Анастасия Орлова
Лето, когда ты была невестой
– Виски, – выдохнул он, согнувшись и упершись ладонями в колени, – Виски послала меня приглядеть за ним втихушку. А вот оно как, и за тобой присмотреть пришлось.
Сольгерд обхватила себя за плечи, пытаясь унять бивший её озноб и собрать рассыпающиеся мелким бисером мысли.
– Это… это был он? – едва слышно спросила она, потерянно глядя в пустоту, и нечаянно прикусила язык из-за не унимавшейся крупной дрожи. Перед глазами вновь и вновь вырастала огромная тень, теряя знакомые человеческие очертания.
Хойбур выпрямился и вмиг посуровел. Не ответил, просто кивнул, но она почувствовала его движение.
– Он… их… он их всех… – Сольгерд облизнула пересохшие губы, пытаясь вернуть власть над не слушающимся языком, – он их убил?
Хойбур промолчал, но его молчание оказалось красноречивее любых слов.
То, что она слышала в таверне, не было звуками обычного боя. Там была бойня, жестокая и кровавая, и эту бойню не мог устроить обычный человек. Тем более голыми руками. Даже если он такой опытный воин, как Брегир.
– Он… жив? – будто наощупь нашла она самый больной, стальной занозой засевший меж её рёбер, вопрос.
– Этого парня так просто не возьмёшь, – натужно хмыкнул гном.
– Я… не понимаю… я видела… он… как… кто он… что… что он такое? – наконец выдавила цесаревна и сама испугалась своего вопроса. И ещё больше – ответа, который могла получить.
– Он? – удивился Хойбур, и обида за Брегира кольнула его, словно булавкой. – Он – мужчина, который вновь подставляет за тебя свою шкуру под чужие клинки. Ты должна это помнить, каким бы ты его ни увидела в следующий раз, – многозначительно произнёс он.
Ей показалось, что прошло очень много времени, прежде чем они услышали треск веток, будто через лес к ним пробирался кто-то большой и тяжёлый. Сольгерд вскочила на ноги, сердце замерло где-то между ключиц.
– Это он? – шёпотом спросила она, не отрывая глаз от зарослей, хотя прекрасно понимала, что Брегир не мог двигаться с таким шумом.
– Это – он, – мрачно ответил Хойбур.
Спустя мгновение из зарослей показалась окровавленная морда, а следом – меховая грудь и когтистая лапа, которые тоже были в крови. В чужой крови. Чудовище остановилось, переводя дух. Желудок Сольгерд завязался узлом, поднявшись к самому горлу, она похолодела и отступила назад, ловя ртом воздух, не в силах сделать вдох. Белый медведь смотрел на неё такими знакомыми, любимыми тёмными глазами с едва заметными, вспыхивающими в глубине светлячками! Это был Брегир. Но это – это никак не могло быть Брегиром!
Зверь сделал ещё шаг, и Сольгерд, сама того не желая, отшатнулась и непроизвольно вскинула ладонь, будто пыталась защититься.
Медведь замер, и светлячки в его глазах один за другим угасли. Он отступил в ночной лес, и ветки схлестнулись за ним, словно закрылся проход в иной мир. Белый зверь стремительно бежал вглубь леса, оставляя за собой ночную тьму и тишину.
– Брегир! – будто очнувшись, отчаянно закричала Сольгерд и бросилась следом, но сильные руки Хойбура перехватили её.
– Брегир! – Сольгерд рвалась и кричала, пока волна рыданий не накрыла её с головой. Державшие её руки разжались, и она осела на траву.
– Я предала его, – захлёбывалась Сольгерд, – я отказалась от него, Хойбур! Я отказалась от самого дорогого, что есть в моей жизни!
Мощный, похожий на горный валун полугном стоял над безутешно рыдающей девушкой. Он бессильно уронил большие ладони и опустил голову так низко, что зарылся в бороду почти по брови. Он ничего не мог изменить.
1.2
Стоял солнечный весенний день, тёплый и ласковый – самая подходящая погода для цесарского пикника. Поляна на опушке леса была устлана пледами да скатертями, кругом суетились лакеи, расставляя корзины с фруктами, разливая из узконосых кувшинов лёгкое фруктовое вино и лимонад. Нянюшки неуклюже толкались вокруг маленькой цесаревны, во всю пытаясь сдержать её детские забавы: цесаревне «не пристало» бегать столь быстро, смеяться столь звонко и дёргать цесаря за рукав, привлекая отцовское внимание.
– Оставьте, милые, она же ещё дитя, пусть порезвится! – добродушно одёргивал излишнюю строгость цесарь, и няньки, недовольно поджав губы, уступали, оставив при себе своё несогласие.
Брегир уже два года служил цесарю, охраняя его маленькую дочь. За это время умение видеть, не глядя, и улавливать картину целиком при лёгком повороте головы, достигло совершенства. Он и ещё три телохранителя стояли по краям поляны, спиной к веселящимся людям, холодные и сосредоточенные, монументальные, словно пограничные столбы, отмечающие конец безопасной территории.
В очередной раз прощупав взглядом кромку чащи, Брегир уловил отголосок движения: ветка одного из кустов шевельнулась иначе, не в такт лёгкому ветерку, не так, как остальные. Через мгновение сквозь листья серебряной вспышкой на молодой зелени сверкнуло на солнце остриё арбалетного болта. Брегир метнулся к цесаревне, сидевшей рядом с отцом: если не успеет прижать их к земле, то закроет от стрелы собой.
Не успел. Стрела вошла ему в плечо, мгновенно обездвижив всё тело. Падая в разложенные на скатертях фрукты, Брегир успел подумать, что так быть не должно. Мысль о каком-то яде вскользь коснулась его сознания. Со всех сторон доносились крики, кто-то из телохранителей бросился в погоню за стрелявшим, кто-то – уводить цесаря в безопасное место. Над лежавшим на спине Брегиром склонилась маленькая цесаревна. Полными ужаса глазами она зачарованно смотрела на Брегира, не в силах оторвать взгляд от расползающегося по его рубахе пятна крови, пока другой телохранитель не схватил девочку и не унёс прочь. И мир погас, будто его задули, словно свечу.
***
– Ваше величество! – Советник почтительно склонил голову перед цесарем. – Лекарь говорит, что это необычная стрела, что… он обнаружил на ней следы магии. Тёмной магии. Он не знает, что это может быть за проклятье, но эта рана… она не так проста, как казалось.
Цесарь нахмурился, побарабанил худыми пальцами по резному подлокотнику кресла, о чём-то размышляя. Вот, значит, отчего Брегир не приходил в себя почти целые сутки!
– А что стрелявшая? – осведомился он, подняв взгляд на советника. Одному из телохранителей удалось поймать несостоявшегося убийцу, и им оказалась женщина.
– Её допросили, но она молчит.
– Значит, пусть допросят ещё раз, с пристрастием! Я должен знать, что за мерзость перед нами, и что… что от неё ждать.
Советник поклонился, но не спешил покинуть цесарский кабинет.
– Что ещё? – насторожился цесарь.
– Её уже допрашивали… с пристрастием, – неуверенно, будто не желая сообщать правителю что-то ещё более неприятное, ответил советник.
– И?
– И она расскажет всё только… вам, ваше величество. Она долго молчала, но потом не выдержала и согласилась говорить. Но лишь в присутствии вашего величества.
Советник поспешил почтительно склонить голову, будто демонстрируя, что сам бы он никогда не осмелился предложить цесарю спуститься в такое неприятное место, как замковый подвал.
***
Женщина полувисела на вколоченных в стену цепях, раскинув руки, словно птица – крылья. Её голова безвольно болталась, подметая пол светлыми растрепавшимися волосами, босые ступни были поджаты под себя, кончики пальцев ног выглядывали из-под испачканного в лесу подола нижней рубахи. Верхнее платье, плащ и обувь у неё забрали при обыске, оставив лишь сорочку. В полутьме камеры цесарь не заметил на ней никаких видимых повреждений, кроме разбитой ещё в лесу скулы, но он знал, что его допросный знает своё дело и умеет вытянуть правду даже из самых упорных молчунов, не уродуя напрасно человеческую плоть.
– Кто ты, и почему хотела убить меня? – с ледяным спокойствием спросил цесарь.
Женщина вскинула голову и попыталась рассмеяться, но из её горла вырвался лишь булькающий кашель.
– Я не хотела убивать тебя, цесарь! – дерзко ответила она, глядя цесарю в глаза. – Мне заплатили, заплатили очень щедро за эту стрелу… и за то, что она с собой несла. И это не смерть, не-е-ет! – Женщина хрипло рассмеялась. – Это – лучшая моя работа, самое тёмное из всех моих проклятий!
– Кто заплатил тебе? И что это за проклятье?
В нарочито холодном голосе цесаря улавливались ноты страха, перед которым мало кто может устоять, когда речь заходит о чём-то тёмном и таинственном.
– Заплатила мне отвергнутая тобой леди Джисиара. Каждую новую и полную луну ты должен был обращаться в белого медведя, огромного, злобного монстра, теряющего человеческий разум, и убивать всех вокруг себя! До тех пор, пока женщина, которую цесарь по крови назовёт своей королевой, не надела бы на тебя ошейник, сплетённый ею из своих волос.
Леди Джисиара, уже не первый год настойчиво добивавшаяся внимания овдовевшего цесаря, всё продумала: чтобы снять проклятие, он должен был жениться. И на ком, как не на ней? А уж она, жена правителя по крови, сделала бы всё необходимое. И жила бы счастливо в роли королевы. Но стрела попала в телохранителя.
– Значит, чтобы спастись, Брегир должен жениться?
– Жена правителя по крови! – крикнула женщина, исступлённо захохотав. – Значит, чтобы его спасти, жениться должен ты! Но, кто знает, – добавила она уже спокойней, – попавшее не в того проклятие может и не сработать… А жаль, я потратила почти год, чтобы создать его!
***
Брегир попытался открыть глаза, но обжигающий свет полоснул их резкой болью. Он потёр веки, с усилием повторяя попытку что-то увидеть. Брегир лежал в просторной лекарской зале, одну стену которой занимало окно, выходящее в самый дикий уголок сада. Ослепительное весеннее солнце прорывалось сквозь молодую зелень и рассыпалось множеством бликов на круглых боках лекарских пузырьков, что выстроились длинными рядами на этажерках вдоль стены.
К его кровати бросился кто-то невысокий и, несмотря на пышную комплекцию, проворный. Наконец, сумев полностью раскрыть глаза, Брегир увидел над собой вовсе не лицо целителя, как ожидал, а трясущиеся морщинистые щёки старой няньки Келлехерд, щедро смоченные слезами.
– Ах, очнулся, милый, что ж ты, горюшко-то моё, – запричитала она, пытаясь поудобнее поправить под ним подушку.
Добрая старушка за эти два года успела полюбить его, как сына.
– Келлехерд? Почему ты не с цесаревной?
– Да у девочки ещё десять нянек, есть кому присмотреть. А тебя-то тут, сиротинушку, одного бросили, кто ж водички подаст, иль ещё что?
Настойчивая, слезливая забота нянюшки настораживала. Уж не столь и рана-то серьёзная, чтобы так за ним ходить да у постели бдить.
– Он очнулся? – прозвучал от дверей голос цесаря. – Келлехерд, оставь нас.
Что-то было не так. Зачем цесарю понадобилось навещать телохранителя? Нянюшка недовольно поджала губы и нехотя вышла из лекарской. Правитель подошёл ближе, и Брегир попытался подняться, но резкая боль уложила его обратно.
– Не нужно. – Цесарь мягко поднял ладонь, останавливая его.
Он приблизился к постели телохранителя и опустился на стоявший рядом колченогий табурет. Брегир напряжённо всматривался в красивое, ещё молодое лицо правителя, пытаясь найти хоть малейшую подсказку в его сдержанном, чуть отстранённом выражении. И нашёл, когда его взгляд встретился со взглядом мягких серых глаз, что смотрели на него со скорбью и искренним сочувствием, будто лежал он не на больничной койке, а в белых цветах на деревянном помосте, приготовленный для ритуального посмертного сожжения.
– Это был яд? – вспомнил он мысль, мелькнувшую перед тем, как угасло сознание.
Цесарь покачал головой:
– Проклятие. Предназначавшееся мне. Снять которое могла лишь моя королева.
Брегир хотел было облегчённо вздохнуть: всё-таки с проклятием, каким бы оно ни было, можно жить, но что-то неуловимое в лице цесаря заставило насторожиться.
– Оно обращает в белого медведя каждую новую и полную луну, – продолжил цесарь, не дожидаясь вопросов. – Через два дня полнолуние. Мы должны запереть тебя на случай… Если оно подействует, ты будешь слишком опасен.
В груди, накрывая Брегира с головой, поднялась огромная волна, тёмная и душная, но он успел ухватиться за единственную надежду, шёлковой нитью блеснувшую перед его взором:
– Оно может не подействовать?
– Будем молиться, чтобы было именно так, – обронил цесарь, подавив тяжкий вздох.
– А если этого не произойдёт?
Брови правителя резко сдвинулись к переносице, словно он пытался сдержать острый приступ боли:
– Брегир…
Цесарь не привык извиняться, да и не должен был, но в его взгляде читались отголоски вины. И бессилие что-либо изменить.
– Если ты обратишься в чудовище… У нас не будет выбора. Мы не сможем сдерживать тебя вечно.
Голос цесаря был тих и твёрд, и страшная волна схлынула, унося с собой всё, оставляя лишь ослепительно-белую, холодную пустоту. В оглушающей тишине, будто замедлившись, тяжело стучало сердце. В опустевшую голову по одной возвращались мысли. Два дня. Два дня, и всё может закончиться. И он никогда уже не обнимет её, не вдохнёт запах сосновой смолы от её шёлковых волос, не утонет в дерзких, смеющихся карих глазах. Не прикоснётся к загорелой коже, не сомкнёт пальцы чуть выше обнимающего тонкое запястье кожаного браслета, украшенного янтарём, который Брегир сам сплёл ей минувшей осенью, и с тех пор она его не снимала.
Гленнвен. Лесная девушка, что носит мужские порты и льняную рубаху, стреляет из арбалета лучше, чем добрая часть цесарских воинов. Дочь охотника, которую он назвал бы своей на исходе нынешнего лета. Маленькая отважная Гленн…
– У тебя же… есть невеста, – будто прочитав его мысли, прервал молчание цесарь, и Брегир лишь кивнул, не в силах вытолкнуть из сведённого спазмом горла ни единого слова. – Я пошлю человека. Расскажешь, где он сможет её найти.
***
Гленнвен, чуждая цесарскому этикету, и не подумала ждать, когда перед ней растворят двери лекарской. Она так стремительно шагала по коридору, что провожавший её слуга отстал и затерялся где-то позади, хоть и не оставил надежды догнать её. Она бросилась к уже поднявшемуся на ноги Брегиру, обвила его шею руками, окутала запахами леса и костра. В её тёмно-русой косе застряли мелкие веточки, из-за расшитой тесьмы, перехватывающей лоб, выбилось несколько прядей, прилипших к мокрым вискам, а сердце стучало так сильно, что отдавало болью в раненом плече Брегира.
Он прижал её к себе и на миг закрыл глаза, пытаясь остановить этот момент, вырезать его в памяти как можно глубже, словно ножом на древесной коре.
– Этого не случится, слышишь? – прошептала Гленнвен.
Она чуть отстранилась, чтобы обхватить его лицо ладонями и заглянуть в глаза.
– Всё будет хорошо, вот увидишь!
В её взоре плескался страх, струился слезами по щекам, но голос был твёрдым и тёплым, словно нагретый солнцем ствол векового дуба. Гленнвен не замечала того, что плачет, пока Брегир не провёл пальцами по её щеке, вытирая мокрую дорожку.
– Видишь, что вы со своим цесарем наделали! – усмехнулась она сквозь слёзы. – Развела вам тут болото! – Она вытерла глаза рукавом. – Какой-то дурень сказал, что меня отведут попрощаться. Но отец всю жизнь учил меня делать так, как говорит сердце, и не слушать глупостей. Я не собираюсь прощаться с тобой, Брегир, и ты не смей! – Её голос звенел отчаянной, взведённой до предела, словно арбалетная тетива, уверенностью. – Потому что всё будет хорошо!
И она поцеловала его так пылко, что наконец догнавший её цесарский слуга мигом отвёл глаза и покраснел, словно спелая малина.
– Вот. – Гленнвен сняла с руки плетёный кожаный браслет с янтарными камушками, затянула его на запястье Брегира и прижалась щекой к его ладони. – Я с тобой. Кем бы ты ни был, я люблю тебя. Но, прошу тебя… для меня… ради меня – оставайся собой!
***
Брегира заперли в самой надёжной камере. Цесарь распорядился, чтобы её подготовили: вычистили, насыпали свежей соломы, поставили широкую скамью с тюфяком. Не отказали и в просьбе телохранителя, оставив на скамье моток тонкого кожаного шнура и мешочек с самоцветами. Брегир попросил обычных бусин, но цесарь велел сделать их из драгоценных камней.
В неровном луче лунного света, который струился из маленького оконца под самым потолком и слабо отражался в самоцветных гранях, Брегир почти на ощупь сплетал тонкий шнур затейливыми узлами, нанизывая камни. Сложный узор, за которым из-за недостатка света трудно было уследить, требовал сосредоточения. Выплетаемые пальцами узлы отвлекали от узлов не менее тугих, в которые в эту ночь заплеталась душа Брегира.
Когда на рассвете отворилась дверь темницы, самоцветный браслет для Гленнвен был готов. Он получился такого размера, что она смогла бы носить его вместо пояса.
Но она надела его на запястье, обмотав в несколько оборотов.
Проклятье не сработало. Ни сейчас, ни в ночь рождения луны, на которую Брегира на всякий случай опять заперли. И теперь можно было сказать со всей уверенностью: тёмные чары, предназначенные для цесаря, на телохранителя не подействовали. Жизнь вернулась в своё русло.
***
Наступило лето, и цесарь с цесаревной отправились в соседнее государство на королевскую свадьбу. Сопровождаемый стражей караван слуг, нянек и повозок, нагруженных сундуками с подарками для новобрачных и нарядами цесарской семьи, длинным поездом растянулся вдоль широкого наезженного тракта. Четверо телохранителей ехали по обе стороны крытой повозки цесаря, внимательно всматриваясь в мирную даль цветущих полей и прохладную тень дремучих лесов.
К ночи цесаря ждали в приграничной деревне и уже готовили лучшие угощения и самые мягкие перины. А пока стоял непривычно знойный день, и палящее солнце не щадило путешественников. Основной большой тракт шёл бескрайним полем, огибая лесок, через который протянулся его младший брат – более короткий путь до ночлега. Но цесарский поезд на развилке не свернул.
– Что такое? – возмутился цесарь. – Почему едем кружным путём?
– Лесная дорога зарастает, ваше величество, – сообщил подозванный цесарем стражник. – Некоторые из повозок могут застрять.
– А наша? Наша проедет?
– Ваша проедет! – заверил стражник.
– Тогда разворачивайтесь, мы едем через рощу! – приказал цесарь. – А вещи с частью охраны пусть везут Большим трактом.
– Ваше величество! – обратился к правителю Брегир, ехавший подле того самого окна. – Не стоило бы разделяться. В этих местах могут быть лихие люди.
– Сколько раз уже ездили и никаких лихих людей не встречали! – раздражённый духотой и утомительным переездом, ответил цесарь. – Зачем изнывать под палящим солнцем в клубах дорожной пыли, когда можно добраться быстрее и приятнее? И потом, у нас же есть надёжные телохранители, не так ли?
– Да, ваше величество, – согласился Брегир.
Его угнетало недоброе предчувствие, но перечить цесарю он не посмел.
Их и разбойниками-то назвать было сложно: так, шайка беглых воришек, которые рассчитывали поживиться золотом ремесленника, продавшего свой товар на городской ярмарке и среза́вшего путь домой малым трактом через рощу. И уж на цесарскую повозку, как и на цесарскую охрану, они никак не рассчитывали, но поняли, во что ввязались, слишком поздно. Стражники раскидали нападавших раньше, чем цесаревна успела испугаться, а единственного, кому повезло прорваться ближе к повозке, зарубил Брегир.
– Вот, я же говорю: у меня самые доблестные телохранители! – пробормотал цесарь, натянуто улыбаясь из окна своим стражникам.
Несмотря на это приключение, до деревни они добрались ещё засветло.
Пир по случаю визита цесаря (пусть тот и был здесь всего лишь проездом) закатили грандиозный: поставили длинные столы прямо на улице, вкруг огромного костра, над которым жарились молодые кабанчики.
Вечерело. Щедро лились вино и речи деревенского старосты в честь цесаря и цесаревны. Но стоявший позади деревянного кресла маленькой цесаревны Брегир не терял бдительности и вглядывался в опускающиеся сумерки. И, чем становилось темнее, тем сильнее обострялось его зрение, а вслед за ним – слух и обоняние. Он поймал себя на том, что через весь шум веселья отчётливо слышит, о чём шепчутся украдкой поглядывающие на него девушки по ту сторону костра; в сгущающейся темноте видит, сколько веснушек на их щеках, и может расплести запахи выставленных на столы яств на отдельные ароматы. Ощущения были столь яркие и непривычные, что по коже пробежал лёгкий холодок. А потом пришла боль.
Сначала она легонько царапала при каждом вдохе. Потом начала усиливаться будто что-то стремительно росло внутри и пыталось выбраться наружу, переломав Брегиру рёбра и раскурочив грудь.
Цесаревну увели спать. Первую половину ночи под её дверями дежурил второй телохранитель, и у Брегира появилась возможность отдохнуть. Он отошёл подальше от пирующих, пытаясь напиться свежего ночного воздуха, но сокрушительные приступы не давали ему сделать глубокий вдох. Из последних сил сдерживая крик боли, он упал на колени и схватился за грудь, из которой будто живьём вынимали рёбра, и, прежде чем всё погасло, услышал полный ужаса визг одной из тех шептавшихся веснушчатых девушек, которая решилась пойти вслед за ним.
…Когда он очнулся, было ещё темно, костёр догорал, но пирующих и след простыл. Брегир лежал внутри огромной клетки и был совершенно наг, если не считать парного амулета, болтавшегося на его шее на длинном шнурке. Во рту ощущался металлический привкус крови.
Окинув клетку беглым взглядом, он увидел свою одежду, перекинутую через поперечный прут, поднялся, протянул руку, чтобы взять её… и сердце пропустило удар: рука была по локоть в засохшей крови. В чужой крови. Как и его грудь и, наверняка, лицо тоже. И тут он понял, что произошло. И это понимание навалилось на Брегира, словно могильный камень: ни вдохнуть, ни пошевелиться. Что ж, так и будет. Могильный камень. Вместо почётного воинского костра павших в бою.
Костёр погас. Небо заволокло тучами, обещавшими хмурое утро. Наступил самый тёмный ночной час. Брегир не сразу услышал, как старая Келлехерд зовёт его по имени. И не сразу узнал её, подобравшуюся к клетке под покровом темноты. Он вскинул уроненную на грудь голову и с трудом поднялся, отлепившись от решётки, которая сквозь ткань рубашки оставила следы на его спине. Старуха с видом заправского взломщика серебряным зубцом цесаревниного гребня ковыряла скважину амбарного замка, висевшего на дверях клетки.
– Давай, сынок, тихонько, тихонько… вот сейчас!
Замок щёлкнул, отворившись.
– Цесарь велел, чтобы деревенская травница приготовила для тебя отвар… чтоб без боли… и быстро, – зашептала нянька. – Но я думаю, всё от того случилось, что ты давеча кровь пролил – убил разбойника. Луна же нынче не полная и не новорождённая. А только это и было, чего раньше не случалось, после стрелы-то той. Но цесарь-то наш, батюшка, сам по себе умный, меня, дуру старую, не слушает. А ты иди, сынок, иди скорее! Если крови больше проливать не будешь, то и, боги милуют, проживёшь, как человек!
Старушка подталкивала телохранителя в спину своими маленькими, но твёрдыми ладошками, будто без этого он бы не ушёл. А он и медлил. Обернувшись, Брегир снял со шнурка на шее один из парных амулетов и сунул в её руку, благодарно пожав морщинистые пальцы:
– Я должен тебе жизнь, Келлехерд. Если понадоблюсь, согрей его в кулаке, а потом разбей. Мой кристалл раскрошится вслед за твоим, и я найду тебя, если буду жив.
– Иди, сынок. Иди! Конь твой за деревенской околицей к рябине привязан, иди! – Замахала рукой нянька. – Живи. Молодой ведь совсем, – тихо промолвила она ему вслед, но Брегир этого уже не слышал.
Он нашёл коня там, где и сказала старая Келлехерд. К его седлу был привязан Брегиров меч и мешочек с монетами. Он сразу вспомнил, у кого видел этот расшитый шёлком кошелёк – он принадлежал одному из телохранителей цесаря. Нянюшка не смогла бы устроить всё сама и нашла себе помощника.
Брегир пустил коня галопом в обратном направлении. Он не знал, куда поедет и что будет делать дальше, но, что бы там ни было, он знал одно – он не сможет исчезнуть, не попрощавшись с ней. Возвращаться не стоило, но он не мог не освободить Гленнвен от её клятвы. Пусть вновь будет свободной, никому не обещанной, пусть когда-нибудь станет прекрасной женой хорошему парню. Иначе она, упрямая, будет ждать его, дерзко отваживая женихов от охотничьего домика.
***
Гленнвен хозяйничала дома, сменив удобную мужскую одежду на светлое вышитое платье. На столе под нарядным рушником дымилась гора пирожков, в печи прели щи – любимая еда её отца. Она знала, что Брегир вернётся только через несколько дней, и очень удивилась, увидев его на пороге. По его лихорадочно горящим глазам, растрепавшимся волосам, морщинке, что прорезала бледный лоб, она поняла: случилось что-то нехорошее. Хотела спросить, но все слова растерялись, и она никак не могла найти подходящих.
Брегир всю дорогу думал о том, что и как он ей скажет, но, стоило ему увидеть Гленнвен, все заготовленные фразы застряли где-то на полпути к губам, и он никак не мог вытолкнуть их из задыхающегося после отчаянной скачки горла. Они так и стояли посреди светлой прибранной горницы, пока Гленнвен не сделала шаг и не обняла его, ласково и доверчиво. Брегир судорожно вдохнул, проглотив вязкий ком страшных слов. Он должен был проститься и уйти навсегда, но его ладони скользнули вверх по её стройной спине, пальцы зарылись в густые ароматные волосы, заплетённые в свободную косу. Его обветренные губы целовали закрытые веки Гленнвен, нежную кожу её висков, бархатных щёк и губ, которые не успевали возвращать ему поцелуи.
И в этот миг он словно увидел себя со стороны: чудовищем, сжимающим окровавленными пальцами хрупкие плечи Гленн, оставляющим уродливые следы чужой смерти на её тонком белом платье.
Брегир отстранился так резко, что Гленнвен пошатнулась, потеряв опору. Она распахнула непонимающие, разочарованные, испуганные глаза и, увидев его смятение, всё поняла. Её пальцы взлетели к губам, поймав испуганный вскрик.
– Когда? – только и смогла выдавить она.
– Сегодня ночью, – ответил Брегир, не в силах посмотреть ей в глаза и увидеть тот её взгляд, которым она должна была смотреть на него теперь.
– Почему? – В голосе отчётливо слышались слёзы, но Гленнвен не плакала.
– Я не знаю. Возможно, из-за пролитой накануне крови. Или нет. Гленнвен, я пришёл лишь для того, чтобы сказать, что ты свободна от данных мне обещаний. Мы никогда больше не увидимся. И… прости меня!
Брегир наконец посмотрел ей в глаза, и вместо ожидаемого ужаса встретил в них негодование.
– Ты… ты оставляешь меня? – прошептала она севшим от нахлынувшего возмущения голосом. – Значит, так ты обо мне думаешь? Что я откажусь от тебя, от нас, из-за какого-то проклятия, глусун его дери?! Я пойду с тобой, Брегир! Я…
– Нет! Я обращаюсь в монстра, Гленн! – рявкнул он и вышел из дома, чуть не сбив с петель дверь.
Взлетев в седло, он резко пришпорил коня, и тот сорвался в галоп.
Если бы она испугалась, если бы сама отказалась от него! Но ему пришлось собственными руками сломать хребет своей мечте, сделать выбор, искромсавший его душу, но не позволивший подвергнуть опасности Гленнвен.
– Что я, медведей, что ли, не видела? – со злым упрямством сказала Гленнвен себе под нос. – В лесу ж росла, не в цесарских палатах!
Брегир летел через лес в каком-то страшном забытьи и остановился только тогда, когда измученный конь начал задыхаться. Стояла глубокая ночь. За эти сутки он проскакал почти всю страну от края до края, и теперь до границы оставалось рукой подать.
Брегир без сил повалился в мягкий мох, с сухим треском ломая веточки брусники. Над его головой ветер гнал обрывки лиловых туч, цепляющих верхушки высоких ёлок. Меж их разодранных в клочья краёв то тут, то там мелькало равнодушное небо, высокое и тёмное. Эта жизнь закончилась, и не было сил начинать следующую. Может быть, не стоило покидать клетку? Может быть, безболезненный отвар травницы был лучшим для него решением? Решением, принятым мудрым цесарем. Решением, которое навсегда избавило бы его от той обугленной пустоты в душе, что осталась на месте их с Гленнвен будущего…
Его разбудил уютный треск костра и запах: тёплый, домашний, вкусный. Солнце стояло уже высоко, над маленьким костерком закипала вода с плавающими в ней ароматными травами, а из-под лежащего рядом расшитого рушника выглядывали румяные бока пирожков.
– Гленнвен? – удивился Брегир.
– Я никуда не уйду! – строго покачала головой сидящая у костра Гленн. – Я не откажусь от тебя из-за какого-то проклятья! Не на ту напал.
Брегир понимал, что это неправильно, что он не должен брать её с собой, но, глухое ко всем доводам рассудка, ещё вчера почти мёртвое, его сердце сейчас ликовало, и он ничего не мог с этим поделать.
***
К вечеру Брегир и Гленнвен достигли столицы и нашли небольшую гостиницу, пристроившуюся в тихом проулке и не пугавшую своих постояльцев нескромными ценами. В уютной, чистенькой зале харчевни ужинали несколько человек, хозяин – уже немолодой, но бодрый мужчина, седой как лунь, невысокий и полноватый – до блеска натирал стойку.
– Чего изволите, добрые люди? – добродушно спросил он, окидывая новых гостей оценивающим взглядом.
– Комнату и ужин, хозяин, – ответил Брегир.
– Ма́лога! – крикнул хозяин куда-то за кухонную дверь у себя за спиной, – два ужина разогрей гостям! – и вновь повернулся к Брегиру: – надолго ль комнату? Только сночевать иль поживёте?
– Поживём.
Хозяин кивнул, отцепляя от связки при поясе ключ.
– Вверх по лестнице, четвёртая дверь. Садитесь, ужин сейчас поспеет.
Гленнвен заняла один из пустующих столов, а Брегир остался у стойки, чтобы расплатиться.
– Скажи, хозяин, может, слышал, работники где-нибудь нужны?
Старик многозначительно посмотрел на выглядывающую из-за Брегирова плеча рукоять доброго меча, хмыкнул.
– Работники-то нужны, но ты, поди, не сапожником будешь, а охрану пришлому человеку доверит не каждый. Вышибалой, может, и возьмут, да денег платить будут, что воробей нагадил. Сходи в городскую стражу, узнай. Работа – не сахар, но да ты парень крепкий, выдюжишь! Зато платят исправно, и люди всегда нужны.
Комната оказалась такая же чистая и маленькая, как и вся гостиница, но кровать в ней была всего одна. Брегир свернул под голову дорожный плащ и устроился на полу, предоставив кровать в полное распоряжение Гленнвен.
– Что мы будем делать завтра? – сонно поинтересовалась она, уютно устроившись под одеялом.
– Я попробую наняться в городскую стражу.
– А я?
– А ты подождёшь меня здесь.
– Но я не хочу сидеть сложа руки! – возмутилась Гленнвен. – Я думала, мы заработаем денег и купим собственный домик в какой-нибудь дальней деревеньке…
Брегир поднялся на локте и внимательно посмотрел на свесившуюся с края кровати Гленнвен.
