деревьев. Деревья с медвежьими метками! На Кунашире они – не редкость. Сейчас, перед нами – это пять пихт, диаметрами от шестнадцати до двадцати трёх сантиметров. Из года в год, медведи оставляют на стволах этих пихт свой запах, задиры и прочие метки. Проходящий по этому участку леса медведь никогда не пройдёт мимо, чтобы не подойти и не прочитать “визитные карточки” местных медведей…
У ствола пихты, в снегу остались два, промятых до земли, углубления от лап.
– Смотри! – приседает Игорь на корточки, у снежных отпечатков от медвежьих лап, – Он стоял на задних лапах! Спиной к стволу!
– Ага! – соглашаюсь я с ним, – О ствол спиной чесался. Это – он свой запах оставил.
Я прикладываюсь носом к стволу дерева и вдумчиво, медленно тяну воздух. В мой нос проникает терпкий, горьковатый, медвежий дух…
– Так пахнет медведь давностью одни сутки! – стараюсь запомнить я, запах.
Так я делаю всегда. Нужно напоминать себе запахи медведя, в зависимости от давности их нанесения. В нашей лесной жизни, очень важно знать давность медвежьего запаха.
Следы на снегу ведут нас дальше… Подойдя к соседнему стволу и снова поднявшись на дыбы, медведь сделал задир. Мы стоим у этого ствола и внимательно рассматриваем белую, сочащуюся смолой свежую древесину, на месте сорванного лоскута коры. Я вынимаю из кармана рулетку. Игорь записывает в мой дневничок…
– Так! – диктую я ему, – Пихта. Диаметр ствола восемнадцать сантиметров. Высота задира двести пятьдесят сантиметров, высота закуса – сто восемьдесят два…
– Хм! – прикидываю я – На этой высоте находится морда нашего медведя, когда он стоит на задних лапах!
– Ага! – кивает Игорь, – Эту метку медведь делает клыками… Саш, смотри – и этот ствол тоже зачёсан!
– Ага. Вижу, – киваю я, – Смотри, волоса сколько, осталось… в трещинах коры и пеньках от сучков!
– Весна, – вздёргивает плечом Игорь, – Линяет.
– Ага! – улыбаюсь я, – Или сильно чешется!
– Да, – улыбается Игорь, – Линять ещё рано.
Всё! Солнце окончательно растопило наст. Дальше – нам становится уже не до тропления. Мы бросаем медвежий след и через каждые два шага проваливаясь в толщу мокрого снега по пояс, напрямую режем массивы Саратовского ельника, в направлении кордона…
Где-то в середине хвойника, мы вываливаемся в уходящую далеко вперёд, траншею какого-то ручейка!
– Фууу! – длинно выдыхаю я воздух, переводя дух.
– Дааа! – кивком соглашается со мной Игорь, вытирая рукавом разгорячённое лицо, – Тяжело!
Дальше – мы шлёпаем болотниками по этой снежной траншее, прямо по воде, вниз по ручью. Нам всё-равно – здесь все ручьи выводят на Саратовскую…
Вот и Саратовская! Однако, здесь нас поджидает новый сюрприз! От речки до кордона, через всю её трёхсотметровую пойму, нам тоже приходится “бить” снежную целину! Мы крадёмся через снежную равнину поймы. Мы шагаем след в след. Игорь идёт первым. Его вес наст ещё выдерживает – он легче меня на добрый десяток килограммов. Я же, даже шагая по его следам, через шаг по пояс обрушиваюсь в толщу мокрого снега!!! В конце-концов, я не выдерживаю и как дикий кабан, в озлоблении тараню эту снежную массу, изначально пробивая её болотниками до земли, уже даже не стараясь удержаться на предательской корке наста…
Весной, дни – долгие. Немного отдохнув и выпив кружку холодного, оставшегося с утра чая, я устраиваюсь у прогретой солнцем, высокой завалинки Саратовского кордона. Игорь сидит рядом, оперевшись спиной на чёрную, покрытую рубероидом, завалинку. Я натягиваю на руки тонкие, резиновые перчатки. Сначала, я орудую рулеткой.
– Так… Диаметр колбаски семь сантиметров! Общая длина… сорок сантиметров!
– Круто! – кивает на это Игорь, – У него была забита вся колба прямой кишки!
– Ну! – соглашаюсь я.
Теперь, я беру в руки две острые палочки…
– Передняя часть пробки, около десяти сантиметров – самая толстая и самая плотная! Ого! Она с трудом поддаётся моим палкам! – комментирую я, свои действия – Полностью состоит из кусочков скорлупы орешков кедрового стланика.
– Где, сейчас, он нашёл орешки? – удивляется брат, – На вулкане? Вулкан полностью под снегом. Здесь? На вершинах хребта Докучаева? Тут – тоже зима.
– Ну! – кивком соглашаюсь я, – Сейчас – заросли кедрового стланика закрыты снегом! Везде! Сейчас, медведь не мог кормиться орешками! А, значит – он это делал осенью. Это – спрессованные за зиму, остатки его осеннего корма! Так что – гарантированно! Это – пробка! И ни что иное…
Я снова склоняюсь над “объектом”…
– Остальная часть пробки, на восемьдесят процентов, состоит из пятисантиметровых отрезков жёстких стеблей хвоща, дополняемых всё той же скорлупой орешков кедрового стланика. По-просту – это жгут из кусков стеблей хвоща! Толщиной семь сантиметров.
– Что за хвощ? – интересуется Игорь.
– А? – я поднимаю голову, – Хвощ зимующий.
– Ааа! – улыбается Игорь, – Кучеренко пишет, что для дикого кабана, в Приморье, хвощ зимующий является основным и самым калорийным кормом в зимний период! А медведь и кабан – очень близки по питанию. И тот и другой – всеядные!
– Ага! – прикидываю я, – Значит и хвощ, в пробке – тоже, не случайный элемент! Медведь его осенью, по снегу, ел!.. Он же – вечнозелёный. Перед зимой заморозки всю растительность кончили. Кроме этого хвоща, да лизихитона – есть нечего было.
Пока я ковыряю медвежью пробку, Игорь осмысливает вслух, увиденное нами сегодня: “Саш! Послушай… Сегодняшний “слон” обновил метки на деревьях. В трёх местах! Он обозначил своё появление в районе проталин!”.
– Угу! – соглашаюсь я с братом, но голова моя, по-прежнему, занята анализом пробки, – Заметь, ещё, вот что! В пробке, скорлупа – только орешков! Никаких кроющих чешуй и сердцевинок шишек – здесь нет! Значит, точно – медведи шелушат шишки! Я в прошлом году, на вулкане, до этого додумался.
– Шелушат шишки?! – удивляется брат, – Я думал, медведь – такая огромная скотина, что как комбайн, просто жрёт шишки! Массой! Загружает в пасть, как в прорву!
– Хм! Посмотри сам! – предлагаю я, и брат склоняется над моим поддоном…
– Точно… Нет никаких чешуй и сердцевинок… Значит – шелушит!.. Вот, новость!
– Ну! Я, раньше, тоже думал, что жрёт! – киваю я, – Пока помёты не стал ковырять.
– А, ведь, действительно! – думает Игорь, прищурив глаза, – Чешуи кедровых шишек непременно были бы в помёте! В зрелой шишке они – как камень, одревесневшие! Он бы их не переварил!
– Ну! Не переварил бы! – соглашаюсь я…
Мы решаем, завтра – снова выйти к подножиям Саратовского борта, но только слева, со стороны ручья Перевальный…
Саратовский кордон. Утро встречает нас сильнейшим туманом! В этом белом молоке – ничего не видно и за пятьдесят шагов! Но, мы – здесь живём. Нам, какие-либо ориентиры на местности и не нужны. Более серьёзной проблемой, чем туман, нам представляется оттепель. Вокруг тепло и сыро, а это значит, что нет наста…
Наста нет, но есть тяжёлый, плотный снег! Коротенькими шажками, Игорь семенит по этому плотному снегу, выбирая открытые пространства ивняков поймы – здесь снег плотнее, чем под кронами пихт. Вокруг абсолютно безветренно. Вязкая, влажная тишина, ватой залепляет уши. Точно по следам брата, я семеню сзади. Так, мы проходим по пойме Перевального…
Вот! Медвежьи следы! Слева-направо, перед нами, через пойму ручья, со стороны соседнего ручья Вилка, перешли медведица с медвежонком! Я вынимаю из кармана свою рулетку…
– Медведица – тринадцать! У медвежонка… десять.
– Угу, – принимает к сведению, Игорь, – Медвежонок прошлого года – годовик.
Медведи сошли со снега на проталинку поймы и сразу начали кормиться. Я шагаю по следам и считаю поеди…
– Всего три ростка белокопытника скусили! – делюсь я, – Причём, едят только плотные ткани листового черешка! А рыхлую листовую пластинку не трогают, бросают.
– Понятно! – кивает Игорь, – У лизихитона тоже так… Почему так мало? Всего три ростка!
– Не знаю. Сразу дальше пошли.
Мы шагаем по медвежьим следам, дальше…
В ближайшем к пойме колке спелого пихтарника, на след медвежьей семьи выходит след крупного медведя! Мы настораживаемся. Однако, обнюхав следы медведицы и медвежонка, матёрый медведь спокойно продолжает свой путь. Его курс – в противоположную сторону, к Вилке.
– Смотри-ка! – раздумываю я, – Обнюхал следы, познакомился… и дальше пошёл.
– Ну! Принял к сведению! – отзывается Игорь.
Крутнувшись у подножия Борта, медведица круто повернула на восток и по прямой, никуда не отклоняясь, повела медвежонка через равнину Саратовских ельников…
Под пологом Саратовского ельника – наста нет, вообще! Под кронами, капающая с ветвей елей, капель намёрзла на поверхности снега плоскими блюдцами льда.
– Тарелки льда, на поверхности снега! – удивляюсь я.
– Ледяные тарелки! – усмехается Игорь, – Никогда такого не видел!
Наши медведи, без проблем, шагают под ельником по снегу, не проваливаясь. Игорь проваливается по колено, через каждый четвёртый – пятый шаг. Ступая по его следам, я “ухаю” на всю длину своих болотников, на каждый второй шаг! Моё продвижение по лесу напоминает бесконечную борьбу оленя, в полынье…
Вот, впереди, среди частокола стволов ельника, выделяется, затёртый медвежьими боками, ствол сигнального дерева! Следы наших медведей проходят вплотную к этому стволу, мимо…
– Хм! – я недоумённо останавливаюсь у ствола со старыми медвежьими метками, – Как шли – так и прошли! Почему медведица внимания не обратила на сигнальное дерево?!
– Ну! – соглашается брат, на цыпочках шагая дальше, – Странно… Значит, мы чего-то не знаем.
– Уф! Блин! – я, в очередной раз, по пояс всаживаюсь в смесь ледяных блюдцев и набрякшего водой, плотного снега…
Вот, впереди – опять ствол дерева с медвежьими метками! И снова, наши медведи равнодушно проходят мимо.
– Никакой реакции! – поражаюсь я, – Что это значит?!
– Саш! – оборачивается ко мне, Игорь, – Может, медвежья семья, имея свободу передвижения по участкам других медведей и не должна реагировать на метки других медведей? Что, если им глубоко наплевать на медвежью иерархию?!
– Ну… не знаю! – пожимаю я плечом, – Чисто логически – пусть, им не интересны другие медведи! Но, о себе, медведицы должны наносить информацию?!
– Ну… если логически – то должны! – соглашается Игорь.
Пройдя на восток через всю равнину Саратовских ельников, медвежья семья пересекает широкую речную пойму Саратовской и выводит нас на её левый край!
– Мы – всего около сотни метров выше поляны Саратовского кордона! – тяжело дыша, я прислоняюсь к стволу толстой берёзы, – Блин! Кто б мог подумать, что, чёрт знает откуда, она приведёт нас обратно, на кордон! Она привела нас домой!!! Ни помётов! Ни покопок! Ни поедей! Ни лёжек!.. Просто приятная прогулка по лесу!!!
Игорь устало опускается рядом: “За всё время, ни разу не легли! Всё идут и идут… И строго по прямой!”.
– Ну! – соглашаюсь я, – Интересно, куда они тянут?
Словно услышав моё недовольство, на ближайшей проталине, медвежья семейка решает подкрепиться. С ручкой и дневником, я брожу по следу медведицы и считаю её покопки и поеди. То же самое делает Игорь, раскручивая кормовые наброды медвежонка…
Сойдясь вместе, мы подсчитываем цифры…
– Получается – двадцать пять покопок лизихитона, три покопки симплокарпуса, двадцать три скуса белокопытника, шесть поедей бодяка, – подвожу я итог, – Такое количество поедей – конечно, не обжорство, тем более, на двоих. Но и просто перекусом – это, уже не назовёшь.
– Поели! – радуется Игорь, – Теперь – должны на днёвку упасть!
Однако, медведица, вместо того, чтобы свернуть влево, в массивы хвойников, подворачивает вправо и выводит нас… прямо на бугор лесной поляны Саратовского кордона!
Саратовский кордон! Перед моими глазами – родная лесная поляна, родной, островерхий домик кордона…
Словно две ищейки, упёршись глазами в снежные медвежьи следы у себя под ногами, мы с Игорем, друг за другом, семеним перед фасадом кордона, пересекая его поляну. На высоком крыльце Саратовского кордона, в рядок, сидят его нынешние обитатели. Курят… Лесник кордона Сергей Олевохин, с ведром в руке, шагает на бугор, к сараю с чёрной кучей угля. Он оказывается к нам – ближе всех.
– О! Саня! Это вы, что ли?! – удивлённо останавливается он на полпути, – Что, это, вы тут делаете?
– А, Серёга! – на ходу, я на миг поднимаю на него глаза, – Конечно, мы!.. Мы, тут – работаем! А вы что, тут, делаете?
– Мы? – озадачивается Олевохин и оглядывается на крыльцо, – Мы – тоже работаем!
Сергей, усмехаясь своей всегдашней блуждающей улыбкой, смотрит на нас. Наверняка, в его голове сейчас вертится что-то, типа: “Этих научников – не понять! Бегают по лесу туда – сюда!”. Не отвлекаясь ни секунды на разговоры, мы с братом, друг за другом, ныряем под густые лапы спелого ельника, по медвежьему следу…
Медведица срезает “околокордонный” массив по прямой линии!
– Если она и дальше так пойдёт! – прикидываю я, на ходу, – То – через триста метров, вообще выведет нас на голые террасы побережья!
– Ну… может, ляжет где, поблизости? – отзывается, шагающий первым, Игорь.
Но… лес кончается. Перед нами раскрывается ширь океанского побережья. Мы стоим в полном недоумении.
– Вот, это, дааа! Просторы…
– И что, всё это, значит?!
– Бред! Вот что.
Следы наших медведей напрямую ведут через пустоту безбрежных бамбуковых террас, к океану. Мы шагаем по следам…
Море!.. Развернувшись вдоль побережья влево, медведи, словно заведённые, всё идут и идут по террасам, в сторону Тятиной. Мы всё шагаем и шагаем, следом. Километр, два километра…
Пронизывающий ветер тянет сырость нам навстречу. Замёрзшие и уставшие, мы упорно шагаем по следу… Мне всё кажется, что вот ещё, метров сто – и эта проклятая семейка, наконец, свернёт к лесу, на днёвку…
Но, не тут-то было! Медведи идут всё вперёд и вперёд! На морских террасах уже давно сошёл снег, и медвежьи следы едва угадываются среди старой соломы колосняка и низких зарослей морского шиповника. Нам часто приходится кружить, подрезая след на кое-где ещё сохранившихся перешейках снега, между проталинами…
И вот, наконец, мы вообще теряем его. Сунувшись во все стороны, мы остаёмся стоять среди сплошного ковра низкого бамбука. Ни с чем. Снега! Больше! Нет!
– Всё!
– Хорош!
Я делаю пару шагов вперёд и тяжело опускаюсь на длинную, полугнилую валёжину, лежащую в низком бамбуке морской террасы.
– Фуууу… – я длинно выпускаю воздух.
Болят ноги, целый день крошащие ледовую корку. Сквозь чёрное, резиновое голенище болотника, я трогаю колено и морщусь от боли: “Тоже мне, марафонцы, мать вашу! Рвут целый день куда-то, выпучив глаза!.. Чтоб вы сдохли!.. Все ноги о лёд побил! Сволочи…”.
Рядом, сидя на валёжине, дымит папиросой, хмурый Игорь. Говорят, что для курящего человека – нет больше счастья, чем, после тяжёлой работы, затянуться беломориной…
Саратовский кордон. С утра, к нам присоединяется Андрей Анисимов. Уже втроём, мы перебираемся на Тятино. Ну, а с кем ещё, Игорю быть в паре, как не со штатным териологом заповедника?! К обеду, мы уже работаем по долине Тятиной…
Не спеша, мы продвигаемся вверх от устья речки. Игорь с Андреем обследуют мелкие ручейки в Тятинской пойме – их интересует любая информация по европейской норке. Здесь, снега совсем мало!.. С речки, то и дело, поднимаются на крыло утки. Сегодня, в низовьях Тятиной, много больших крохалей.
А у меня – свои, медвежьи дела… Под хвойниками междуречий лежит сплошной снег! И медведи выходят кормиться на уже свободные от снега склоны надпойменных террас и темнеющую обширными проталинами, пойму речки. Тятинская пойма имеет не менее четырёх сотен метров в ширину! Искать поеди медведей на такой широкой пойме – трудновато. И я просчитываю, что рациональнее делать это – если двигаться по краю речной долины, подрезая следы медведей на выходе в пойму и собирать сведения о питании зверей, уже тропя конкретный след.
Я так и делаю! Не отдаляясь далеко от Игоря с Андреем, я подрезаю речную долину, по западной её бровке. Я шагаю по надпойменной террасе речки. Она, здесь – метра три в высоту.
А вот и медвежий след! Я вынимаю из кармана свою рулетку и приседаю над когтистыми отпечатками…
– Лапка тринадцать сантиметров! – бубню я, себе под нос, – Молодой. Пошёл в пойму. И совсем недавно.
Я сворачиваю по следу… Прикрываясь от голых ивняков речной поймы пятачками пихтарников, молодой медведь кормился на окраинах поймы. Я считаю его поеди и записываю себе в дневничок…
– Пять покопок лизихитона, три скуса бодяка, три скуса соссюреи…
Медведь подошёл и обнюхал ствол сигнального, медвежьего дерева! По его следам, я тоже подхожу к этому дереву.
– Что мы, тут, имеем?
Свежих меток, этого года, на пихте нет. Только прошлогодние. Я стою у дерева и недоумеваю: “Не понял! Почему медведь не пометил ствол? Ведь, подошёл же, обнюхал! Значит – интересовался! А, метить не стал… Почему?!”. Вопросы, вопросы…
– Ой! Адоооонис! – с улыбкой, тяну я.
На самом солнцепёке склона речной террасы, ярко-жёлтым огоньком сверкает цветок адониса. Первый, в этом году, цветок! Как приятна глазу солнечная краса его лепестков! Я подсаживаюсь поближе к цветку и несколько раз нажимаю кнопку своего фотоаппарата.
– Девятое апреля, – записываю я себе, в дневничок, – Первый цветок адониса амурского.
Это – информация в Летопись природы нашего заповедника. Том Летописи выпускается по завершении каждого года.
А, вот – и ещё один, весенний цветок! Среди хаоса вповалку лежащих по земле, коричневых трубок прошлогодних лопухов, стоит пятнадцатисантиметровая гирлянда небесно-голубых, губастых цветков! Это хохлатка сомнительная. И это – тоже, первый цветок в этом году! Я делаю запись в своём полевом дневничке, о хохлатке…
Все трое, с работой, мы подходим к прижиму. Здесь речка прижимается к восточному борту речной долины. Отсюда, по гребню этого высокого борта начинается наша смотровая тропа. Сегодня мы проходим прижим по низу, у самой воды, по нагромождениям скальника. Если стоять лицом вверх по течению – сюда речка приходит с запада и впереди нас раздаётся в ширь закоулок поймы. В этом закутке, под колком пихтарника, по берегам мшистого ручейка разбросаны останки каких-то клеток!
– Мужики! – показывает нам Анисимов, клетки, – Вот что, я вам показать хотел! Это – клетки от первой партии норок!
– Ух, ты! – мы с Игорем с интересом рассматриваем шестигранники сеточной ячеи, распахнутые дверцы клеток…
– Смотри, где выпустили! – прикидывает Игорь, – Километра полтора от устья Тятиной! Удачное место! Хвойный лес, глухой лесной ручей, речка рядом, с её завалами.
– Ну! – соглашаюсь я, – В ручье – мелочи много! Так что, норкам здесь – и корм и укрытие…
– Норок сюда привезли в восемьдесят третьем году, семь лет назад. Михаил Дмитриевич Перовский нам рассказывал, как они их выпускали, – говорит Анисимов.
– Воронов мне тоже рассказывал, – кивает Игорь, – Об этой, норочьей эпопее. Он тоже участвовал.
– Вот так… – стоим мы, перед клетками, – Это – уже история…
Мы возвращаемся к Тятиной… У Игоря и Андрея тонкая работа – метр за метром, они тщательно обследуют береговую линию речки… каждую корягу, каждую нишу. Их задача – выяснить ситуацию по норке здесь, на Тятиной, в местах выпуска. Поэтому, они продвигаются вперёд так медленно. Я успеваю семь раз прошнурковать окрестности по своим, медвежьим делам…
В речке стоит много кунджи! Просто, тёмная масса…
Очередной раз, я появляюсь на метровом берегу речной поймы, над согнутым над галечным берегом речки, братом: “Ну? Как дела?”. Стоящий болотниками по колено в воде, Игорь опирается своими руками на бревно завала и поднимает на меня усталые глаза: “Ну, как… Тридцать гоголей насчитал. Двадцать крякв! Один, даже, канюк пролетал! Норки, вот, только, нет. Чисто всё…”.
