Алексей Владимирович Июнин
Долгая здоровая жизнь
Мария Чернова
– Скажите, для чего вам это?
– Я вам объяснял по телефону. Я собираю информацию для книги.
– Для книги? – переспрашивая это Мария Борисовна посмотрела на меня с нескрываемым негодованием. Я вынужден опустить глаза и нацелиться взглядом в клетчатый орнамент скатерти, покрывающий прямоугольный стол, за которым мы сидим. По телефону Мария Борисовна сказала, что ей удобнее всего будет разговаривать у себя дома. Отложив важный заказ в родной редакции, я примчался к назначенному часу с коробкой хороших пирожных, к которым Мария Борисовна даже и не притрагивалась. Начало, надо признать, не самое оптимистичное, собеседница совсем не пылает желанием вспоминать ту жуткую историю четвертьвековой давности. Но я молчу и настырно жду ее рассказа. Передо мной на столе между бокалом с чаем и сахарницей лежит мой айфон с включенной функцией диктофона. Два дня назад Мария Борисовна согласилась на это интервью, и за эти два дня не перезванивала мне и не сообщала, что передумала, а значит и сейчас, когда я уже сижу напротив нее и внемлю ее словам, она не должна давать задний ход. – Денис, какого рода книгу вы хотите написать? Что-нибудь блокбастерное, да? Что-нибудь на потеху покупателям и собственного…
– Для собственного самолюбия, вы хотите сказать? – теперь настала ее черед опустить глаза и виновато похлопать ресницами. Она сделал глоток горячего крепкого чая. Чтобы окончательно не смазывать еще не начавшуюся беседу я поспешил улыбнуться. Мой голос был ровен и тих как ручеек в спокойном лесу. – Не буду скрывать, мне не безразличны рейтинги моих книг. Если бы я ответил иначе, вы бы мне не поверили, так ведь? Но уверяю вас, Мария Борисовна – я не писатель-фантаст, я даже не прозаик. Строго говоря – я вообще не писатель, я прежде всего журналист. Я окончил журфак МГУ, если вам это интересно и могу перечислить занимаемые мною должности за все восемнадцать лет моей трудовой деятельности. Они напрямую связаны с журналистикой, преимущественно с криминальной. – Я тоже отпил глоток горячего чая, едва не сделав ожог верхнего неба, но на моем лице не дрогнул ни один мускул. – Обе мои ранее опубликованные книги выстроены в форме интервью со свидетелями и очевидцами. Мы же с вами разговаривали по телефону, вы обещали зайти на мой официальный сайт, ознакомиться с моими работами. Я с вами предельно откровенен и хотел бы от вас взаимности. Расскажите все как было, и я прошу вас, так же как прошу каждого моего собеседника, не упускать деталей. Хорошо, Мария Борисовна?
Собеседница кивнула. Ее голос изменился, стал глуховатым, в гласных замелькали вибрационные нотки пережитого стресса. Ей не по душе этот разговор, это видно невооруженным глазом и ей не уютно на собственной крохотной кухоньке в частном секторе на окраине города Ведеска, что в Ростовской области. И до, и после диалога с Марией Борисовной я, разговаривая с собеседниками, зачастую использовал видеосвязь или самый обыкновенный телефон, но в этот раз мне было необходимо видеть живые глаза собеседницы. К тому же женщина все еще проживает в Ведеске, где в тысяча девятьсот девяносто пятом году произошло то, о чем я и хотел бы узнать из разговора. Фактически Мария Борисовна Чернова живет в десяти минутах езды от моего собственного дома и в десяти минутах от места трагедии. Ведеск вообще очень маленький городок и если вы, уважаемые читатели, на досуге прогуглите его, введя в поисковике «Ведеск» или «Молотовоград» (как он назывался до 1992 года), то узнаете, что в городе проживает триста пятьдесят тысяч человек. А еще что в Ведеске есть музей швейных машинок, драматический театр, трубопрокатный комбинат, кондитерская фабрика, четырехкупольная церковь Николая Чудотворца в псевдовизантийском стиле в которой отпевали поэта девятнадцатого века Тимофея Жиломина, свое телевидение, ботанический сад строгой овальной формы и много чего еще.
Уже немолодая женщина сделала повторный глоток чая и с такой резкостью вернула бокал на клетки скатерти, будто я пытался ее отравить и она это поняла.
– В тот вечер, двадцать пять лет назад, муж пришел домой поздно, – заговорила она, остановив взгляд куда-то перед собой. – Ночью. Но я, разумеется, не спала, я не могла заснуть без него. Он, конечно, звонил по телефону, в то время ни у кого не было никаких мобильников, он звонил со служебного, предупреждал, что задержится. Наверное, я не то говорю, наверное, надо по существу, а я про…
– Все правильно. Продолжайте, именно это я и хочу от вас услышать. Мы же с вами не сухие комментаторы, читателям будет интересно и важно все, что помогает погрузиться в атмосферу реализма. Продолжайте, Мария Борисовна.
– Вася пришел… Вернее сказать – его привезли на служебном автомобиле уже во втором часу ночи. На нем лица не было, представляете. Он был не просто бледным, он был серым. Я таким его потом видела только через десять лет. В гробу. – женщина поморгала, отгоняя завязавшиеся воспоминания об умершем супруге. – Вася держался за сердце, у него уже тогда было слабое сердце.
– Василий Васильевич рассказал вам о случившемся?
– Само собой. Он не мог уснуть, мы с ним сидели вот здесь, на этой кухне и он мне все рассказывал. Курил свои папиросы и рассказывал, а я ему не разрешала курить папиросы, у него сердце было слабое… А утром, не было еще и семи, как за ним приехала тот же самый «УАЗик» и он уехал в управление.
– Что он рассказывал?
Прежде чем начать длинный монолог, Мария Борисовна еще раз вздохнула и долго смотрела перед собой отсутствующим взглядом погруженного в далекие воспоминания человека. Глядя на нее, мне вспомнился мой прадед, рассказывающий о плене в годы Великой Отечественной войны и о том, как пытался уснуть в запертом железнодорожном вагоне с шестьюдесятью четырьмя живыми и тринадцатью мертвыми людьми.
– На его участке в пригороде Ведеска произошло страшное убийство, – говорила госпожа Чернова. – Убили семью из трех человек. Отца, мать и шестилетнего малыша. Сколько лет прошло, а меня до сих пор знобит от того, что рассказал мне муж. Когда он появился на месте преступления, там уже начали работать эксперты-криминалисты и следователи. Первой лежала убитая девушка, она лежала головой в прихожей, а нижней частью туловища – на кухне. Пять ножевых ранений груди, руки и шеи, но несчастная была еще жива. Ее руки, держащие рану на горле свело судорогой, она даже без сознания не могла разжать пальцы. Это ее и спасло… точнее – продлило агонию. Как бы то ни было – она была еще жива.
– Что могло бы свидетельствовать о том, что убийца – не профессионал? – заключил я, зная ответ лучше госпожи Черновой. Я относительно тщательно изучил материалы этого уголовного дела.
– Скорее всего.
– И тем не менее – его так и не нашли.
– Да, увы, его так и не нашли. Вася так и не дождался его поимки. А бедная девушка скончалась на операционном столе. Говорили, что она до последнего умоляла показать ей детей, ведь ей сказали, что с ними все в порядке. – Мария Борисовна надолго замолчала. Я смотрел на ее бокал с чаем и не торопил. – В зале лежал малыш, – наконец, продолжила госпожа Чернова. – Мальчик шести лет, изверг нанес ему три удара глиняным цветочным горшком по голове. Мальчик умер на месте. Главе семейства – отцу – можно сказать, повезло. Он был застрелен одним выстрелом.
– Каждый член семьи был убит разными способами. Что об этом говорил ваш супруг?
– То же самое, что и вы, Денис. Что убийца не был профессионалом. При этом у него было огнестрельное оружие, то-есть на дело он шел осознанно, подготовившись, он запланировал все заранее. Но что-то пошло не так и убийца стал применять подручные средства. Пистолет потом нашли в лодке в другом районе, но отпечатки на нем были совершенно непричастного подростка. Это была одна из немногих главных улик. Но, увы, она ни чем не помогла, только увела следствие в сторону.
– Вы сказали, что, по словам вашего супруга, умирающая девушка умоляла показать ей детей. Про одного вы рассказали. А другой ребенок?
– Была еще девочка, – тут у Марии Борисовны не выдержали нервы и покрасневшие глаза налились слезами. Извинившись, она долго вытирала их платком. Справившись с нахлынувшими эмоциями Мария Борисовна допила остывающий чай. – Ей был годик. Всего лишь годик. Она не пострадала. Извините, Денис, но я не могу об этом говорить. То, что рассказывал мне мой муж для меня слишком тяжело. Я до сих пор плачу. Тем более, что я не знаю подробностей, вам лучше поговорить с теми, кто занимался этим делом. А мой покойный Васенька не был следователем, он был обычным участковым и так уж получилось, что преступление было совершенно на его территории.
Геннадий Коростылев
Я приехал в село Кумоярское (Мартыновский район Ростовской области), где сейчас проживает Геннадий Николаевич, даже не будучи уверен в том, что он жив, ведь по словам Марии Борисовны Черновой, он уехал из Ведеска, в котором все произошло на следующий год после того кровавого преступления. В записной книжке Василия Васильевича Чернова был внесен новый адрес проживания гражданина Коростылева, но по словам Черновой запись была сделана во время переезда, то-есть почти двадцать пять лет назад, и уже тогда Геннадий Николаевич был пенсионером. Однако, оказалось, что гражданин Коростылев был жив и даже все еще проживал по адресу, нацарапанному участковым Черновым в своей записной книжке. Это был глубоко пожилой человек, не без труда обслуживающий самого себя и, по его словам, едва сводящим концы с концами. Он принял меня в своем старом скрипучем домишке, давным-давно не видавшим ремонта и, похоже, доживающим свои дни вместе с хозяином, шаркающим истоптанными тапками по потертым половицам и опирающимся на костыль, скрепленный гвоздем и синей изолентой. Я прошел в его дом, наполненный старыми и десятилетиями не используемыми вещами, расставленными и раскиданными по дому без какой-бы то ни было логики. Полы под моими ногами пронзительно скрипели. Скрипело все – двери, костыль, стул, на который я сел. Скрипел, казалось, и сам Геннадий Николаевич, делая короткие шажки, передвигаясь по своему дому как усталый призрак и ложась на кушетку, сославшись на слабость в ногах. Костыль он просто опрокинул на пол.
– Тот наш дом в Ведеске был разделен на две половины, – говорил Геннадий Николаевич, шамкая деснами, – в одной жил я, а Зенитниковы жили через стенку. Эх… Да, дела… Каюсь! Век каяться буду, что в ту ночь не было меня дома. Пил я! Да, пил! Ну что-ж теперь? Что теперь – расстрелять меня на месте? Возьми вон там на столе вилку, сынок, да и вбей ее мне в сердце, если хочешь! Я, потомственный экскаваторщик, сразу и подохну!
– Геннадий Николаевич, я не для этого приехал, – примиряюще улыбнулся я. – У меня и в мыслях не было причинять вам вред. Мне просто хотелось бы знать события той ночи.
– Да, я сидел у Сергеича и пил самогонку! – не унимался Коростылев, озлобленно сверкая подслеповатыми голубыми глазами. Он злился, прежде всего на себя, четверть века прошло, а он не может себе простить ту пьянку у какого-то Сергеича. – Как тебе такое алиби? Меня не было дома и я не мог ничего слышать. Эх… Да, дела… Я пришел домой под утро, лег спать. Но за стенкой стала плакать их малая. Плачет и плачет, поначалу я думал, что может, приболела или зубки режутся или еще чего, она-ж совсем маленькая была. Частенько ночами ревела, дело-то понятное. Но в тот раз она ревела как-то ни так. Все громче и громче и совсем без пауз. У меня у самого и дети и внучата, я хоть и пил, но совсем дураком-то не был и знаю как дети ревут. Как они должны реветь. Да… Эх, дела… – Геннадий Николаевич попросил меня налить ему кружку воды, которой он запил пару таблеток и откинулся на подушку с нестиранной наволочкой. – Ее мать, чудесная бабенка, как будто совсем малую не успокаивала. Я уже не надеялся уснуть, сел на кухне, курил, слушал плач и посматривал в окно, ожидая приезда «Скорой». Видать, что-то там серьезное с малой, что она так заливается. Время шло, малая все ревет и ревет: «Ма-а-а! Ма-а-а!!» – Геннадий Николаевич сымитировал детский плач. – Ну, думаю, что-то, она на этот раз дает жару и удивляюсь почему мамка ее не может успокоить. Никогда раньше так не было. Эх… Да, дела… Утром я все-таки решил зайти к Зенитниковым, хотя, конечно, понимал, что напрасно я вмешиваюсь в их дела. Они больно-то меня не жаловали. Подхожу я к их порогу-то, а малая ревет-заливается. А дверь-то ихняя не заперта. Я позвонил – не открывают. Тогда я дверь-то приоткрыл, позвал хозяев, а никто не откликнулся. Я зашел в прихожку и тут только увидел… Да… Эх, дела… Мамка-то их лежит в крови, за горло держится. Не шевелится, а возле нее ревет малая… Лезет к мамке, титю просит, а мамка-то… – Геннадий Николаевич будто смахнул слезу или это мне только показалось и он просто помассировал глаз. – Я ведь много раз все следакам повторял. Меня мутозили, Сергеича мутозили. А он-то тут вообще ни при чем! Меня посадили, допрашивали, но что я мог еще сказать. Век каюсь, что пил в ту ночь. Был бы я дома… Но кто-ж знал… Эх… Да, дела…
Софико Пнавия
С Софико Зурабовной мы созвонились по телефону, она проживает в городе Тбилиси.
– К сожалению, не могу долго разговаривать, – посетовала женщина, – вы позвонили в неудачный момент. Я работаю дежурным врачом в школе, сегодня у нас прививки.
– Я постараюсь вас не задерживать, – уверил я ее, хаотично перелистывая странички блокнотика на пружине в котором у меня были записаны приготовленные вопросы и быстро отказываясь от не имеющих непосредственное отношение к сути дела. – Скажите… Расскажите о трагедии Зенитниковых.
– Наверное вас в первую очередь интересует младшая девочка?
– Да, я знаю, что вы работали врачом на «Скорой Помощи».
– Не совсем так, – поправила меня Софико Зурабовна. Она говорила громко с присущей кавказцам импульсивностью, но при этом у нее почти отсутствовал грузинский акцент. – В то время я была фельдшером. Мне тогда и тридцати не было. Звонок на нашу подстанцию поступил рано утром, наша бригада уже с ног валилась – за ночь ДТП и инсультник. У нас уже был один умерший, а тут новый вызов. Вызывали сразу несколько бригад. Зверское убийство двух людей, девушка в критическом состоянии и девочка-младенец. Ребеночка увезли на другой карете, ей была оказана необходимая помощь и, насколько я знаю, у нее не было физических повреждений. А вот нам досталась девушка. Денис Петрович, вы меня слышите?
– Да-да, Софико Зурабовна, продолжайте. Девушка была в сознании?
– Сперва нет, она откровенно говоря, уже агонизировала. У нее были страшные раны, изверг резал ей шею и грудь, и то, что она несколько часов истекала кровью и не умерла сразу – настоящее чудо.
– Вы помните, как оказывали помощь пострадавшей?
– Мы сделали все, что было в наших силах, – ответила госпожа Пнавия. – Юрий Ильич – наш доктор – ввел ей адреналин и еще… э… боюсь ошибиться… не помню уже. Женщина на время пришла в сознание, распахнула глаза. С нами в карете «Скорой» был опер, я запомнила его фамилию – Песков. Константин Песков. В звании младшего лейтенанта, я помню его. Молоденький, но уверенный. У него еще очки были такие приличные, как у интеллигента. Юрий Ильич запретил допрашивать женщину, но та сама… – на том конце связи раздался громкий резкий звон, оборвавшийся так же внезапно, как и возник. Я, честно говоря, на секунду опешил и не сразу сообразил, что это был звонок со школьного урока. Софико Зурабовна прибавила темп речи, стараясь успеть договорить: – Юрий Ильич запретил говорить девушке, но та сама… Она догадывалась, что может не успеть.
– Что она говорила?
– Она описала нападавшего. Как смогла. Она говорила очень тихо, ее было почти не слышно, Пескову пришлось прикладываться ухом к ее губам. Я сидела рядом, держала капельницу, кое-что расслышала. На ее семью напал человек выше среднего роста, склонный к полноте, крупный, но лица она не видела. Очень молодой, возможно, даже несовершеннолетний. Она вообще не поняла, что случилось, когда услышала, что в их дом кто-то ворвался. По ее словам, когда она на кухне готовила кашку дочке, дверь открыл ее муж. Потом были крики и резкий грохот. Потом бандит напал на нее с ножом. Девушка выронила младенца на пол. Вы меня слушаете?
– Слушаю.
– И вот что она еще успела рассказать, – продолжала Софико Зурабовна. – Напавший замахнулся ножом на ее годовалую дочь, та была на полу. Девушка лежала под его ногами с ранениями груди и шеи, из горла хлыстала кровь, а малышка… – тут до меня донесся грузинский говор присутствующих на том конце связи лиц. Кто-то сказал госпоже Пнавия несколько слов на языке, которым я не владею, но постоянно слышу на базарах в отделах фруктов, вкладывая в интонацию как можно больше нетерпения и даже недовольства. Софико Зурабовна ответила громкой тирадой, тут же грянул спор и гвалт, готовый разразиться в гражданскую войну, которую госпожа Пнавия резко и с точки зрения россиянина – сверх импульсивно решила пресечь на этапе переговоров. После нескольких фраз на сочном грузинском оппонент Софико Зурабовны замолчал, обиженно поставив точку коротким словом «Хути!».
– Извините, мне нужно заканчивать разговор, – сказала Софико Зурабовна мне по телефону, – в коридоре дети собираются. Третий «А».
– Понимаю, – поспешил ответить я, чувствуя, что интервью обрывается на самом интересном месте, – но вы можете сказать, что видела несчастная? Или мне стоит перезвонить вам позже?
– Я отвечу. Несчастная видела, что убийца и ее доченька смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Он на нее, а она на него. Смотрели долго, а потом изверг опустил нож, сделал шаг назад и отвернулся. Девушка лишилась чувств и приходила в себя лишь один раз, когда ее доченька подползла к ней, достала сиську и сама сосала. Представляете! Следующий раз девушка очнулась у нас в машине.
– Получается, убийца пощадил девочку?
На том конце связи начали раздаваться детские голоса, становившиеся все громче с каждой секундой. В медкабинет стали запускать школьников из третьего класса «А» и голос госпожи Пнавия стал тонуть в детском гомоне.
– Да, – ответила она, – пощадил. Несчастная очень просила показать ей дочь и старшего ребенка, но малышку везли в другой машине. А старшего мальчика… он…
– Я знаю о нем.
– Ну вот… Девушка умоляла, понимала, что умирает, что не выживет. Ах, это так ужасно! Я плакала. Как я плакала! Держала капельницу, а сама рыдала в голос! Мне самой потом нашатырь давали и выходной дополнительный.
– А девочка осталась жива?
– Да.
– Как сложилась ее судьба? – этот вопрос значился у меня под номером «7».
– Этого я не знаю, – призналась Софико Зурабовна, но из-за детского гомона я почти не мог разобрать ее речь. – Девочка осталась круглой сиротой, возможно ее взяли в детский дом. Впрочем, я припоминаю, что прочитала в газете, что ее удочерили. Какой-то влиятельный бизнесмен или родственник. Я вынуждена извиниться, Денис Петрович, но мне больше нечего добавить, я рассказала все о чем мы с вами договаривались. Если у вас есть вопросы, то задавайте их скорее, у меня действительно нет времени.
– Благодарю вас, Софико Зурабовна, – поспешил поблагодарить я. Хотя у меня некоторые вопросы еще оставались, но природный этикет не позволял мне и дальше задерживать госпожу Пнавия, к тому же всенарастающий детский гвалт на грузинском языке напрочь затруднял дальнейший диалог. – Вы помогли мне с важными деталями, которых я бы не узнал от других лиц. Еще раз благодарю.
Кирилл Кашин (Каша)
Виталий Сидюкин (Виталич)
– Дружище, мы с Виталичем нырнули в это дерьмо с головой, набрали его полный рот, прополоскали горло и проглотили, – не без гордости говорил Кирилл Кашин, словно он рассказывал о смертельном бое с неприятелем, где полегло много его боевых товарищей, а сам он чудом выжил под смертельным огнем. – Тебе, друг, с чего начать рассказывать? С самого начала?
– Зачем с самого начала? – поправил его приятель. Откликающийся на прозвище «Виталич» и достал пачку сигарет. – Начинай с того вечера, когда мы нашли ствол.
– Это и есть самое начало, – возразил Кашин. – Так вот… Начну с того, что была осень…
– Сентябрь, – опять вмешался Сидюкин, – у Ромки Худого днюха семнадцатого, а меня как раз в этот день повязали. Нас с Кашей повязали. Сначала его, а меня через час…
– Нет, меня первого. А тебя потом, прямо из школы.
– С физики! А я, как назло, готовился к контрольной. А Кашу забрали из дома, он-то к контрольной не готовился, решил прогулять.
– Сколько вам было лет? – спросил я.
– По тринадцать, – ответил Сидюкин, закуривая и выпуская сизую струйку дыма. Он курил крепкие сигареты, а его товарищ Кирилл Кашин вообще не курил. Мы беседовали на заднем дворе цеха по производству и розливу подсолнечного масла, где трудился «Виталич» Сидюкин. Кирилл Кашин пришел к нам по его телефонному звонку. Где конкретно работал Кашин он так и не признался, но по косвенным признакам местом его работы мог быть Привокзальный рынок Ведеска.
– Кто из вас нашел пистолет? – задал я вопрос. – И при каких обстоятельствах.
– За день до нашего задержания, – рассказывал Сидюкин, – мы собрались на рыбалку. Было воскресенье. У моего папки была лодка, мы часто с Кашей плавали на речке. Наша лодка стояла на своем месте у камышей, неподалеку от нашего дома. Мы с Кашей прыгнули в лодку, закинули спининги, взялись за весла, и тут я увидел среди опавшей листвы на дне лодки пистолет. Точнее сказать – сперва я наступил на него ногой.
– А в руки пушку взял я, – сказал Кашин. – Мы думали это игрушка. Я стал его вертеть, рассматривать. Конечно, я стал пробовать курок. И пистолет выстрелил.
Нашу беседу перебил какой-то мужчина, возникший из-за угла и несший сразу с дюжину пустых пятилитровых пластиковых бутылок. Он остановился возле нас и резко спросил у присутствующего с нами Кирилла Кашина – кто мы такие есть. Виталий Сидюкин, чуть встревожившись, ответил за нас, что мы – Кирилл и Денис – пришли по поводу трудоустройства, на что держатель пятилитровых баклажек отреагировал странной манерой морщить носогубный треугольник и приказал нам двоим тут не торчать, а сейчас же идти за ним в его кабинет. Я растерялся, а работающий тут Сидюкин поспешил объяснить мне, что стоящего перед нами зовут Олегом и что он есть главный мастер по производству, а Олегу объяснил, что сейчас обеденный перерыв и что молодые люди зайдут к нему через двадцать пять минут. Мастер Олег еще какое-то время недовольно рассматривал меня и Кашина с ног до головы, потом спросил у меня в лицо: «Сидел за что?». Я ответил, что я не судим и бросив мне через плечо: «Все равно не возьму, иди дальше пей!», удалился в глубинах цеха вместе со своими бутылями. Мы проводили его взглядами, я почувствовал себя пристыженным, вообще-то мне казалось, что я одеваюсь и выгляжу прилично, все-таки мне приходиться общаться с людьми. Черт побери, этот нахал прилюдно обозвал меня алкоголиком-уголовником, а ведь на мне были новые туфли за восемь с половиной тысяч рублей! Испытывая глубокий стыд за своего начальника Сидюкин сказал, что, по сути, Олег хороший человек, но бывают с ним такие минуты, когда он огрызается на каждого встречного. Надо просто не обращать внимание.
– Ты, Денис, уйдешь и больше никогда его не увидишь, – утешал меня Виталий Сидюкин, – а мне с ним работать в три смены.
– Сочувствую, – проговорил я, в мыслях уже убегая отсюда через проходную. – Давайте продолжим, ведь, насколько я понял, у нас двадцать минут до окончания обеда.
– Ну да, – кивнул Сидюкин. – Спасибо Боженьке, что дуло пушки было направлено вниз, пуля застряла в днище лодки, – говоря это парень указывал сигаретой направление выстрела. – А то Каша ведь баловался, в меня целился. Вот был бы подарочек моим родакам!
– И тогда вы поняли, что оружие боевое? – спросил я.
– Да я чуть не обоссался! – почти выкрикнул молчащий до этого Кашин. – Мы испугались! Труханули так, что у меня дыхание остановилось! А грохот раздался такой, что весь переулок вздрогнул. Залаяла какая-то собака, утки разлетелись как бешеные! Я сразу же отбросил пушку обратно, мы с Виталичем выскочили из лодки и убежали. И спининги свои оставили в лодке, дураки! Но я кинул оружие не в реку, а обратно в лодку… и… – Кашин замолчал, пожал плечами и виновато улыбнулся не размыкая губ. Это была невеселая улыбка и взгляд теперь уже повзрослевшего мужчины потух как огоньки свечей на сквозняке.
– Ты оставил отпечатки, – закончил я за него и Кирилл невесело кивнул.
– Пальчики оставил только я, – продолжил он, – Виталичу, можно сказать, повезло. Он оружия в руки взять не успел. Грохот выстрела слышали многие и многие видели двух убегающих подростков, нас обоих нашли на следующее утро. Первым делом, разумеется, сняли пальцы. И все! Какие еще надо доказательства? Они совпали с отпечатками на веслах, спиннингах и пистолете.
Я мысленно согласился. Мои собеседники надолго замолчали. Кашин жевал губы и вытирал рукой побелевший лоб. Я заметил, что на безымянном пальце его руки два обручальных кольца – серебряное и золотое и взял на заметку узнать в интернете, что это символизирует. Спрашивать напрямую я не решился, потому что мне показалось, что это слишком личное, к тому же это сбило бы наш разговор на неправильное направление.
А Сидюкин курил, пуская дым по ветру и то и дело стряхивая пепел в лужу у наших ног.
– Что было дальше? – подтолкнул я обоих товарищей, видя, что разговор застопорился.
– Только в РОВД мы узнали, что из найденного нами огнестрельного оружия за несколько дней до этого прикончили одного из трех убитых человек. В том деле было три трупа, включая маленького мальчика. – говорил Кирилл Кашин. – Тогда я понял, что влип по самые уши и мне светит колония для несовершеннолетних. Мы с Виталичем были несовершеннолетними. Но работали с нами как с отпетыми убийцами. Допросы, допросы… Наши родители были на грани сумасшествия. Рассказать, как нас допрашивали, Денис?
Я сказал, что если им неприятно это вспоминать, то об этом они могут умолчать. Я грешным делом подумал, что малолетних подозреваемых мучали, издевались над ними, применяли пытки или даже насиловали, но Кашин, заметив мое смущение, ответил, что к ним не могли применять физическое насилие, они были еще совсем юны и это могло стать чревато для обоих сторон. К тому же следствие вела женщина.
– Вместо этого, – продолжил за приятеля Сидюкин, выбросив окурок в лужу, – менты выбрали другой способ. Психологическое давление. Мы же с Кашей были фактически детьми. Задротами. На допросах женщина-следователь с именем Ангелина и с фамилией Боговидова, садилась перед нами, собирала вокруг стола еще двоих следователей, открывала какие-то документы из толстенной папки, брала в руки ручку с оттиском в виде золотого двуглавого орла, смотрела на нас строгим предупреждающим взглядом и как будто объясняла, что нам светит долгая и страшная колония, изъятие имущества у родителей, их увольнение с работы и так далее. Что Бог на небе все видит и знает. Что она попробует смягчить наказание, если мы во всем признаемся и расскажем все как на исповеди. Что это дело стоит на особом учете, что на раскрытие подняты все силы и что дальнейшее молчание только усугубит наше положение. Мы плакали! Я, Денис, ревел как малыш! А адвокат сидел у стеночки и помалкивал.
– Но что мы могли сказать, по поводу оружия кроме того, что сейчас рассказали тебе? – сказал Кашин. – Боговидова не могла поверить в то, что мы с Виталичем просто нашли эту проклятую пушку в лодке под опавшими листьями. Дело было серьезное – убита почти целая семья, а у следователей не было ни одного конкретного подозреваемого. Мы с Виталичем, сосед-пьяница и еще один мужик. То-ли родственник, то-ли друг убитой семьи. Четыре человека, но в итоге Боговидовой пришлось отпустить нас всех. У каждого было алиби. Мы с Виталичем, например, на момент совершения преступления спали в своих кроватках. Каждый у себя дома. Это, естественно, подтверждали наши родители. И вообще нас с той семьей ничего не связывало. Совсем ничего. Я никого из них в глаза не видел и не знал. Мы вообще жили в противоположном конце Ведеска.
– Вы помните фамилии тех двух подозреваемых? – спросил я, просто чтобы удостовериться в правдивости рассказа и соединить нити рисунка воедино.
– У родственника или друга той семьи была фамилия Волчанский, – ответил Виталий Сидюкин, – а старикана звали Геннадий Николаевич. Фамилию не знаю. Прикольный старичок, ругался, называл всех дерьмократами и продажными фашистами, Советский Союз вспоминал. Я, говорит, потомственный экскаваторщик, у меня, говорит вымпел есть! Но он, наверное, уже на том свете, он старенький был. И пил.
– Нет, он живой, я с ним разговаривал.
– Вот как? Ну что-ж, дай Бог ему здоровья. Он натерпелся не меньше нашего. А Волчанского ты видел?
Я ответил, что все мои попытки поговорить с гражданином Волчанским обрывались резким и категорическим отказом. Этот человек наотрез отказывается не то, чтобы беседовать, но даже просто дослушать мою просьбу и пригрозил обратиться в полицию за домогательство, если я попытаюсь еще хоть раз позвонить ему или связаться с ним каким-либо иным способом. Что-ж, это его право, я всего лишь журналист с писательскими замашками, а не представитель исполнительной власти и не могу принудить господина Волчанского делать что-то против его воли.
– Из дома убитых пропала крупная сумма денег, – сказал я, взглянув на наручные часы. Двадцать минут давно прошло. – У вас в домах проводили обыски?
– А как же! – кивнул Кашин. – И у нас и у всех наших родственников. Какие-то сбережения нашли, но невозможно было доказать, что они из тех похищенных денег.
– Скажите, – свое интервью я подводил к концу, – вы знаете, что в той бойне, к которой вы были не причастны, выжила маленькая девочка?
– Конечно, – докурив и выбросив сигарету Виталий Сидюкин не знал куда деть руки и сунул их в карманы широких джинс, пропитанных подсолнечным маслом. – Говорили, она-де видела настоящего убийцу в лицо. Но что она могла сказать? Ей был годик или около того.
– Вы знаете ее дальнейшую судьбу? – обратился я к обоим молодым людям, но ответом мне было отрицательное покачивание головами.
Джейн Бильсон
Наш разговор с мисс Бильсон проходил по скайпу. Я сидел в своей спальне с ноутбуком на коленях, моя супруга в компании героев юмористического телесериала громко жарила минтая на кухне, а в зале бесились и смотрели подборку видеоклипов популярной музыкальной группы двое моих пацанов четырнадцати и шестнадцати лет. Мне приходится закрывать дверь, но все равно посторонние звуки очень сильно мешают, а жена огрызается и ворчит, что ради своей дурацкой книжонки я отстраняюсь от семьи и не принимаю участия ни в воспитании сыновей, ни в ремонте спальни, и вообще ни в каких семейных делах. Например, завтра надо будет ехать на дачу, сажать картошку, а я, видите-ли, собираюсь уехать на встречу с каким-то очередным ничего не значащим человеком, а потом опять буду сидеть до полуночи со своим ноутбуком в обнимку, заткну уши наушничками и буду перепечатывать записанный на диктофон разговор. Ее это, видите-ли, бесит. Оставлю это без комментария, ибо эти записи я собираюсь включить в книгу и их, вероятно, прочитает моя любимая драгоценная супруга, лучиком теплого солнышка освещающая мой жизненный путь.