Александр Берзан
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей
– Ага! – киваю я, – Я тоже заметил – он, уже несколько раз срезал угол вчерашнего следа.
Мы шагаем по медвежьему следу, вверх. Склон вулкана быстро набирает крутизну. Ступая в промёрзшие за ночь, следы медведя, словно по ступенькам бесконечной ледяной лестницы, мы плетёмся всё выше и выше…
Время от времени, с трудом переводя дыхание, мы перекуриваем, опёршись на стволики проходящих до этих высот снизу, одиночных берёзок. А то – отдыхаем, присев на корточки, на местах частых, вчерашних лёжек зверя…
Действительно, вчера, спускаясь вниз, он отлёживался слишком часто! Напрочь заледеневшие лёжки… Это – даже, не лёжки, в нормальном смысле этого слова. Уж, в медвежьих лёжках, мы – большие специалисты! Здесь – зверь, по ходу движения, просто опускался животом на снег и так лежал, на животе, вытянувшись по снегу всем телом. Каждый раз в снегу оставалась глубокая, продолговатая вмятина от медвежьего туловища. В передней и задней частях этой вмятины – узкие, парные вмятины от вытянутых “рук и ног”…
– Долго лежал! – тяжело дыша, кивает Игорь на очередную лёжку, под ногами, – Протаяла как! Лёд, голый лёд!
– Ну! – киваю я, согнувшись пополам, – Живот охлаждал… Может, противник поранил ему живот когтями? Но, крови – не видно! Ни на одной из лёжек.
– Ну! – соглашается Игорь, – Ни капелек крови, ни клочков шерсти.
Метров через триста, по вертикали, на наш, вчерашний медвежий след справа выходит свежий след, ушедшего от нас сегодня вверх по склону, медведя! Для подъёма наверх, он тоже выбирает вчерашний медвежий след. Невидимый нам, где-то в высоте, он шагает по следу перед нами.
– Это – точно его вчерашний след! – тяжело дыша, поворачивает ко мне мокрое лицо Игорь, – И вышел он на него – совсем не случайно! Просто, он элементарно знает, где он спускался вчера! Иначе – не объяснить! Смотри, какой крюк вчерашнего следа срезал!
– Ну!.. Не одни мы – такие умные! – отзываюсь я, шаг за шагом ставя ноги в следы ледяной медвежьей лестницы.
Опять, опустив лица вниз, мы плетёмся вверх по склону. Бесконечный, крутой подъём пожирает наши силы…
Склон становится всё круче и круче. Чахлые берёзки уже давно остались внизу. А мы – всё-также, шагаем по ледяным ступенькам вчерашнего медвежьего следа. Часто стоим. Короткими рывками продвигаемся всё выше…
Вот! Свежий след нашего попутчика, под прямым углом, сворачивает вправо с лестницы вчерашнего следа. Мы отрываем взгляды со следов под ногами:
По горизонтали, сегодняшний медвежий след пересекает снежное ущелье нашего барранкоса. Он прослеживается до щётки зарослей кедрового стланика на противоположном гребне.
– Смотри! – хмыкает Игорь, – А лезть выше, в гости к своему вчерашнему другу, он – не захотел! Свалил поперёк склона!
– Ну! – соглашаюсь я, – Они, ещё вчера, выяснили отношения. Сегодня, по-моему, уже ни этот, ни тот не захотели бы всё начинать сначала.
С трудом переводя дух, я рукавом вытираю разгорячённое лицо…
Наконец, мы достигаем уровня вчерашней медвежьей драки. Только, мы сейчас стоим на гребне барранкоса, а основные “медвежьи” события разворачивались на днище этого вертикального ущелья. Чтобы не потерять высоту, мы решаем подняться вдоль гребня ещё выше, до точки начала драки. Благо, мы находимся как раз с нужной стороны барранкоса.
Этот, последний отрезок склона, мы преодолеваем по целине. Плотный, утрамбованный ветрами, снег уже “поплыл” под жаркими, солнечными лучами. Для нас, это – хорошо. Что бы мы делали на этом крутом и голом склоне?! Если бы здесь, сейчас, была бы корка наста! Короткими ударами вбивая жёсткие носки своих литых болотников в сочную твердь плотного снега, мы лезем, шаг за шагом, вверх.
– Хм! – хмыкаю я, – Круто как! Я стою вертикально, а коленками упираюсь в склон!
– Круто… – соглашается в шаге сзади, Игорь.
Мы шагаем друг за другом – второму идти, по уже сделанной лестнице следов, несравненно легче…
Уже совсем не держат, подгибаются ноги. Хоть отдыхай, хоть не отдыхай. Через первые же пять шагов, я готов упасть на колени…
– Один… два… три… четыре… пять…
Вся жизнь свелась к счёту шагов… В полном изнеможении, мы преодолеваем последние, самые крутые, тридцать метров.
– Всё!
– Пришли…
Хватая воздух открытыми ртами, мы понуро стоим на устрашающе крутом, почти вертикальном, снежном склоне. Как лезли вверх – так и остановились. Стоим вертикально, а руками опираемся на склон. Глаза больно режет белизна сверкающего под солнцем, снега…
Немного придя в себя, мы начинаем осматриваться по сторонам.
– О! Саш! Медведь! – показывает Игорь рукой, прямо вверх.
Метрах в ста прямо над нами, по склону спокойно бродит медведь! Задрав лица вверх, к бездонной синеве безоблачного неба, мы удивлённо пялимся на зверя.
– А, он – на участке, где остался лежать вчера верхний медведь! – прикидываю я.
– Ну, – соглашается брат, – Значит, это он?
– Получается, что так!
Опустив голову, зверь медленно бродит, изредка переступая лапами, среди коротко выглядывающих из снежного склона вершинок кедрового стланика.
– Пасётся, что-ли? – предполагает Игорь, рассматривая медведя в бинокль.
– Не знаю, – пожимаю я плечами, всё ещё запалённо дыша, – Больше – подумать не на что… Пишут, что в Якутии, весной, когда снег стаивает, медведи подбирают опавшие осенью на землю, шишки кедрового стланика. Такая шишка называется “паданка”… Может и у нас – так?
– Сейчас, стланик ещё только начал вытаивать. До земли – минимум, метра полтора снега! – возражает Игорь, – Какая земля с шишкой – паданкой?!
Под жаркими лучами весеннего солнца, медведь над нами, снова переступает с ноги на ногу…
Сейчас, из-под наста вытаили ещё только самые вершинки кедрового стланика. Тишина и безветрие, какая-то мирность и беспечность разлиты вокруг. Хочется радоваться весне, природе, солнцу…
– Крак! Крак!
Тут и там, ниже нас по снежному склону вулкана, скрипучими, резкими голосами кричат кедровки.
– Кедровки! – киваю я, вниз, – Орут.
– Ну! – соглашается Игорь, – Чем они-то, живы?
– Крак! Крак!
– Не знаю. Вокруг – только один снег!
Я отстёгиваю ремешок сбруи своего фоторужья и снимаю его с груди.
– Стук-щёлк! Стук-щёлк!
– Игорь! – прошу я брата, – Свистни? Только так, чтобы не сильно его напугать. Чтобы он, только голову поднял. А то, мы круто под ним стоим – над стлаником только его бок, да холка, торчат. На фоне синего неба.
– Свись! – Игорь коротко свистит.
Я жду, держа палец на спусковой кнопке…
Ни-че-го! Ни малейшей реакции! Медведь даже не шелохнулся.
– Свииииииись!!! – Игорь свистит, что есть сил.
У меня, от пронзительного свиста брата, закладывает ухо.
– Ззззззззз… – теперь, у меня в ушах – только звон…
Не обращая на свист ни малейшего внимания, зверь переступает с ноги на ногу и продвигается на шаг вперёд… Он нас вообще никак не воспринимает! Мы удивлённо переглядываемся.
– Свиииииииииись! – Игорь свистит снова.
Никакой реакции!
– Свииииииииииись!!!
– Хватит, Игорь, хватит! – останавливаю я, брата, – Я – и так, уже ничего не слышу!
– Ну, а что делать? – огрызается Игорь, – Что? К нему подниматься, что ли, будешь?
– Что?! Я – что, бешеный?! – в свою очередь, возмущаюсь я и нервно тычу пальцем в бездонную синеву атмосферы, у нас под ногами, – С меня по горло хватит сегодняшнего подыхания!
– Да, пусть он там – хоть что жрёт! – нервно срываюсь я, – В гробу я его не видел!.. Что смотришь?
Брат улыбается, глядя на меня. Я и без слов знаю, что у него – точно также, как у меня, подгибаются дрожащие ноги.
– Всему же есть предел, – бурчу я, – Что я, железный что-ли? До него – ещё метров сто пятьдесят, склона!
Переломившись в пояснице и поустойчивее расставив прямые в коленях ноги, мы долго стоим на крутейшем снежном склоне… Кругом – только снег да вершинки ольховника.
– Ну, что? – предлагаю я, – Пойдём, посмотрим на битву?!
И мы, всё ещё не очень уверенно переставляя одеревеневшие ноги, начинаем шагать прямо вниз, рядом со следами вчерашней, медвежьей драки…
– Вот!.. Смотри! Здесь – верхний медведь прыгнул прямо вниз! На нижнего.
В вязком, плотном снегу остались глубокие вмятины от задних ног медведя…
– Я вижу…
Мы делаем четыре шага прямо вниз по крутому, снежному склону. Внимательно рассматриваем каждую чёрточку на снегу…
– Смотри! – я тычу пальцем в снег, – Вот! Сбил нижнего!
– Ага!.. А, тот – вскинулся ему навстречу! Вот! Видишь?
– Ну!.. Всё – как мы в бинокли смотрели!
Но, падая навзничь, сбитый верхним зверем нижний медведь – каким-то чудом, вывернулся!
– Вот, это, сюрприз! – читает мои мысли, Игорь, – Смотри! Нижний – вывернулся!! Они упали рядом!
Мы внимательно рассматриваем две глубокие, длинные вмятины в снегу, от медвежьих тел, в полутора метрах ниже по крутому, снежному склону…
– Хм! – хмыкает Игорь, – Полтора метра свободного полёта!
– Ага! – соглашаюсь я, – Или падения.
Дальше, прямо вниз – белеет свежая древесина переломанных веток ольховника. Мы проходим узкую полосу переломанного кустарника и с опаской смотрим на уходящую прямо вниз по склону борозду, оставленную катившимся клубком схватившихся зверей…
Из-под моих ног, вниз уходит пугающе крутой и бесконечный, снежный склон! Я стою – как на краю скалы, лицом в воздушный океан. Неверный шаг – и сорвусь! Как спускаться вниз – я просто не знаю…
Я делаю над собой волевое усилие, прогоняя нахлынувший страх. Стараясь поглубже вбивать каблуки болотников в снег и при каждом шаге реально опасаясь сорваться в бездну, мы спускаемся вдоль борозды в снегу, почти вертикально вниз…
– Фу!
По почти отвесному, снежному склону, мы, наконец спустились на днище барранкоса! Дальше вниз – вертикальное, снежное ущелье!..
Здесь нас ждёт ещё один сюрприз!
– Смотри! – Игорь удивлённо тычет в медвежьи следы, пальцем, – Дальше – они не катились клубком! Они неслись вниз, стоя на задних лапах!
– Ну! – изумляюсь я, всматриваясь в снежные борозды от медвежьих лап, – Точно!.. И при этом – они мутузили друг друга передними лапами! Вот, смотри! Клок шерсти!
– Ага! – Игорь поднимает со снега другой клочок чёрных, медвежьих волосин…
А, как крут барранкос! Вцепляясь в снег руками, как по скале, мы крадёмся вниз.
– Не дай бог, на колено упасть! – говорю я, – Болотники-то у нас – раскатаны! Резина!
– Ну! – опасливо соглашается Игорь, – Заскользишь, на резине, вниз – не затормозишь!
– Убьёшься! – я с ним, полностью согласен, – Где-нибудь, далеко внизу.
Перед моими глазами, на слепящем снегу – глубокие борозды от задних лап, несущихся вниз, медведей…
– Вот! Смотри! Только, на задних ехали!
– Ага… Вот! Тут – один сбил другого!
Мы рассматриваем длинную вмятину, в плотном снегу. Нам обоим понятно, что здесь упало медвежье тело. Рядом – другая, такая же вмятина! Эта – от тела его врага…
– Вот! Упали опять!
Борозды от задних лап прерываются! И, метра через полтора не тронутого снега вниз – две глубокие, продолговатые вмятины, от медвежьих тел.
– Хм! – хмыкает Игорь, – Как корыта в снегу!
– Ну… Как они вообще умудрялись, тут, на ногах держаться?! – изумляюсь я.
– Не знаю, – качает головой Игорь, держась руками, за снег, – Мы, тут, руками за снег уцепились. А они – на задних ногах неслись! И дрались ещё, при этом!
Рядом с бороздами от медвежьих лап, мы спускаемся по крутому, снежному наносу, к резкому повороту ущелья.
– Вот! – тычу я, пальцем, – Место, где медвежий ком разбился!
– Ну! Вмятина медвежьей лёжки!
– Смотри, как она сильно протаяла!
– Ага! Обледенела вся…
Здесь, оставшийся на днище барранкоса медведь, долго лежал, не сходя с места.
– Смотри! – показывает Игорь пальцем, на изгрызенный ольховник там, где была морда зверя, – Он ветки грыз!
– Ага! – киваю я, – Это нормально…
– Хм! Смотри, сколько нагрыз!..
– В состоянии крайнего возбуждения, он так и должен делать! – я опять утвердительно киваю головой, – Он и должен – так вот, лежать и непроизвольно грызть, какую-нибудь деревяшку.
– Зачем? – удивляется Игорь.
– Я читал статьи по поведению крупных хищников… Понимаешь? У него – адреналин в крови кипит! Ярость боя… У него – потребность что-то рвать! Ногами, руками! И грызть – это способ выплеснуть бушующую мышечную энергию… Так, крупные хищники бессознательно успокаивают нервы после опасной охоты на лосей, секачей, после драк между собой.
– Ясно, – Игорь трогает измочаленные ветки ольховника, – Теперь ясно.
– Свежая! – я тоже трогаю желтеющие свежей древесиной, ветки ольховника, – Ах, пахнет как! Ольхой. Весна…
– А, крови – нигде нет! – возвращает мои мысли к драке, Игорь, – Ни капельки!
– Ну! – удивлённо соглашаюсь я, – Я – тоже, не нашёл.
Всю ночь, воображение рисовало мне алые брызги крови на снегу, пропитанные кровью, медвежьи лёжки! А, на самом деле – ничего этого и в помине нет! На всём протяжении медвежьей драки, мы отыскали только несколько клочков длинных, волнистых волосин. И – ни единой капельки крови!
– Ладно! Здесь всё осмотрели. Давай, дальше, по следу пройдём? – предлагаю я.
– Давай, – кивает брат.
Отсюда, с лёжки на днище барранкоса, дорожка медвежьих следов уходит горизонтально вправо.
– След – натоптанный! – тычет пальцем в снежные медвежьи следы, Игорь.
– Конечно! – хмыкаю я, – Здесь – сначала ушёл первый медведь. Потом, по его следу, туда же – прошёл второй медведь. А, потом – второй, вернулся обратно. Так что, здесь – два следа вперёд и один назад.
– Ну, – соглашается брат, – И все шагали – след в след! И перед нами – один след! Медведи – они и есть медведи!
Мы шагаем по горизонтальной дорожке медвежьих следов, на правый гребень барранкоса…
Вот! Лёжка на лбе среди ольховника. Протаявшая… Но… и на ней ничего нет! Ни клочков шерсти, ни капелек крови…
Мы проходим десяток метров по следу медведя до стенки кедрового стланика. И останавливаемся.
– Вот и всё! Место драки осмотрели! – заключаю я.
– Ну! – кивает Игорь, – Теперь – чуть передохнуть и вниз валить.
– Ну! – соглашаюсь я, – Время не терпит!
Кругом, из-под наста, вертикально вверх, торчат верхушки кедрового стланика, сантиметров по двадцать. Сделав пару шагов среди них, Игорь наклоняется.
– Саш! – зовёт он, – Шишка! Целая!
Он вытаскивает из поднятой шишки пару орешков, себе и протягивает шишку мне: “На! Попробуй!”. Я бросаю в рот один орешек – он полноценный, съедобный и даже, очень вкусный.
– Нуу! – расплываюсь я, в блаженной улыбке, – Кто ещё спросит: “Что медведь ест там, над нами!”.
– Хм! – хмыкает Игорь, – Конечно, орешки кедрового стланика!
Мы улыбаемся и хрустим скорлупой орешков. Отдыхаем, стоя на снежном склоне…
– Ну, что? Надо вниз сваливать? – напоминает Игорь.
– Конечно! – киваю я, – Солнце внизу наст, наверняка, уже растопило! Замучаемся выбираться.
И мы направляемся прямо вниз по склону, чуть отступя от кромки снежного надува, создавшего длинную лавину по гребню барранкоса. Мы шагаем вдоль стенки зарослей кедрового стланика, всё вниз и вниз. Скатываться на днище ущелья нам показалось опасно – уж, больно там, круто.
Всё вниз и вниз…
У верхней границы леса, склон вулкана резко переламывается, становясь более пологим. Справа и слева, по гребням уже пошли первые колки хвойников и высокое криволесье ольхи и клёна. Здесь, мы просчитываем, что дальше вниз – нам всё-же удобнее сваливать по забитому снегом днищу распадка. И мы, наконец, сбегаем на днище барранкоса, по крутому снежному склону…
Мы шагаем по днищу… Вскоре, мы видим, что с нашего же склона, на днище распадка спускается медвежий след! Шагов через пятнадцать, мы подходим к нему.
– Смотри! Медведь спустился!
– Ага!
Цепочка снежных, когтистых отпечатков делает резкий поворот на днище и уходит перед нами, по распадку, вниз.
– Хм! – красноречиво хмыкает на это, Игорь, – Мы не одни – такие умные!
– Ну! – киваю я, – Медведь тоже просчитал, что вниз легче сваливать по забитому снегом, днищу! Здесь наст крепкий.
– Вчерашний!
– Ага, – киваю я, – Подмёрз.
Мы пристраиваемся следом за медведем, по его следам. По твёрдым следам шагать несравненно легче…
– Тоже, крокодил! – бурчит Игорь, стараясь ставить свои ноги в отпечатки медвежьих лап, – Так расставлять ноги! Ну, шире некуда!
– Может, они так раскорячиваются, чтобы не проваливаться глубоко? – предполагаю я.
– А что, тогда, в других местах они так не делают? – резонно возражает Игорь, – Мы всю весну тропим медведей по насту и нигде такого не встречали… Откуда они берутся здесь, на вулкане? Такие широкие?!
Я шагаю сзади Игоря и только молча пожимаю плечами, в ответ. Я-то, откуда всё знаю?
На часах идёт четвёртый час дня. Наст, конечно, исчез. Теперь, вместо него – набрякший влагой, плотный снег. Я начинаю проваливаться…
Днище нашего заснеженного распадка обрывается небольшим водопадиком. Мы тормозим на этом снежном трамплине. Сейчас и ручей, и водопадик – всё под толстым слоем снега! Внизу, прямо под водопадиком, из-под снега, вытаял пятак травяного склона. Прошедший перед нами вчера, медведь, содрал рулоном дернину на этой проталинке. Мы смотрим на вывернутое из земли наружу узловатое корневище, которое лежит на по-весеннему сочной, бурой почве. Как два бурых мосла, в руку толщиной.
– Хм! – киваю я с водопадика, себе под ноги, – Аралия сердцевидная! Красная книга!
Аралия – это ближайший родственник элеутерококка и женьшеня. Все они являются сырьём для настоек, повышающих тонус человеческого организма. Игорь коротко спрыгивает со снежного порога водопадика вниз, на проталину и трогает чёрным носком болотника корневище: “Выкопал, а жрать не стал… Что делать будем? Может, с собой возьмём? В чай будем заваривать!”. Я приседаю на корточки на краю снежного трамплина, над ним: “А что? Давай!.. Не мы же его выкопали! Так что, наша совесть спокойна! Всё-равно, пропадёт! Без всякой пользы… Будем считать, что это – медвежий подарок”. Мы укладываем оба обломка корневища аралии в рюкзачок к Игорю и трогаемся по днищу барранкоса, дальше…
Постепенно, рельеф выполаживается. Сопутствующий нам смешанный, с берёзой, лес – сильно загустел. Справа и слева по гребням распадка пошли хвойники. Не видно – ничего! А нам хочется, не петляя по буреломам, выйти на Ночку в том месте, где заходили утром. Мы выбираемся из распадка, влево…
Понемногу, забираем всё левее и левее – так мы, рано или поздно, должны пересечь свой утренний, встречный след…
– Саш! Вот он! – радостно оборачивается ко мне, Игорь.
Я стою рядом с братом и удовлетворённо смотрю себе под ноги – на насте отпечатались наши утренние следы!
Следы от наших болотников. Мы устремляемся по ним, вниз…
Однако, не тут-то было! Утром, на льдистом насте, каблуки наших болотников оставляли только чёрточки! А теперь – солнечные лучи, первым делом съели именно эти шероховатости на поверхности наста. Часто проваливаясь и матерясь сквозь зубы, мы всё ниже и ниже уходим по хвойному лесу, с трудом находя и снова теряя свой след…
Мы понимаем, что по времени – мы уже должны выпадать на Ночку! А её – всё нет. Человека не переделаешь – в густом пихтарнике, я упорно карабкаюсь на вершину ёлки…
– Фу! Вершина, – крепко держась руками за тонкий стволик еловой вершинки, я деловито озираюсь по сторонам.
Отсюда, с вершины дерева, открывается хороший обзор окрестностей…
И я вижу голый угол знакомой мари, что лежит перед Ночкой! Эта пустошь, сейчас, находится перед нами, чуть правее.
– Отлично! – я торопливо спускаюсь по веткам вдоль ствола вниз, на землю.
– Всё хорошо! Наша марь – немного правее нас! Рядом!
Игорь втаптывает окурок в мокрый снег и встаёт. Довольные тем, что наши сомнения разрешились, и что скоро придёт конец нашим шатаниям по этому глубокому, мокрому снегу, мы, под прямым углом сворачиваем вправо…
– Саш! След! – останавливается Игорь, – Крупный медведь!
Я тоже упираюсь взглядом в когтистые следы на снегу. Виляя между частыми стволами пихт, медвежий след уходит вперёд, в нашем направлении.
– Вчерашний.
– Ну! – кивает Игорь.
Продавленные в растопленном насте вчера под вечер, медвежьи следы, ночью схватились льдом. И теперь – эти ледяные следы вполне выдерживают наш вес. Мы – умные. Мы бодро шагаем след в след, по когтистым медвежьим следам…
– Что-то понатоптано там, впереди, под пихтой! – приседает Игорь, для лучшей видимости под кронами.
Озираясь по сторонам, мы настороженно подходим по следу, ближе…
– Он ствол ободрал! – с удивлением говорит, Игорь.
– Ух, ты! Точно! – неподдельно восторгаюсь я, – И дата мечения – точнее не придумаешь! След – вчерашний! Значит – и ствол ободран вчера! Вот этим самым зверем!
Свежая рана на стволе пихты слезится каплями натекающей, прозрачной смолы. Белеет свежая древесина.
– Какая удача! – я восторженно ощупываю задиры, – Свежие! Так рано, весной! По снегу!.. Пусть теперь мне скажут, что сроки мечения деревьев у медведей совпадают с началом гона!
Я сую руку в карман, за рулеткой. А Игорю вручаю свой дневничок и авторучку: “На, держи”.
– Так, пиши. Пихта. Номер шестьдесят один. Диаметр четырнадцать сантиметров. Высота задира двести семнадцать сантиметров. Задир вчерашний. Второй задир… тоже двести семнадцать.
Рядом стоит второе дерево, с медвежьими метками. Оно функционирует уже не первый год. Ствол этой пихты изуродован старыми задирами. Наш медведь, об этот ствол – только почесался. На “пеньках” от сучков, застряли кисточки его чёрных, волнистых волосин.
– Так. Второе дерево.
– На нём – он запаховую метку оставил, – кивает Игорь.
– Ну, – соглашаюсь я, – Пиши… Пихта. Номер шестьдесят два. Диаметр ствола пятнадцать сантиметров. Максимальная высота пятна почёсов сто девяносто пять.
Мы шагаем дальше, по ледяным следам медведя…
Вскоре подходим к ещё одному, ободранному медведями дереву. Это – старый маркёр. Ствол несёт на себе раны старых задиров. Об этот ствол наш медведь тоже сильно чесался. Я разматываю ленту своей рулетки.
– Так. Пиши! Пихта. Номер шестьдесят три. Диаметр тридцать. Максимальная высота старых задиров – двести двадцать сантиметров.
Я прикладываюсь носом к пятну почёсов на коре: “Фу! Пахнет как!.. Горький, перечный запах!”. От засаленного пятна исходит резкий, терпкий запах медведя.
– Это – уже третье дерево, помеченное этим матёрым медведем за вчерашний день!
– Ага! А, сегодня – только двадцатое апреля! Это мечение подтверждает то, что мечение у подножия Саратовского борта – не было случайным!
– Ну, – соглашается со мной, Игорь, – Там он пометил – аж, пять стволов.
– Пиши. Свежие почёсы высотой двести пять.
– Всё. Записал.
– Угу. Пошли дальше.
Впереди, сквозь частый хвойник, начинает просвечивать какой-то прогал.
– Это просвечивают просторы мари, что лежит перед Ночкой! – радуюсь я…
Через полчаса, тяжело дыша, я стою на снежном надуве и смотрю вниз, себе под ноги. Перед нами спокойно журчит перекатиками, речка Ночка. По моей щеке движется капелька пота, я её чувствую – словно муха ползёт…
– Фу! – выдыхаю я.
– Уф! – выдыхает рядом, брат.
Речка искрит солнечными бликами мелких перекатиков. По свободной от снега полосе поймы разослан зелёный ковёр весенней травы…
– Всё! Теперь нас, под лес – палкой не загонишь!
– Теперь – только по свободной от снега пойме! И никуда в сторону!
– Ага. Хватит. По снегу натопились – достаточно…
Весенний день – он такой длинный! Отсидевшись часа полтора в Тятинском доме и наевшись за весь день сразу, я разворачиваю перед домом свою “полевую лабораторию” – ведь, утром мы прихватили с собой замёрзший помёт взрослого одиночки. Вот, его состав, я сейчас и определю! Интересно узнать, чем питается этот медведь…
В помёте – не более пяти процентов объёма составляют кусочки лизихитона. До тридцати процентов – зелёные листья осоки… Маленькая кучка жёлтых рыбьих позвонков и зубов… Примерно двадцать процентов – гомогенат травы.
– Так мелко – переваривается крапива! – прикидываю я, – Но, в этом помёте, сорок пять процентов объёма составляют грубые кусочки какого-то растения! Это – не лизихитон и не белокопытник, не крапива, и не борщевик…
Я отбираю своим пинцетом несколько, наиболее сохранившихся кусочков и принимаюсь пристально рассматривать их…
– Это – основания ростков кого-то из высокотравья! – прикидываю я, – На сантиметр выше корневой шейки.
Наружная сторона кусочка покрыта черепицей широких, чёрных, глянцевых чешуй. Внутренняя сторона представлена грубой сеткой механических тканей побега, светло-зелёного цвета.
Я откладываю в сторону свой противень и поднимаюсь на ноги. Внимательно всматриваясь себе под ноги, я медленно бреду по зелени молодой поросли высокотравья, метрах в тридцати от дома…
Вот! Основания этих побегов – копия моих кусочков! Копия!!! Это… росток соссюреи Фори.
– Урра!!! – горланю я в небо, – Соссюрея! Уррра!!!
– Что орёшь? – выходит, из тамбура нашего дома, Игорь.
– Ха! Конечно ору! – я захлёбываюсь радостью, – Открытие! Такая загадка разрешилась! Я, целый прошлый год, голову ломал над одним парадоксом – медведи оставляют целые полянки скушенных и тут же брошенных, ростков соссюреи Фори. Я, ведь – въедливый! Я много раз приставлял скушенные побеги к оставшимся на уровне почвы, “пенькам” скусов!
– Ну и?
– Ничего, я, не заметил! И решил, что… не ест он её! Зачем-то скусывает… и бросает.
– Хм! Скусывает и бросает, скусывает и бросает… Целыми полянками?! – улыбаясь, смотрит на меня брат, – Ну, да ладно… А, сейчас что?
– Сейчас – я выяснил! Медведь откусывает от скушенной им части побега соссюреи самый плотный кусочек, всего сантиметр величиной!
– Как? – не понимает Игорь.
– Смотри! – кончиком своего тесака, я подрезаю побег соссюреи на уровне почвы и тут же срезаю от срезанной части, нижний сантиметр, – А, теперь, если приставить срезанную часть к пеньку – ты даже не заметишь, что не хватает сантиметрового отрезка! Видишь?
– Ага! – расплывается в улыбке, Игорь, – Теперь – всё понимаю!
– Вот! – я, как фокусник, развожу руки в стороны.
– Сашка! – смеётся надо мной, брат, – Ты счастлив так, словно кусок золота добыл!
– Теперь всё встало на свои места! Представляешь? Год спустя! Какая загадка!.. К тому же, теперь – у меня выявлен новый вид корма медведей!
Поздно вечером, я освобождаю стол от наших мисок и кружек. Пододвигаю, поближе, свечку. Передо мной лежит, мой рабочий дневник. Я задумчиво верчу в пальцах авторучку – мне осталось записать несколько итоговых мыслей:
Во-первых, весной, медведи кормятся на склонах вулкана шишкой-паданкой. Читая зимой, научные статьи о медведях Якутии, я никак не мог предположить, что и у нас, на изолированных в Тихом океане островах, проявится эта общность с материком.
Во-вторых, вчерашняя драка медведей должна пониматься, как проявление конкуренции за корм.
В-третьих, весной, после выхода из берлог, матёрые медведи поднимаются вверх, на участки кедрового стланика. А молодняк и медведицы с медвежатами скатываются вниз, на проталины, где питаются травой…
Всё. Все мысли записаны. Игорь спит на наших нарах, под потолком.
– Дааа, – думаю я, – После такого тяжёлого дня – будем спать, как убитые.
– Фууууу! – я длинно дую на свечку.
Комната Тятинского дома погружается в темноту. Я забираюсь на нары и тоже, с наслаждением вытягиваю по мягкому ватному матрасу своё, натруженное за день, тело…
Тятинский дом. После похода по вулкану, мы устраиваем разгрузочный день. Не в смысле поесть, а в смысле – не работать…
Лежать и ничего не делать…
Мы всё-равно не выдерживаем! Мы выходим в лес после полудня. Ограничиваемся прорубкой поперечной, многолетней медвежьей тропы, ведущей от долины Тятиной, мимо лесного озерца, по просторам лопуховых площадей Банного ручья, на Ночку. Одним словом, у нас – рабочая экскурсия по лесу. Мне, по этим тропам – до зимы ходить, поэтому я и стараюсь расчистить свои маршруты…
Тятинский дом. Двадцать второе апреля. Утро встречает нас пасмурное и серое. Что-то среднее между густым туманом и слабым дождём. “Моросящий туман”, одним словом. Мы, весь день, проводим в домашних, бытовых заботах. После полудня к нашему дому подошёл караван из двух вьючных лошадей. Андрей Архангельский привёз наши продукты с Филатовского кордона! Мы, этому – так рады! Несмотря на то, что все полиэтиленовые пакеты с рисом и гречкой порвались и крупы смешались между собой.
В сумерках, я стою на углу нашего Тятинского дома и слушаю летние песни дрозда.
– Цыррр-блю-бли-зр-р-р-р-р-р-р-р!
Курочка-ряба! Пёстрый дрозд… Это – первая песня дрозда, в этом году!
– Цыррр-блю-бли-зр-р-р-р-р-р-р-р!
– …зр-р-р-р-р-р-р-р!
Ах, какая концовка песни! В абсолютной, звенящей тишине дикой природы рассыпается колокольцами, длинная трель… Каждый раз, я затаиваю дыхание и открыв от напряжения рот, прислушиваюсь к колокольцам… и к себе.
– …зр-р-р-р-р-р-р-р!
Звонкие колокольцы, россыпью пробегают по нервам, и у меня перед глазами опять встаёт наш с Дыханом поход на легендарное озеро Вильямса. И наша ночёвка в верховьях Тятиной. И опять – я лежу у ночного костра! Опять предрассветные сумерки, спящий в своём брезентовом коконе Дыхан, малиновые головёшки догорающего костра…
– …зр-р-р-р-р-р-р-р!
И эти громогласные колокольцы, раз за разом рассыпаемые птицей, прямо по моей голове…
– Поди ж, ты! – я встряхиваю головой и улыбаюсь своей синей птице, – Сколько всего, уж пережито! А, рассыпала колокольцы – и искры по нервам… Здравствуй!
Стемнело. Мы с Игорем забираемся на нары, под потолок. Всё. Отбой…
– Саш! – вскоре вздёргивается Игорь, – Светит кто-то!
Мы свешиваем с нар свои лица – чтобы глянуть в наше большое, фасадное окно. Точно! Кто-то шагает по пустырю, к нашему дому! Мы бодро спрыгиваем с нар и хватаемся за ружья. Осторожно приоткрываем дверь нашего тамбура – по тропинке к дому шагает мужчина. Свет фонарика мотается из стороны в сторону, едва освещая поворотики тропинки. В поводу, человек ведёт за собой осёдланного коня. По медвежьей, качающейся походке, мы узнаём Олевохина, лесника Саратовского кордона.
– Привет, Саня! Привет, Игорь! – как ни в чём ни бывало, здоровается он с нами, улыбаясь своей блуждающей улыбкой.
– Серёга! Привет! – здороваемся мы.
– Привет!
– А мы думаем – что такое? Ночью! Привидение!
– Нет, это я, – улыбается Олевохин, – Решил, вот, у вас переночевать…
– Конечно!
– А что так?
– Медведица замучила. Представляете? Сейчас, вечером, иду за углём. Только до угла кордона дошёл – заскакала! У сарайчика с углём! Я, ведром об угол сруба подолбил – отскочила. Я – за карабином в дом! Вышел. Отстрелялся в небо, прямо с крыльца… Опять шагаю за углём, в одной руке ведро, в другой – карабин. Опять, сучка, скачет! Стелется ко мне, с бугра, что сразу за сарайчиком! Я снова отстрелялся. Три раза! Ушла. Вроде.
– Ну? – торопим мы.
– И что, дальше?
– Ничего!.. Устал я, – качает головой Олевохин, – Что мне, к сарайчику, так за углём и идти?! Плюнул на всё! Бросил это чёртово ведро, об угол дома. Даже в дом не зашёл. Карабин на плечо закинул, седло из сеней – на другое плечо, да и пошёл, на выход. На бамбуковом поле, мой конь пасётся. Оседлал, вскочил в седло – да к вам, на Тятинку.
