полная версия

Александр Феликсович Борун
Работы. Мемуар

Полная версия

В общем, долго ли, коротко, спектрометр заработал, и мы стали усердно доказывать начальству, что на него не напрасно потрачена куча денег, что он очень полезен для производства. В основном, определяли причины брака, которыми чаще всего оказывались загрязнения. Какая-то работница на обед покушала селёдку и не помыла руки. Селёдочный жир на микросхеме, микросхема выходит из строя.

Иногда загрязнения были не углеродными, а более интересными. Раз мы нашли палладий на образцах, где его не должно было быть, и он был вреден. Это не такой уж распространённый элемент таблицы Менделеева, откуда он взялся? Оказалось, там рядом с теми образцами делали другие, где палладий как раз был нужен – их палладировали. После этого отмывали от соединения палладия, из которого его осаждали, в воде. Колбу с водой, естественно, мыли. И как-то, перепутав посуду, использовали для отмывки исследуемых образцов. От чего-то другого, не палладия, конечно. Тогда он к ним и прилип. То есть произошла не совсем тривиальная вещь. Палладий от тех, других, образцов, отмывался, потому что прилипал к ним слабее, чем растворялся в воде. Тем не менее, какая-то небольшая его часть оказалась более склонна прилипнуть на стекло колбы, чем оставаться в растворе, куда она так стремилась только что. Потом колбу мыли, но какая-то часть палладия прицепилась к стеклу так прочно, что не отмылась. Однако – при следующем наполнении водой и тут какая-то небольшая часть прилипчивого палладия оказалась в растворе. И из раствора предпочла переприлипнуть на наши образцы. Если каждый раз количество палладия снижалось порядка на два-три, его получилось в 10¹²-10¹⁸ раз меньше. И этого хватило, чтобы Оже-спектрометр его обнаружил! Велика сила науки на службе электронной промышленности. Правда, у палладия на редкость большой Оже-пик, но всё же и увидели мы его очень надёжно. И я убедился в справедливости утверждения Анаксагора «всё есть во всём». Потому он и сделал свои гомеомерии бесконечно делимыми (в отличие от атомов Демокрита), чтобы в любом веществе оказались следы всех других. Ну ладно. Это всё хорошо, но я подозреваю, что работники цеха просто не сознались в каком-то более крупном нарушении технологии, чем использование той же колбы. Например, они её между использованиями для отмывки разных образцов не мыли. А это уже уменьшение концентрации палладия не в 10¹², а всего лишь в 10¹⁰. Впрочем, и так неплохо.

Был случай брака, интересный сам по себе. Изготовленный полупроводниковый лазер Al_xGa_1–xAs-GaAs выходил из строя при работе из-за того, что под действием приложенного поперечного поля по его зеркалу ползла капля металла и замыкала электроды. Металл оказался эвтектикой галлия и, кажется, олова. Температура её плавления была ниже температуры плавления галлия и олова по отдельности, подобно тому, как припой, состоящий из олова и свинца, плавится при температуре ниже их обоих. В сущности, галлий сам по себе довольно легкоплавкий металл, а в сплаве с оловом – тем более, лазер же при работе довольно сильно греется. Удивительным тут было то, что олово в приборе не соприкасалось с галлием, ни содержащимся в арсениде галлия, ни содержащимся в арсениде галлия-алюминия. Как же они ухитряются смешиваться и образовывать эвтектику? А вот так. Эвтектика заранее, как легкоплавкое соединение, образуется ещё до физического смешивания металлов, то есть они плавятся и устремляются друг к другу навстречу. Можно сказать, между ними образуется некий химический потенциал, который их притягивает, объединяет ещё до непосредственного соединения и заставляет расплавиться. Как это ещё объяснить? Стали между ними помещать слой, кажется, хрома, помогало с переменным успехом. Толстый слой хрома тоже чем-то мешал, а тонкий не помогал. Дальнейших подробностей не знаю.

Кстати, о полупроводниковом лазере. Сейчас они всюду, например, в дальномере фотоаппарата, в сканере и т.д. Но тогда это была новая технология. Он был очень маленький, кажется, примерно полсантиметра или меньше. И инфракрасный. На него самого нужно было подавать какое-то не очень большое напряжение и ток. Но вот прибор ночного видения, который как-то принесли в лабораторию, чтобы посмотреть, есть от лазера какой-то свет или нету, выглядел тогда как здоровенный бинокль и питался от преобразователя напряжения, включаемого в сеть 220 В, т.е. ему требовался большой ток и/или большое напряжение. Батарейкой не обойтись. Так что замыслы некоторых рыболовов взять такую штуку на ночную рыбалку, чтобы рыба этого света не видела, а рыбак её видел, никто не попытался осуществить. Возможно, сеть можно было заменить автомобильным аккумулятором. Но требовался другой адаптер. Да и аккумулятор таскать некомфортно. Но в лаборатории в этот супербинокль, подключённый толстым кабелем к здоровенному ящику – адаптеру, излучение лазера было, действительно, видно. Там картинка была такая зелёненькая, не очень приятная для глаз. Что меня поразило, излучение было вовсе не в виде узкого луча, а примерно как у карманного фонарика, конусом. Может, оно и было когерентным, но с фокусировкой у такого маленького лазера было плоховато. Не как у гиперболоида инженера Гарина.

Кстати, о неприятном зелёном свете. Много позже мне один житель Израиля описывал, как на учениях их танк должен был куда-то целую ночь ехать по определённым координатам. И хотя инфракрасные фары и инфракрасные очки у водителя были, он настолько утомил глаза, что утром они обнаружили, что уцелели по чистой случайности. Прямо перед танком был довольно высокий обрыв, которого водитель ночью не заметил. А то бы не стал вплотную подъезжать. Хорошо, что ошибка определения координат не оказалась чуть больше.

Заодно слух из истории израильско-арабских войн. Арабам танки поставлял СССР. В какой-то момент обнаружилось, что часто израильтяне на своих танках обнаруживают советские танки гораздо раньше, чем наоборот. А ведь приборы ночного видения были примерно одинаковые! Оказалось, у них мощность фар вчетверо больше, если я правильно помню цифру.

Не хочу сказать, что только Оже-спектрометр помогал расследовать причины брака. Например, был такой случай. На тестировании после центрифуги часть изготовленных микросхем не проявили вообще никакой жизни. Как будто их в корпусе вообще нет. Ну, бывает, какая-то ножка оторвётся, для того их и испытывают центрифугой, чтобы определить плохо приваренные контакты. Но чтобы все? Вскрывали в таких случаях (их было несколько) корпуса – и впрямь, пусто. Вместо микросхемы какой-то порошок… Этот брак без нас выловили. Дело было в том, что микросхемы перед привариванием ножек приклеивают к корпусу клеем. Для ускорения работы пузырёк с клеем не закрывали, но он на воздухе загустевает из-за испарения растворителя. Его время от времени нужно подливать. Ну вот, работница подливала его, подливала, и не заметила, как стала клеить практически чистым растворителем. Которого, тем не менее, хватало, чтобы приклеить и даже не отклеиться при приваривании ножек контактной сваркой и загерметизировать корпус. Но там, уже внутри, микросхема всё же отклеивалась и свободно перемещалась внутри корпуса, держась только на ножках. Для тестирования перед центрифугой этого хватало, а на центрифуге её разносило в пыль…

Ну а какие-то случаи брака, особенно появлявшиеся однократно, вообще не расследовались. Потому что – какой смысл? И таких, боюсь, было большинство.

Микросхемы

В это же ОКБ поступил через четыре года работать мой брат Витя. Вообще-то он собирался в теоретический отдел другого института (единственный в Саратове), оттуда приезжали люди в универ и приглашали. Но на распределении оказалось, что нельзя так определённо выбрать место, даже нельзя в тот институт, а только в объединение института и завода на 8-й Дачной. И, конечно, попав в объединение, он обнаружил, что его отправляют мастером на тот завод. – Да что тебе не нравится? – удивлялись начальники. – Там спирта море разливанное, люди спиваются мгновенно, ты там через два года станешь начальником цеха. – Им не приходило в голову, что человек, стремившийся заниматься теорией полупроводниковой схемотехники, вовсе не хочет быть даже начальником цеха, и море разливанное спирта его тоже не привлекает. Он, кстати, ещё больший нелюбитель алкоголя, чем я. Оказалось, что задействовав всех знакомых среди начальства, нельзя изменить это распределение так, чтобы попасть в теоретический отдел. Оказалось возможным только изменить его более кардинально и перераспределиться в ОКБ завода ПУЛ…

Так вот, там Витя занимался именно микросхемами. И начальников характеризовал так. Они бывают типа «Акопян» и типа «Кулибин». Первый тип демонстрирует заказчику партию исправных микросхем, и потом с помощью ловкости рук подменяет её на партию бракованных, которые и вручает заказчику, с тем, чтобы теперь продемонстрировать исправные второй раз и отдать тоже. Начальник второго типа ухитрился понять, что именно Витя сделал с испытательным стендом, чтобы более тонко различать брак и выделить из него некую часть микросхем, ранее считавшихся браком, но на самом деле годных. Более того, он сумел объяснить рабочему, работавшему на стенде, что и как перенастроить, чтобы стенд выдавал ещё больший процент годных. Правда, теперь уже принимая за годные часть брака. А отвечать за это пришлось бы Вите, как человеку, придумавшему эту перенастройку стенда. В общем, в нравственном отношении научная работа – это одно, а производство – совсем другое. В конце концов он оттуда ушёл работать учителем физики и математики в школе. Правда, приходилось переходить из школы в школу, потому что его всё время брали на место учительницы, находящейся в декретном отпуске, а как только она рожала и немного выкармливала младенца, то возвращалась. Но, в конце концов, он нашёл школу, в которой работает уже много лет. Однако только после переезда в Москву.

У меня же нет никаких педагогических способностей. Впрочем, подробно это надо описать в воспоминаниях об универе, т.к. проявилось именно тогда.

Попытки работы на будущее

Кроме текущей работы, я не оставил мысль о количественном Оже-анализе. Раздобывал образцы чистых химических элементов, в основном, металлов, конечно (одну маленькую пластинку серебра мне выдали под расписку в московском Центре поверхности и вакуума, куда я чуть было не поступил в аспирантуру, и я очень боялся уронить держатель с ней при перегрузке из загрузочной камеры в основную) для калибровки как энергетической шкалы спектрометра, так и коэффициентов Оже-чувствительности различных элементов.

Одна задумка для калибровки энергетической шкалы спектрометра оказалась провальной. Мне пришло в голову, что хорошим образцом для этого была бы поваренная соль NaCl. Оба элемента имеют большие Оже-пики, расположенные притом на энергетической шкале далеко друг от друга. Вспомнив свой школьный опыт по выращиванию большого кристалла медного купороса, я вырастил дома кристалл соли. Не такой большой, как тот, тот был с ладонь, а этот примерно сантиметровой величины. Причём я ожидал, что он будет кубической формы, а получилась почему-то половинка кубика, где-то 1х1х0,5 см. Наверное, сыграло роль то, что он лежал на дне баночки с раствором, а не был подвешен на ниточке. Ниточку совать в вакуумную камеру мне не хотелось. Гордый достигнутым успехом, я принёс кристалл на работу и загрузил в камеру. И… не смог откачать. Хороший вакуум никак не достигался. Только тогда до меня дошло, и я посмотрел в справочнике и убедился, что та поваренная соль, которую мы знаем, это кристаллогидрат. У неё в составе полно воды. Как, кстати, и медный купорос, который именно потому такой красивый, синий, там ионы меди как в растворе. А в вакууме вода испаряется и не даст ничего мерить, хоть год откачивай. Которого мне никто не даст. Да и камеру жалко, все стенки будут в воде и она долго потом будет оттуда слетать и портить вакуум. И обезгаживание сделать нельзя, образец испортится… Соль пришлось срочно вынимать из спектрометра. Что касается кристалла безводной поваренной соли, его надо выращивать не из раствора, а из расплава. Что не такая простая задача⁴². Где и как это делать, я не знал. Хуже того, даже если найти, где его сделать, выращенный кристалл будет очень гигроскопичен. Трудно будет его в сохранности довезти и поместить в камеру, не дав контактировать с атмосферой, в которой всегда есть вода. А ведь если хоть сколько-то воды прилипнет, она окажется на поверхности, и, даже если не испортит вакуум, испортит Оже-пики, обеспечив им и химический сдвиг, и разное ослабление при прохождении мокрого слоя из-за различия в энергии Оже-пиков натрия и хлора. Спектрометр-то смотрит самую поверхность, где вода и будет.

Придумал приспособление для определения точного места в пространстве положения фокуса анализатора, чтобы совместить с ним точку анализа и пучки пушек, электронной и ионной. Оно определяется на ощупь, двигая манипулятор с образцом, по энергии получаемых пиков, а ведь эта энергия тоже известна не особо точно. Приспособление должно было состоять из примерно сантиметровой воронки с вложенным в неё конусом, оставляющим между ним и воронкой зазор, воспроизводящий в металле траектории электронов, прошедших через анализатор, только с другой стороны от анализатора, чем приёмник электронов, симметрично. В отличие от обычного плоского образца, сигнал у этого конуса должен был быть резко максимальным именно в правильной позиции по всем трём координатам. Но изготовить его так и не получилось, всё время находились более срочные дела.

Одной из характерных особенностей политического руководства производством были месячники. То экономии чего-нибудь, а то, скажем, месячник подачи рацпредложений. Их можно было подавать в любое время, но в этом месяце за этим следили, и от подразделений требовали соревноваться между собой. Не помню, первое место как-то слегка вознаграждалось или просто повышался престиж. Но участие было добровольно-обязательным. Мы с Якоревым, помнится, подали как-то вдвоём очень много рацпредложений, обеспечив первое место и лаборатории в отделе, и отделу в ОКБ. Одно было даже с экономическим эффектом. Кажется, это было применение дьюарной кружки для разливания жидкого азота в ловушки (для остаточных газов) высоковакуумной установки. Не помню, каким образом, но при этом, вроде бы, достигалась экономия жидкого азота, которую можно было посчитать в рублях. А большинство рацпредложений были без экономического эффекта. Хотя и за них должны были, по идее, выплачивать потом какие-то копейки. Одним из рацпредложений было то приспособление для поиска в пространстве фокуса анализатора. Но главное было их оформить, дальнейшая их судьба никого не интересовала. И даже за экономию жидкого азота, помнится, мы ничего не получали, хотя это рацпредложение было не только оформлено, но и осуществлено. Собственно, осуществлено ещё до оформления. Просто попало под месячник, а то бы мы просто так и пользовались дьюарной кружкой для жидкого азота, как раньше, без оформления. В общем, практика с рацпредложениями сильно отличалась от разработанных для них положений, которые я тогда прочёл.

В калибровке Оже-спектрометра я столкнулся с непреодолимыми трудностями. Для изучения линейности или нелинейности зависимости величины низкоэнергетического (92 эВ) Оже-пика кремния от интенсивности пучка электронной пушки, было необходимо в процессе измерений очищать образец от нарастающего на нём под действием электронного пучка слоя углеродных загрязнений. Потому что вакуум в спектрометре был всё-таки не совсем на нужном уровне. Для очистки образца применялась та же аргонная ионная пушка, что для элементного анализа по глубине, только для профиля по глубине нужны большая мощность и время работы. Небольшим количеством аргона, попадающим в камеру через диафрагму пушки вместе с ионным пучком, можно пренебречь – уж он-то на поверхность образца не должен прилипать, являясь инертным газом. Однако, не успел я включить собственно пушку, только напуск аргона в неё открыл, как Оже-пик кремния сильно изменился. Он увеличился и стал шире, то есть, похоже, состоял теперь из двух сходных отчасти перекрывающихся пиков с небольшим сдвигом друг относительно друга по энергетической шкале. Какое-то количество аргона, просачиваясь в вакуумную камеру, попадало и в электронную пушку, и та принялась выстреливать ионы аргона вместе с собственными электронами. Не знаю, как это возможно. Мало того, что ионы должны быть отрицательно заряжены, их пучок, вообще-то, не должен был фокусироваться так же, как электронный. Но другого объяснения лишнему пику я не придумал. Ионы аргона тоже возбуждали Оже-эмиссию. Но с пиком другой формы, во всяком случае, что касалось кремния. Если настоящую ионную пушку я мог включать только время от времени, чтобы почистить образец между измерениями, то этот эффект работы электронной пушки как самозваной ионной устранить было невозможно. Если бы я попытался измерения проводить без аргона в пушке, и после работы пушки ждал откачки аргона, измерения растянулись бы на такое время, что и без электронного пучка поверхность образцов загрязнялась бы. Не говоря о том, что никто не дал бы мне особо много приборного времени на непроизводственную надобность. Аргон, между прочим, довольно медленно откачивается именно вследствие того, что инертный⁴³. Кто же знал, что он будет такой помехой. Ну и – о какой калибровке может идти речь, если она необходимо включает очистку поверхности образца, а попытка сделать эту очистку приводит к сильному искажению результатов? Тот «ионный» Оже-пик кремния был гораздо больше основного, «электронного». Выделить из него «настоящий» пик кремния не представлялось возможным.

Меж тем параллельно постепенно обнаруживалось, что начальство вообще не заинтересовано в том, чтобы кто-то занимался наукой. Даже такой приземлённой, в интересах электронной промышленности.

Начальство (отступление)

Кстати, заодно напишу о некоторых своих впечатлениях о начальстве вообще. В теории власть развращает. Как я наблюдал на практике, действительно, чем меньше начальственный уровень человека, тем больше он похож на человека. С руководителем группы мы были на «ты» (он сам предложил), и хотя он мной руководил, это было, скорее, потому, что у него было гораздо больше опыта, чем потому, что его назначили руководить. В лаборатории мы делали всё вместе, при разборке-починке-сборке прибора при его руководстве, но ещё он вёз всякие внешние контакты. Скажем, ходил заказывать отжиг медных прокладок в водороде. Или изготовление держателей образцов по аналогии с имеющимися. Видимо, ему было проще это сделать, чем перекладывать на меня, что потребовало бы объяснений, где это, кто там работает, налаживать контакты… С начальником лаборатории мы были на «вы» и по имени-отчеству, да и вообще редко общались. В основном, он общался с Якоревым, этого ведь для определения задач группы достаточно. Начальника отдела я не видел вообще⁴⁴. Начальника ОКБ видел раза два, при приёме на работу и ещё как-то, не помню, по какому поводу. А! Как же, по поводу попытки армии меня призвать на действительную службу, вот. Директора завода не видел. Как-то мне его пытались показать на демонстрации, но вокруг него было несколько человек в аналогичных костюмах, шляпах и при галстуках, так что я не понял, кто из них он. Мне кажется, показывавший и сам был не очень уверен, что определил правильно… Как я понял, дистанция между начальниками увеличивалась. Не только я не мог быть на «ты» с Филипченко, но и Якорев тоже. А Филипченко не мог по-дружески пообщаться с начальником отдела. Дистанция между начальником ОКБ и директором завода была гигантской, первый вообще мог обратиться ко второму не по любому вопросу, а по какому-то определённому кругу вопросов. Например, по вопросу призыва в армию, возможно, мог. А может, нет. В связи с призывом я познакомился с парторгом завода – это был самый большой начальник, который соизволил со мной, так сказать, поговорить. Если не считать того, что он не слушал, что я говорил. Общение было практически односторонним.

Армия

С армией дело обстояло так. В СГУ была военная кафедра. При выпуске студенты становились лейтенантами запаса. Или младшими лейтенантами запаса, кто получал совсем уж плохие оценки. Единицы – старшими, и вот это уже, такое впечатление, не в зависимости от успехов в изучении военных дисциплин, а случайно или по блату⁴⁵. Солдатами никого в армию не забирали. Однако могли забрать офицерами. К счастью, большого дефицита офицеров, видимо, не было, их готовили военные училища, желающие находились, но… Перед распределением в аудиторию, где была наша группа, пришли военные и потребовали «добровольно» двух-трёх человек. «Добровольно», но пока кто-то не вызовется, не отпустят. Поскольку никто не вызывался, стали вызывать по фамилиям и спрашивать, на каком-таком основании имярек не хочет выполнять свой долг перед Родиной. Я, с своей фамилией на букву Б, был опрошен среди первых, и отвечал, что в результате недавнего аппендицита у меня, должно быть, образовались спайки кишечника, отчего иногда при довольно незначительной физической нагрузке я испытываю резкие боли в животе и опасаюсь, это может помешать при службе в армии. Это сошло. Теоретически мы были подготовлены как специалисты по радиолокаторам, конкретно по двум их моделям. Но парень (кажется, его фамилия Ивлиев, но не уверен), который таки вызвался, то ли от безнадёжности, то ли соблазнился на щедрые посулы вербовщиков, потом рассказывал, что никакого локатора в глаза не видел, а дежурил на китайской границе⁴⁶. И самым страшным там были не китайцы, которых он тоже в глаза не видел, а недосып. Практически не давали спать, постоянные дежурства, то в очередь, то внеочередные. Отбой в час, подъём в пять и всякое такое. Народу очень на хватало, или уж так обязанности распределялись между имеющимся. В общем-то, я давно убедился, что в армию не хочу. Было такое впечатление, что военные считают, что в армию должны идти все, независимо от воинственности натуры, между тем устроить её так, чтобы она не была чем-то вроде тюрьмы, они не в состоянии. В таком случае у меня нет никакого патриотизма в этом отношении. Трудно ожидать, что человек сам захочет в тюрьму, какими бы патриотическими речами это ни прикрывалось. Если армия так необходима, думал я, организуйте её получше, тут и армейский патриотизм появится, а может, окажется, что и поголовно всех принимать туда не надо. Известно ведь, что те, кто поступил в универ после армии, учатся с большим трудом, потому что всю школьную науку из них успешно выбили. А я не хочу терять знания, полученные в университете. Полученные при достаточно интенсивной работе, т.е. учёбе, но она тоже работа. В конце концов, это даже в интересах самой армии. Если она не получит, в частности, от электронной промышленности, которая работает больше на армию, чем на бытовую технику, новых разработок, с чем она останется? С каменными топорами? Ладно, не с топорами, с гаубицей образца 1937 года⁴⁷, которую мы проходили на военной кафедре. И пусть я сам не рвусь разрабатывать оружие, я понимаю, что моё стремление усовершенствовать возможности Оже-спектроскопии в области количественного анализа каким-то образом будет работать на это. Мне это удовольствия не доставляет, а вот армейским мыслителям, если бы у них были бы мозги, доставляло бы. А раз у них мозгов, очевидно, нет, приходится думать за них. Пусть энтузиасты армии, если такие найдутся среди читателей, меня ругают. Что, кстати, весьма вероятно. Поскольку я, в основном, помещаю на сайте фантастические рассказы, то и «мои» читатели, вероятно, любят фантастику. А среди писателей-фантастов есть, например, Вебер. Или ранний Хайнлайн, тот вообще считал (повесть 1959 года Starship Troopers, в русском переводе Звёздный десант, в жанре боевой фантастики), что человек, не прошедший армию, не должен иметь избирательных прав. Правда, всё же оставлял человеку выбор: хочешь участвовать в политике – пройди армию, чтобы суметь защищать свой политический выбор с оружием в руках. Плевать на политику – ну, можешь и армией пренебречь. Он, правда, имел в виду американскую армию, а она и так добровольная. После Вьетнама. На котором молодёжь обнаружила несовпадение своих интересов и интересов начальства, которые она должна защищать, рискуя жизнью.

Не то чтобы я считал, что армия вообще не требуется государству. Хотелось бы, чтобы так было, но увы. Если бы не Советская армия, меня бы и на свете не было, так как моих родителей сожгли бы в печи в концлагере⁴⁸. Я возражаю не против армии, и даже, в сущности, не против призыва в неё. Но это только в принципе, а при существующей в СССР организации армии да, возражаю, и против призыва в неё при такой её организации.

Когда я уже работал на ПУЛе, меня вызвали повесткой в военкомат и объявили, что призывают в армию. Но в тот, первый раз не дошло, кажется, даже до медкомиссии, они набрали больше законопослушного народу, чем требовалось. На следующий год вызвали опять, и на этот раз заставили проходить медкомиссию. Честно говоря, я не старался проходить её как можно быстрее. А очень быстро и не получилось бы. В поликлинике в любой кабинет очередь, и, хотя теоретически призывники проходят без очереди, практически это трудно сделать. Никакого сопровождающего ни от военкомата, ни от поликлиники не было, а отпихивать от двери врачебного кабинета старушек я не умею. В общем, время, отведённое повесткой (кажется, это была неделя), кончилось, а я ещё не прошёл всех врачей. Пришёл в военкомат и попросил продлить повестку или выдать новую. А то у меня не будет оправдания отсутствию на работе. – Какая тебе ещё работа?! – сказал военком. – Считай, что ты уже уволен с этой работы. Ты в армии. (Oh, oh. you're in the army now, ага). – Похоже, они как-то отчитываются за количество повесток или дней, пропущенных вызванными повестками работающих, в общем, экономят они их. Раз так, я не стал напрасно возражать и просто на следующий день вышел на работу. Сначала никаких санкций не последовало, а потом меня вызвал парторг или как там называется глава партийной организации (комитета?) завода. Если в партийной организации парторг, то в партийном комитете партком? Нет, партком – это сам партийный комитет⁴⁹. Нусутх. Главное, я уже по возрасту даже в комсомоле не состоял (так, дайте посчитать, выход из комсомола по возрасту происходит в 28 лет, значит, это уже после 1984 года, на заводе я работал уже больше шести лет), а в партию и не собирался вступать. С какой стати меня вызывает именно этот начальник, который теоретически ко мне не имеет никакого отношения?⁵⁰ Я как-то не подумал, что дело в военкомате. Думал, они, как в прошлый раз, махнули рукой, набрав достаточно много призывников. Прошло много времени, наверное, неделя, но, оказывается, это у них как раз такое время реакции, и военкомат настучал в партком. А как же? Ведь партия руководит всем, в том числе должна решать наметившееся противоречие между интересами завода и армии. В пользу армии, естественно. Хотя партком завода. Кабинет был впечатляющий. Не с футбольное поле размером, но таких больших я раньше не видал. И позже тоже. Ни у какого директора НИИ. Не знаю, что тогда у директора завода ПУЛ, ведь у него, само собой, должен быть больше? Похоже на аудиторию или зал заседаний, но без возможности организовать заседание, разве что не сидя заседать, а стоя. Не заседание, а застояние. Партийное собрание? Чтобы не очень долго? Что ж, рациональненько. Впрочем, может, на собрание приходят со своими стульями, откуда мне знать. Нусутх. У дальней стены стоял один стол, кажущийся на таком расстоянии небольшим, ну, нормального размера. Лица парторга, сидевшего за столом, я не запомнил. Плохая память на лица. Но, может, и не разглядел издалека. Однако акустика в пустом кабинете была замечательная, я его очень хорошо слышал. Хотя остановился у самой двери. Поздоровался, а он не ответил и не пригласил подходить поближе. – На тебя, – сказал секретпарт, – поступили нарекания. Уклоняешься от призыва. – Вовсе нет, – возразил я. – Повестка кончилась, а они не выписали новую. – Чтобы больше такого не было, – лаконично сказал партсекр, никак не отвечая на мой жалкий лепет и вообще никак не показав, что услышал. И отпустил меня мановением руки. Видимо, у него была стандартная схема поведения с вызванными, не включающая дискуссии. Я понимаю, начальственное время надо экономить⁵¹. А вникать во все вопросы напряжно.

Делать нечего, пошёл в военкомат. А там военкома нет, только какие-то канцеляристки, и они не понимают, кто и зачем меня вызвал. Тем более никакой повестки я им не показал, у меня ведь её нет. Военком, говорят, поехал на мандатную комиссию с призывниками. А вас, наверное, вызвали, чтобы вклеить мобилизационное предписание⁵². – Наверное! – обрадовался я. Не то чтобы захотел получить мобилизационное предписание, я вообще не знал, что это такое, но если они на мой счёт заблуждаются, то зачем возражать. Им явно было лень копаться в каких-то бумажках и определять, кто я и какое имею к ним отношение. А я, по большому счёту, не знал, зачем меня вызвали, и вызвали ли. По идее, должны бы дать всё же повестку на дальнейшее прохождение медкомиссии, но кто их знает? – Давайте военный билет, – сказали мне и вклеили перед самой задней корочкой ярко-красный листочек с текстом. Тут открылась дверь и стали входить призывники, с которыми я вместе проходил медкомиссию. А после половины призывников вошёл военком. Я обошёл первых вошедших так, чтобы они оказались между ним и мной и вышел за дверь, слыша, как сзади канцеляристки возмущаются, что он вызывает людей, а им не сообщает, зачем. А пока он на них отвлёкся, я и ушёл. Пусть ругаются. Мне его не жалко. Действительно, вызвал – через секрепата – и не сказал, зачем. В том числе, мне. Для канцелярских работниц же я «ушёл», то есть перестал существовать в поле внимания, с того момента, как они отдали мне военный билет. А у меня было готовое оправдание для следующего вызова в партком. В военкомат ходил, получил – как его? – мобилизационное предписание, ага. Могу предъявить. Претензий мне не высказывали. Вообще больше ничего не сказали.

В конце концов, мне просто повезло, что я пришёл как раз в этот момент. Специально я не подгадывал. Я и не знал, когда мандатная комиссия, и вообще не пытался строить хитрых планов по уклонению от призыва, что бы там военком ни думал. Шлангом немного прикидывался, это да. Но это же абсолютно правильное для армии поведение. Его предписывает ещё известный указ Петра I от 9 декабря 1709 года: «Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».