Александр Николаевич Лекомцев
Эскулап Лопатов вне закона
Осторожно Мурашов раздевал огородное пугало. Снял с него рванную соломенную шляпу, изодранную красную юбку, почти бесцветную тельняшку с огромным количеством дырок, серую шерстяную жилетку без пуговиц и старые женские трусы.
Крестовину, оставшуюся от пугала, швырнул к забору.
Всю эту одежду он унёс в дом. С ней Мурашов вошёл в горницу, бросил её на лавочку.
– Патроны и нож этой разбойницы, – сообщил жене Мурашов, – я закопал на грядке, на огороде. Надёжно.
– Эта кровавая Валенька для нас – большая обуза, – проворчала Алевтина. – Свалилась чертовка на нашу голову.
– Ничего. Как-нибудь найдём выход из положения.
– Я сожгла её командирскую сумку со всем содержимым в печке и одежду этой преступной дамочки. Чувствуешь, какой неприятный и устойчивый запах стоит в избе?
– Мы это переживём. Проветрим дом. Как там наша девочка Валюша? Надеюсь, ты не давала ей пить живительного раствора и не мазала ими её тупую голову?
– Что за наивные вопросы? Я ведь не очень-то хочу, чтобы к ней вернулись память и разум. Этого нельзя допустить. А ноги её я хорошо целебной жидкостью обработала. Переломы срослись. Минут через пять наша девочка будет прыгать, как резвая козочка.
– Отлично! Надеюсь, что память к ней не вернётся. Ведь она не принимала наше лекарство вовнутрь ,и голову ты ей целебной жидкостью не смазывала. А наряд для нашей принцессы я принёс. Наше огородное пугало раздел. Потом мы его приоденем.
– Да, моя одежда и обувь для Валюши не подойдут. Девочка Валя намного крупней меня. А пугало мы одевали в тряпки, которые приносили нам соседи.
– Они для Вали будут в самый раз.
Всю принесённую одежду Алевтина уложила в корзину и удалилась с ней в соседнюю комнату.
В Иванчаево, конкретно, в горнице домика Лопатова и Тюленева во многих местах, даже на полу, стояли прозрачные пластмассовые бутылки с целительной жидкостью. Здесь же два больших рюкзака. Поочередно в каждый из них Лопатов складывал бутылки.
Рядом с печкой стоял Тюленев, с недоумением смотрел на Лопатова.
– Никак не соображу, Игнат, что ты делаешь, – выразил удивление Тюленев. – Зачем ты загружаешь наши рюкзаки своим бессмертным лекарством?
– Как зачем, Еремей? – на минуту Лопатов прервал свою работу и повернулся к другу. – Делю поровну оставшуюся жидкость. По-братски. Всё должно быть, Еремей Терентьевич, справедливо. Рецепт приготовления у тебя есть.
– Присядь, в конце концов, рядом со мной и объясни, в чём дело!
– Хорошо.
– Ты пойдёшь пешком без меня, один, – взял табуретку м присел рядом с Тюленевым, – к своему дядьке в Уссурийск.
– А ты?
– А я отправлюсь или в новое дупло, или скроюсь со своей долей панацеи в неизвестном направлении. Не смотри на меня, как баран на электрический самокат, и слушай, что я скажу.
– Сам ты баран, Лопата! Упрямый, как осёл. Но я тебя выслушаю.
В раскрытую форточку влетела бабочка и начала летать кругами под потолком.
Перед Мурашовым и Алевтиной стояла снайперша в своём необычном наряде. Всё то, во что было недавно обряжено огородное пугало, теперь красовалась на ней: красная юбка, бесцветная тельняшка, серая жилетка без пуговиц. Абсолютное рваньё.
Особенно Вале пришлась по нраву изодранная соломенная шляпа. Замечательная девушка ходила, прихорашиваясь, вокруг Мурашова и Алевтины. Ведь в горние, на стене, висело большоё зеркало.
– Валюша красивая, правда? – подпрыгивала она от восторга.. – Очень хорошенькая!
– Ты бесподобна, Валя, – похвалила её Алевтина. – Настоящая принцесса.
– Кто такая принцесса? – в глазах сеайперши читался страх. – Это толстая старуха с зелёными усами? Это она?
– Нет, без усов, – пояснил Мурашов. – Но это тоже очень красивая девушка. Но ты приятней, гораздо лучше, чем она.
Снайперша бросается обнимать Мурашова и Алевтину:
– Спасибо, дядя! Спасибо, тётя! Валя красивая.
Но тут же она нахмурилась потому что посмотрела на свои босые ноги.
Сметливая девушка догадалась или просто сообразила, что у неё на ногах должна быть обувь.
– Валюша очень красивая, но Валюше нужно надеть на ноги туфельки! Вы же мне говорили, что красивые девочки их носят.
– Сейчас! – выразил полную готовность исполнить желание славной девушки Мурашов. – Я их принесу. Один момент!
Он вышел в сени и тут же вернулся в горницу с огромными, стоптанными кирзовыми сапогами огромного размера.
Поставил их на пол.
– Это мне? – выразила снайперша фундаментальный восторг. – Это Валюше?
– Всё самое лучшее – детям! – заверил снайпершу Мурашов. – И ещё – красивым принцессам.
– Всё тебе, Валенька! – подтвердила Алевтна. – Таких девочек, как ты, мало на свете. Но, правда, есть.
– Валя стала очень красивой! –прошептала снайперша. – Она теперь ещё красивей, чем была.
Она резко подняла с полу сапоги, нежно прижала их к груди. Села прямо на пол и начала их надевать на ноги.
Валя принялась в них весело прыгать и скакать, временами пританцовывая.. Но получается это не так изящно, потому, что кирзовые сапоги велики по размеру были даже ей.
Летним утром, сидя друг против друга, Лопатов и Тюленев продолжали вести свои тематические разговоры.
– Я прямо сейчас выпью пару стаканов нашей целебной жидкости, – сообщил Лопатов другу. -. А что? На вкус они приятные.
– Зачем? – удивился Тюленев. – Почему ты должен их пить, если ты здоров, как юный африканский жираф?
– Это хорошее и надёжное обезболивающее средство. Уже мной проверено.
Глаза у Тюленева округлились.
– Не стоит таращить на меня глаза, – сделал замечание Тюленеву профессор. -. Слушай дальше! Важно сделать всё так, как я говорю.
– Да говори же! Чего резину тянешь? Что ты ещё придумал, изобретатель хренов?
– Короче! Как только анестезия подействуют, и я отключусь, ты отпилишь мне ноги, Ереме.
– Ты обалдел, Игнат? Или по причине старости не мудрость приобрёл, а бесповоротно и стихийно выжил из ума.
Тюленев вскочил на ноги, схватил с полки ножовку.
Он поднёс её к носу Лопатова и полюбопытствовал:
– Вот этой тупой ножовкой? Да она даже коровью лепёшку не распилит!
– Понятно, что ей. Нормально она пилит, – возразил профессор. – Я у неё недавно зубцы напильником точил.
– А что потом?
– Потом выльешь на те места, где отпилены мои ноги, полтора литра нашей жидкости. После помоешься, переоденешься в чистую одежду и отправишься в Уссурийск. К дяде. А когда у меня отрастут новые ноги…
– Уже понял, уже знаю! Ты спалишь дом и отправишься туда, куда глаза глядят. Я возмущён!
– Позволь узнать причину и тему твоего возмущения.
– Позволяю! Ты, Лопата, доктор наук, а тупой, как задница пожилого поросёнка.
– Согласен с тем, что острых задниц почти в природе не встречается, Тюля. А в остальном – нет. Это сравнение мне не очень нравится.
– Хорошо. Скажу иначе. Ты острый или остроумный, как сразу сто депутатов вместе взятых. Разве ты так уже ни делал? Ты ни отпиливал себе руку? Ни поджигал дом?
– Было дело.
– Всё то, что раньше было, следует забыть. Прошлое годится только дл мемуаров, в которых можно наврать с три короба.
– Почему ты так считаешь? Ведь всё же тогда у меня нормально получилось. Меня тогда полицаи и прочие долго не искали. Похоронили мою конечность – и успокоились. Посчитали, что всё остальное сгорело.
– Сейчас такой номер не прокатит. Потому он не получится, что эта манипуляция – уже пройденный этап. И не думай, что ищейки президента – сплошные дятлы. Не следует заблуждаться. Теперь уже никто не поведётся на такую залепуху.
– Надо это осмыслить…
– Осмысливай, Лопата! Если бы и тогда эти господа были чуть поумней, то сразу бы прочухали, что перед ними разыгрывается дешёвая клоунада.
– Надо же! Тебе ещё восьмидесяти годков не стукнула, а ты, Тюля, уже такой умный.
– Стараюсь тебе подражать, Лопата.
– Так что же мне делать?
– Не суетиться! Дня через два-три пойдём пешком в Уссурийск. Там нас долго не найдут.
– Почти убедил ты меня, Еремей Терентьевич. Будем думать. А сейчас сходи в магазин и купи что-нибудь поесть. Твоя очередь.
– Мне не трудно. Схожу. Я куплю что-нибудь поесть и даже… попить.
– Сколько можно пить, Ерёма?
– А что? Ты предлагаешь умереть нам от жажды?
– Натяни повязку на своё доброе лицо, закрой его до самых глаз, чтобы тебя не узнали.
– Я уже взрослый дяденька, и соображу, что и как. Не доставай меня своими советами!
Тюленев надел на нижнюю часть лица медицинскую изолирующую повязку, на ноги – кроссовки. Снял с вешалки сумку и вышел за дверь.
Лопатов, посмотрев в окно, подошёл к своему рюкзаку и продолжил наполнять его бутылками с живительной жидкостью. Крышки некоторых из них привинчивал заново. понадёжней, некоторые ёмкости встряхивал.
Калитка отворилась. Плотно обняв снайпершу, со своего приусадебного участка вместе с ней вышли Мурашов и Алевтина. Под изодранной соломенной шляпой милой Валеньки, вообще, невозможно было разглядеть лица.
Под мышкой у Мурашова – костыли. Он приставил их к забору.
За происходящим наблюдет озадаченный Веткин, почёсывая затылок. Он прекрасно помнил, во что и как было одето огородное пугало на приусадебном участке Мурашовых, но представить себе не мог, что оно – живое существа. Чудеса – через край.
Супружеская чета вместе со снайпершей свернула в проулок, направилась в сторону поля.
Большой орёл опустился с высоты вниз. Он схватил когтистыми лапами костыли и взмыл в небо. Как обычно, «майна» и «вира». В любой жизненной ситуации они – везде неразлучные сестры. Кто из них старше, сам чёрт не разберёт. Возможно, что они – близнецы, но только не двойняшки. Ведь по своем образам и действиям совершенно не походят друг на друга. Абсолютное и нерушимое единство двух противоположностей.
По обширному чердачному помещению особняка Аральской разгуливало множество кур самых разных пород и расцветок. Громкое кудахтанье и петушиные крики давно уже стали здесь нормой.
Аральская из большого ведра наполняла кормушки зерном и хлебом. Потом наливала домашним питомцам в широкие металлические поилки воду из пятилитровой бутыли.
Пёстрый петух Весёлый дрался с большим белым петухом.
– Но ты, мой разноцветный петушок Весёлый, – с любовь. Сказала она разноцветному петуху, – своей смертью не помрёшь. Больно уж драчлив.
Петух Весёлый прекратил драку и важно и вальяжно направился к одной из кормушек.
В приподнятом настроении Тюленев вошёл в дом с наполненной продовольственной сумкой.
– Я, Аркадьевич, еды всякой и разной накупил! – зычно и торжественно потревожил своим голосом горницу их славного домика в Иванчаевке, главным образом крыс и тараканов. – Весело будем проводить время!
Но Лопатов никак не среагировал на это сообщение по той причине, что в доме не наблюдалось его присутствия. Кроме того, на столе безмолвно лежала записка. Тюленев поспешно взял её в руки и прочитал.
На неё написано: «Дорогой мой, Еремей Терентьевич! Я ушёл один. Не обижайся. Живи долго и счастливо. С уважением и любовью к тебе твой друг Лопата».
В гневе и отчаянии Тюленев ударил кулаком по столу. Несколько тарелок, стоящих на краю, упали на пол и разбились вдребезги.
Не сразу, но он успокоился. Достал из сумки кусок копчёной колбасы, хлеб. Порезал их кухонным ножом.
Не торопливо он принимал пищу, запивая её водкой, и обдумывал ситуацию.
По таёжным зарослям в штормовом сером костюме, в фуражке цвета хаки, в горных ботинках с тяжёлым рюкзаком шёл Лопатов.
Заросшие травами тропы вели его то вверх, то вниз. Часто падал, но поднимался и снова продолжает путь. Всё происходило примерно ак же, как у ветеринарного врача доктора Айболита, который спешил на помощь больным зверям, в Африке. Оказывал интернациональную помощь.
Иногда Лопатов отдыхал на берегах малых таёжных речек.
Большим табором на широком поле у подножия горы стояли нищие. Издали виднелись синие знамёна и транспаранты.
В их сторону направлялись Мурашов, Алевтина и снайперша в тяжёлых кирзовых сапогах.
Небольшая группа нищих, человек пять-шесть издали заметили Валю в несуразной одежде и дырявой соломенной шляпе.
– Всё, Валюша! Ты пришла к своим! – сообщил её Мурашов. – Все они – твои родственники.
– И они меня любят? – задала естественный вопрос она. – Они меня ждали?
– Они тебя любят, Валя, и ждали, – заверила снайпершу Алевтина. – Твоё место среди них.
– Очень, очень сильно любят? – переспросила Валентина. – Или не очень?
– Безумно! – глухо ответил Мурашов. – Просто обожают. .
– Тогда я пошла к ним, – оповестила сельских врачей снайперша. – Им скучно без меня,
Неловко ковыляя, она вприпрыжку побежала в сторону идущих к ней навстречу нищих. Большие, не по размеру, кирзовые сапоги мешали ей быстро передвигаться. Но она с блаженной улыбкой стремится к родственным душам. Спешила к несчастным и грешным, чтобы стать, возможно, со временем стать пусть подобием, но человека.
Её с улыбками встречали старец и девочка Сима. Они вручили Валюше синий флаг, на котором чётко белыми буквами было начертано: «Да здравствует страна долголетия!».
Почти полностью снайперша утонула в собственном восторге. Она неуклюже бегала с флагом по полю. Нищие хлопали в ладоши, от неуёмной радости рычали и хихикали. Их полку прибыло. А сколько ещё прибудет, только одному Господу известно.
Светлым летним днём недалеко от крыльца небольшого своего домика Свидригайлова неторопливо рубила дрова. Ставила чурку на деревянную плаху и тяжёлым колуном разрубала её.
Временами отдыхала, потом собирала дрова, брала их в охапку и носила к поленнице.
А крепкий парень лет двадцати пяти, её внук Костя, покуривая, сидел на крылечке и наблюдал за тем, как трудится его бабуся. Пил пиво.
После того, как Мурашов и Алевтина отправили Валю в огромный и дружный коллектив нищих, они довольно быстро возвратились назад. Даже и не заметили, как оказались рядом со знакомой калиткой, почти у своего дома. Здесь их терпеливо ожидает Веткин, считая медленно и тягостно ползущие секунды. Но вот… дождался и теперь вопросительно смотрел на Мурашовых.
– Конечно, дорогие земляки, это не моё дело, – задумчиво произнёс Веткин. – Но вот мне показалось, что час тому назад вы отправились на прогулку со своим огородным пугалом. Я узнал его по одежде. Допустим, по шляпе соломенной. Или мне следует не верить собственным глазам?
– Между прочим, – заметил Мурашов, – наше пугало – вполне, приличная и симпатичная девушка, и мы зовём её Зося, уважаемый Артемий Парамонович.
– Почему её зовут Зосей? – на всякий случай, задал глупый и несущественный вопрос сельский философ и эрудит. – Ведь много же на свете нормальных женских имён.
– Потому, что она по отцу – полячка, – сообщил Мурашов, – а по матери – чистокровная немка, правда, с афроамериканскими примесями. Но, всё равно, арийская кровь в ней так и бурлит.
– Кстати, Зося – красивое имя, – выразила свою точку зрения Алевтина. – Оно звучное и одновременно, какое-то мягкое.
– Как-то мне такое ваше сообщение не очень приятно слышать, дорогие Мурашовы, – Веткин находился в некотором недоумении. – Если честно признаться, то меня одолевает некоторый ужас от неестественности самого процесса. Какая-то невероятность происходит.
– Что ж тут невероятного? – сказала Алевтина. – Мы любим нашу Зосю, потому и отправились с ней на прогулку. Если бы, например, вы нравились нам так же, как она, то можно было бы прогуляться и с вами, Артемий Парамонович.
– Но я ведь имею право удивиться! – пробормотал Веткин. – У меня же должны имеется какие-то гражданские и человеческие права.
От слабости в ногах и некоторого наплывшего на господина Веткина страха он начал спиной опираться на забор.
«Ходят тут всякие, – с недовольством подумал сельский хирург, – и чужие заборы ломают». Но сказал он совсем другое:
– Вы тут себе, Артемий Парамонович, удивляйтесь в гордом одиночестве, а мы с Алевтиной пойдём домой. Мне так горячего чая хочется, что в животе булькает.
Он открыл калитку.
– Но вы ведь отправились на прогулку не одни, а со своей Зосей, втроём, а вернулись вдвоём, – не унимался Веткин. – Вы, что, убили свою девушку или просто выгнали со двора?
– Ваша любознательность, господин Веткин, не имеет предела, не ведает границ, – вроде как, возмутилась Алевтина. – Прямо и не знаем, что вам и сказать.
В глазах Веткина стоит неподдельный ужас.
Но он сумел взять себя в руки и смиренно произнёс:
– Как есть, так и говорите. За убийство пугала вам ничего не грозит. У нас нет пока ещё такого закона, чтобы за это садить в тюрьму и даже штрафовать. Не существует у нас такого закона. Про другие страны ничего не ведаю.
– Допускаю, что там за такие выходки можно схлопотать пару пожизненных сроков, – предположила Алевтина. – А в Заокеанских Штатах можно запросто присесть и на электрический стул. Там у них безразмерная толерантность и разные… ценности. У них даже милые девушки отращивают себе длинные и густые бороды.
– От вас ничего не скроешь. Артемий Парамонович. Но так и быть, я вам доложу, – негромким голосом сделал сообщение Мурашов. – Наша славная Зося просто вышла замуж. Её на своём «Вольво» поджидал сердечный друг Вова, симпатичный парень, причём, состоятельный и уважаемый господин.
– Этот Вова, извините, тоже пугало? – задал резонный вопрос Веткин. – Или он, всё же, из наших, из коллектива людей?
– Конечно же, он – пугало. – Филипп не стал скрывать, как бы, этого факта от односельчанина. – Кем же он ещё может быть, славный вы наш Артемий Парамонович? У нас в стране объявлено равноправие, и не существует никакой расовой и прочей дискриминации. Так принято считать.
– По большому счёту и по вашему устойчивому мнению, Артемий Парамонович, это все мы – пугало, а Вова – удачливый предприниматель, – сказала Алевтина. – Без пяти минут миллиардер.
– Получается, что так, – согласился с ней Веткин. – Мы – пугала, а он – элита. Но ведь должно быть всё наоборот.
– Это вы так считаете, – сказал Мурашов. – А некоторые господа и дамы, Артемий Парамонович, имеют совершенно другую точку зрения.
– Давайте не будем спорить, – предложила Алевтина и дальше развила свою мысль. – Мы можем вам подробно рассказать, Артемий Парамсонович, как вступают друг с другом в тёплые и плотные сексуальные отношения те самые существа, которых вы опрометчиво называли огородными пугалами.
– Нет. Не надо! – воспротивился Веткин. – Я категорически против разного рода сексуальных извращений.
Мурашов и Алевтина вошли во двор собственного дома, затворили за собой калитку.
Веткин, держась за голову, сполз по забору на землю. Потерял сознание. Вероятно, на этот факт повлияла необычность только что полученной им информации.
Глубоко задумавшись, Аральская раскладывала очередной карточный пасьянс.
В горницу её особняка не вошли, а ворвались Костя и старушка Свидригайлова. У неё грязной чёрной тряпкой были перевязаны пальцы левой руки. Старушка корчилась от боли. На пол падали капли крови.
– Ох, больно, Лариса! – причитала Свидригайлова. – Терпеть такое нет никаких сил.
Аральская пулей выскочила из-за стола, подбежала к ней.
– Что случилось-то, Агафья Парфёновна, – Аральская погрузилась в состояние волнения. – У вас душа болит или что?
– Какая там, к чёрту, душа! – настроение Свидригайловой никак нельзя было считать игривым и приподнятым. – Я, Лариска, от боли и слова молвить не могу! Мучительная боль.
– Да бабуля дрова рубила, – коротко пояснил Костя, – и палец себе колуном оттяпала, чуть ли не под самый локоть.
– А ты, Костик, сидел и любовался, как бабушка работает? – возмутилась местная чародейка. -Ты должен был себе палец отрубить, а не она. Понял?
– Я собирался помочь, но не успел, – оправдывался Константин. – А сейчас бабушка срочно к тебе велела себя вести. Вот я и привёл.
– Ты, Лариска, всё можешь. Я-то знаю, – уверяла Аральскую старушка Свидригайлова. – Ой, как больно! Ты мне боль, как-нибудь, сними!
– Хватит болтать вздор! – пресекла неконструктивные разговоры Аральская. – Идём к Мурашовым. У них дома имеются всякие лекарства. Боль уберут запросто. А там и в больницу отправят, если такая необходимость назреет. Всё! Выходим на улицу без паники, дружно и организованно! Паниковать не будем.
Она вытолкнула за дверь Свидригайлову и Костю. Вышла из горницы следом за ними.
По сельской дороге с синими флагами и транспарантами шли нищие. Впереди, как обычно, следом за знаменосцем шагали старец и Сима. На обочине стоял Валерий Трофимович Буньков и всматривался в лица идущих. Вдруг он заметил снайпершу с флагом. Бесцеремонно вклинился в ряды обездоленных, но весёлых людей.
Уважаемый чиновник и даже генерал-полковник схватил за руку улыбчивую снайпершу, пытаясь вытащить её на край дороги. Она сопротивлялась и хихикала.
– Ой, дяденька, не надо меня хватать, где попало! – говорила милая девушка. – Мне щекотно.
– Валентина Максимовна! – пытался отдать ей приказ Буньков. – Старший лейтенант Ждюкова, немедленно вернитесь к выполнению своих непосредственных обязанностей!
– Дяденька, а Валюша красивая, да? – спросила у него снайперша, ударив уважаемого определённым кругом двуногих существ одного из самых главных депутатов страны. – Валя красивая!
– Красивая! – простонал Буньков, схватившись обеими руками за причинное место. – Особенно, в своих хрустальных башмачках. Как ты Ждюкова в этих огромных кирзовых сапогах ходишь? Они тебе в коленках не жмут?
В такой специфической обуви снайперша передвигалась, действительно, тяжело, и не так быстро. Но это и не требовалась. Зато милая девушка, подобно малому ребёнку, могла запросто ударить своей бронированной ногой любого гражданина, который бы отказался признавать её неописуемую красоту.
А торопиться Валюше было некуда. Толпа нищих тоже особо никуда не спешит. Да и привыкла Ждюкова к такой обуви, приняла её душой и телом.
– Нет, дяденька, туфельки Валюше совсем не жмут, – возразила снайперша. – А Валя красивая? Да или нет? Отвечай! Последний раз спрашиваю!
– Бесподобная красота! Закрывши глаза, не насмотришься! – Буньков был настроен критически.– Ты стала долбанутой бабой по полной программе в своих сапогах-скороходах! Пойдём же, чёрт побери!
Буньков снова потянул её за руку к себе.
Но Валентина, обладающая очаровательной улыбкой, произвела не один, а целую серию ударов по довольно крупному телу Бунькова, причём не только ногами. Уважаемому чиновнику пришлось срочно, пожалуй, что внезапно прилечь прямо на дорогу. Но он так и не понял, что ни в коем случае нельзя обижать граждан, потерявших разум. Себе дороже.
Несколько относительно крепких нищих бросили тело Бунькова в придорожную канаву.
Но он окончательно не сдался. Покачиваясь, встал на ноги. Он увидел идущих в толпе нищих агентов СПС Первого и Второго. Снова ворвался в нестройные ряды обездоленных людей. Пытался вытащить недавних шпионов на обочину.
Но Первый и Второй бесцеремонно схватили Бунькова за руки и за ноги, раскачали и бросили в заросли высокой крапивы и полыни.
В горнице дома супружеской пары сельских врачей, почти у порога, стояли Аральская и Костя. Своим видом, да и, наверное, душевным смятением они демонстрировали озабоченность и некоторую печаль. В кресле сидела Свидригайлова. Мурашов перевязывал ей палец.
Очень щедро на место отрубленного пальца Алевтина из бутылки лила живительный раствор профессора Лопатова. Потом налила немного целительной жидкости в стакан, подала Свидригайловой.
– Выпейте, Агафья Парфёновна, – успокоила её Алевтина. – Боль сразу как рукой снимет.
– Спасибо вам, добрые наши врачи! – выпивая порцию чудодейственного раствора, поблагодарила Мурашовых. – Мне уже полегчало. Отпустило. А на отрубленный палец плевать! Лишь бы не было войны.
Возвратила Алевтине стакан.
На самом деле, Свидригайлова прекратила охать и вздыхать. Самовнушение тоже ведь что-то значит в подобных ситуациях.
– Я же говорила, что всё будет в норме, – сказала Аральская, – а ты. Агафья Парфёновна, сомневалась. Надо всегда верить только в самое лучшее.
Костя сел на табуретку, обхватил голову руками.
Ему, на самом деле, было дурно. Не каждый способен наблюдать за такой процедурой.
– Зато у меня от переживания за бабулю в обоих висках трещит, – честно и открыто признался Костя. – Голова разламывается на части.
– Это, Константин, у тебя происходит от постоянного употребления пива, – не предположила, а утвердительно заявила Аральская. – Ты его так резво глотаешь, как специализированный насос, предназначенный для ликвидации наводнений. Но он-то пьёт воду, а ты – пиво. Разница налицо.
Мурашов отошёл от Свидригайловой. Облил кусок марли солидной порцией живительной влаги. Протёр Косте ему виски и те места, где должно быть у человека правое ухо. У Кости такового не имелось.
Понятно, что сельский врач так поступил не случайно. Его сердечная и душевная доброта перебороли чувство осторожности. В разные времена филантропы и гуманисты часто, именно, по этой причине попадали в самые неприятные ситуации. Но думать только о себе и собственном благополучии, значит, не думать ни о чём и уподобляться барану на пышной лужайке, не страдающему от отсутствия аппетита.
– В каком бою, Константин Матвеевич, ты ухо своё потерял? – поинтересовался Мурашов.– Всё забываю тебя спросить. Где ты его оставил?
– Да не в бою, Филипп Сидорович, – смутился Костя. – С друганом Петькой Смагниным немного выпили и начали бороться. Но он стал баловаться с ножом кухонным, и нечаянно мне ухо-то и отхватил. Так получилось. Он не собирался так поступать.
– Этот Смагнин такой же балбес, как и ты. Нигде не работает,– сделала ремарку Аральская. – По селу пьяный болтается и к девкам пристаёт. Непонятно только, с какой целью. Ведь они ему ни в каком виде не нужны. Так люди говорят. Они-то всё знают.
Мурашов завершает свою процедуру.
Он швырнул кусок использованной марли в мусорное ведро.
– Нет, не правда! – запротестовал Константин. – Петька сейчас работает грузчиком в большом магазине у буржуя Семёнова. Со вчерашнего дня он устроился туда вместе с Ануфрием Колпаковым. Ну, с тем самым, у которого внезапно ноги выросли. Хотя это чушь собачья. Внутренние органы нашего села выяснили, что он просто с рождения хитрым оказался. Так здорово косил под безногого.
– Невероятно хитрым, – ухмыльнулась Аральская. – Даже его мама не заметила, что её сынок – обманщик. Ну, надо же!
Алевтина от волнения уронила откупоренную бутылку с целительным раствором, и часть жидкости растеклась по полу.
В складском помещении одном из частных магазинов, в Синих Быках, на мешках с мукой сидели грязные и усталые Колпаков и Смагнин. Тоскливо смотрели друг на друга.
– Мне эта работа за мелкие копейки сразу же надоела, откровенничал Смагнин. – Особого желания надрываться нет.
– Мне тоже здесь торчать не хочется, – поддержал приятеля Колпаков. – На кой чёрт у меня выросли ноги? Не было у меня никаких забот, а теперь появились.
– Ты эту свои сказки, Ануфрий, про ноги брось рассказывать! Не гони пургу! Лучше давай к нищим подадимся. У них полная свобода, и работать нигде не надо. А с голоду не подохнем. Люди добрые не дадут умереть.
– Согласен, Петька. Завтра же с утра и слиняем из села. Дались нам эти Синие Быки! По рукам?
Пожали друг другу руки. Улыбки такие нарисовались на их лицах, будто добросердечные и вовремя сгинувшие родственники оставили им в наследство по пять-шесть миллионов заокеанских долларов. Но, видно, перспектива стать нищим для иных смертных имеет не меньшую ценность. Настроение парней поменялось в лучшую сторону.
На сельской улице, ярко освещённой летним дневным солнцем, Аральская сердечно прощалась со Свидригайловой и её внуком Костей.
– А теперь в радужном настроении расходимся по домам, – с удовлетворением сказала она. – Благо, что у нас в селе есть такие замечательные врачи Мурашовы.
– Верно. Хорошие врачи,– согласилась с ней Свидригайлова. – Боль моментом испарилась..
– А я вот переволновался, и пять ночей теперь не усну, – сообщил им Костя. – У меня даже сил нет добежать до магазина, где продают спиртное. Он далековато, А я почти что, умираю.
– Бедный мой внучек, – запричитала Свидригайлова и нежно обняла Костю. – Как же так?
– Я тебе настроение, Костик, испортила с этим проклятым пальцем. Будь он трижды не ладен! Какая же я старая дура!
– Дело случая, – успокоила её местная чародейка и добрая колдунья. – Никто от такого не застрахован. Всякое бывает.
– Что же делать, Лариса? – заволновалась старушка, оставшаяся без пальца. – У меня дома нет ни глотка спиртного. Внучку моему плохо может сделаться.
– Это точно, Лариса Самсоновна, – подтвердил Константин. – Если я не приму стаканчик водки, то крякну, как та самая утка на болоте.
– У меня, конечно, Агафья Парфёновна, в доме спиртное имеется, – немного подумав, призналась Аральская. – Но это – специальные целебные настойки, от всех болезней.
– Это, как раз, то, что нам остро необходимо, – возрадовался Костя. – Мы с бабулей обожаем лечиться, лечиться и лечиться!
– Договорились! – не стала с ним спорить Аральская. – Поскольку наша параллельная Россия давно зовётся Землёй выздоровления и долголетия, то буду вас лечить. А настойки у меня волшебные. Творят чудеса.
– Я, Лора, тебе заплачу, – заверила чародейку и кудесницу старушка, – сколько надо.
– Если немного заплатишь, Парфёновна, не откажусь. А если нет, то и не обижусь, – ответила она и обратилась к Константину. – У меня в доме много не курить! Табачный дым почти не перевариваю. Понял?
– А как же! – согласился с ней Костя. – Буду курить мало и в сторонке.
– Что ж, тогда идём ко мне, – местная врачевательница и знахарка окончательно пригласила к себе бабушку и внука. – Будем лечиться!
Направились по дороге к дому Аральской.
На табуретке расположился под завязку загруженный рюкзак. За столом в штормовом костюме, в ботинках сидел Тюленев. Перед ним стояла недопитая бутылка с водкой.
Но не смотреть же на неё. Вылил остатки в стакан и допил. Закусил свежими огурцами. В какой-то степени, романтика.
Встал, пристроил за спиной рюкзак, потом надел фуражку. С тоской, махнув рукой кому-то невидимому, со вздохом вышел из дома.
За столом уютно расположились Аральская, Свидригайлова и Костя. Он курил. Но под осуждающим взглядом погасил «бычок» в пепельнице. Встал и перенёс её в сторону, на журнальный столик.
На большом столе, в плоских тарелках комфортно себя чувствовали куски копчёной колбасы, сало и прочее. Рядом с ними радовали глаз Костика две пол-литровые бутылки с мутной бурой жидкостью. Лекарственный раствор на спиртовой основе.
По такому случаю Косте пришлось снова присесть к общему столу Костя. Бесцеремонно он взял одну из бутылок, откупорил её и разлил лекарственный настой по стаканчикам.
– Очень редко употребляю спиртное, тем более, целебные настои, – сказала Аральская. – Но за твоё здоровье, Агафья Парфёновна, выпью… немного.
