Александр Берзан
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей
– А, как у Андрея?
– Да, также…
Уже давно перевалило за полдень.
– Пора и нам поворачивать к дому! – думаю я.
Игорь с Андреем тихо совещаются и выбираются из воды речки, на стол пойменной равнины.
– Всё! Домой! – говорит Игорь, – В глазах уже рябит.
– Завтра – продолжим обследование речки с этого места, – вторит ему Анисимов, – Завтра.
– Кропотливая работа! – думаю я, – Требует ежеминутного внимания! Попробуй вот так, постой, согнутым пополам, полдня!
Мы переходим речку по бурному, валунному перекату и выбираемся на окончание нашей, такой родной, смотровой тропы.
– Всё! Теперь – домой…
Мы неторопливо шагаем по тропе, поглядывая сверху в пойму. С гребня высокого борта речной долины хорошо просматривается всё пространство широченной поймы Тятиной. Сетка веток по-весеннему голого, пойменного ивняка ничуть не мешает нам.
Прямо на тропе, натыкаемся на медвежий помёт! Я останавливаюсь и вытаскиваю из рюкзачка стопку новых полиэтиленовых пакетиков. Я, их – специально для этого накупил в магазине.
– Саня! – оборачивается, уже прошагавший вперёд по тропе шагов тридцать, Анисимов, – Тут – ещё один!
Я забираю оба помёта с собой – мне уже мало знать, что помёт состоит из энного объёма лизихитона и энного объёма листьев осоки. Мне нужен более детальный анализ.
Смотровая тропа закончилась.
– Давайте, вывернем к дому через ольховники Банного ручья! – предлагаю я, – Посмотрим, что делается под лесом.
И мы закручиваем “малый круг” – по ольховникам Банного ручья…
Под ольховниками лежит ровный, метровый слой снега!
– Значит, – прикидываю я, – Основные запасы лизихитона для медведей – по-прежнему, недоступны.
А под хвойниками – вообще стоит нормальная зима!
– Здесь – столько снегу! – я удивлённо смотрю по сторонам, – Теперь мне понятно, почему медведи со всех окрестностей выходят кормиться в пойму Тятинки!
Пока Андрей с Игорем кочегарят печку и варят еду, я, устроившись на большущем бревне перед Тятинским домом, работаю с помётами. Ведёрко, широкий и мелкий противень, пинцет, препоровальная игла, резиновые перчатки и разнокалиберные плошки – вся моя полевая лаборатория. Я зачерпываю две трети оцинкованного ведра чистой воды из глубокой лужи, что разлилась в вездеходных колеях на углу нашего дома. И выворачиваю в него ком медвежьего помёта, из полиэтиленового пакетика.
Нужно быть ботаником, чтобы заранее просчитать, что все кусочки лизихитона всплывут на поверхность воды! Ведь, это растение – типичный гигрофит. Жизнь в воде связана с недостатком кислорода. Лизихитон приспособлен к такой жизни тем, что его ткани имеют огромные межклеточные полости, заполненные воздухом.
Я сдвигаю палкой толщу плавающих на поверхности воды, кусочков лизихитона и выкладываю их на один конец противня. Двумя палочками, я выуживаю клок зелёных листьев осоки и убираю его на другой конец противня. Теперь, осторожно покачивая ведро, словно старатель свой лоток, я, через край, сливаю воду…
На дне ведра желтеет россыпь косточек! Я вытряхиваю их на противень, отдельной кучкой. Здесь – зубы, позвонки, рёбра…
– Саня! – смеётся Анисимов, проходя мимо меня, с вёдрами воды в руках, – Ну, ты, прям, как золотодобытчик!
Я молча улыбаюсь ему в ответ…
Ну, вот и всё! Моя работа тоже сделана.
– Игорь! – зову я, разгибая затёкшую спину, – Иди, помоги?
Из двери тамбура выходит мой брат, на ходу откупоривая флакончик спирта и протягивает мне смоченный спиртом, тампончик ваты. Я тщательно протираю тампоном, сначала резину перчаток, а потом, стянув перчатки – и свои руки.
– Ну, как у тебя? – интересуется, немногословный Игорь, – Нашёл что-нибудь?
– Конечно! – восторгаюсь я.
Я тащу Игоря с Андреем к своему противню: “Вот! Смотрите! Это – рыбные косточки! И в первом помёте, и во втором! При анализе помёта на месте, без воды – они, просто остались бы незамеченными!”.
– Смотри, а кости – старые! – Андрей внимательно рассматривает позвонки кеты, – Жёлтые все!
– Конечно! – я восторженно бросаюсь в разъяснения, – Это – кости кеты, пролежавшие на речке с осени! Отсюда важный вывод – медведи, весной, подбирают по берегам речек осенние скелеты кеты.
– С голодухи?
– Я бы не сказал, что они у нас особо голодают! – отрицательно качаю я головой, – Травы, с первых же дней – хоть зажрись.
– Тогда, может, минеральное питание? – напирает на меня, дотошный Анисимов.
– Да, тоже, не очень-то привяжешь, – пожимаю я плечами, – Во всяком случае, то, что весной медведи подбирают оставшиеся с осени кости кеты – теперь, уже доказанный факт! Теперь я могу написать в статье, что и у нас, на Кунашире, прослеживаются следы питания медведей, характерного для северных регионов страны! В научных статьях сообщают, что на Колыме, ранней весной, медведи бродят по берегам реки и подбирают осенние кости кеты! Там, это – норма…
Тятинский дом. Утро. Я проснулся первым. Я стою на углу дома, гляжу на конус Тяти, прицениваюсь к “природе и погоде”. На мой скрип входной двери, с нар поднимает голову Игорь: “Ну, что там?”.
– Безоблачное небо! – отвечаю я, – Сегодня будет солнечный день!
И мы торопимся разжечь нашу печку…
В девять часов – утренний сеанс связи. Через десять минут, мы, своей тройкой, уже вываливаемся из дома. Не задерживаясь, мы проходим по смотровой тропе, к месту вчерашнего окончания работ. Игорь с Андреем опять распределяются по речке, каждый – по своему берегу. У них – снова, поиски следов норки.
Я же, не отрываясь от них далеко, рыскаю по снежной равнине поймы. И по ближайшим окрестностям. За ночь мокрый снег схватился крепкой коркой наста и мне, очень даже приятно, ходить туда, куда вздумается…
Следов медведей пока не видно. Зато, вот! Здесь, вчера мышковала лисица!
– Звик! Звик! Звик! Звик!
Повизгивая каблуками болотников по насту, я подхожу к заиндевевшей за ночь, лунке. Рядом с нею валяется желудок и кишки мышки.
– Хм! Охота была удачной! – констатирую я и мечтаю, – Вот бы, найти лисий экскремент!
У Игоря, ведь, специализация – питание пушных зверей. Он всю зиму анализирует в Вороновской лаборатории, в Южно-Сахалинске, лисьи экскременты. И собольи тоже. У них база – со всей Сахалинской области! Для него ценен каждый лисий экскремент с Кунашира…
Просто так, из любопытства, я заглядываю в лунку. Узкая, сантиметров восемь и глубокая, сантиметров шестьдесят, лунка. На её дне, преспокойно лежит, лисий экскремент!
– О! – радостно хмыкаю я, – Ценная вещь!
Но, радость моя – преждевременна!
– Блин! Вот, сволочь! Изголилась, куда! – через минуту зло матерюсь я, не зная, что и делать, – Попробуй – достань!
– Надо, палками попробовать! – ещё через минуту, приходит мне в голову, мысль, – Ничем другим, туда не влезть!
Я шагаю к ближнему кусту ивы и срезаю два длинных прута… Возвращаюсь к лунке. Присев над ней на корточки, я стараюсь, в этом ледяном кувшине, зажать между концами двух палок “ценный экземпляр”… Ничего не получается! Это – всё-равно, что взять рисовое зёрнышко!
– Блин! Я что, японец?! – злюсь я, согнувшись над лункой, – Не умею я! Палочками!
Долгое время мне ничего не удаётся. Но, минут через тридцать, я побеждаю!
– Ура! Экскремент – мой! – я пляшу вокруг лунки от радости.
– Интересно! – я прекращаю свои индейские пляски и оглядываюсь по сторонам, – Что подумала бы лисица? Увидев мои “ужимки и прыжки” вокруг своего экскремента!
– А! Наплевать! – довольный собой, я заворачиваю лисий экскремент в кальку, привязываю к нему нитку этикетки и вкладываю его в матёрчатый мешочек, к другим, таким же…
Вскоре, я подхватываю медвежий след! Вот и у меня пошла работа! Спустившись на проталину поймы с моей стороны, взрослый зверь пасся на белокопытнике. Я вынимаю из кармана свою рулетку…
– Четырнадцать сантиметров! – бубню я себе под нос, пряча рулетку, – Взрослый.
Сейчас, повсюду из почвы торчат короткие и толстые, зелёные пеньки всходов белокопытника. Каждый из них увенчан, только ещё начинающим разворачиваться, зелёным кончиком листа. Я шагаю по кормовым набродам медведя и считаю поеди…
– Пятьдесят четыре скуса! Это – много!.. Интересно – медведи всегда едят только плотные ткани ростка!
Откушенные медведем, рыхлые, зелёные комки зачаточных листьев белокопытника валяются рядом с пеньками от скушенных черешков…
– О! Помёт!
Взмахом своего тесака, я срубаю ветку с ближайшего куста гортензии. Вторым взмахом, я отрубаю от ветки палку. Третьим взмахом, я делаю из этой палки – две. Это и есть палки – копалки.
– Таак! Сейчас посмотрим…
Основу этого помёта составляют узкие, зелёные листья осоки. Они составляют шестьдесят процентов объёма. Остальные сорок – это симплокарпус.
– Ничего особенного! – дёргаю я, плечом, – Ранней весной, это – обычный корм медведей…
Я шагаю дальше… Впереди и справа от речной долины, уже темнеет кронами пихт и елей, хвойный массив мамашиного языка! Я вижу медвежий след. Это – по снегу, со стороны этого массива, в пойму пришёл матёрый зверь! Я озираюсь по сторонам – на этом уровне от снега свободна лишь равнина речной поймы.
Едва ступив на проталину склона невысокой здесь надпойменной терраски, медведь начал кормиться белокопытником. Я шагаю по его следам и считаю…
– Сто два скуса белокопытника! – вскоре, радуюсь я, за медведя, – Сто два! Вот, это, масштабы!
Но, вот! Мою душу тронул холодок тревоги.
– Что-то я, слишком оторвался от своих! – прикидываю я, – Нужно… быть ближе.
Бросая по сторонам настороженные взгляды, я сваливаю по речной пойме вниз, к брату и Анисимову…
Во второй половине дня, с работой, мы доходим до уровня, где Тятина начинает делиться на крупные притоки. “Рыборазвод” – как говорят старые сотрудники заповедника. Здесь, в ямах, всегда стоит масса крупной кунджи. А нам – уже пора подумать, что будем есть вечером. Пока мы с Игорем разматываем леску с блёснами на берегу главной ямы, Анисимов куда-то отлучается…
Через полчаса, он появляется на метровом бугре над нами, держа рукой перекинутую через плечо палку, напоминающую черенок лопаты: “Мужики! Ну, как? Поймали что?”.
– Вот! – мы киваем на шесть рыбин среднего размера, сантиметров по сорок пять каждая, – Не много, конечно. Но, думаем – хватит.
– Да?! – озадачивается Анисимов, – А я подумал, что вы не поймаете и на вашу долю тоже вытащил.
Он поворачивается к нам спиной. И мы, с изумлением, взираем на трёх рыбин, короткими брёвнами свисающих с крюка, вдоль его спины.
– Ну, ни-че-го, себе! – у меня отваливается челюсть.
– Вот, это, даааа! – тянет следом, Игорь.
– Где ты, таких, нашёл?! – поражаемся мы, совсем не новички в здешней рыбалке, – Как вытащил?!
– Да, очень просто! – улыбается нам с бугра, Анисимов, – Они в завалах стоят. Туда никак не подлезть, кроме как моим крюком.
Тут приходит наш черёд чесать затылки: “А что же с ними делать?! Такая прорва мяса!”.
– Давайте, на котлеты перекрутим! – предлагает Андрей и тяжело сбрасывает багор с рыбинами с плеча на снег, к своим ногам.
Автоматически, я сую руку в карман, за рулеткой…
– Восемьдесят восемь сантиметров! – снова удивляюсь я, – Вот, это кунджа! Толстая – как бревно!
– Ну! – вторит мне Игорь, – Как уху варить будем?! Её голова не влезет даже в самую большую кастрюлю!
– Как-нибудь засунем! – смеётся Анисимов, – Разрубим!
Гуськом, друг за другом, мы шлёпаем по мокрому снегу речной поймы, домой. Уставшие, но довольные погодой, природой и нашей сегодняшней добычей…
Вот и наш, Тятинский дом. Усталость, комариным зуммером, звенит в каждой клеточке тела…
Наскоро хлебнув холодного чая и посидев десять минут, с дороги, мы распределяем обязанности – Игорь топит печку, моё дело – пластать рыбу, крутить на мясорубке фарш и жарить котлеты. Анисимов должен потрошить рыбу. Игорь занят печкой, в доме. Анисимов, присев на корточки на углу дома, перед лужей на границе снежного поля, потрошит кунджу. “Пока суть да дело” – я решаю сбегать “по своим делам”. Скворечник туалета стоит шагах в тридцати пяти от угла дома, ближе к лесу. К нему, по голому пустырю, от угла нашего дома, ведёт тропинка. Короткая пробежка…
Едва я успеваю хлопнуть дверцей скворечника, как сзади раздаётся крик Андрея: “Саня! Медведи!”.
– Хм! – я недоумённо хмыкаю, – Что за шутки! Плоские…
– Саня!!! Медведи!!! – голос Анисимова приобретает истерические нотки.
– Ну, Андрей! Задолбал! – через секунду, я уже хлопаю дверцей туалета.
И застываю на первом шаге, проглотив своё возмущение – к тропинке, со стороны Тятиной, на середине расстояния между домом и туалетом, подходит взрослый медведь! Зыркнув через медведя на дом, я сразу понимаю, что путь к бегству отрезан. Я просто стою на месте и смотрю на медведя.
Медведь взрослый, но не крупный. Соломенно-жёлтые бока, чёрный ремень по хребту. Длинные, как у подростка, уши. Чёрная маска на соломенно-жёлтой морде. Длинные ноги, поджарый живот…
Мы одновременно видим друг друга и одновременно замираем…
Для лучшего обзора, не поднимаясь на задние ноги медведь вскидывает свою голову на более высокий уровень, по-лебединому изогнув шею. Просчитывая ситуацию, он поворачивает морду влево, на меня, затем вправо – на дом. Поняв, что “вляпался не туда”, он разворачивается на месте и шагает обратно, грациозно вышагивая по поляне…
Не заставляя себя долго ждать, я бодрой рысцой “строчу” по тропинке от туалета к дому, неотрывно глядя на медведя.
– Блин!!! – пугливой птичкой, летает в моей голове шальная мысль, – Я бегу к медведю!
Я нахожусь ещё на середине тропинки, когда навстречу мне, из-за угла дома выскакивает, на ходу вгоняя патроны в стволы своей вертикалки, видимо оповещённый Анисимовым, Игорь. Через секунду, держа наготове свой широкоплёночный Киев, выпрыгивает из-за угла и сам Андрей. Я добегаю до угла дома!
– Фууу!
– Фууу!
У всех нас вырывается вздох облегчения.
– Я же тебе кричу: “Саня, медведи! Саня, медведи!”, а ты не чухаешься! – набрасывается на меня в горячке, Анисимов.
– А я откуда знал?! – отбиваюсь я, – Такое – только в байках бывает! Я ещё возмутился! Думаю: “Что за плоские шутки?! У Анисимова!”.
– Шутки?! Ничего себе, шутки! – снова взвивается Анисимов, – Тут – медведи в упор подходят, я ору, а ты – шутки?!
Со стороны Тятиной, вдоль жёлтым пятном выделяющейся посреди пустыря куртины бамбука, к Тятинскому дому шагает медвежонок! Увидев перед собой кучку возбуждённо жестикулирующих людей, медвежонок зыркает вправо, в сторону хвойника. Далеко! Не увидев поблизости ни одного деревца, на которое можно было бы залезть от опасности, он робко сжимается в своей беспомощности. Ребёнок – он и есть ребёнок. Зверёныш стеснительно тупит взгляд и отвернув от нас свою острую мордочку, стоит и смотрит себе под ноги…
В свою очередь, медведица, не видя скрытого от неё куртиной бамбука медвежонка, беспокойно озирается вокруг. Медвежонка нигде нет! Вообще наплевав на нас, она шарит по пустырю глазами… В конце – концов, она вздыбливается на задние ноги и буквально, перегибается через стенку бамбука! И видит там сиротливо стоящего и молча ждущего её, своего медвежонка.
Словно подброшенный сильной пружиной, медвежонок, высоким прыжком прыгает к ней, не разбираясь, прямо на стенку бамбука! Один прыжок! Второй прыжок! Третий! И вот, он уже выскакивает из бамбука, медведице под ноги. Не задерживаясь, он проносится мимо неё и стремглав мчится дальше, к лесу. Медведица опускается на все лапы. Прикрывая отход медвежонка, она отходит следом, тревожно оглядываясь на нас…
Меня поражает то, что осознавая, что перед нею люди, медведица находит в себе волю сохранять своё лицо! Это удивительно… От нас, только хватанув человеческий запах, удирали медведи втрое больше её! А, эта – всё отходит и отходит, бросая в нашу сторону короткие, тревожные взгляды…
Щёлкая своим фотоаппаратом, Анисимов бросается к медведице, чем заставляет её отступать быстрее, показывать свой испуг.
– Андрей! – кричу я ему, – Андрей! Не надо!
Но Анисимов пребывает в фотографическом азарте.
– Андрей!!! Блин!!! – наконец, зло кричу я Анисимову, и тот возвращается к нам.
Я стою, злой. Мы с братом, при встречах с медведями, всегда стараемся соблюдать уважение сторон. А то, что делает сейчас Анисимов – просто, скотство.
– Ну, что ты делаешь?! – выговариваю я подошедшему Анисимову, – Она – так отходит! Без бросков, без пугания! Медвежонка закрывает! А ты бросаешься, блин, чуть ли не на неё! Со своим проклятым фотоаппаратом!
– Да, ладно, Сань! – примирительно отговаривается Андрей, – Я к ней, прямо уж, так – и не бросался…
Ну, что ж, медвежья семья ушла. Можно расслабиться. Игорь, переломив ружьё, вынимает из стволов патроны…
– Представляете?! – возбуждённо делится впечатлениями, Анисимов, – Чищу я кунджину, а впереди меня, на поле – всё “тресь” да “тресь”, “тресь” да “тресь”. Я голову поднимаю – ба-тюш-ки! Медведи!.. Да, так близко!
За котлетными делами быстро наступают сумерки. Забираясь под потолок, на нары, я делюсь с Игорем планами на завтра: “Нужно будет с утра, по насту, протропить наших медведей! До их ночной лёжки!”.
– Ну! – соглашается тот, – На нас они вышли уже вечером. До темноты, у них – всего пара часов была. Близко лечь должны.
– Может, помёт оставят, где? – мечтаю я, – Так, мы рады будем…
Тятинский дом. Одиннадцатое апреля. Ночь простояла хорошая, ясная. Ночью заморозок схватил размокший за день, наст. Утро наступает чистое, безоблачное. Значит, наст продержится не дольше полудня. Эти часы отпущены нам для работы.
Прямо от дома, мы с Игорем становимся на вчерашние следы наших медведей. Я достаю свою рулетку…
– У медведицы двенадцать сантиметров!
– А у медвежонка?
– У него… одиннадцать!
– Да, медвежонок ведь, у медведицы под животом пройдёт – не пригнётся! – изумляется Игорь, – Откуда следы, почти равные?!
– Ну, чёрт его знает, – я не намерен отступать от объективной реальности, – Медведица большая, а лапка у неё женская – маленькая и изящная. А все подростки – маленькие и дохлые. Зато, лапы у них – что ласты! Сорок пятого размера…
– Хм! – Игорь красноречиво хмыкает на мои доводы.
– Звиг! Звиг! Звиг! Звиг! – мы бодро шагаем по насту, не проваливаясь вообще, как по асфальту.
На насте чётко отпечатались следы медведей – они-то здесь шли вчера, по мокрому снегу, проваливались…
– Саш! Помёт!
Я отрываю взгляд от когтистых следов – впереди, на белом насте, чернеет кучка медвежьего помёта! Подходим к ней…
– По “калибру” – это помёт медвежонка, – прикидываю я.
Помёт промёрз за ночь, в камень.
– Саш! А медвежонок – самочка! – улыбается Игорь, – Вон! Мочевая точка!
– Понятно, – киваю я в ответ.
Я забираю помёт с собой, в полиэтиленовом пакетике…
– Хуххх! – вдруг, совсем неожиданно для нас, впереди ухнула медведица!
По чахлому ивняку, в ста шагах за нашим домом, в ольховники Банного ручья бросаются две тёмные фигурки зверей.
– Медведи! Саш! – низко пригнувшись, для лучшей видимости, Игорь всматривается под ветви ивняка.
– Рря!.. Рря!.. Рря!
Тонко, одиночно взрявкивая, опять медвежонок мчится впереди мамаши!
– Это – наша семейка! Поднявшись с ночёвки, они, видно, возвращались вдоль границы леса, обратно!
– Ну! А мы – ненароком отрезали их от леса! Вот они и пуганулись.
Ладно, медведи убежали. Мы трогаемся, по их вчерашнему следу, дальше – нам нужна их ночная лёжка. Мы знаем правило – “Где лёжка – там и помёты”.
Мы шагаем по вчерашним следам…
Под ольховниками Банного ручья, вчера вечером, наши медведи кормились, перед ночью. Здесь мы насчитываем восемь покопок лизихитона, тридцать три скуса белокопытника, три покопки луковиц лилии Глена.
– Смотри! – улыбается Игорь, – Точно! Рыхлые листовые пластинки белокопытника – не едят!
Зелёные, шерстистые комки ещё не раскрытых листьев белокопытника лежат по земле, рядом с пеньками от скушенных черешков…
Медведи выкручивают на морские террасы. Здесь уже образовались обширнейшие проталины! Они разъединяются только узкими барьерами снега. Очень сложно идти по следу…
Вот, семейка вывалила на обширную поляну, на которой нет снега. Мы стоим и думаем…
– Следов больше нет!
– Где их искать, дальше?!
– Да – хоть, где! Могли свернуть, буквально на все четыре стороны!
Исползав поляну вдоль и поперёк, мы обрезаем медвежий след по метровой полоске оставшегося снега, по периметру проталины…
– Вот!
– Выходной след! Значит, медведи вышли вот на эту полянку, что перед нами!..
И так – каждый раз!
Я ухожу обкручивать новую поляну влево, Игорь шагает по её кромке, вправо…
– Саш! – вскоре зовёт Игорь, – Они сюда пошли!
– Блин! – в сердцах, чертыхаюсь я.
Я бросаю поиски в своём направлении и возвращаюсь в нужный конец проталины. Игорь, молча, поджидает меня возле одного – единственного отпечатка медвежьей лапы, оставленного на снежной перемычке…
И так, проталину за проталиной, мы кругами обрезаем медвежий след. Всё обрезаем и обрезаем…
Наконец, выйдя на обширный пригорок, мы окончательно теряем след! Хоть вправо, хоть влево… дальше – побережье полностью свободно от снега. Вообще! Буквально, на коленках исползав пригорок вдоль и поперёк, мы беспомощно садимся на нагретой солнцем вершине этого холма.
– Всё!
– Ну. Последние дни троплений уходят! – хмуро констатирую я, – Хочешь – не хочешь, а тропить без снега, люди не способны.
– Было бы чутьё, как у собаки – тогда, другое дело! – отзывается Игорь, – А, так…
Крутнувшись по бугру ещё раз, для очистки совести, в его буреломном закоулочке, мы выходим на медвежью лёжку!
– О! Лёжка!
– Точно, лёжка! – восторгаюсь я.
– Вот, тебе и на! Его величество, случай! – разводит руками Игорь, – Дурняком наскочили! Бывает же, такое!
Наши медведи, оказывается, облюбовали под ночёвку ямку между бугорками, на вершине холма, на границе хвойника. Со стороны открытых террас побережья, лёжка защищена заваленной на бок, сучкастой сухостоиной. А, сверху по склону – прикрыта куртиной густого подроста пихты.
– Смотри! Медведица подстилку сделала!
– Ага! Из прошлогодней соломы вейника. Смотри, как сгребала её! – я тычу пальцем в борозды от медвежьих когтей.
– Ага. Как граблями…
Я вынимаю из кармана рулетку и приступаю к замерам лёжки. Игорь записывает мои показания в дневничок. Первым делом – размеры лёжки. Потом, я замеряю толщину соломенного матрасика подстилки…
– Молодец, медведица! – хвалю я, – Пять сантиметров!
Медведи надёжно предохранили себя от холода весенней земли. Здесь же, у лёжки – и помёты! Все пять штук, я укладываю в пакетики и забираю с собой, для анализа. Обмерив лёжку, описав её строение и зарисовав схемку её расположения на местности, довольные, хотя и уставшие, мы поднимаемся на ноги.
– Ура! Здорово!
– Ну, – соглашается Игорь, – Не зря по лесам колесили!
У меня, в активе – есть и ночная лёжка медвежьей семьи и помёты медведицы и медвежонка! Результаты сегодняшнего рабочего дня меня вполне удовлетворяют…
– Давай, теперь проверим Ночку! – предлагаю я, – Всё-равно, половину пути уже прошли!
И мы уходим дальше, на Ночку…
На Ночке медведей нет! Мы снимаем промеры с двенадцати сигнальных деревьев. Но все медвежьи метки на них – прошлогодние…
Мы возвращаемся к Тятинскому дому в третьем часу дня. Немного отдохнув с дороги, я разворачиваю свою полевую лабораторию. На поляне перед домом. Сегодня мне нужно разобрать шесть помётов – пять медвежонка и один – медведицы. Я приступаю к работе…
И вечерний, и ночные, и утренний помёты медвежонка одинаковы по составу. В них, более девяноста процентов составляют кусочки листовых рулончиков лизихитона. И только около двух процентов – фрагменты стеблей хвоща зимующего и столько же – жёлтые, прошлогодние косточки кеты.
– Все – лизихитоновые! – улыбаюсь я, подставляя жарким лучам весеннего солнца, свою спину, – С тобой, медвежонок – всё ясно!
Теперь – я знаю, что мой медвежонок кормится по сырым ольховникам, копая лизихитон! И лишь иногда, между делом, скусывает стебли хвоща. А, когда медведица ведёт его через речки – он отыскивает, по галечным берегам, прошлогодние косточки кеты…
– Пиши, Игорь, – диктую я, – Помёт медведицы. Вчерашний. Хвощ – семьдесят процентов. Лизихитон – остальные тридцать. Хотя – и она не пропускает рыбные косточки по речным берегам! Поставь один процент на кости рыбы.
– Смотри-ка! – прикидывает Игорь, сидя рядом со мной, – Зная, чем кормятся медведи, можно вычислить места, где они кормятся! Вверху, на высоких, сухих склонах или внизу, в сырых ольховниках и поймах.
– Ну, – киваю я…
На своём посту, на вершине мыса, что слева ограждает нашу Тятинскую бухточку, сидит орлан. Я выхожу из тамбура нашего дома, с одной из вчерашних кунджин в руке.
– Куда её деть-то? – обращаюсь я к Игорю, – Стухнет! Столько мяса!
– Да, вон! – кивает тот, – Заметни её подальше! Лисицы подберут.
Я шагаю от дома, по простору нашего пустыря…
– Всё! Хватит! – решаю я, – Нормально отошёл.
Я сильно размахиваюсь и забрасываю белую рыбину, далеко на пустырь. Не успеваю я дойти до дома, как вижу, что на нас заходит орлан! Не сводя глаз с птицы, я прокручиваюсь на месте и гляжу, как орлан, уже удаляясь от меня, по пологой траектории заходит на рыбину. Планируя уже у самой земли, он опускает вниз свои ноги и цепляет кунджину когтями!
Я так и стою, с открытым ртом. Орлан, на бреющем, удаляется с добычей… Ко мне подходит Игорь: “Матёрый! Пошёл к своему завалу, на Тятинке!”.
– Ага! – киваю я, – К гнезду пошёл… Местные.
Вскоре, орлан появляется снова!
– Саня! – говорит мне Анисимов, – У нас, этой рыбы – деть некуда!
– Понял! – говорю я и скрываюсь за дверью тамбура.
Я выхожу из дома с рыбиной в руке.
– Орлан! – кричу я, подняв кунджину над головой, – Смотри! Вот она!
Прямо от двери, я что есть сил, размахиваюсь и далеко-далеко замётываю её на простор нашего пустыря. Тут же, на рыбину заходит орлан. Вот, он – уже низконизко над землёй! Выпускает вниз свои когтистые ноги… И мажет!
– Мимо! – ахаю я.
Заложив бешеный полупереворот вертикально вверх, птица зло впивается в кунджину когтями.
– Вот, это эмоции! – рядом со мной улыбается, Игорь, – Как она нервно в кунджину воткнулась!
Тятинский дом. Двенадцатое апреля. С утра, мы с Игорем решаем отработать по окрестностям речки Тятиной. По-прежнему, стоит, отличная погода. Снега уже совсем мало, его белые пятаки сохранились только в тени хвойных массивов.
Мы переходим через перекат Тятиной, на её западный, правый берег и шагаем вверх по речке, вдоль границы хвойников, по надпойменной террасе. Эти, обширные поляны летом заполнятся трёхметровым “лесом” высокотравья. А пока – высохшие трубки прошлогодних стеблей лопухов громко хрустят у нас под ногами.
– Грруух! Грруух! Грруух!
– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!
– Дааа! – на ходу, зло ехидничаю я, – Мы крадёмся совершенно бесшумно!
– Ага! Такой грохот стоит! – улыбается Игорь, – Интересно – кто нас ещё не слышит?
Но, поделать тут, ничего нельзя – лежащие в разных направлениях, трубки лопухов покрывают почву сплошным ковром и нельзя ступить так, чтобы не наступить хоть на одну из них. Осторожничай – не осторожничай, всё – равно! За километр слышно…
– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!
– Грруух! Грруух! Грруух! Грруух!
– Медведь! – резко замирает Игорь и я ловлю, на излёте, свою ногу.
Метрах в тридцати слева, прямо напротив нас, массив хвойника прогибается узким закоулком. И в нём, под сырым ольховником, кормится взрослый медведь! Рядом ковыряет землю чёрный медвежонок – годовик. А, мы – стоим посреди пустыря, как две цапли! Я – вообще, на одной ноге. Носком вперёд, я осторожно всовываю свой болотник под лопуховые трубки…
– Это – наши! – шепчет Игорь, – Медведица с медвежонком!
– Точно! – соглашаюсь я, – Вот, они, оказывается, где обосновались!
Как, оба зверя, не слышали ужасающего хруста сухих лопухов под нашими ногами?! Это – необъяснимо… Вернее было бы сказать – “обе”. Ведь, это – две самочки, медведица и её дочь. Подняв бинокли, мы стоим, развернувшись влево и рассматриваем медведей…
Звери поглощены кормёжкой. Медведица, изредка переступая с ноги на ногу, словно корова на пастбище, пасётся на весенней траве. Не поднимая головы, она постоянно делает щипательные движения – резко и коротко дёргает под себя мордой. Так делают пасущиеся коровы. Шаг за шагом, она постепенно разворачивается к нам то боком, то передом… Желтовато-чёрная, контрастная окраска, резко выделяет её на буро-зелёном фоне ольховника.
– Блин! Закон подлости! – я “грызу себе локти”, – Фотоаппарат не взял!
Однотонно-чёрный медвежонок копает лизихитон, по окраинам разлившихся сейчас, весной, луж. Он делает покопку за покопкой, совсем не интересуясь травой, растущей на сухих буграх, рядом.
– Игорь! Смотри, какое у них разделение! – шепчу я, не отнимая бинокля от глаз, – Они друг другу – не конкуренты в пище! Медведица ест всё, что находится выше уровня почвы, а медвежонок ест всё, что находится под землей.
– Ну! – соглашается тот, – Он – только копает, она – только щиплет.
Вот, медведица прервала кормёжку. Она делает пару шагов к луже и долго тянет губами воду, пьёт…
И опять начинает кормиться! Звери держатся вместе, они не отходят друг от друга дальше восьми – десяти шагов…
Медвежонок плюхается своим пузом на белый пятачок снега. И замирает…
– Остываешь? – улыбаюсь я в бинокль, – Что? Жарко?
– Хм! Могла бы и в лужу лечь! – рассудительно замечает на это, брат.
Полежав несколько минут, медвежонок поднимается со снега и возвращается к кормёжке. Проходит десять минут, пятнадцать…
Мы стоим, без работы, а время идёт.
– Надо что-то делать! Столько времени потратили…
– Ну!.. Назад или вперёд?
– Всё-равно! При первом же шаге будем раскрыты!
– Давай, уж, вперёд! – разводит руками, Игорь и делает шаг.
– Грруух!
Этого оказывается более, чем достаточно! Узкая, чёрная мордочка медвежонка взлетает вверх! Тёмным шаром, он стремительно катится с поляны голого ольховника. Следом за ним, под тень мохнатых лап ельника, рысит мамаша, желтея своим соломенным боком.
– Ладно! – сокрушается Игорь, – Большего, из них – всё-равно, было не выжать!
– Ну!.. – вздыхаю я, – Пошли, посмотрим, что они ели.
Мы заходим в закоулок и начинаем считать медвежьи поеди и покопки…
– Так! Всё!.. Белокопытник одиннадцать, крапива четырнадцать, бодяк двадцать шесть, симплокарпус два, лизихитон двадцать три.
Мы шагаем дальше… Пройдя совсем немного вверх по речной долине, по полянам надпойменной террасы, на границе ельника, мы находим медвежью лёжку.
– Лёжка – с помётами! – замечает Игорь, после короткого осмотра.
Я тоже вижу, что рядом с лёжкой лежат три кучки медвежьих помётов.
– Ну. Значит, это – ночная лёжка! – прикидываю я, – И судя по калибру – один помёт взрослого медведя, а два небольшие – медвежонка.
– Ну! – согласно кивает, немногословный Игорь, – И это – лёжка нашей семейки. Вряд ли, так близко могут обитать две медвежьи семьи.
