Алексей Владимирович Июнин
Долгая здоровая жизнь
Я кивнул, смутно припоминая какую-то песню убитого артиста, время от времени случайно слышимую на радиоволнах. Его творчеством я никогда не интересовался, но его имя, в связи с трагическим убийством в девяносто пятом году, было на слуху у многих.
– И надо же было убить Облакова именно в Ведеске! – сетовала Людмила Андреевна. – Прямо после выступления на концертной площадке. Ножом в сердце! Потом мы установили, что его заказали хозяева его продюсера, потому что Облаков заимел компромат на кое-кого из высоких чинов. Шум поднялся на всю страну. Сами понимаете. А все наши оперативники уже были брошены на поиски депутата Граченко. У нас хронически не хватало людей, тем более опытных оперативников. Наша криминалистическая лаборатория нуждалась в оборудовании и реактивах, у нас не было толкового судмедэксперта! Сотрудники элементарно спивались! Про служебный транспорт я вообще молчу! Зимой ездили на летней резине, бензин мешали с дизелем, чтобы на дольше хватало. Теперь вы видите в каких условиях приходилось работать! О каких результатах можно было говорить, если за любым углом тебя могли поджидать люди в кепочках и спортивных костюмах, демонстративно оттягивать свою мошну и пускать дым в лицо, а на прощание тушить окурки о тыльную сторону твоей ладони. Мне так делали, Денис! А у меня, повторю – сын. И я женщина, вообще-то. – Людмила Андреевна замолчала. Мне оставалось только сидеть молча и жеманно хмурить брови, подавляя желание посоветовать вместо капель валерианы хряпнуть рюмку коньяка. – Граченко, Облаков! И тут на тебе! – почти выкрикнула Гройцвер и хлопнула ладонью по своему рабочему столу. – Убийство еще трех человек, включая ребенка! Мы и так работали в режиме форс-мажор, лично я приходила домой лишь на пять-шесть часов. Переночевать, подмыть кое-где и снова на автобусе до родного управления. Кому давать это расследование? Прокурор хватался за голову! Уже никого не осталось, все были брошены на другие дела. Нам хотели прислать кого-то из Ростова, но у нас вовремя освободилась одна следователь. Молодая, но, вроде как сообразительная. Ангелина Боговидова, царствие ей небесное… До майора дожила, умерла несколько лет назад. Она хоть и шустрая была, но многого она не могла сделать просто физически. В ее команде были малоопытные юнцы – Галатеев и Песков. Нет, я не скажу о них ничего плохого, но они были только из академии. Молодняк! Даже моложе меня. И вот этим троим предстояло разыскать убийцу Зенитниковых, при том, что экспертиза работала на них по остаточному принципу. Зенитниковых, конечно жалко, но кто они такие по сравнению с Облаковым или Граченко? Они звезды эстрады? Они слуги народа? Нет, они обычная семья обыкновенных торгашей, волею случая озолотившихся на продаже, кажется, акций финансовой пирамиды. Как говориться – становитесь в очередь, третьими будете. Сперва пропащий депутат, потом певец, а уж потом, если останутся реактивы и время, то может быть…
– Ну хоть что-нибудь Боговидовой удалось узнать? – спросил я.
– Недостаточно, – отрезала Гройцвер. Хозяйка кабинета обошла рабочий стол и, покопавшись в шкафу, достала несколько листов, заключенных в прозрачную папку с пометкой маркером – «Январеву». – Материалы дела составляют всего три тома, но все это пустая вода. Чтобы не тратить время впустую, я попросила своего помощника выписать только самое главное.
Я протянул руку, чтобы ознакомиться хотя бы с этими куцыми сведениями, но и на этот раз женщина решила держать все в своих крепких руках и, одев стильные очки, села на свое место за столом.
– Так… Вот что удалось узнать Боговидовой, царствие ей небесное… – Людмила Андреевна достала один лист и принялась читать: – Преступник вошел в частный дом Зенитниковых приблизительно с двадцати трех – десяти, до двадцати трех – сорока. Он просто позвонил в дверь и ему открыли… Так… В прихожей явственные следы борьбы, видимо между убийцей и главой семьи Еремеем Зенитниковым. Дальше неясно, но предположительно Еремей вбежал в спальню за своим оружием. Убийца произвел один выстрел из прихожей. Пуля вошла Еремею Зенитникову в левый бок, поразив легкое и сердце. Так, теперь мать… В это время она держала на руках годовалую дочь. Она сопротивлялась, под ее ногтями обнаружили частички джинсовой ткани, предположительно от брюк. Множественные гематомы… Может быть девушка вырвала пистолет или выбила его из рук убийцы. Нападавший колол ее столовым ножом. Две колото-резаные раны груди и глубокая рана шеи… Раны сами по себе не смертельные и девушку можно было бы спасти, если бы помощь была оказана вовремя. Женщина упала, но закрыла рану на шее обоими руками, это продлило ее жизнь почти до утра. Госпожа Зенитникова не сразу потеряла сознание и видела, как убийца подошел к ее годовалой дочери на полу. Но девочку он пощадил, так как понимал, что она не свидетель. На шум проснулся и прибежал старший сын Зенитниковых…
– Почему вы замолчали? – спросил я. Не отрываясь от бумаг госпожа Гройцвер взглянула на меня из-под очков.
– Скажите, Денис, а что вам известно о смерти старшего сына?
– Я читал в интернете, что убийца нанес ему три или четыре удара по голове глиняным цветочным горшком. А что, это не так?
– Это так, но причина смерти не в этом. На самом деле убийца придушил шестилетнего ребенка.
– Придушил? – я чуть не подскочил со стула.
– В отчете патологоанатомов сказано, что причиной смерти является асфиксия, вызванная передавливанием дыхательных путей. На шее ребенка нашли следы пальцев, что показало еще и то, что убийца работал в зимних вязанных перчатках.
– Так он что, задушил мальчика голыми руками? Вот же ублюдок!
– Не голыми, он был в перчатках. А уже потом убийца добил уже мертвого мальчика горшком. Наверное, он не был уверен в смерти.
– Скажите, ваш помощник выписал что-нибудь о том, что в течении всей ночи раненая мать прямо на полу кухни кормила малышку грудью?
– Да, именно так. Женщина могла шевелить только одной рукой, второй зажимала рану. Любое движение тела вызывало сильное кровотечение и девушка не могла ни пикнуть, ни тем более закричать. Она не могла рта раскрыть.
Я сидел бледный как мел, злость распирала меня изнутри и, если бы в эту минуту в кабинет к Гройцвер ввели мерзавца, я бы придушил его без всяких перчаток. А ведь я знаю где сейчас живет этот подонок! Знаю! Знаю, чем он занимается, как проводит время. Я попросил разрешения налить воды из кулера, налил себе похолоднее, опрокинул в рот как водку и постарался успокоится. Людмила Андреевна Гройцвер мудрая женщина, коли загодя приняла валериановые капли.
– Потом убийца проник в зал, – продолжила хозяйка кабинета, – совершил небольшой обыск и нашел наличку. Это было не трудно. Зенитниковы держали деньги в отделении для белья в шкафу. Он переложил их в свой рюкзак и покинул дом, оставив годовалую малышку фактически одну на полу на кухне.
Людмила Андреевна вздохнула, сняла очки и раздраженно швырнула из на стол. Первый лист она прочитала и ждала когда я переварю услышанное и проявлю интерес к следующей информации.
– Дальше преступник скрылся оврагами… – начала Гройцвер второй лист, но я ее вежливо прервал, потому, что предпочел не тратить время на уже знакомое мне продолжение. Меня больше всего интересует, что старший следователь Ангелина Боговидова смогла узнать о личности преступника.
– Мало, – разочарованно ответила хозяйка кабинета, вновь одев очки и отобрав из папки нужный лист. – Вот посмотрите сами. Перед смертью раненая девушка успела кое-что сообщить оперуполномоченому Пескову. Налетчиком был молодой мужчина, предположительно не достигший двадцати лет. Вероятно, студент или призывник. Крепкого спортивного телосложения, среднего роста. Волосы средней длины, светло-русый или рыжеватый. Сорок второй размер обуви… это уже установили эксперты. Был обут в спортивные кроссовки фирмы «Адидас». «Адидасы» поддельные, сшитые в подмосковье. Правша. Отпечатков не оставил, работал в перчатках. Что еще… Да вот, собственно, и все.
– Не удивлен, что его не нашли, – заключил я, пробегая глазами по нескольким строчкам. Кроме этой информации, помощник госпожи Гройцвер вкратце изложил, что старшим следователем Боговидовой после тщательной проверки не удалось установить причастность убийцы ни к одной из городских криминальных банд формирования. Я перелистал содержимое папки и остановился на информации, ранее мною не известной и вызвавшей любопытство. Это было краткое изложение допроса одного из свидетелей – продавца на рынке, предположительно продавшего преступнику поддельные кроссовки «Адидас» сорок второго размера. Следователь Боговидова опрашивала всех продавцов «Адидасов» в городе и один из них подтвердил, что за несколько дней до преступления у него был покупатель, взявший именно сорок второй размер кроссовок, подошва которых в точности совпала с отпечатками следов в доме Зенитниковых и в лесопосадках на окраине города. По иронии судьбы палатка со спортивной одеждой и обувью принадлежала братьям Зенитниковым. Продавец по фамилии Таплин описал покупателя как высокого юношу среднего телосложения, в очках, с темной щетиной и в летней фуражке с буквами «USA». По словам Таплина у покупателя не было мочки одного уха. Фамилия «Таплин» каждый раз была подчеркнута шариковой ручкой. Я многозначительно поднял листок так, чтобы Людмиле Андреевне было видно. Ей достаточно было лишь мельком взглянуть и ответить мне кивком и понимающей улыбкой.
– Это ведь он? – спросил я.
Таплин… Я хмыкнул. Вот тебе и Валера Таплин! Вот тебе и продавец спортивной одежды! Знал бы он тогда, когда давал ложные показания и путал следствие отсутствующей мочкой уха, что в последствии через много лет судьба преподнесет ему такой сюрприз, что…
– Денис, – заговорила Людмила Андреевна, вставая из-за стола, – изначально мы с вами договорились, что наш разговор будет идти о деле Зенитниковых. Я и приготовила информацию по Зенитниковым. О трагедии Таплиных, боюсь, сейчас я вам многого не скажу. Я, естественно, помню это дело, но могу ненароком наврать или ошибиться в чем-то важном. Я давно не работаю в убойном отделе.
– Но вы не отрицаете того факта, что эти два дела имело смысл объединить в одно, не смотря на то, что их разделяют… кажется больше двадцати лет?
– Пожалуй…
– Кто вел дело Таплиных?
– Боговидова.
– Нет-нет, не Зенитниковых. – поправил я. – Таплиных.
– Простите. Это дело ведет следователь «Е». Между прочим официально дело еще не закрыто.
– А правда ли, что «Е» является дальним родственником младшего брата Зенитниковых – Аксиния.
– Не знаю, – уклончиво ответила Людмила Андреевна, взглянув на меня так, что я сразу догадался, что наступил на сложную тропу с которой, чтобы меня не столкнули, я должен аккуратно сойти сам. Я и сам понял, что мои последние вопросы напоминают допрос, что я невольно включил в свою интонацию нотки недоверия, словно Гройцвер была в заговоре с преступником. Но Людмила Андреевна не могла не знать о родственных связях упомянутых лиц, а еще и о том, что «Е» помимо всего прочего являлся еще и крестным отцом выжившей девочки – Юлии Зенитниковой, впоследствии вышедшей замуж за Валерия Таплина. Хотя… Чтобы окончательно не скатиться с дружелюбно-доверительной волны, настроенной между нами с Людмилой Андреевной я поспешил сменить тему трагедии семьи Таплиных и задал еще несколько дополнительных вопросов о Зенитниковых, но госпожа Гройцвер обо всем догадалась еще на этапе первичных переговоров по телефону еще неделю назад и уже не скрывала мук раздумий перед дилеммой – говорить или не говорить. Я терпеливо ждал и полунамеками давал понять, что готов навострить уши на все что касается «трагедии Таплиных» и что эта история вызывает во мне интерес, пожалуй, не меньший чем дело Зенитниковых. Хозяйка кабинета долго и испытующе следила за мной, я буквально кожей чувствовал ее взгляд из-под опущенных на кончик носа очков и даже начинал терять самообладание. Я стал ерзать на стуле, трогать лицо, бессмысленно бегать глазами. В какой-то момент я решил, что с меня довольно и почти поддался возникшему желанию откланяться и покинуть кабинет, как вдруг, не сводя с меня взгляд, женщина спросила, много ли еще памяти на моем телефоне. Я не понял смысла вопроса, а Гройцвер, сняв очки и привычным размашистым жестом швырнув их на стол, спросила:
– Денис, скажите честно, ведь вы собираете информацию не только о Зенитниковых, но и о Таплиных, да? Ваша книга будет о… том, о что мы с вами оба держим в головах, но играем в «незнайку»?
– Вы правы, – прямо ответил я. – Именно об этом.
– Вы хороший писатель, вы должны изложить все как следует, – продолжила она.
– Благодарю.
– Пообещайте, что не опустите эти истории до уровня «криминального чтива».
Я не стал долго разводить болтовню о своем писательском благородстве, я лишь кивнул и проверил объем памяти на телефоне. Достаточно.
Людмила Андреевна по селектору приказала секретарю принести кофе, на этот раз на двоих, с чайником и сладкими штруделями. После этого она отдала приказание не соединять ее по телефону еще час. Потом госпожа Гройцвер раскрыла тот же самый ящик и извлекла еще одну пластиковую папку с несколькими листками.
– Читайте, – велела она, откинувшись на спинку стула, – это выписки из убойного отдела.
«Дело Таплиных» – прочитал я и с замиранием сердца достал первый лист, но о содержимом папки я считаю рассказывать еще преждевременно, чтобы не нарушать логическую хронологию этой трагической двойной истории, начавшейся почти четверть века назад и имевшей вторую серию спустя двадцатилетие.
Наталья Лоськина-Зенитникова
У Зенитниковых очень большой уютный дом в два этажа и участок земли на котором Наталья Ивановна Лоськина-Зенитникова проводит половину свободного времени и который старается поддерживать в таком же порядке как сам дом. С Натальей Ивановной мы провели пару часов, за которые она показала мне не только дом и засаженный декоративными розами участок, но и многие личные вещи Юли. Мы начали разговор в юлиной спальне, Наталья Ивановна поочередно доставала различные предметы и подробно рассказывала какое значение они имели в жизни ее приемной дочери. Я не могу очень подробно изложить весь разговор в этой книги, это заняло бы чересчур большой объём страниц и не всегда имело бы информативную ценность, но в тот день Наталья Ивановна рассказывала о юлиных детский игрушках, показала пару кукол, настольные игры, серого плюшевого кота, детские поделки и многое другое.
Помимо приемной дочери у Аксиния Николаевича и Натальи Ивановны есть старшая дочь Полина и сын Артем, теперь уже совсем взрослые люди, давно покинувшие отчий дом и живущие своей собственной отдельной жизнью. Теперь их комнаты пустуют и со временем превратились в некие музейные уголки, где ничего не менялось со дня их ухода, на стенах висят детские рисунки, на полках – игрушки и всякая симпатичная мелочь из прошлого. Со слов госпожи Лоськиной-Зенитниковой и Полина и Артем навещают родителей довольно-таки часто и привозят внуков.
При этом Юлю она не упомянула.
– Мы взяли Юленьку сразу, – рассказывала Наталья Ивановна, протягивая мне в руки первый из нескольких фотоальбомов, с титульной страницы которого на нас смотрело круглое личико крошечной девочки. – Да и как тут не взять? Бедняжка осталась совсем одна, кому кроме нас она была нужна? Ах, какая была трагедия! Это был настоящий ад, Денис. Аксиний потерял родного брата и почти всю его семью. А брат был основным компаньоном в бизнесе, без него весь бизнес подвис в воздухе. А второй товарищ – Петя Волчанский – был основным подозреваемым.
– Врагу не пожелаешь, – согласился я.
– Мы взяли Юленьку к себе, – продолжала Наталья Ивановна, – а она, бедненькая, совсем крохотной была, годик только. Ревела, ничего не ела. Не могла к нам привыкнуть, хорошо хоть у меня был опыт – я знала, что нужно таким крохам, но сами понимаете, каждый ребенок привыкает к определенному распорядку… А для нее вмиг все изменилось, она же не понимает… Где мама, папа? Мы ей не знакомы. Мы уж с ней и так и эдак, а она мамку искала. Подходила к входной двери и ревела, звала мамку. А мамки-то и нет. И титей нет… Папки нет, братика нет… – слушать это мне было невыносимо, я сидел на краю застеленной кровати, судорожно пыхтел и всматривался в детское личико с фотографий. Юля в младенчестве была очень симпатичной, внимательный взгляд карих глазок, круглое личико, пухленькие ручки. – А тут еще похороны. Мы взяли Юленьку-то с собой на кладбище, а она как мамку-то в гробу увидела – как принялась реветь! И ручки тянет свои маленькие… – Наталья Ивановна не могла сдержать слез. – Ругается, почему ее не пускают. Она так смешно ругалась… Мне с ней пришлось уехать. Муж не спал несколько недель, у него обострилась депрессия, мало того, что с его братом случилась такая трагедия, так он еще потерял очень большие деньги. Мы потеряли все деньги и с кого их спрашивать? С той сволочи, которую так и не смогли найти?
Вопрос повис в воздухе. Я счел нужным промолчать, хотя уловил в голосе женщины обиду и претензию, которую я невольно определил на свой счет.
Я перелистывал фотоальбом, на страницах которого крошечная девочка подрастала и обретала черты взрослеющего человечка. Фотографий было не так много, как делают сейчас – по сотни в день. В те годы пользовались пленочными фотоаппаратами. Вот девочка сидит на руках у молодого Аксиния Николаевича, вот в окружении своего сводного брата и сестры, вот играет в какую-то игру с колечками. Я переходил от одной фотографии к другой и впервые увидел, как фотокамера запечатлела детскую улыбку. Юля смеялась во весь ротик, у нее уже было несколько зубиков, а глаза светились счастьем, свойственным только непосредственным детишкам. Я задержался на этой фотографии, девочка мне нравилась, хотелось взять ее на руки и насколько раз подбросить и поймать как я делал это с подрастающими друг за другом сыновьями, старший из которых определенно достиг половой зрелости, и если я его подниму и подброшу – я надорву позвоночник.
– Со временем Юля прижилась, – продолжала Наталья Ивановна, – плакала она все еще много, часто ревела по ночам, ей снились кошмары, но она не могла ничего объяснить. Позже это прошло. Позже она перестала реагировать на фото своей мамы. Детский психолог объяснил нам, что в ее возрасте дети быстро забывают прошлое. Это называется инфантильная амнезия.
Я кивнул и попросил разрешения сфотографировать на мобильник некоторые фотографии девочки. Наталья Ивановна была не против и сейчас я имею счастье время от времени любоваться ангельским личиком девочки дважды в своей жизни столкнувшейся с кровавой трагедией. Дважды! Перелистывая страницы фотоальбомов, я прослеживал по ним не только как менялись фотоаппараты в семье Аксиния Зенитникова, но и как росла девочка Юля. Теперь я знаю ее в детском саду и на новогодних елках, в компании своего сводного братика и сестренки и в обществе неизвестных мне детишек и взрослых. Наталья Ивановна подробно знакомила меня с каждым – родственники, друзья, знакомые, одноклассники. На моих глазах Юля стала первоклассницей с двумя черными косичками с вплетенными в них белыми лентами и пышными бантами и мы с Натальей Ивановной углубились в школьный период девочкиной жизни. Госпожа Лоськина-Зенитникова призналась, что учеба давалась Юли не без труда, отличницей она не была даже в начальных классах, да и послушной ее нельзя было назвать.
– Но она не была озорницей, – сразу уточнила Наталья Ивановна, – она была послушной, но… ну не было в ней тяги к знаниям. Да мы и не настаивали, Артем с Полинкой тоже учебой не блистали, особенно в старших классах.
На очередной фотографии я наткнулся на одетую в костюм Снегурочки девочку лет двенадцати и не сразу определил в ней Юлю. Рядом стоял Дед Мороз ненамного старше малолетней внученьки и еще пара детишек, наряженных в вату, символизирующих снег. На следующем фото Юля была в образе белочки и что-то говорила мальчику-ежу с налепленными на плюшевые иголки картонными гроздьями рябины.
– Юленька ходила в театральный кружок, – поспешила объяснить мне Наталья Ивановна. – И еще в литературный. Она обожала читать, читала все и так жадно, будто искала в книгах ответы на мучавшие ее душевные вопросы. У нас неподалеку был книжный магазин, так вот Юля после уроков вместо того, чтобы домой идти, заворачивала в этот магазин. Однажды была такая история – у Артема, нашего старшего, был день рождения, мы накрыли стол, был торт, я наготовила салатов, пожарила рыбу. Артем любит рыбу. Артемка из школы пришел, Полинка пришла, а Юленьки нет. В то время ни у кого не было мобильников и мы сидели ждали. А ее все нет и нет. Наконец она пришла с вот таким портфелем, – Наталья Ивановна показала руками противоестественную толщину портфеля. – А в портфеле новые книжки. Оказывается, она забыла про Артемкин день рождения и после уроков пошла в книжный магазин, где набрала себе кучу книг. Она так увлеклась выбором книг, что потеряла счет времени. А в седьмом классе она написала пьессу для театрального кружка, сама ее поставила и сыграла главную роль. Вот фотографии, видите, этот она в Москве со своим коллективом. Постановка называлась «Взгляд», ее наградили дипломом. Второе место на конкурсе молодежных театров.
Я хотел спросить, о чем пьеса с названием «Взгляд», в которой, как видно из фото, Юля предстает перед публикой в образе сумасшедшей в ночной сорочке и с завязанными глазами, но Наталья Ивановна, опередив мой вопрос, объяснила, что это страшная история, о которой ей не хотелось бы вспоминать.
В одном из фотоальбомов лежала пара фотографий, не вставленных в пленочные кармашки, а лежащие просто так. На одной из них были несколько человек, в числе которых были оба брата Зенитниковых – Еремей и Аксиний. На другой только Аксиний Николаевич в компании сидящих за праздничным столом людей. Я бы не заострил на них внимания, если бы не одна деталь – на обоих снимках чье-то рукой было замазано два лица. На первой – синей шариковой ручкой было частично закрашено лицо одного рыжеватого студента в спортивной одежде, популярной среди молодежи начала девяностых годов. На другой замазыватель использовал фломастер или маркер и тщательно закрасил глаза одного из сидящих за накрытым столом парней в белоснежной сорочке и дорогом отутюженном галстуке.
– Это Юля сделала, – пояснила Наталья Ивановна, – когда еще маленькой была.
– Зачем?
– Не могу сказать, она не призналась. Вы знаете, с ней такое не редко случалось…
– Какое? – допытывался я. – Закрашивать лица на фотографиях?
– Испытывать беспричинную тревогу и страхи. Закрашивая лица, она, наверное, хотела избавиться от какого-то образа, который ее пугал. Я помню, что сперва она хотела выбросить эти фото, потом спрятали их в кладовке в кипе бумаг, но в итоге поступила так как поступила.
– А это кто? – я показал на неизвестных, чьи лица были замалеваны.
– Уже и не помню, – отмахнулась Наталья Ивановна. – Вот эта фотка была сделана тысячу лет назад, когда и Юленьки-то не было на свете, – женщина выбрала первую, где фигурировал спортивный модник. – Видите, тут еще живой и не женатый Еремей. Совсем молоденький. Они с Аксинием только начинали бизнес… И дружки их. А эта, – Наталья Ивановна выбрала вторую карточку, – на каком-то празднике. Чей-то юбилей.
Я поочередно переводил взгляд с одного фото на другое, пока не удостоверился, что юный студент-спортсмен и прилично одетый парень за столом очень сильно напоминают друг друга с разницей в несколько лет. Не знаю, догадывалась-ли Наталья Ивановна, что на обоих изображениях был замазан один и тот же человек или она действительно не задумывалась над закрашенными личностями. Я был склонен все-таки к первому варианту, и, принимая игру хозяйки дома, притворился, что мне эти закрашенные лица так же безразличны, как и госпоже Лоськиной-Зенитниковой, возвратил фотографии на место между страницами альбома.
У Натальи Ивановны был талант, показывая фотографическую жизнь приемной дочери рассказывать лишь то, что для моей книги может иметь только повествовательный характер, а действительно важные моменты Наталья Ивановна плавно обходила стороной, делая вид, что это пустяк, не заслуживающий внимания. Ну что-ж, ее можно понять. Она хоть и приемная, но, все-же мать и, конечно, не торопиться раскрывать семейные тайны. Мы поговорили еще о Юли, прежде всего о ее школьной жизни, об увлечениях книгами и об успехах в театральном кружке. И вот что я заметил в разговоре с Натальей Ивановной – ни она, ни я ни разу не упомянули о смерти Юли. Да, мы говорили о ней в прошедшем времени, но это время относилось не к самой Юли, а именно к ее детству и юности. У каждого человека, не важно – живого или умершего – есть прошлое. Длинное-ли или короткое, но, если человек не родился мертворожденным, прошлое есть всегда и о нем так же всегда говорят в прошедшем времени.
Окончив долгую беседу и не мучая более Наталью Ивановну сложными вопросами о жизни ее приемной дочери после ее восемнадцатилетия, я откланялся и заверил хозяйку, что письменную распечатку нашего разговора в том виде, в каком я буду намерен представить его к публикации я пришлю ей на электронный адрес в течении нескольких дней. После прочтения и, если понадобиться, каких-то корректировок, исправлений и дополнений, Наталья Ивановна должна будет поставить подпись на всех распечатанных страницах и подписать: «Со слов написано верно». Однако, видимо, испытывая некоторую неловкость передо мной за увертывания от наиболее интересующих меня вопросов, госпожа Лоськина-Зенитникова сказала, что я могу напечатать все дословно и даже разрешила мне вставить свои комментарии, что я и сделал. Мало того, я все равно прислал ей то, что написано в этой части книги, опасаясь, что Наталья Ивановна предъявит мне претензии по поводу моих прямых намеков на то, что она имеет такой секрет, которым предпочитает не делиться с таким графоманом как Денис Январев и тем более с многотысячной армией читателей. Между тем, Наталья Ивановна знала, о чем я собираю информацию и пишу книгу. Так же как и Людмила Андреевна Гройцвер, госпожа Лоськина-Зенитникова изначально знала цель моего прихода и что конкретно я хочу выяснить. Так что ей, видимо, было в какой-то мере совестно за некую игру и недосказанность, и Наталья Ивановна не исправила ни единой строчки, не сделала ни одного замечания и разрешила публиковать так как я написал, будто в этом и заключался ее план. Она знала, что в итоге тайна ее приемной дочери все равно будет обнародована. Но совесть Натальи Ивановны Лоськиной-Зенитниковой перед тем, перед кем она давала обещание хранить молчание, останется чиста.
В подтверждении моих предположений осмелюсь добавить, что в особняке Зенитниковых я заметил одну деталь. Зенитниковы, без сомнения, являются людьми православного вероисповедания, что подтвердил небольшой иконостас в одной из комнат, где в числе образов стояли пара фотографий умерших родственников. Мужчина в очках, пожилая женщина (я не спросил про них), а также групповая фотография Еремея Зенитникова, его убитой супруги и сыночка, еще до рождения Юли. Фотографии самой Юли среди умерших не находилось, при том, что я лично был на ее могиле с выгравированном на черном граните памятника именами ее самой и двух ее детишек. Судя по дате смерти – Юлии было всего двадцать три года, воспоминания Натальи Ивановны Лоськиной-Зенитниковой упорно обрывались на восемнадцатом году ее жизни и ни о каких двух детишках не было сказано ни слова, равно как и о юлином супруге, чье лицо когда-то было замазано детской ручкой страшащейся именно его девочки.
Вот эти пят лет и заключались теперь в стальной кокон страшной тайны, которую я и намереваюсь выковырять. А Натальи Ивановне я говорю «Спасибо» не только за беседу, но в первую очередь – за невольное подтверждение этой тайны и за то, что мне будет над чем еще работать.
Дмитрий Лукьяненко (Люка)
Мы сидели с Люкой (именно так он представился) в неформальном баре для местных молодых людей искусства – киноманов, художников, актеров, музыкантов. Люка попросил, чтобы в своей книге я обязательно вставил название бара: «Фагот Коровьев» и упомянул, что это место, где есть восемь сортов лучшего в городе Ведеске крафтового пива, какое он не пробовал даже в Самаре. Я выполняю это условие, а от себя добавлю, что пивной бар «Фагот Коровьев» помимо пива впечатлил меня весьма неординарной публикой и свободным курением кальянов и марихуаны.
Люка был здоровенным мужиком с аккуратно подбритой бородой и длинными волосами, падающими локонами на лицо и закрывающими щеки. Когда он говорил, он склонялся низко над столиком и приближался к собеседнику так близко, что со стороны могло показаться, что он хочет поцеловаться. На самом деле Люка – стопроцентный гетеросексуал, что подтверждали то и дело подскакивающие к нашему столику молодые барышни и предлагали свою компанию. Люка всем улыбался, но вежливо давал понять, что сегодня, или, во всяком случае на данный момент времени, имеет собеседника, который в значительном приоритете над любой компанией. Но прежде чем оказать мне такую честь Люка вытянул из меня обещание остаться в «Фаготе Коровьеве» после беседы о Юлии Зенитниковой и нажраться как следует. Сегодня, дескать, он обналичил свою банковскую карточку, а значит он угощает всех друзей и не отпускает пока не удостовериться, что человека не держат ноги. Мой гастроэнтеролог строго запретил употреблять алкоголь даже в минимальном количестве, но я все-же не устоял и украдкой в уборной «Фагота Коровьева» принял сразу несколько таблеток. Как вы понимаете, коль беседа с Люкой мною выложена, то значит мы оба исполнили свои обещания друг перед другом, а помимо интервью я заимел еще и прекрасного приятеля, чей телефон у меня отныне записан в папке «друзья».
Вот только эта гулянка обошлась мне в два дня мучительного гастрита и посинения кожи, но об этом я не считаю нужным писать.
Люка курил кальян, я посасывал крафтовое пиво под третьим номером и настраивал диктофон так, чтобы было меньше слышно фонового шума.
– Дружище, – доверительно говорил мне Люка, то и дело присасываясь к мундштуку кальяна, – мы тогда были еще подростками, у меня вся харя аж лоснилась от прыщевого жира. Но сколько в нас было внутреннего кипения, сколько жара! Мы же были все максималисты! Мы же в этом театральном кружке все были немножко двинутые, нормальный подросток не станет зачитываться Шекспиром и изучать влияние квакерского вероисповедания на творчество позднего Толстого. А я, к примеру, к пятнадцати годам построчно разложил и изучил «Божественную Комедию» Данте Алигьери. Наш худрук Евгений Никифорович Свиридович – удивительнейшей натуры человек – так и говорил: «Ребята, я в вашем возрасте лысого гонял аж до изнеможения, а вы занимаетесь Дьявол знает чем! Не портите себе юность, идите загорать и материться!» И это говорил наш художественный руководитель!